Назови мне имя свое

Возвращаясь к себе после полуночи, она невольно прислушивалась к собственным шагам: эхо ли это отлетает от стен или кто-то идет за ней; прислушивалась к голосам и далекому шуму снаружи. Порой ей мерещилось дыхание в затылок, и плечи сами собой вздрагивали, и приходилось силой саму себя осаживать: тише, тише, не дрожи... Она шла к себе, натыкаясь на углы, потирая глаза — темнота перед ними шла разноцветными волнами. Купол давил, и все кругом ходили вялые — такая мощь Светлой магии подавляла даже самих носителей. Чародеи расстарались, и вот уже две недели за Куполом тишина. Только вот платить за это приходилось детям. То здесь, то там шептали: сирот забирают в Цитадель, и никто еще оттуда не возвращался. С того раза Дея не видела девочку, и сердце саднило, будто проломанным ребром вспоротое. Где она? Что с ней? Жива ли еще? Или глаза, горевшие отчаянной решимостью, уже опустели, а по лицу расползлась улыбка, которую даже боль теперь не сотрет?.. Не приведи Светлые духи… Тогда уж действительно лучше не видеть. Она остановилась у одного из окон, глянула вниз. Залитая неровным светом темных огней, площадь шевелилась множеством тел, как огромное насекомое – работа не прекращалась даже ночью. Все понимали, что даже самый прочный Купол однажды не выдержит, как бы не укрепляли его чародеи. И тогда… Что будет тогда, Дея не думала. До этого тогда еще самой надо было дожить. Она повела плечами, сморщилась. Сегодня ей дали плетей – впервые за все время. Пустяковая провинность по меркам мирного времени – дала больному больше капель эликсира, чем положено по нормам. Но это заметила Старшая по приемному покою, тут же доложила куда следует, и уже к обеду её вывели к столбу. Самое странное — страшно не было. Было стыдно и мерзко, когда раздевавший её военный задержал руку на голой груди, и покрытую цыпками кожу царапнула жесткая перчатка. Раздался чей-то смех, короткий и грубый, кто-то присвистнул, а потом все звуки исчезли, поглощенные алым маревом боли... Раны на спине ее затянулись, не успела она даже вернуться к себе – а вот гадкое чувство внутри осталось. От него хотелось над ведром склониться и два пальца на язык сунуть. Да только ужина жалко, и так его урезали на две недели… Приближение она ощутила каким-то импульсом внутри, что пробежал от сердца по венам, перескочив на нервы. Отшатнулась от окна, обернулась – и еще на обороте влетела в тепло и твердость чужого тела. В шею ударило дыхание, ее собственное сбилось. Ей потребовалось несколько секунд, растянутых ужасом, чтобы понять. Не чужое. Она с трудом выпуталась из его хватки и подняла глаза. Смертник смотрел на нее дико, весь он был какой-то взъерошенный, всклоченный, словно бездомный кот, руки его дрожали, весь он дрожал. — Нужно уходить отсюда. Сейчас, — прошептал он едва слышно, хотя в коридоре кроме них никого не было. — Что?.. Он глянул куда-то поверх её головы, сжатые губы сжались сильнее. Ни слова не говоря, он оттащил её от окна и толкнул в тень. Всколыхнулось внутри и стихло то, что называют мышечной памятью – она сжалась, а потом сразу расслабилась. Не тот случай. Не тот человек. — Я нашел выход. Все это время искал и... есть проход у южных стен. Его не охраняют, там… мышь, наверное, не проскочит, узкий… но его можно расширить. Доберемся туда ночью, я отведу нас за тенями, никто не увидит, а там… а там куда угодно можно пойти… В темноте она не могла толком разглядеть лицо его, но голос… — Эй… — Что? — Ты... что с тобой? Он ответил не сразу. — Я видел… что там, за стенами… Твари… они огромны… они прорвут Купол. Они здесь все разнесут… Целители будут в больницах, в башнях… Твари будут прорываться туда... а я не смогу удержать башню, если она будет разваливаться над твоей головой... Да он же… в отчаянии… Не успела она спросить, как внезапное движение его закончилось на теле ее тяжестью. Тяжестью на плечах ее и почти болезненной хваткой на локтях. Он тяжело дышал, уткнувшись носом в её шею, будто бежал долго-долго. Она молчала, ошарашенная, сбитая с толку. Он же… смертник… они же… не могут чувствовать… — Мне... страшно… — выдавил он с трудом. — Это твое семя во мне… оно что-то делает со мной… мне страшно, что я не успею… не справлюсь… не смогу тебя защитить… страшно, что ты вдруг… что ты вдруг исчезнешь… Он говорил, говорил, сбиваясь и путаясь в словах и чувствах, которые маги Смерти не говорят, не испытывают – не могут испытать. Страх, ярость, боль… чувства эти жрали его изнутри, питали темный Дар, и тот становился сильнее… Они рождали мысли и желания, которые он не мог оттолкнуть от себя. Когда днем он увидел Дею по пояс обнаженной, увидел, как стекает ее кровь с плетей, внутри него взорвалось солнце. На милю кругом птицы свалились замертво, двое недолюдей, смеющихся над женщиной, подавились своим смехом и хлынувшей из горла кровью. Он никогда не ощущал в себе такой силы, как в эту минуту. И никогда еще не был таким слабым. Держа в руках её – теплую, дышащую – он не желал больше её крови. Не желал больше слышать запах ее боли. Не желал вообще больше ничего – только держать ее вот так, прижимая к себе все крепче, пока в костях не заломит. Не зная, как сказать и как объяснить – и нужно ли пытаться? Прохладные ладони накрыли его шею, он вздрогнул даже от неожиданности. – Все хорошо… это просто значит, что ты человек… Она улыбалась – уголками губ, едва уловимо, и улыбка эта ее словно светилась. Он хорошо видел в темноте, но теперь, даже будь он слеп, этот свет все равно бы его достиг. – Я пойду с тобой. Только у меня одно условие. – Какое? – Кое-кто должен пойти с нами. Дело было гиблое – вывести воспитанницу приюта из башни, минуя несколько кругов охраны. Но каким-то чудом им удалось пробраться внутрь прямо под носом у стражи, найти в огромной Цитадели комнату, где спала девочка с десятком других детей и выбраться незамеченными наружу. От того еще горше было, когда их перехватили у самых южных ворот – когда Черноликая решила, что хватит с них её милости. В какой-то миг ослабевшая девочка просто споткнулась и рухнула на колени, на брызнувшую кровь слетелись жадные тени, и чары на мгновение дали сбой. Проходивший мимо патруль засек движение, крикнул – и через минуту вокруг собралось около десятка человек. Даже пожелай он их перебить, просто бы не успел… А даже если бы успел, на возмущение магического фона слетелись бы окружные чародеи и разбираться, кто прав, не стали бы. Дея это понимала тоже, и быстрого взгляда было достаточно, чтобы условиться – не сопротивляться. И так положение было хуже некуда. Согласно закону военного времени любой нарушитель комендантского часа помещался под стражу до выяснения обстоятельств. Застукай их в центре города… ну, высекли бы обоих, самое большее… Но они забрали ребенка из Цитадели и привели его к стене, к границе Купола… что, как недоброе, могли они замыслить? Дея молча прижимала девочку к себе, пока их вели, а когда насильно разлучили – закричала. Закричала коротко – не хватило силы и воздуха – но у него волосы на загривке стали дыбом, Тьма дохнула в лицо державшего его стражника, и тот свалился замертво. Дальше его вели под ограничителем. Суетные мысли мешались и путались в голове. Что делать? Что с ними – что с ней будет? Опять высекут? Но перед этим ведь будут допрашивать… он знал, что делают в подвалах люди в черных перчатках, знал, потому что сам когда-то приходил туда питаться страхами, болью, безумием… И если они коснутся её… хотя бы только коснутся... Смертник поднял голову, взгляд уперся в Купол. За ним колыхался мрак, чистый; абсолютный хаос прижимался к Куполу, давил на него, и трещины бежали редкими искрами. Пока он держался. Как долго он выдержит? И доживет ли он сам, чтобы увидеть, как рухнет последний Барьер человечества? Он перевел глаза на женщину. Она шла, прямо глядя перед собой, не опуская голову. Уставшая так смертельно, что он ощущал это кожей, напуганная так отчаянно, что у него морозило охваченные жаром внутренности. Если завтра Барьер падет и все, на чем держится их мир, рухнет… что тогда? Позволить ей принять Неизбежную такой, какая ей уготована? Ему вспомнились крики в подвалах и стоны неупокоенных душ, что приходили к нему во сне. Если завтра миру суждено рухнуть… лучше он сам отведет её за Грань, чем позволит сделать это кому-то еще.