Wer weiss das schon

Спустя непростительно долгое время, проведённое в полнейшем оцепенении — даже тело перестало слушаться, — до вокалиста наконец дошло, что происходит, и он почти что влетел в остуженную холодным берлинским ветром кухню, всё ещё трясущимися руками приподнял Рихарда, всего в блевотине и судорожно подёргивающегося в приступе тошноты, ведь тот сейчас рухнул на пол лицом вниз и вполне мог попросту захлебнуться в отвратных желтоватых массах, пропахших гнилью и медикаментами. И в этот момент Тилль с ужасом осознал, что совершенно без понятия, что ему сейчас делать. Да, молодость у него была, мягко говоря, бурная, и бывали в ней самые разные ситуации: то отравится кто-то палёным спиртом, то просто не пойдёт выпивка, и “профилактический” удар по печени обернётся сокрушительным пинком в желудок, то какой-то герой-романтик с горя в петлю полезет — были такие, Линдеманн даже двоих сам эвакуировал, придурков этих… но таблеток наглотаться никто на его памяти не додумывался. На все эти раздумья у вокалиста ушло не более нескольких мгновений, но для него они были до того длительны и бесчеловечно медленны, что он даже проверил на всякий случай пульс у Круспе — больше всего Тилль боялся почувствовать, как останавливается сердце лид-гитариста и как ослабевает, холоднея, тело в его руках, оставляя в этом до корня гнилом мире его одного, забирая из жизни такого самоуверенного идиота — самого важного для Линдеманна человека, в котором он нуждался, как ни в ком больше, и кого любил — страшно признаться, — как никого до этого. Да. Надо вызывать скорую. Прости, дорогой, но иначе не получится. Понимая, что больше ни на что толком не способен, вокалист осторожно, но крепко-крепко прижал к себе лид-гитариста, пытаясь почувствовать хоть немного его живого тепла, согреть его продрогшее до глубины сердце, словно бы надеясь успокоить и себя, и Рихарда, хоть в итоге толку обоим было мало… — Прости, — прошептал Тилль, растерянно уткнувшись носом в шею Шолле, — Риш, пожалуйста, просыпайся… я совсем на тебя не сержусь, правда-правда… — и он, словно бы сопровождая собственную сбивчивую речь, мягко погладил взмокшие, но всё ещё жутко непослушные волосы Круспе, одновременно прощая того заранее за то, о чём он так и не успел рассказать, и коря за то, что так некстати крепче прежнего засел в его сердечке, не оставляя ни выбора, ни желания об избавлении. Впрочем, через считанные минуты медики были на месте. Трое сотрудников — наставник и двое подчинённых — ворвались в помещение, и руководитель, бегло оценив ситуацию (рассказать, что конкретно произошло, Линдеманн так и не смог, едва выдавив из себя адрес и избитое, подавленное “приезжайте” в трубку), дал команду готовить носилки. Вокалист сам уже не вспомнил бы, как, назвавшись “лучшим другом” (да, конечно, продолжай убеждать себя), помог загрузить носилки в машину и переместить Рихарда на кушетку, а затем сам забрался в “карету”, тихо, с опасением, и всё же как-то отстранённо, всё ещё пребывая в оцепенении, смотрел, как бывалый врач вертелся около лид-гитариста, нацепив на него кислородную маску и активно копошась в каких-то механизмах. Тилль отчуждённо отмахнулся от назойливых ассистентов вышеназванного специалиста, совсем молодого парня и девушки примерно того же возраста, что, видимо, узнали его — а он-то, дурак старый, до последнего надеялся, что хоть тут этого не будет — и настойчиво выпрашивали совместное фото или хотя бы автограф. До чего же бесчеловечны бывают люди… там, в двух метрах от Линдеманна, рушится его мир и погибает его небо, а этим лицемерным ублюдкам, похоже, нет совершенно никакого дела до чужой жизни… ровно до того момента, как они, узнав в искажённых неравномерным освещением чертах побледневшего лица красно-чёрного ловеласа легендарной группы, отлипли от вокалиста и устроили целую фотосессию с улыбками и позированием с участием бессознательного, едва живого Шолле. Падение нравов в концентрате, какое оно есть. Что за вульгарность, какая бездумность, пресвятые пиротехники… Хорошо, что тот самый бывалый врач, надзиратель этих обалдуев, понял и воспринял тихий крик о помощи во взгляде вокалиста, после чего жестом отогнал отвратных прилипал, сославшись на плачевное состояние пострадавшего, что не было далеко от истины. Недовольно хмыкнув, парочка удалилась к противоположной стене, уже активно и вовлеченно обсуждая что-то новое, не под стать угрюмой обстановке, царившей сейчас в этом маленьком, тесном чистилище. Как скоро машина добралась до ближайшей больницы? Как быстро Рихарда переместили из рёва сирены скорой помощи в извечный шум и суету интенсивной терапии? В какой момент сильно ослабевшего Тилля осторожно, без лишних слов взял под руку всё тот же врач и полупустыми коридорами запасных ходов увёл от давящего гула переполненной, всполошённой клиники в тщательно обогреваемую, а всё же пропитанную до самого края холодом людского горя палату небольших размеров, что вмещала две скромных больничных кровати, одна из которых предназначалась Рихарду — некоторые приборы и медикаменты были заготовлены у его постели уже сейчас, заранее? Линдеманн почти не помнил этого. — Отдыхай, — выдохнул наконец мужчина, имени которого вокалист до сих пор не знал — сейчас ему было максимально похуй, в любом случае, — а фамилию на бедже прочитать не удосужился. Доктор похлопал Тилля по плечу, а, выходя из палаты и прикрывая за собой дверь, бросил напоследок: — Всё с ним в норме будет. Боец, прорвётся. Знаю, — и растворился в тенистых коридорах. Что было дальше? Несколько минут? Часов? Дней?.. Поначалу за дверью послышался глуховатый стук чего-то металлического о пол, затем — равномерное тарахтение какого-то механизма, а вскоре во мрачную, освещённую разве что через зашторенное окно — и свет тот был сильно приглушен — палату кое-как загрузили продолговатую каталку на колёсиках две медсестры в соответствующих одеяниях. Одна из них, ростом ниже среднего, видать, откушалась на добром хозяйстве, и походила скорее на ворчащий на каждом шагу маленький шарик, а вторая, будто полная её противоположность, тощая и долговязая, бормотала что-то себе под нос, пытаясь пристроить каталку на отведённое ей место. Рядом друг с другом эти двое смотрелись ещё более необычно, чем по отдельности, когда Тилль каким-то необъяснимым образом улавливал их силуэты в неустанном шуме клиники. — Нана, твою ж через мотыгу, осторожнее, не дрова везём... — до вокалиста донеслось нервное шипение одной из медсестр, той, что повыше. — Ты же сейчас этой хренью сама себя в стену впечатаешь, куда ты стала, блин... — Ну, хоть так тогда похудею, — не менее сосредоточенно ответила ей, видимо, Нана, отчего-то побаиваясь повышать голос, хотя охуеть какого скрытного Линдеманна ни одна из сотрудниц явно пока не заметила. — Куда тебе худеть, ты и так тощая, как спичка, — недовольно проворчала вторая женщина. — Это я тощая? — возмущённо пискнула “спичка”, и Тилль мысленно с ней согласился. Вполне себе милая пышечка, и смысл врать? — Я в дверь еле влезла, Линда! Когда только устраиваться пришла, меня сразу в родотделение повели, весь персонал уверен был, что беременность затянулась... а дети из педиатрии вообще решили, что я — мячик для пляжного волейбола... и нахрена я туда попёрлась... На этом моменте вокалисту стоило просто титанических усилий откровенно не заржать. Линда прыснула со смеху, оперевшись о стену после нескольких неудачных попыток разместить каталку на нужном месте. — Заебаться! — ещё с большим возмущением прошипела Нана. — Ты его вообще угробить хочешь? — она эмоционально взмахнула рукой, указав на Рихарда, которого Линдеманн, сильно тормозивший последнее время, наконец заметил на той самой злополучной каталке. Выглядел Круспе паршиво, но общая бледноватость, сильно растрёпанные волосы и лёгкое посинение на тонких губах и рядом не стояли с тем, что успел себе навоображать Тилль. — Он немного живой... пока что, по крайней мере... а ты ржёшь! Линда тем временем отошла в сторону, оставив лид-гитариста вместе с “транспортным средством” Нане, и свернулась в кренделёк, сотрясаясь в приступе беззвучного хохота. — Пиздец ржомба, —“спичка” цокнула языком, снисходительно вздыхая. — Сюда иди, перекладывать будем. “Ой, ё, — обеспокоенно подумал вокалист, — они ж его похоронят... нет, я сам его убью, а пока рано”. — Вам помочь? — негромко спросил он вслух, лениво поглядывая с другого конца палаты. — Он тяжёлый. И жирный. Если бы не две медсестры, что всё ещё были в палате, Тилль бы поклясться мог, что слышал тихое “су-ука”, доносящееся с каталки. Услышав его голос сзади, Линда аж передёрнулась с неожиданности, а Нана даже подпрыгнула. — Ты кто? — удивлённо спросила первая, не особо стесняясь в выражениях, но, ощутимо получив локтем в бок от “спички”, быстро извинилась: — То есть, простите... вы кто? — Геббельс в пальто, — фыркнул в ответ Линдеманн, не особо желая представляться. Узнают — и всё, финита ля комедия. — Призрак пропаганды собственной персоной. — Это тот, что с фюрером мутил? — с любопытством и вполне серьёзно поинтересовалась Нана, отчего уже вокалист интеллигентно высмеялся в кулак. — Я в интернете читала, — авторитетно добавила она, важно подняв указательный палец. — Это где ж ты читала? — Линда и сама едва сдерживала смех, но, когда “спичка”, воссияв, приготовилась повествовать, тут же добавила: — Фанфики не в счёт. Нана заметно приупала духом, поняв, что, помимо вышеупомянутых шедевров фанатской литературы, её жизнь состояла разве что ещё из вкусняшек и Линды. — Ну... что не подтверждено, то не опровергнуто... — вяло ответила она, пожимая плечами. — И вообще, не наше это дело. Забавно хмыкнув, вокалист медленно, но верно поднялся (правда, стоило это таких титанических усилий, что скорее восстал), не без затруднений покинув лежачее положение, немного подразмял конечности и направился к каталке. Подойдя поближе и детальнее оценив состояние Шолле, он осторожно, как мог, просунул одну руку ему под плечи, другую — под колени, и неспешно поднял. Оценив немалый, но более-менее терпимый вес рихардовской туши, Тилль уже смелее приподнял Круспе чуть выше, прошёл пару шагов и уложил на койку. Отойдя наконец, Линдеманн с облегчением выдохнул. И где этот мешок с мясом так накачался, черт бы его драл... хоть бы жирок нарастил — не такой бы тяжёлый был. — Ему надо капельницы ставить? — переживая за состояние этого придурка, поинтересовался вокалист у медсестр. — А, это мы уже сами, — махнула рукой Линда, — спасибо тебе. Ой, то есть... — она осеклась, собираясь перейти на более вежливую форму обращения, но Тилль тут же поднял ладонь, останавливая медсестру. — Можно и на “ты”, я не настолько старый, — усмехнулся он, смущённо протягивая ладонь. — Тилль. Будем знакомы. — Линда, — облегчённо выдохнув, энергично закивала сотрудница больницы, охотно пожимая руку вокалисту. — А это... — она замялась, исследуя взглядом комнату, пока он наконец не упал на копошащуюся в сумке с медикаментами Нану. — ...Спичка, — хитро улыбнувшись, кивнул Линдеманн. — Можно и Спичка, — весело хихикнула подошедшая к ним вторая медсестра. — А вообще я Нана, — ей Тилль тоже предложил рукопожатие, которое та с радостью приняла. — Ты не обращай внимания, что она придвинутая мальца, — снисходительно улыбнулась Линда, — Нана просто нездешняя немного, вот, привыкает к серому и угрюмому Берлину. — Никакой он не серый! — возмущённо пискнула Спичка. — Просто... занятой очень! А люди тут хорошие, хоть и странные, — протянула она, изобразив что-то вроде подмигивания и насмешливо глядя на, видимо, подругу. Пока Нана восхищённо трезвонила про “необычайную красоту”и “волшебный колорит” Германии, Линда успела закончить с капельницей и другими приборами. Подойдя сзади и неслышно похлопав медсестру по плечу, она наставительно проговорила: — Не морочь человеку голову, плюшка, — затем она примирительно улыбнулась вокалисту и посмотрела в сторону выхода. — Мы пойдём. У нас ещё работы выше крыши, хоть бы с графика не сбиться... Линдеманн понимающе и с сочувствием кивнул, а затем вышел из палаты вслед за сотрудницами и прошёл с ними немного по коридору, всё не решаясь задать так беспокоящий его вопрос. — А... а с ним всё будет хорошо? — наконец выдавил он из себя, осторожно коснувшись предплечья Линды. — Жить будет, — утвердительно кивнула она, ободряюще приулыбнувшись. — Вы встречаетесь? — заговорчески ухмыльнувшись, спросила медсестра, и Спичка, стоявшая рядом, заинтересованно прислушалась. — Нет, — выпалил Тилль, пытаясь в корне подавить нарастающее и порядком уже подзаебавшее смущение. Зная, что лучшая защита — это нападение, он хитро глянул на сотрудниц и спросил в ответ у Линды: — А вы с Наной? Обе впали в неописуемый ступор. Примерно на этом моменте вокалист понял, что сейчас самое время тактично удалиться и вернуться в палату к Рихарду, оставив медсестр наедине и коварно ухмыляясь. Может, он и поставил сотрудниц в немного неловкое положение, но оно того стоило: внутренний шиппер Линдеманна ликовал и пританцовывал. Он уверен был, что не ошибся по поводу этих двоих... а что произошло между ними дальше, мы вам не расскажем.