Black hearted love

Полуденное солнце заливало светом заброшенную конюшню на окраине Милуоки; казалось, палящие лучи вот-вот подожгут жухлое сено. Стойла конюшни пустовали: ее уже давно теснил красный кирпич и чадящие трубы фабрики неподалеку. Наступило новое время, сметающее все старое и ветхое со своего пути, и постройки прежних времен служили теперь лишь игровой площадкой.  — Сюда! Сквозь заросли чертополоха к старым стойлам пробралась горстка мальчишек. Мальчик лет восьми, указывавший им путь, остановился метрах в четырех от конюшни.  — Билли сказал, это… это вот тут, — мальчик боязливо прижал руки к груди. Дети обернулись посмотреть на высокого парнишку, который рассматривал конюшню, прищурившись и заложив руки за спину. Мальчик был старше остальных, первые подростковые угри уже покрывали его щеки, что и делало его авторитетом.  — Хммм, — он деловито подошел к покосившейся постройке, осмотрел распахнутые двери и, постояв немного, обошел ее вокруг.  — Ну, как, Эдвард?  — Проанализировав ситуацию, — Эдвард сделал ровный шаг назад, показывая, что вовсе не боится, а принимает решение, — даю приказ отступить. Миссия отменяется. Дети разом вздохнули — с разочарованием и облегчением, про себя довольные тем, что решение было принято не ими, а, значит, трусами их назвать нельзя.  — Слабаки. Макс выбрался из густых кустов ивняка, растущих справа от конюшни. Он уже некоторое время наблюдал за пришедшими; он обогнал их на пути, выжидая, когда сможет их напугать, но теперь придумал другой способ укрепить свой авторитет. Мальчишки смотрели на подходящего к ним Макса с испугом и любопытством одновременно. Эдвард нахмурился. Он надменно вздернул подбородок вверх и сказал, глядя на Макса сверху вниз:  — По моим наблюдениям, ничего стра… ничего интересного здесь нет. Это старый сарай, и все тут. За мной!  — Да ты просто боишься, Пайкмен. Дети молча переводили взгляд с одного на другого. Пайкмен убрал руки из-за спины и сжал их в кулаки.  — А ну-ка повтори, что ты сказал. Макс ему не ответил. Он крутанулся на босых пятках и уверенно зашагал к конюшне.  — Трусы могут идти домой, а я хочу посмотреть, что там. Через несколько секунд он услышал тихое шлепанье босых ног за своей спиной. Дети перешептывались, с благоговейным уважением глядя на Макса, идущего перед ними. Хмурый Эдвард плелся в самом хвосте. Макс, не медля, прошел внутрь. Самые смелые зашли за ним следом, но некоторые остановились у входа, опасливо вытягивая шеи и заглядывая в проход. Макс шел вдоль пустых стойл, расчерченных полосами света и тени, и внимательно заглядывал в каждое. Он чуть морщился из-за странного кислого запаха, который наполнял конюшню. На полу одного из стойл что-то лежало, и Макс остановился. Это был труп лошади, точнее, ее скелет: шкура уцелела лишь в нескольких местах, и под ней белели череп и кости. Червям и мухам уже нечем было здесь поживиться, и зрелище было не страшным и даже не гадким — оно было грустным.  — Что там, Макс? Макс повернулся к остальным и спокойно, серьезно сказал:  — Мертвая лошадь. Его спокойствие перекрывало страшное значение сказанных слов, и, вместо того, чтобы убежать, дети медленно подошли ближе. Они по очереди заглядывали через плечо Макса, проходя суровое посвящение в одну из тайн жизни: все живое умирает. Чтобы убедить себя и остальных, Макс подхватил с пола старую доску и осторожно пихнул ею одну из лошадиных ног, которая была такой же твердой, как деревяшка в его руках. Макс сказал:  — Уже давно умерла. Он посмотрел поверх голов собравшихся вокруг мальчишек; он никак не мог понять, откуда исходил такой сильный запах. Пока остальные, перешептываясь, рассматривали лошадь, Макс обошел оставшиеся стойла. Он остановился у самого последнего: здесь запах был особенно сильным. Макс собрался с духом, толкнул створку и еле удержался от того, чтобы сделать шаг назад: на земле лежал человеческий труп. По цвету его кожа уже мало отличалась от темной рваной одежды на нем. Белые личинки ползали по останкам лица, большие черные жуки копошились на сене рядом.  — Макс, ты где? Макс не ответил; он не отводил взгляда от тела. Он собирался ткнуть его палкой и сказать: «Это труп» так же безразлично, как до этого говорил о лошади, когда нога мертвеца шевельнулась. Вслед на ногой шевельнулась и рука; она медленно ощупала пол рядом с собой, и Макс начал пятиться. Тело поднялось на четвереньки и двинулось из стойла, издавая громкий хрип. Когда оно показалось в проходе, Макса оглушил громкий визг. Через мгновение он несся из конюшни вместе с остальными. Он был больше удивлен, чем напуган. Прежде, чем последним нырнуть в кусты чертополоха, он обернулся: темная фигура виднелась в дверном проеме. Она стояла там — так, словно не могла выйти на солнце. Она чуть качнулась на своих черных руках, и Макс убежал. В отличие от остальных, он хотя бы не визжал. Макс замедлил шаг, когда конюшня осталась далеко за поворотом. Остальные давно убежали вслед за улепетывавшим быстрее всех Пайкменом. Макс с досадой пнул попавшийся под ноги камешек. Пайкмен наверняка скажет остальным, что в конюшне живет пьяница, а не мертвец, и что Билли всем наврал. Бестолковые фабричные мальчишки ему поверят, и Макс останется ни с чем. Пайкмен как-то выжил его с угла на Хамптон-роуд, но Макс вернул себе место, после чего их вражда только усилилась. Макс смотрел на пыльную дорогу под ногами и раздумывал, не собрать ли ему отряд смельчаков, чтобы вернуться в конюшню со своей собственной командой. Вдруг он почувствовал, как ему за шиворот капает что-то теплое. Макс поднял голову: раскаленное солнце скрылось за пухлой тучей, и вскоре тяжелые капли обрушились на Макса и дорогу, поднимая с нее крохотные облачка пыли и тут же прибивая их обратно к земле. Макс секунду подумал и бросился к фабрике слева от дороги. Проще переждать сильный ливень здесь, чем бежать под ним к дому. Он протиснулся между прутьями ограды и прыгнул под навес; небольшой козырек кирпичного здания выступал от него на полметра от силы, но Максу этого хватало. Он поднялся на приступку, спасаясь от потока воды. Где-то внутри здания грохотали станки. Макс поправил вымокшие подтяжки, которые еле удерживали старые брюки, и зевнул. Надо бы выспаться до полуночи, ему еще идти в типографию за утренними газетами. Да и высохнуть не помешает: другой одежды у него нет, а работать нужно. Нэнси всегда называла его тунеядцем, а теперь, когда у нее родился второй ребенок, открыто мечтала отделаться от племянника. Макс прикидывал, не забраться ли ему в местечко поукромнее, чтобы отдохнуть, когда чья-то рука обхватила его за горло и потащила назад. Он пытался вырваться, но его ноги не доставали до земли; он пытался кричать, но не мог сделать этого из-за хватки на горле. Его затащили в темный угол дальше от ворот; он попытался вырваться еще раз, когда основание его шеи пронзило ужасной болью — такой, что она отдалась в кончиках пальцев его рук и ног. В него будто воткнули четыре толстые иглы, которые теперь шевелились внутри него. Постепенно боль стала стихать. Макс перестал вырываться — он вообще перестал двигаться; его тело онемело. Наконец, иглы исчезли, рука отпустила его, и он упал в лужу перед собой. Позади раздались удаляющиеся шаги. Макс попытался подняться, но у него не вышло. Он сидел в луже, моргая, не обращая внимания на ливень; ему казалось, что вода льется на землю сквозь него. Когда он все-таки сумел встать, то, не оглядываясь, побежал прочь от фабрики. Дождь не прекращался; Максу приходилось перепрыгивать через грязные лужи на мостовых. На одном из перекрестков он не заметил вывернувший с главной улицы экипаж. Кучер резко крикнул: «Кыш отсюда!», и Макс еле успел отпрыгнуть в сторону. Он сбился с дороги и теперь крутился на месте, не узнавая дома вокруг и не понимая, где он находится. Вода, льющая с неба и крыш, водоворотом уходила в сточные отверстия у мостовой, тут же переполняя их и выливаясь обратно в целые озера. Заметив еще один экипаж, Макс свернул в ближайший переулок, чтобы не попасться под колеса. Он бежал, а потом шел, не разбирая дороги, пока его движения не замедлились. К нему вернулось прежнее онемение. Он огляделся и увидел деревянные ящики в углу у стены с навесом; он забрался за них и сел, прижав колени к груди. Наверно, он должен был плакать, но он не плакал. В нем не было слез, он чувствовал себя пустым. Макс прятался за ящиками всю ночь и весь следующий день. Когда наступило утро, он просто не смог выбраться наружу. Он с трудом шевелился. Видимо, ящики стояли на задворках таверны; Макса мутило от запаха теплой пищи оттуда. У него разболелась голова, челюсти, и особенно сильно ныло в груди. Мысль о том, что он не забрал газеты, была расплывчатой, похожей на серое пятно. Солнечные лучи, проникающие сквозь доски ящиков, жалили его, как пчелы. В какой-то момент он понял, что шипит на них. Вечером, когда наконец-то стемнело, кто-то снаружи стал рушить его убежище. Разбиравший ящики грузчик увидел его, и Макс мигом выскочил из своего угла, чуть не опрокинув мужчину на спину. Мысль о том, чтобы вернуться домой, казалась странной и лишней. Чуткое знание того, как ему теперь жить, зародившееся ночью и крепнувшее с каждой минутой, говорило ему, что возвращаться к Нэнси опасно — для него и для нее самой. Постепенно мир вокруг стал проясняться, обретать новый объем и очертания. У него все еще болели зубы и немного — руки, но перестало ныть в груди; прежнее чувство пустоты окрепло так, словно стало его новой силой. Если накануне он бежал и крался, потому что хотел спастись, то теперь передвигался таким образом, потому что так ему было удобнее. Ему чего-то хотелось; желание походило на голод, но мысль о пище из таверны была так же отвратительна, как и утром. Желание не проходило, и Макс чувствовал, что оно может навредить, если он его не уймет. Его сбивали с толку внезапные запахи и ощущения тепла и холода. В какой-то момент он почувствовал, что бежать на четвереньках будет быстрее, и, попробовав, обрадовался от того, насколько ему это нравилось. Постепенно он добрался до городской окраины. Здесь он понял, что и кого ему нужно искать. Его желание, похожее на жажду, стало отчетливее, яснее; он поддался ему и пошел на запах теплой животной крови. Собаки на ферме залаяли — и тут же заскулили, стоило ему подойти ближе. У крольчатника Макс поднялся на две ноги. В темноте, которая стала его новым светом, Макс отчетливо увидел бородатого мужчину и старуху в чепце, с чмоканьем и шипением поедавших что-то в своих руках; окровавленные тушки уже убитых животных валялись под их ногами. Макс издал нетерпеливый урчащий звук — просьбу-требование дать присоединиться. Старуха разжала клыки и выпустила горло своей добычи из рта. Она посмотрела на Макса, который переступал с ноги на ногу, не осмеливаясь отбирать еду у старших, и протянула ему еще трепыхавшегося кролика.  — Поешь. И Макс стал есть.