24.06
В 12:45 он уже был здесь, украдкой заглядывал в окна, один раз даже чуть было не попался на глаза домашней голубке Бэкетта, – уж она то подняла бы шум, и всё пошло бы прахом. «Терпеть не могу, чёртовы птицы», – в порыве раздражения мужчина мотнул головой и брезгливо смахнул с пиджака невидимые крошки и липнущие, словно чертополох, перья. Нервный тик, наваждение, не более. И очень скоро цепкий взгляд механического глаза даёт оценку обстановки: «Птиц нет». Он уже сам, ещё раз повторяет, мысленно, пока датчики приходят в мирный режим: «Птиц. Нет». Они ведь ни раз срывали его планы. До того, как Тристан угодил в тот до нелепости эффективный голубиный смерч, он даже не замечал этих паразитов. Ни на секундочку не задумывался о том, как они ему противны и глубоко ненавистны. В детстве он никогда не подкармливал птиц и был далёк от подобной сентиментальщины. Он вырос не в праздном обществе зажиточных американцев, его детство было суровым и трудным, он едва мог прокормить себя и родных. Голуби, заполонившие огромные богатые города были и раньше, и особенно теперь, для него лишь символом праздности и порочной человеческой беспечности. Допустить, чтобы эти бесполезные грязные птицы слонялись по площадям, улицам, копошились в мусоре и даже гнездились неподалеку от человека, мог лишь глупец. И Уолтер Бэкетт глупец, которому не стоило вставать у него на пути.***
Проще всего было покончить с ним сразу. Жаль, он недооценил этого задохлика. После подобных ошибок начинает казаться, что пора бы уже пожертвовать последними принципами, раздавить в себе последнюю никчемную жалость, как ничтожную букашку, окончательно слететь с катушек и чинить расправу над всеми, даже последними шестёрками. Шестёрка Стерлинга, как выяснилось, способна на многое. Таких надо либо душить своими руками, либо заставить принять свою сторону. С первым, как видно, он не справился, почему бы не попытать удачу со вторым? Именно поэтому он здесь, поэтому бежал из-под стражи, поэтому так преступно… увлечён мальчишкой.***
Наблюдать за Уолтером оказалось как минимум любопытно. У Тристана не было подобного рода друзей и знакомых. Опять же, всю свою жизнь он провёл в окружении соратников, либо таких же отморозков, как он сам, с сильными убеждениями, горячими головами и непробиваемыми принципами. Подобные Уолтеру воспринимались… да никак они не воспринимались. Муравьи, которые копошатся всю жизнь в своих маленьких смешных углах, во благо какой-то смешной цели, едва ли достойной уважения. Но без таких, как они, жизнь была иной и некому было бы опускаться до унылой рутинной работы. В познании низших форм жизни не было бы никакого смысла и интереса, не будь Уолтер тем, кто приоткрыл для него дверь в новый мир. Чему может научить робкая несуразная птаха одинокого гордого орла? Ответ – ничему, и это даже не обсуждалось бы, не будь их последний полёт таким же абсурдным, сколько завораживающим лишь потому, что испуганная, загнанная в угол птаха нашла иной выход. Вместо того, чтобы принять свою судьбу и умереть от его руки, пусть и не сразу, и наверное не так страшно, как если бы они оба разбились о камни или воду, он поступил так и смотрел на него так, как не смотрел на него ни один из слабаков и ничтожеств, которых он задушил или замучил. Он даже не кричал. «Он кричал, когда ты выбивал из него дерьмо на площади в Венеции». Он не умолял. «Еще как умолял. Его плаксивый голос до сих пор у тебя в голове». Он умолял тогда, не потому что боялся за свою жизнь. Ответа нет. Находится не сразу. «Он умолял тебя свернуть с пути, на который ты вышел так давно, что уже и не вспомнить».***
Взгляд на часы. Время пришло, но Тристан усомнился в том, что пройдет через это. Нет, он не сомневается в маскировке, которую отточил до совершенства. Правила те же – близкие контакты исключены, иначе всё раскроется. Благо никому на его веку не приходило в голову проверять подлинность примеренного им образа на ощупь, это было бы невозможно, поскольку Киллиан никого не подпускал настолько близко. Протез также удалось замаскировать, заменив его на более совершенный. Плюс капелька оптических иллюзий. Модификатор голоса работает исправно, и ничего не может пойти не так, если соблюдать осторожность. Почему же тогда он не может решиться и постучать? Да, ошибка с перехватом сообщения могла ему стоить дорого, Киллиан не предусмотрел разницы в часовых поясах, и зачем-то поправил мальчишку. Но ничего, судя по всему, он уловил стиль общения напарников, одним из которых с сегодняшнего дня он станет. Это было бы слишком просто, задумай он убить Уолтера. У него бы это вышло даже без маскировки, на которую было бы потрачено неоправданно много времени и усилий. У него был план, о котором, что называется, чем чаще задумываешься, тем нелепее он кажется. План, который проще всего было бы для собственного спокойствия обозначить как «Втереться в доверие, а дальше будь что будет». Признаться себе в том, что ему хотелось бы урвать кусочек от пирога Лэнса, даже не во имя одного желания отомстить последнему, равнялось практически самоубийству.***
На часах 13:35, фальшивый Лэнс Стерлинг всё еще медлит и пытается решить для себя, на кой чёрт ему сдалось лезть в жизнь своего, чёрт бы его подрал, спасителя. И кто его об этом только просил, хранителя, Уолтера Бекэтта. Его за секунду бросало от смутного, шевелящегося, как ком червей, чувства неуютной благодарности до ненависти и желания проучить всех наивных глупцов, коими полон мир. А конкретно этому глупцу показать, что оставив его в живых, он допустил страшную ошибку, и не всё в этой жизни так радужно и чудно, как он, небось, себе представляет. Уолтер скромно завтракает, и его назойливая голубка всюду с ним. И это раздражает до ужаса. Мальчишка так беспечен, что, похоже, сам забыл о назначенной встрече. Сейчас, если бы Тристан захотел, он одним ударом разбил бы окно, а вторым – выбил бы из Уолтера жизнь, и его розовый мир в одно мгновение треснул и разрушился. Так быстро, что он едва бы успел это понять перед смертью. Ему, конечно, хочется, чтобы Уолтер столкнулся с изнанкой своей выдумки о мире, погрузился в кошмар, который не сразу осознает, но для этого нужно действовать не настолько привычно прямолинейно, а куда хитрее.***
– Лэнс! Точно, сейчас он – другой человек. На нём личина мерзавца, который приручил мальчишку, которому тот доверяет настолько, что открывает дверь вот так, сразу, и пускает в свой дом без тени сомнения. – Лэнс! – повторял мальчишка снова и снова, с неизменной добротой и теплом, предназначенным не ему. Если бы он мог вживаться в роль врага, а не только пользоваться ею, как делал раньше, он бы испытывал чуть меньше отторжения и смутного, как ком сцепившихся в схватке змей, чувство… стыда.***
Дом изнутри казался куда меньше, чем снаружи. Никчемная пристройка на крыше, похожая на убежище не просто для одной голубки, а целого пернатого выводка, пустовала, а комнаты были под завязку набиты хламом и всевозможным оборудованием для работы. Поначалу Киллиан приглядывался ко всему, что попадало в поле зрения, но датчик, встроенный в механический глаз, раз за разом подтверждал, что опасности не обнаружено, и на безумно раздражающих часах-кошке с хвостом-маятником Киллиан сдался и позволил себе расслабиться… хоть немного. Шум, который поднял Уолтер на пустом месте, казался смешным. Но про себя Тристан делал пометки, и те были снова не в пользу Стерлинга, которым он обязан правдиво притворяться. «Похоже, ты его совсем затюкал, Лэнс. Мне только на руку. Надо почаще его хвалить, и парень точно в два счёта потеряет голову.» Пытаясь поспешно предпринять первый шаг к сближению, Тристан коснулся рукой Лэнса Стерлинга плеча мальчишки. Тот не вздрогнул, не насторожился, а сделался лишь ещё более уязвимым и открытым. Не желая провести весь вечер наедине с тревогами Уолтера, из которых тот, похоже, не вылезал сутками, Киллиан снова сделал свой ход. Да, для пущей убедительности ему пришлось повозиться, убравшись в прихожей, но результат того стоил – Уолтер чувствовал себя ровно так, как ему того хотелось. Он испытывал смущение, и стыд, и благодарность, и уже не мог разобраться с этими чувствами в одиночку.***
Он не понимал, что произошло. Догадался ли о чём бы то ни было Уолтер, когда коснулся его руки, почему ему вообще понадобилось коснуться его в этот момент? Неужели они с Лэнсом были настолько близки, или ближе оказался он, довольно просто нащупав путь к сердцу мальчишки? Рука робота, конечно, не могла ощутить физического прикосновения теплых пальцев Уолтера, но они как будто коснулись его иначе. И Тристан совершенно точно это почувствовал.***
26.06
К их следующей встрече он справился с сомнениями и странным, похожими на укол адреналина, страхом. Ему незачем опасаться, что его раскрыли. Если так, он тут же это поймёт и справится и с мальчишкой, и с возможной засадой, и с настоящим Лэнсом, который внезапно вмешался в игру. «Какого чёрта ты вернулся так рано? А впрочем, ты знаешь, я не прочь развлечься». Уолтер не выглядел испуганным. Привыкая хвалить его, Тристан озвучил догадку о проделанной уборке, и попал таки прямо в цель. «Еще бы, Стерлинг не ценит мелочей, которые его окружают. Он принимает всё, что ты для него делаешь, как данность, малыш, и от этого никуда не деться. Впрочем…» – Пойди ко мне. «...и спрячься от всех мучающих тебя тревог, если хочешь». Мысль шальная, опасная, пусть и не озвученная вслух. И то, что за ней последует, – поцелуй, – лишь путь к забвению и отчаянное желание вцепиться в неразумную добычу ещё сильнее и яростнее. Эта боль не приведет её в чувства, а фальшивому Лэнсу подарит ощущение… себя. И власти, на которую он способен, если дело не касается ни политики, ни войны, ни работы. Это просто то, чего жаждет он для себя. Видит бог, он давно не ощущал себя человеком, а не оружием.***
28.06
Если забывать об этом слишком часто, можно причинить Уолтеру боль. Он не всегда об этом скажет, как позавчера, но Тристан чувствует его страх, как и положено хищнику. Он, как привкус горечи, зачастую портит наслаждение. Он заставляет себя быть нежнее, но не так просто привыкнуть к новому протезу и к чужому телу, которому не хочется причинить вред. Прошлая конструкция была задумана для работы с механизмами, для убийства, в конце концов, но каждый день Тристан работает над тем, чтобы облегчить её, приноровиться и наловчиться. Он привыкает держать в механизированной руке фрукты или хрупкие вещи, но ничто не сравнится с хрупкостью человеческой жизни, которая доверилась ему по собственной воле. В моменты, когда Уолтер закрывает глаза и беззащитно задирает руки, мучительно медленно ведя ими по испещрённой волнами белоснежной простыни, Киллиан обостряет чувства до предела. И как безумец мечется между звериным желанием овладеть и подчинить, и заботой о том, чтобы его рука, наравне с живой, стала идеальным инструментом, извлекающим наружу столь проникновенные и сладкие стоны. Он бы мог обойтись без неё, но ему всегда нужно больше, да и Уолтеру нет-нет а нравится, когда Лэнс ласкает его так. В ненарочитой грубости кроется для него что-то манящее и сладостно лестное, как будто любовник, который готов доставить ему удовольствие и причинить боль, не до конца определился, кто из них добыча, а кто охотник.***
29.06
– Лэнс, не отворачивайся, – Уолтер нарочно касается его левой щеки, оглаживая уродливые шрамы под маской, он, оседлавший его бёдра, замирает и ждёт, пока его требование будет выполнено, превращая каждую секунду в пытку. – Тебе не нравится? Тристан заставляет себя поднять взгляд. От синяков на щиколотках Уолтера, по бедру и впалому животу к укусам на ключицах и багровому засосу под ухом, пока не утонул бесповоротно в пленительном омуте осоловелых глаз. Даже спину, если подумать, испещренную царапинами и синяками можно разглядеть в зеркале на открытой дверце комода, если постараться. Но это потом. Сейчас он не может отвести глаз от Уолтера, который, гордо вздёрнув подбородок, отстранился, усаживаясь Лэнсу на колени. – Ты прекрасен, Уолтер, – Тристан порывается коснуться мальчишки, но вспоминает, что распят, а его руки прикованы к изголовью. Пусть неумело, наспех, – Уолт не то чтобы хорош в этом, – но всё же это условность и правила, по которым они играют сегодня. И именно сегодня ему захотелось побыть на месте добычи. Он соврёт, если скажет, что ему не нравится испытывать болезненное желание вернуть контроль и в то же время ощущать, что Уолтер играет с ним также, как он играл с мальчишкой. Улыбка лишь на мгновение вернула ему столь привычный ангельский вид, – Уолтер, всё ещё неуверенный в себе, не привык получать комплименты и реагировать на них, – но вскоре на дне зрачков снова заплясали черти. Игра продолжается, пока никто не против этого. Уолтер легонько елозит на его коленях, набирая темп, лишь изредка касаясь члена животом. Он ласкает себя, сначала оглаживая вспухшие от поцелуев губы, горящие от стыда, или же форменного бесстыдства, уши и лицо, ведет кончиками пальцев по шее и груди, гладит пониже живота и, видя, как сглатывает ком в горле Лэнс, вцепляется ему в бедра и, выгибаясь словно кошка, принимает в себя член. – Ты прекрасен, – выдыхает Тристан, игнорируя маячок о сбоящем голосовом вокодере и картинку изображения в целом, ведь нет ничего слаще и нужнее в этот момент иллюзии, что Уолтер в эту минуту и навсегда принадлежит ему и только ему.***
Он и до этого нередко игнорировал подсказки от сканера, встроенного в глаз. Чаще всего тот выдавал информацию бесполезную и в целом не относящуюся к делу. Его то и дело смущали ножи, когда они с Уолтером занимались любовью на кухне, или хаотичные перемещения по комнате Лави, пока они занимались… чем угодно вообще. Раньше Тристан по глупости полагал, что зоркий робо-глаз поможет ему и в ласках, но он мог лишь анализировать общее состояние Уолтера, а частоту пульса он прекрасно нащупывал и сам в моменты, когда прикасался к тонкому, как ветка, запястью мальчишки губами и подолгу не мог оторваться от трепещущего птицей тепла. Иногда ему хотелось полностью отключить анализатор, но тогда бы это означало, что он потерял бдительность окончательно. Что и произошло. Если во время их «чаепитий» и разговоров Киллиан готов был смириться с пёстрой остановкой в комнате, то во время занятий сексом он просил Уолтера отключать гирлянды, и обычно из всех источников света работал лишь ночник в изголовье кровати. Тристан не видел лица Уолтера, – он сладко сопел в его плечо, зябко накрывшись уголком простыни. А потом произнёс тревожно, но совершенно обыденно: – Если Лэнс об этом узнает… Тот, что прикидывался Лэнсом, почувствовал, как его сковал предательский, панический страх, и с трудом заставил себя не сбежать в ту же минуту. Не то чтобы он не ожидал, что рано или поздно Уолтер поймёт, но это произошло для него как-то… в корне не так, как он представлял. Он позволил случиться очень многому, наплевав на ограничения и слабые места собственной маскировки, но. Стоило ли вообще звучать этому признанию, если их обоих устраивало положение вещей? Что это, вызов? Или угроза? И неужели он трусит? – Что ты имеешь в виду, Уолтер? Но Уолтер уже забылся безмятежным сном.