Wer weiss das schon

Тилль, естественно, уже не спал: как бы Рихард не старался говорить потише, получалось у него хреновенько. Понимая, что вот-вот снова останется совсем один в этой обители скуки и серости, вокалист грустно наблюдал за активно собирающимся Круспе. Линдеманн больше всего на свете хотел сейчас обнять лид-гитариста сильно-пресильно и не отпускать от себя ещё хотя бы денёк-другой, но прекрасно понимал, что работа есть работа, и без Шолле никто нормально инструментал не отработает. — Вот так возьмёшь и свалишь? — опечаленно спросил Тилль, видя, что Рихарду осталось только снять куртку с изголовья кровати, поднять рюкзак и покинуть палату. — Даже не попрощаешься? Ссориться в планы Круспе не входило, да и, объективно, он был неправ, а доказывать вокалисту обратное желания не находилось. Виновато и примирительно улыбнувшись, он шагнул навстречу полусидящей на койке и заметно погрустневшей "жёнушке", прижал к себе и пригладил растрепавшиеся за ночь волосы. — У тебя грива расколдоёбилась, — прошептал лид-гитарист, едва ощутимо чмокнув Линдеманна в макушку. — Тебя же мой хвостик не устраивает, — вяло хмыкнул Тилль. — Не для себя стараюсь. — Всё меня устраивает, — ответил Шолле, не отстраняясь. — Просто ты с этой висюлькой как пришелец с антенной, ну честное слово. Вокалист, конечно, мог много чего хорошего сказать в ответ, но предусмотрительно промолчал. Всё-таки разомкнув объятия, Рихард отточенным жестом выудил из рюкзака маленькую пшикалку с освежителем дыхания и пальцем пикнул Линдеманну по кончику носа. — Пасть разлепляй, чудище, — снисходительно усмехнулся Круспе, и, когда “чудище” уныло повиновалось, пшикнул горьковатой жидкостью ему на язык: романтика романтикой, а утреннее амбре никто не отменял. Тилль демонстративно скорчил недовольную мину и устало раскинул руки в стороны, пассивноагрессивно требуя внимания. — Ну иди, — улыбаясь, лид-гитарист притянул к себе вокалиста и мягко, аккуратно поцеловал, словно побаиваясь разбить вдребезги, хотя Линдеманн — наверное, последний, кого можно было бы назвать хрупким. С готовностью, пусть и неспешно, отвечая плавными движениями губ, Тилль умиротворённо расплылся в подобии улыбки, расслабленно прикрыл потяжелевшие веки... и, видимо, снова заснул: когда вокалист открыл глаза, на смену солнечной погоде пришёл дождь, что, возможно, вот-вот перерастёт в грозу, а Шолле уже не было. Ну не сука ли ты, Рихард? Осознав, что Линдеманн устал настолько, что отключился прямо у него в руках, Круспе сострадательно улыбнулся. Невесомо чмокнув Тилля в губы на прощание, он медленно отстранился, набросил на плечи косуху, поднял с пола рюкзак и хотел было направиться к выходу, но тут из приоткрытой форточки повеяло морозным выдохом ветра. Солнце было высоко и светило ярко, расплываясь отблесками лучей в небольшой вазе, где стояли принесённые лид-гитаристом белоснежные хризантемы, но от холода не спасало. Немного помявшись, Шолле всё-таки подошёл к размеренно посапывающему вокалисту, расправил одеяло и осторожно укрыл его. Не хватало, чтобы ещё и продуло на сквозняке это чудо — дверь тоже была открыта и пошатывалась взад-вперёд от ветра. — Люблю тебя, — прошептал Рихард, невесомо коснувшись лица Линдеманна, на что тот, не просыпаясь, промычал что-то невнятное и поглубже закутался в одеяло. Сам того не замечая, Круспе мягко улыбнулся, а затем, кивнув чему-то своему, окончательно покинул палату. С выходом на улицу в лицо лид-гитаристу ударил морозный осенний ветер, но, поскольку одет Шолле был соответствующе, погода представлялась вполне сносной, а потому Рихард всё-таки решил пройтись. До студии от больницы идти около получаса быстрой ходьбой: срезать через сквер, несколько кварталов на запад, выйти на подъем, перебраться через мост — и он уже, считай, на месте. Да и вызывать такси, не говоря уж об общественном транспорте, желания не было никакого. Приняв решение, Круспе перезвонил Паулю, сказал начинать без него, как только Ландерс снял трубку, и тут же прервал вызов, дабы избавить себя от лишних объяснений и обменов любезностями с явно психующим ритм-гитаристом. К тому времени, как лид-гитарист добрался до места встречи с коллегами, отработка материала шла вовсю: несмотря на саундпруф, приглушённые, но вполне ощутимые звуки хорошей музыки было слышно издалека. — Физкульт-привет запойным энтузиастам, — отсалютовал Шолле, войдя в репетиционное помещение их общей студии, и, не рассчитав, громко хлопнул дверью, отчего остальные окончательно сбились с ритма. — Явился, — с наигранным недовольством пробормотал Пауль, но, не в силах долго корчить ворчуна, вскоре беззлобно заулыбался, подошёл, добродушно пожал Рихарду руку и похлопал по плечу. — Ты как? — Живой, руки-ноги на месте, — усмехнулся Круспе, приветствуя подошедших Оливера, Флаке и Шнайдера. Последнему он, задержавшись, внимательно посмотрел в глаза: во взгляде лид-гитариста читался неозвученый, но едва ли не разрывающий его изнутри немой вопрос, и одному чёрту известно, заметил это Кристоф или нет. Вот уже не год и не два приходилось откладывать, откладывать и откладывать разговор, что должен был состояться, раз уж на то пошло, ещё с самого начала этой всенеприятнейшей истории. Шолле как-то перестал об этом думать в последнее время, обида и горечь стали понемногу отступать, но сейчас, казалось, глубокая и мрачная мелодия пробуждала старую боль и сыпала солью на ещё не успевшие до конца зажить раны. Нет, он обязательно поговорит с ударником, но... не в рабочее время. Позже. Сейчас существует только их музыка. — Как там Тилль? — чувствуя, что пауза затянулась, спросил Ридель. — Скоро выпишут? — Со дня на день должны, — кивнул Рихард. — Завтра, если анализы нормальные, к вечеру заеду за ним. — И слава яйцам, — облегчённо выдохнул Ландерс. — Ну что, покажешь свои "гениальные наработки", м-м? — он весело обратился к Круспе. — Не сомневайся, это самое гениальное, что ты сегодня услышишь, — самодовольно заверил лид-гитарист. — По местам, товарищи, — он дважды хлопнул в ладоши, занимая привычную руководящую позицию в коллективе. И когда гриф верной гитары, казалось, идеально лёг в руку, а крепко зажатый в пальцах медиатор с силой ударил по струнам, Шолле в который раз убедился: сколько бы конфликтов и недоразумений, о которых он сам мог и не догадываться, не разгоралось между согруппниками, в такие моменты все ссоры не значат ровным счётом ничего. Сейчас между ними музыка — самый крепкий вид отношений. Больше и не нужно. К моменту окончания импровизированного рабочего дня музыканты порядком вымотались, устали и даже умудрились повздорить из-за несостыковок в определённых местах. Казалось, что все они были на взводе, и в каком-то смысле это даже радовало: их энергия передавалась музыке, так что за сегодня на некоторые тексты, одобренные всеми участниками группы и выбранные для дальнейших наработок, уже начал вырисовываться сильный инструментал. — Так, ну всё, думаю, на сегодня довольно, — выдохнул Рихард, кивнув в подтверждение своим же словам. — По коням, господа, по коням! Оперативно распрощавшись, Оливер и Флаке покинули студию почти сразу: сессия затянулась, а дома их давно ждали семьи. Чуть покопошившись, вышел и Пауль, и в помещении остались только Шнайдер и Круспе. Последний, нахмурившись, напряжённо смотрел в окно: за время отработки солнечная погода сменилась дождливой, а переться домой по такому ливню в планы совсем не входило, как и ждать хрен пойми сколько до приезда такси. — Подвезти тебя? — тихо спросил Кристоф. Лид-гитаристу многого стоило не развернуться и не одарить ударника прожигающим взглядом. Шолле был почти уверен, что Шнайдер был в курсе, что его злодеяния незамеченными не остались, но поднимать вопрос по-прежнему не хотелось. Позже. — Рихард? — полушёпотом окликнули его сзади. И всё-таки сволочь ты, Кристоф. Ходил бы себе по бабам — и хрен с тобой, дело привычное, но знал же, знал, что в последней своей пассии, пусть особой добродетелью та и не блистала, Круспе неожиданно для себя увидел возможность, призрачный шанс наконец остепениться, бросить якорь, найти умиротворение и отдаться музыке целиком. Зачем увёл её? Знал ведь, что на кону — нечто большее, чем мимолётная влюблённость, намного большее, многолетняя связь шестерых названных братьев — их дружба, самое ценное, что было у них. Впрочем... лид-гитарист больше всего на свете хотел в тот миг добраться домой и забыться, отдохнуть от надоевшей суеты, а настроения на серьёзные разговоры не было никакого. Не сейчас. Позже. — Пошли, — едва слышно ответил Шолле, слабо кивнув, и поспешил покинуть студию, зная, что Шнайдер последует за ним. Позже. Двое без лишних слов забрались в машину и тронулись с места. Никому не хотелось разбавлять серую паутину тишины и скуки ещё более неуместными, брошенными невпопад репликами. Ехали под бессвязные подвывания ветряного хора из-за приспущенных окон, где неясным плетевом расползались по стеклу дождевые капли. А обещали ведь солнце... Впрочем, сейчас это ни одного из них не заботило. Вот они выезжают на более узкую дорогу, ведущую к подъёму. За ним — мост над глубокой, непроглядной, звенящей оглушительным эхом пропастью, скудно и не особо надёжно огороженный. Трудно ли догадаться, что будет дальше? А дальше один из мужчин одолеет подъём, за чем второй будет лишь безучастно наблюдать, и выедет на мост. Затем он смерит беглым взглядом пустоту вокруг. Представит, как тонут в пучине бездны все его боли и переживания, мучения и страдания — тонут не столько с ним самим, сколько с угрюмой тенью на соседнем сидении. Но после... он не захочет убивать. Не потому, что так было задумано; не потому, что было задумано как-то иначе. Это жизнь. Ничего и никем не было задумано. Случаются ситуации, встречаются люди, совершаются выборы. Будь в единых руках сосредоточена власть над каждым земным созданием, тот, кого привыкли звать Всевышним, давно бы упивался всемогуществом и рушил миллионы судеб, с наслаждением и бесчеловечным садизмом наблюдая, как столько светлых голов преклоняются навеки перед одной, омутнённой всесильностью и омрачённой безрассудством. Голова Бога пропитана ядом. В ней погибло всё святое. Жесточе власти может быть только случай. Случай, когда водитель не замечает, видимо, образовавшуюся вследствие непогоды, а оттого никем не устранённую неровность на дороге. Случай, когда внезапная встряска застаёт его врасплох. Случай, когда он теряет управление, а мгновение спустя автомобиль с силой пробивает ограждение, повредив бампер, и стремительно несётся навстречу земле. Случай, когда ни у водителя, ни у пассажира нет ни единого шанса выжить, и когда первый понимает, что не уверен, что жалеет о чем-либо, пусть и не было на то его доброй воли, а второй... второй вообще ничего не понимает. Когда не так давно ты словно видел мир у своих ног, а сейчас вот-вот падёшь у ног всего мира, вопросов больше, чем ответов. “Я умру сейчас? Это закончится так? Я не успею сказать ему, как много он значит для меня на самом деле?” Когда ещё сегодня ты видел звезды и целые галактики в его глазах, а сейчас смотришь назад, в небо, и не находишь ни отблеска той манящей синевы, приходит осознание. “Нет. Я люблю его. Это всего лишь страшный сон. Сейчас я проснусь, и он будет рядом со мной”. Когда буквально только что ты чувствовал бархат его обветренных, совсем исцарапанных губ на своих, а сейчас ты примешь поцелуй самой смерти и уже никуда не денешься, тебе становится страшно. “Я не хочу умирать”. Столкновение. Удар. Вспышка.