Wer weiss das schon

— Удобно? — самодовольно ухмыльнулся лид-гитарист, крепко, пусть и не без немалых усилий, поддерживая Тилля. — Чай, — пробубнил вокалист, вцепившись в друга. — Что, прости? — не понял тот, вопросительно взглянув на Линдеманна. — Чай, — настойчиво повторил он, решительным взглядом сверля забытые на столе нетронутые чашки. — Утром совсем невкусный будет. Рихард, в который раз за вечер озадаченно вздохнув, проследил за взглядом Тилля. “Приехали”, — мысленно изрёк он. — Мы сейчас же идём наверх, и ты ложишься в постель, — самым что ни на есть убедительным своим тоном произнёс Круспе. — Ты вымотался и хочешь спать. — Я заебался и хочу чаю, — не отводя взгляд от чашек, с предельным безразличием ответил вокалист. — Мы сейчас же пьём чай, а потом делай с моей тушей, что хочешь. Это меня колыхать уже не будет. Будто бы впав в кратковременную прострацию, Шолле какое-то время отстранённо смотрел в никуда. Нет, всё-таки не он один такой припадочный. — Ты же сейчас не серьёзно? — всё ещё надеясь на отрицательный ответ, непонимающе спросил он. — Более чем, — непоколебимо хмыкнул Линдеманн. Шумно и демонстративно выдохнув, Рихард так же осторожно, как и поднимал, опустил Тилля на пол, развернулся к нему и взглянул исподлобья. — Это ты послушай. Я сейчас несу твой грёбаный чай к тебе в спальню, прихожу назад, и ты, — он ткнул пальцем в грудь вокалисту, — стоишь здесь и не рыпаешься, пока я тебя не заберу. Последний лишь недовольно, по-детски обиженно опустил взгляд, уныло кивнув. — Сам покалечил, и сам издевается, — с явным возмущением проворчал он, когда Круспе уже скрылся за дверью с двумя чашками остывшего чая в руках, но пытаться уйти самому, ковылять обратно к диванчику и в принципе своенравничать не решился. Вернувшийся спустя какое-то время Шолле, довольный тем фактом, что Линдеманн не стал выёживаться хоть в этот раз, молча поднял друга, как поднимал до этого, и, подождав, пока тот надёжно уцепится, неспешно вышел из кухни. — Не тяжело? — с опаской переспросил вокалист, старающийся максимально сжаться в комочек, становясь от этого визуально меньше, и, как он сам рассуждал, легче, хотя на деле не менялось ровным счётом ничего. — Терпимо, — коротко ответил Рихард, осторожно поднимаясь по лестнице. — Сам знаешь, ты далеко не пушинка. — Девяносто семь с половиной килограмм красоты и обаяния, — пробубнил Тилль, уткнувшись в грудь лид-гитариста. — И вообще, под ноги смотри. Я слышал, ты там по дороге весь чай мне разлил, рукожоп старый, — недовольно проворчал он. — Совсем немного разлилось, и, заметь, на меня, а не на пол, — хмыкнул Шолле. — Не весь, это точно. — Вот что значит — рак по гороскопу, — насмешливо хохотнул Линдеманн. — Помалкивал бы, козерога кусок. Пробормотав что-то невнятное, отдалённо напоминающее “иди в жопу, Круспе”, вокалист умолк, успокаиваясь от ритмичных покачиваний. Потихоньку дойдя до спальни, что находилась в конце коридора, идущего от лестницы до большого окна на другом конце помещения, Рихард медленно вошёл внутрь — благо, дверь обладатель комнаты оставил открытой — и, доплетясь до кровати, осторожно опустил на неё Тилля. На комоде стояли две чашки, источающие приятный аромат чая. — Мог и до дверей донести, — всем своим видом изображая вселенское недовольство, проворчал Линдеманн. На Шолле он, может, и не злился, — даже больше на себя самого за глупые выходки, — но нельзя же просто терпеть такое унижение. Гордость, как-никак, у него имеется. — А ты мог вообще провести выходной дома, а не переться по дождю и ветру в студию, — поднимая чашки с комода и передавая одну вокалисту, ответил лид-гитарист. — Ты-то нигде не накосячил. — На записи будет слышно, накосячил или нет, — вздохнул Тилль. Запись в студии всегда немало его напрягала: вся эта обстановка, атмосфера напускной серьёзности и профессионализма, непонятные приборы с кучей лампочек, бесконечные мониторы, динамики, провода, провода, провода… Именно поэтому последние альбомы группа записывала в относительно непринуждённой обстановке. Конечно, ото всей техники, компьютеров и прочих громоздких вещей избавиться не удавалось: без них качественного звука на записи не будет нигде. Это никак не давало Линдеманну покоя: нельзя же расслабиться и петь свободно, во весь голос, чувствуя, как эта срань вокруг пиликает и жужжит, пусть даже её и не слышно в наушниках, — слишком сильно ощущается… И всё же… Рихард был прав. Никто не заставлял вокалиста помогать ему, — и речь сейчас не о работе над песней, — это было актом доброй воли, точно так же, как и то, что делал сейчас Круспе. Знакомые, друзья или братья, — друг без друга они не могут. — Будто ты когда-то косячил, — пробормотал Шолле, уже полусидя на кровати рядом с Тиллем и держа в руках достаточно большую, практически полную чашку. — С тем, как Хелльнер тебя гоняет… я иногда просто диву даюсь, — он протяжно выдохнул сквозь приоткрытые губы, — как ты его терпишь? Будь я на твоём месте, придушил бы уже давно, — лид-гитарист нахмурился от мысли о продюсере. Линдеманн устало улыбнулся, успокаивающе взглянув на друга. — Я и сам иногда не выдерживал, — мягко вздохнул он, откинувшись на стену, к которой кровать стояла вплотную, — ругались время от времени… один раз даже едва не подрались, — вокалист поморщился, вспоминая тот случай. — Помнишь, ещё когда первый альбом составляли? Рихард, припоминая гневную физиономию подвыпившего продюсера, заливисто рассмеялся. — Было дело, — кивнул он. — Еле разняли вас тогда... зря, наверное. Врезать ему надо было разок, чтоб не возникал, — недовольно хмыкнул Шолле. — Нельзя так, — укоризненно ответил Тилль. — Он просто делает свою работу. Хорошо делает, — он опустил взгляд и на какое-то время замолчал, осторожно попивая чай. — В нашем деле важно терпение, — философски протянул Линдеманн. Круспе только прыснул от смеха. — Мы и терпение? Не смеши, — возразил он. — Совесть надо иметь. Этот хрен тебя по двадцать раз гонял на каждый куплет... иногда мне кажется, что у него души нет, — задумчиво протянул лид-гитарист. — Да ладно тебе, — примирительно улыбнулся вокалист. — Старается же. Да и потом, где мы другого найдём? Нас таких мало кто выдержит, — добавил он, вздохнув и увлечённо рассматривая замысловатые узоры на чашке. Шолле лишь шире усмехнулся. — Ну, не скажи, — ответил он. — Думаешь, мало бы кто за такие шиши терпел нас? Не понимаю, зачем нам вообще продюсер... ладно раньше, а сейчас-то? — Рихард вопросительно взглянул на друга. — Мы — Раммштайн, Тилль. Раммштайн, смекаешь? Мы сами себе реклама, — самодовольно выдохнул Круспе. — Как знаешь, — вздохнул Линдеманн. Нет, лид-гитарист, может, и прав, конечно, но кем бы они были сейчас без Хелльнера? Именно: никем. Якоб ведь хороший парень, пусть и придирчивый. И что Шолле только себе вздумал? — Тебе виднее, — протянул он, слегка обиженный неумеренными амбициями лид-гитариста. Между двумя уставшими тенями на какое-то время повисла тишина. Вокалист медленно, осторожно потягивал холодный чай из кружки, а Рихард, одной рукой сжимая ручку уже на четверть опустевшей чашки, второй достал из кармана джинсов пачку сигарет. — Ты будешь? — тихо спросил он, мягко коснувшись колена друга тыльной стороной ладони, в которой была сжата пачка. Тилль отстранённо проследил взглядом за его движениями. — С чаем? — хмыкнул он, устало вздёрнув бровь. — Нет, спасибо. Круспе пожал плечами — мол, нет так нет — и, зажав одну сигарету в зубах и достав зажигалку, закурил. — Не дуйся, — прошептал Шолле, выдохнув сквозь приоткрытые губы тонкую струйку дыма. — Сам знаешь, никто его менять не собирается. — Я и не дуюсь, — ответил Линдеманн настолько невозмутимо, насколько у него получалось. Не хватало ещё один скандал раздуть из ничего. — Я вижу, — скептически кивнул Рихард. — Krapfen, ты себя со стороны видел? Надутый, как воздушный шарик, и злобный, как голодный боевой хомяк. Ни разу не дуешься, — усмехнулся он, едва превозмогая желание издевательски потаскать друга за щёчки. "Ещё и толстым меня назвал, — мысленно причитал вокалист. — Зашибись просто". — Ни разу, — подтвердил он, продолжая строить из себя вселенскую непоколебимость. Лид-гитарист озадаченно приподнял брови. Сколько лет уже знакомы, а Тилль так и не смирился с тем фактом, что Круспе давно научился его читать как открытую книгу. Может, Шолле и не образец проницательности, но привычки друга, эмоции и их проявления за вот уже без малого тридцать лет надёжно отпечатались в памяти, не раз доказывая свою достоверность. Впрочем, была у этой медали и обратная сторона: Линдеманн его читал точно так же, если не лучше. Рихард и так человек порыва, что называется, — говорит, что думает, и не думает, что говорит. Бывают и моменты, когда слова кажутся лишними, — тогда эти двое понимали друг друга по жестам. Обоих выдавал предательский блеск в глазах, который каждый раз говорил о чём-то другом. Вот и сейчас несложно было понять: Тилль действительно умотался, хочет спать, и его банально бесит всё, что движется. — А время-то правда позднее, — лид-гитарист выдохнул очередное кольцо сигаретного дыма, искоса поглядывая на вокалиста, допивающего уже ледяной чай. Линдеманн приподнялся, поставил опустевшую кружку на комод возле уже покоящейся там чашки Круспе и лениво потянулся, осторожно согнув и разогнув правую ногу в колене. — А знаешь, уже лучше, — заметил он, почти не чувствуя боли. — Окна позакрывать надо внизу, зальёт же за ночь... — вокалист стал медленно подниматься. — Издеваешься? — измученно промычал Шолле и вцепился свободной рукой в плечо друга. — Не пущу. Лежать, — недовольно проворчал он, утягивая Тилля обратно. — Пускай заливает. — Ты же плавать не умеешь, — по-детски наивно улыбнулся Линдеманн, вернувшись в своё прежнее положение на кровати. — Ты меня научишь, — хитро усмехнулся лид-гитарист, не ослабляя хватку. — Лучше поздно, чем никогда. — Тогда сам иди и закрывай, — пробормотал вокалист, и, когда Круспе уже театрально вздохнул и поднялся, добавил ему вслед: — Захвати там ноут, в гостиной на столике. Шолле вопросительно взглянул на друга, приподняв брови. — Посмотрим что-нибудь, — пожал плечами Тилль. — Совершенно не хочется спать, — хочется, конечно, но какой-нибудь лёгкий фильмец можно и глянуть. В такой атмосфере спокойно не заснёшь. Рихард закатил глаза для видимости, но возражать не стал: вот-вот пробьёт третий час, а у него ни в одном глазу. Зажав в зубах сигарету и взяв с комода опустевшие чашки, лид-гитарист несильно похлопал друга по плечу и скрылся за дверью. Линдеманн вновь остался наедине со своими мыслями. Да, сейчас можно было расслабиться и провести время с Рихардом, но рано или поздно им придётся серьёзно поговорить. Кому-кому, а Шолле он должен был рассказать. Они все доверяют друг другу. Как-никак, почти один человек... Размышления вокалиста прервал глухой грохот, доносящийся снизу, и последовавшее за ним сдавленное “ах, Scheiß”,— не убился, значит. Уже хорошо. Ещё немного пошуршав и потоптавшись внизу, Круспе поднялся обратно и с задумчивым видом вошёл в спальню. Протянув Тиллю ноутбук и бросив в сопровождение негромкое “на, поищи пока чего-нибудь”, он развернулся и снова вышел, так толком и не объяснив свои действия. — Странный какой-то, — пробормотал Линдеманн, раскладывая компьютер и размещая его у себя на коленях. Вокалист, конечно, мог бы сейчас занять себя увлекательнейшим снованием по различным сайтам в попытках найти стоящую просмотра киноленту, но не стал: он уже знал, что ему нужно.