Назови мне имя свое

Отрезая от света, тяжело захлопнулась дверь в камеру, больше похожую на клетку два на два метра. Дея постояла, унимая дрожь в коленях и губах, а потом, опустившись на пол, прислонилась к стене, втянула сырой, тяжелый воздух. Так и знала. Но… хотя бы попытаться… хотя бы попытаться надо было, так ведь? А теперь… Что теперь слезы лить? Знала же, на что шла. Знала, но… Когда её жизнь полетела в тартарары? Мысли вспыхивали в пустой звенящей голове, не задерживаясь и почти мгновенно исчезая, оставляя смазанный след. В камере было темно, холодно. Съежившись, она старалась уловить в окружившей ее пустоте хотя бы один звук, и пустота откликалась далеким шорохом, гулом… Она почти было растворилась в этой тишине, когда прорезавший ее крик заставил подскочить, а едкий запах боли в пену взбил нервные клетки. Она дернулась к двери и тут же себя остановила. Биться в них, кричать и умолять не было никакого смысла – это не остановит палачей, только позабавит. Она стояла у двери, чувствуя телом ее мертвую холодность, и ногти оставляли густо пахнущие металлом борозды на мелко дрожащих плечах. Твари... Крик повторился снова и тут же обломился. Знать, кто может переносить такую боль одним лишь криком… Она знала. И все существо ее стонало и выло ему в ответ... В камере не было времени; были только мысли, обрывочные, суетные, они то текли вяло, то неслись галопом, кружа в ноющей голове, складываясь в хоровод. Она вставала и бродила по камере, когда становилось тихо, сжималась в углу и закрывала уши руками, когда пустота наполнялась криком. Тело становилось то слишком тесным, то чересчур огромным, его границы таяли, терялись в ворохе страха, паники, боли – его боли, ее боли... где грань между ними? Осталась ли она вообще? Когда дверь в камеру оглушительно лязгнула, она вскинула голову. Контур стоящего на пороге человека смазался, расплылся – неровный свет из коридора нарисовал его тень на полу. Она смотрела на тень, на то, как она заполняла собой все пространство, но на человека глаз не подняла, даже когда тот опустился перед ней на корточки. Смотреть на него – что изваляться в мертвечине. – Тебе повезло, он все рассказал. Пришлось повозиться… смертники живучие… – смех хрюканьем забулькал в горле, она вспороть захотела это горло, и темное семя живо откликнулось на это ее желание, – но он все рассказал. А значит, тебя допрашивать будут только на суде… какая жалость… я бы с тобой… поигрался… Звериная лапа в перчатках из человеческой кожи опустилась на шею, оставляя влажный отпечаток, и ей померещился запах металла, запах соли... – Хотя кто нам мешает… развлечься и так… Её вскрик рикошетом отскочил от каменных стен и вылетел в коридор, когда за лодыжку ее дернули. Липкая тяжесть обрушилась на кости и мгновенно затвердевшие мышцы, скользкие руки, словно из кошмаров, пробрались под юбку, и вот уже он настойчиво притирался к ней, пристраивался… Чтоб тебя скверна пожрала! Не сделав и движения, человек вдруг замер – а потом закричал. Закричал очень внезапно и высоко, тонко, переходя на визг, какой-то бабский и от того – жалкий. Он подорвался, отскочил в сторону, будто ошпарившись, потрясая руками… …с которых живьем слазила кожа. – Тварь! Сука! Он вылетел за дверь, даже штаны не натянув – и в тусклом свете коридора она успела увидеть залитую темной кровью промежность. Она рухнула на пол, задыхаясь беззвучно, закрывая ладонями рот. Он сдержал слово. – Больше не тронут. Только ценой чего?.. Спустя полчаса дверь отворилась снова – но вместо того, чтобы кого-то вывести, вошедшие лишь затащили и бросили на пол то, что было человеком. Едва темнота снова сомкнулась, она подалась к нему, уже не удивляясь, что может видеть в этой темноте. На его лице не было живого места, живого места не было на теле. Она уже видела это… однажды… тогда не подумала даже, а теперь поняла, кто его тогда изувечил. Ограничитель все еще висел на нем, и она не смогла его снять, чтобы запустить регенерацию в полную силу. Сил ее собственного Дара хватило, чтобы срастить ему внутренности и кожу на лице, основные кости на ногах и пальцы. Под конец у нее самой тряслось внутри мелко-мелко, и тошнота душила гортань скользкими, теплыми ладонями. Тяжело прислонившись к стене, Дея уставилась в пустоту над головой, где скрывался потолок. – Ты… Хриплый голос, будто из-под земли. Она ощутила его движение, он будто рукой к ней потянулся. – Я в порядке. Поднакоплю сил и долечу тебя… – … – Я целитель. Я лечу, даже если не просят. Где-то высоко-высоко над ними ходили люди, ворожили чародеи, кузнецы ковали латы, целители врачевали больных. Здесь, в подвале, где только сырость и холод, весь мир сужался до камеры два на два метра, и пропасть между ними в одночасье превратилась в расстояние между ладонями. Она осторожно накрыла его запястье ладонью. Тихий вдох сорвался с губ – его? ее? В темноте и тесноте, запертые в каменном мешке общей боли и страха, светлый и темный Дары будто сплетались в одно целое… И она уже не ощущала, где проходили границы темного семени внутри ее Дара… – Завтра… на суде… скажешь, что не помнишь ничего… что я подошел к тебе в коридоре, а дальше – пустота… я сказал им… что наслал на тебя тень… что хотел провести ритуал над ребенком и заставил тебя вывести ее из башни… скажешь это? Пообещай, что скажешь, Дея… Она слушала сбивчивый голос его в темноте – и рассыпалась на тысячу осколков. Рассыпалась на миллионы частиц, чтобы по крупицам собрать себя заново. – Деяна. Его дрожь она впитала пальцами. – Это… – Мое имя. Клокочущий вдох будто полустоном прокатился по горлу его – глухо, невнятно. Пальцы его, непослушные, шевельнулись – и она испугалась, что он попытается сесть, попытается скинуть ограничитель, посмотреть в лицо её… а она меньше всего хотела, чтобы он сейчас видел ее лицо. Он не двигался, только дышал прерывисто, и между вдохами прошелестело: – Я… Рут. –Зачем тебе мое имя? Ты ведь его даже не запомнишь. – Все равно скажи, хочу знать… Шею и лицо ее обожгло: внутри вскипело нечто, бывшее когда-то её Даром, а теперь – теперь она сама не знала, что это. Голос, который она всегда понимала, теперь казался ей бессвязным. – А тебя как зовут? – Мама говорит, что незнакомым нельзя свое имя называть! – Но мое ты спросила? А значит, теперь мы знакомы... Купол вместе с небом рухнул – и придавил собой все, что было в ней. – Это был ты… В темноте она услышала его улыбку. – Вспомнила, да?.. … Она не забывала. Тяжелый, душный полдень, когда марево облаков опускается на землю, прижимая горячую влагу своих ладоней к деревьям, и они стоят в ней застывшие, неподвижные. Когда надрываются, трещат цикады, и далеко-далеко в густом воздухе разлетается их стрекот. Когда солнце в самом зените, посреди ржаного поля идет человек – и встречает полудницу. Человек молод, неопытен. Полудница хитра и проворна. … Он лежал потом на горячей, разбухшей земле, смотрел на ржаные колосья и думал, что умирает. Иначе отчего тело его такое зыбкое, легкое, будто не свое? Далекий хохот стихал, довольная нежить укрывалась в растущих тенях, а он лежал и лежал, глядя на солнце, глядя на тяжелые стебли… – Эй, ты в порядке? … Ей было чуть больше десяти. Глаза в пол лица, любопытные, настороженные. Соломенная шляпа, с чужой головы, веснушки, сарафан в цветочек, грязные босые пятки. И запах… будто липовый мед… Её Дар до этого дня крепко спал – а теперь вдруг проснулся, потянул её, несмышленую, через поле, туда, где лежал человек. Она не знала, что делать – просто ткнулась мягкими ладошками в грудь и вспомнила какую-то дурацкую песенку. Закрыв глаза, она пела, и прохлада тонким ручейком текла в его сгорающее заживо тело. Она потом смотрела на него с таким же любопытством, с каким дети обычно смотрят на причудливых насекомых. Поправляла шляпу, та все сползала ей на глаза. Искорки в глазах этих плясали, будто живые. Хотя почему будто?.. Она и была живой. Она была, а вот он живым уже не был. – Спасибо. Ты меня спасла. Чем тебя отблагодарить? Она улыбнулась – и он понял, что за одну эту улыбку благодарить её нужно будет всю жизнь. – Да брось! Ты поправился – и ладно! Что было бы, не будь она такой маленькой, несмышленой? Будь она взрослой, способной распознать темный Дар? В любом случае… – Нет, ты все равно попроси. Оставлять тебя без награды – Небеса прогневать. Она насупилась, но почти сразу круглое личико ее разгладилось. – Просто не забывай меня, хорошо? И он помнил. Разве могло быть иначе? Сплетенные пальцы рук, будто одно живое существо. Жар и холод, встретившись, рождают тепло. Темный Дар, светлый… где между ними разница, если все решает человек и его желание? Скрутившись рядом с ним на полу, она слушала его дыхание, пыталась уловить стук его сердца – единственный звук в накрывшей их тишине, единственный звук, имеющий сейчас смысл. А потом, где-то высоко-высоко над ними, небо рухнуло на землю.