Wer weiss das schon

Ещё спустя какое-то время молчаливых объятий и время от времени пересекающихся взглядов, с каждой минутой всё мягче и спокойнее, закипел чайник. Осторожно, затаив дыхание, вокалист отстранился, поднялся с небольшого кожаного диванчика и сделал пару шагов в сторону плиты, всеми силами стараясь не хромать. Больно, конечно, но совсем не хотелось ещё и своими дурацкими недомоганиями дальше грузить Рихарда… Тилль тихонько вздохнул, разливая воду по чашкам. Сдалось ему в детстве это плавание… “Вырастешь — ещё спасибо скажешь”, — вспоминал он слова отца. Вот так спасибо: болит иногда настолько сильно, что хрен шагнёшь — ноги сами подгибаются и совсем не слушаются. Но ведь от Круспе хрен что скроешь. — Колено? — послышался немного приглушённый голос Шолле с дивана. — Пустяки, — так же коротко ответил Линдеманн, размешивая сахар в горячем чае. — Сильно болит? — будто бы не услышал его Рихард. Он обводил друга оценивающим взглядом, пытаясь понять, насколько, всё-таки, тому больно. Сам же, зараза, никогда не признается… Понимая, что дальше врать бессмысленно, но и не горя желанием ныть, Тилль замолчал, опустив голову. Взять чашки с уже готовым чаем он не решался — чего доброго, навернётся сейчас на глазах у друга. Было как-то такое — слава богу, этого Риш не видел. Подняться потом, правда, было чертовски сложно: ожоги от кипятка на руках сильно саднили, а большой осколок разбившейся стеклянной чашки больно впился прямо в место одного из ожогов. Круспе, как ни странно, даже смеяться не стал. По крайней мере, не сразу. Да, позже Шолле и остальные неоднократно подкалывали Линдеманна за его неуклюжесть, но, только получив звонок от растерянного и вновь разочарованного в собственном теле друга, Рихард ответил более чем искренне и сопереживающе: “Сейчас буду. Пожалуйста, просто сиди там”. Уже меньше, чем через двадцать минут лид-гитарист зашёл на кухню — благо, ключи от квартиры вокалиста у него были уже давно — и застал там грустно свернувшегося калачиком на холодном полу среди осколков Тилля, правая рука которого, казалось, безжизненно свисала вниз, оперевшись локтем о колено. Стоит ли говорить о том, что пришлось пережить Линдеманну, когда Рихард обрабатывал глубокий порез, неоднократно задевая ожог, хоть и всеми силами старался быть осторожнее? Такой размазнёй себя чувствовал, когда Шолле пришлось дуть на ранку после каждого прикосновения кусочком пропитанной обеззараживателем ваты… Невольно вспоминая тот случай, вокалист легонько улыбнулся. Может же Круспе быть заботливым, если захочет… и всё же повторять не хотелось. “Что же ты ждёшь? Ну вот, смотри. Я не могу сам. Так и будешь сидеть? — думал Тилль, прожигая взглядом столешницу. — У тебя совесть есть? Я не буду просить, ты же знаешь…” Простояв так ещё около минуты, он наконец дождался: до Рихарда дошло; лид-гитарист поднялся, подошёл и аккуратно унёс чашки на кухонный стол. Шолле хотел развернуться и помочь другу дойти обратно, но тот уже кое-как доковылял до дивана и грустными, немного виноватыми глазами исподлобья смотрел на него. Круспе присел на диванчик, отодвинувшись к дальнему краю, чтобы Линдеманну было где расположиться, и, похлопав рукой по своим коленям, позвал вокалиста: — Садись. Тилль уже и не думал выёбываться. Достало. Осторожно шагнув немного ближе, он сел и растянулся на всю длину сидения, левую ногу кое-как подмяв под себя, а правую вытянув на колени друга. — Тебе же так неудобно будет, — вздохнул Рихард. — Давай вторую тоже клади. Стесняешься, что ли? — он вопросительно вздёрнул бровь. — Было бы кого, — Линдеманн с напускной пренебрежительностью отвёл взгляд, нехотя протягивая вторую ногу, что уже успела немного затечь. Ощущая в каком-то смысле даже приятные покалывания, он постарался расслабиться, громко выдохнув и прикрыв глаза. — Вот и я о том же, — Круспе осторожно надавил ему под самым коленом. Успев уже относительно расслабиться, Тилль вздрогнул и невольно дёрнул ногой, едва не зарядив по лицу Шолле. — Прости. — Это ты прости. Я испугался немного, — снова прикрыв уставшие веки, выдохнул Линдеманн со смущённой полуулыбкой на губах. Ничего не ответив, Рихард начал осторожно растирать кожу вокруг колена вокалиста, стараясь не давить так сильно. Благо, тот каким-то чудом умудрился по дороге из прихожей не только разуться, как сделал Шолле, а и сбросить куртку с джинсами, запрыгнув после в домашние шорты, аккуратно висевшие до этого на стуле, так что никакая лишняя ткань сейчас не мешала и не попадалась под руки. Когда Тилль наконец-то полностью расслабился, Круспе стал надавливать и проводить большими пальцами вдоль верхней части колена. Он уже хорошо знал, что и как делать, ведь не раз приходилось разрабатывать ноющие суставы после больших нагрузок — как Линдеманну, так и себе самому. Время от времени вокалист вздрагивал — всё же, разработка коленного сустава — ощущение не из приятных, — и приглушённо мычал, когда просто терпеть уже не получалось. Да, когда-то это было не так больно, но годы идут, и никто не молодеет. А если учесть, как он окончательно добивает опорно-двигательный аппарат — одни концерты с их выкрутасами чего стоят — было бы странно, не принеси такие выходки никаких последствий. — Ты говори, если уже совсем невтерпёж, — вздохнул Рихард, вновь нажимая и проводя вниз пальцами. — Я, правда, навряд ли смогу осторожнее… — Не надо, — прервал его Тилль, в очередной раз вздрагивая от резкого, горячего укола боли, что выстрелил вверх, отдавая в бёдрах, и повторил: — Не надо. Ты и так не должен, я могу сам, знаешь… Круспе обречённо выдохнул. А он, дурак старый, надеялся, что это уже пройденный этап. Когда же, чёрт возьми, до Линдеманна дойдёт, что все, для него сделанное, более чем того стоит? — Можешь. Но не будешь, — отрезал лид-гитарист. — Я почему-то не выёбываюсь, когда ты то же самое для меня делаешь, you know. Так сложно это ценить? Этого вокалист совсем не ожидал. В груди предательски кольнуло от такого резкого высказывания Рихарда в его сторону, и Тилль пристыженно опустил голову, побаиваясь встретить переполненный, как ему казалось, неприязнью и презрением взгляд глубоких голубых глаз. — Я ценю. Правда, Риш, очень ценю. Но это же другое… у тебя со спиной проблемы, а не как у меня. Ты бы физически сам не достал… — пытался подобрать слова Линдеманн, сверля взглядом руки друга, что уже размеренно надавливали под самое колено. — Зато тебя я физически достал своими проблемами, да? Это хочешь сказать? — хмыкнул Круспе, вызывающе глядя в сторону вокалиста, будто бы говоря ему: “Давай, ну? Чего ты ждёшь? Защищайся, если можешь, чёрт подери!” Но Тиллю ужасно не хотелось защищаться, да и вообще как-либо конфликтовать с Рихардом. Само собой, тому было необходимо остыть, поскандалить с кем-нибудь, — иначе говоря, выветриться. Тем не менее, у Линдеманна вновь не было никакого желания стать этим кем-то. Шолле, разве ты не можешь по-другому? Зачем эти крайности, а? — Нет, Риш. Ты мой друг, и даже больше. Я знал тебя большую часть своей жизни, и ты никогда не будешь доставать меня своими проблемами… — натянуто улыбнулся он, а вскоре добавил, немного тише: — обещаю. — И эти твои штампованные фразочки, — не унимался лид-гитарист, изводясь от внезапно накатившей злобы, и, сам того не замечая, начал сильно давить на колено Тилля. — “Ты мой друг”, “большую часть жизни…” Готов спорить, ты всем подряд это говоришь, как только кого жена бросила или ещё какая хрень случилась… так что ж ты так паришься? — фыркнул Шолле, не следя уже за руками. Закусив губу, Линдеманн осторожно посмотрел на друга. “Может, остановишься, пока не поздно? — мягко говорил его взгляд. — Сам же будешь потом жалеть — ты и так знаешь, тебя мне никто не заменит…” — … запиши на кассету, и включай потом по кругу! И поклонись ещё в конце… ой, прости, ты же не можешь, — едко прошипел Рихард, до побеления костяшек давя на раскрасневшуюся кожу над суставом. Может, и хорошо, что у Тилля после этого потемнело в глазах от боли, — по крайней мере, он не слышал того, что сказал Круспе, и что, вполне возможно, было бы ещё больнее. Коротко, хрипло вскрикнув, вокалист откинулся на подлокотник, переводя дыхание. — Риш… — вздохнул он, понимая, что сейчас главное — хуже не сделать. А уж лучше если и будет, то только с утра. — Если хочешь знать, я тоже могу… — Риш, — уже настоятельнее повторил Линдеманн. — Риш, там же чай стынет. Между ними на каких-то несколько мгновений повисла тишина. Было слышно только, как набирает силу дождь за окном и где-то во дворе лают собаки. Квартира уже насквозь пропиталась ароматом дождя… — Тилль, ты… — забавно округлив глаза, начал Рихард, с непониманием глядя на товарища. Вообще тот ожидал услышать в ответ от Шолле, с его-то вспыльчивой натурой, что-то матерное и явно колкое, на манер “ты совсем уже охуел?” или “засунь свой чай себе в анал, придурок”, но никак не сорвавшийся с губ лид-гитариста смешок и последовавшее за ним: — Тилль, ты просто не представляешь, какой ты замечательный. Тут уже Линдеманн озадаченно вздёрнул бровь. Что, простите? Это точно было пиво, там, в баре? Или это на старого гелиофила так дурно влияет дождь? Чай же вроде ещё не пили… или это всё запах… — Я? — напугано спросил вокалист, до это беззвучно пытавшийся сообразить что-то связное, легонько показав пальцем в свою сторону. — Ты, конечно, — печально улыбнулся Круспе. — Кто бы меня ещё терпел такого припадочного? Тилль поначалу готов был уверенно ответить: “Да кто угодно”, но, немного поразмыслив, решил этого не делать, — такой момент бы испортил. К тому же, кто угодно, не кто угодно, — он был счастлив стать неотъемлемой частью жизни лучшего друга, и отрицать было бы глупо. Поэтому Линдеманн просто раскинул руки в стороны, не находя в себе сил напрячь ноги и приподняться. Сустав всё ещё ныл после того, как на него резко надавили, но сама затяжная боль понемногу отступала, и общее самочувствие заметно улучшалось. Шолле только того и ждал. Ещё раз мягко улыбнувшись вокалисту, он рухнул в объятия друга, крепко прижимаясь к нему. Хотя бы ради таких моментов стоило терпеть выходки Круспе… Теперь тишина не давила на уши, а, наоборот, уютно висела в кухне вместе с запахом дождевой свежести. Две тени, сплетённые в одну большую на диване, окончательно приобрели формы Рихарда и Тилля. — Ну почему так, а? — спустя какое-то время молчания тоскливо вздохнул лид-гитарист. И Линдеманн без лишних слов понимал, о чём он. — Сам знаю, что мудак мудаком, но не настолько же, — продолжал тем временем Шолле. — Да и потом, не мне одному — всем нам в души насрал, получается, всех похерил и предал… — он печально усмехнулся. — Дурак, ей-богу, самый настоящий. Она ведь и его выбросит, как надоест, так сразу… — И его? — вкрадчиво перебил вокалист. — Всё-таки из-за неё расстались? Рихард озадаченно выдохнул, приподняв брови в задумчивой гримасе. — Как тебе сказать… — протянул он. — Там не так всё просто, знаешь ли. Я и об этом тоже поговорить хотел. Думал, может, лучше с утра по трезвени, но сейчас — как будто и не пил. До жути просохшим себя чувствую. — Это когда ж такое было? — усмехнулся Линдеманн. — Если что-то серьёзное, лучше с утра. Просох, не просох — утро вечера мудренее. Да и время уже позднее, — он обвёл глазами комнату, словно ища подтверждение своих слов, и, наткнувшись взглядом на часы, что висели над кухонным столом, мысленно присвистнул: шёл уже третий час ночи. — Пойдём, постелю тебе в гостевой. Стоило вокалисту подняться и попытаться шагнуть, как что-то снова резко выстрелило в колене, заставляя зажмуриться и тихонько зашипеть. Ну зашибись теперь, и как по лестнице взбираться с этим? — Куда пойдём? — вздохнув, спросил Рихард, и самую малость улыбнулся настойчивости друга. — Горе луковое, ты же, пока вскарабкаешься, всё себе переломаешь… — Ну, значит, переломаю, — всем своим видом изображая безразличие, ответил Тилль. — Не тут ведь спать, — тихо добавил он. — На ручках тебя отнести? — посмеялся лид-гитарист, всё ещё не поднимаясь с дивана и смотря на друга снизу вверх. — Я могу, знаешь ли. Только попроси, — продолжил он, шутливо вскинув бровями. Линдеманн, конечно, мог не офигеть, но он офигел. — Ещё чего, — криво и явно нервно улыбнувшись, ответил он. — Спину же сорвёшь, тебе нельзя, — добавил спокойнее и примирительно, действительно переживая за товарища. А вот это было зря. Если сначала Шолле просто шутил, то сказанное вокалистом сейчас звучало для него как вызов. — Так, а теперь ты хрен отвертишься, — с донельзя серьёзным видом и стараясь не смеяться, предупредил Рихард, после чего наконец поднялся и стал медленно, угрожающе приближаться к другу. Тилль осторожно пятился назад, насколько позволяла ситуация, и, мысленно истерично посмеиваясь, тихо надеялся, что это просто какая-то дурацкая затяжная шутка. Лид-гитарист шагал в его направлении так же медленно, специально оттягивая время до того момента, как вокалист упёрся спиной в холодильник, испуганно шарахнувшись от неожиданности. Выглядело это настолько комично, что Круспе уже не сдерживался и посмеивался, приближаясь к товарищу. — А сейчас не рыпайся, раз не хочешь, чтоб я что-нибудь сорвал, — коварно ухмыльнулся он и, нагнувшись, осторожно подхватил вокалиста под колени снизу одной рукой, — делать это надо было крайне осторожно, — второй поддерживая за спину, и неспешно поднял. — Дотрынделся, — пробубнил Шолле, разворачиваясь в сторону выхода. Линдеманн понимал, что брыкаться действительно не стоит, ведь он далеко не пушинка, — чего доброго, грохнутся дружно — кто их потом эвакуирует? Оставалось только понадёжнее обхватить этого придурка вокруг шеи — так ему хоть нести легче будет.