Преодоление

      – Братец! – девушка, стоявшая в паре шагов от калитки и поливавшая цветы, уронила лейку и бросилась к Гангвольфу, – дорогой мой братец! Я тебя узнала!       Гангвольф отпёр калитку, и в ту же секунду на него налетела его сестра. Она так крепко обняла его, что он выронил из рук чемодан.       – И тебе привет, милая моя Гредхе*! – Гангвольф тоже крепко обнял её и приподнял над землёй, как он часто делал в детстве, отчего Гердтрута вскрикнула.       – Где же ты пропадал!? – заплакала она от счастья, – мне ж восемь годочков было, когда ты уехал! Как же ж я жила без тебя все эти годы?       – Ну жила же как-то, не с-померла ж, живая ж тут стоишь.       – Чего ты там выкрикиваешь, Трутхе*, как резатая!? – вышла из сада мать.       – Матушка, матушка, иди погляди сюда, смотри кто приехал! – Гердтрута спрыгнула с него.       – Ой, а откуда это нам такого пышного господина принесло!?       – А вот, принесло, – широко улыбнулся Гангвольф.       – Иди хоть мать обними, чай, восемь лет не видались! – обнявшись с сыном, мать крикнула в сторону дома, – Анолейф, с-пойди сюда, гляди, кто приехал.       На крыльце появился хозяин дома. Высокий, статный, в хорошем чёрно-синем синем халате он производил впечатление, скорее, купца, нежели зажиточного крестьянина. Хоть ему и исполнилось сорок три года около шести месяцев назад, тяжёлый труд, которым он и сделался добропорядочным и состоятельным крестьянином, состарил его раньше времени, и по виду его нельзя было сказать, что сейчас он находится в рассвете своих сил.       – Чего вы обеи разверещались как не знаю кто!? – спустился с крыльца отец семейства, – кто это к нам такой приехать мог, чтоб таким визгом поросячьим его встречать!?       – Сын твой с-поворотился! – сказали хором женщины.       – Да неужто наш господин своих покорных холопов посетить изволили!? – Анолейф был явно недоволен.       – И я тоже несказанно рад видеть тебя, отче! – сказал ему Гангвольф с иронией.       Анолейф переменился в лице и, разведя руки, улыбнулся сыну.       – С-поди хоть обними сына, а то восемь годочков его не видал, а теперь ещё и встречаешь как волк теля.       – Почто приехал, дорогой? – отец обнял Гангвольфа, – что такого вдруг случилось, что ты вдруг про нас вспомнил?       – Всё расскажу, всё, но только не сию минуту, давайте хоть в дом-то зайдём.       Родители Гангвольфа пошли к дому, а Гердтрута, стоявшая за братом, а потому невидимая родителями, побежала за калитку за чемоданом брата, про который все благополучно забыли. Попытавшись поднять этот огромный доверху наполненный деревянный сундук, она издала натужный кряхтящий звук, заставивший Гангвольфа обернуться.       – Ты что делаешь, Гердтрута!? – бросился он к сестре, – он же тяжёлый до ужаса! Оставь его, сам донесу, чай, не надорвусь.       – Ладно, – девушка смущённо опустила голову.       – С-пошли домой.       Оба они пошли в дом. Гангвольф шёл медленно, постоянно оглядывая родной двор, который, как ему казалось, нисколько не изменился за все эти годы. Вошедши в сени, он почувствовал пряный запах корицы. Он не ел почти сутки, однако голод заявил о себе только сейчас, когда Гангвольф почувствовал этот запах. Он оставил чемодан в сенях, снял пиджак и кепку, и, развязывая платок на шее, побежал на кухню.       – Вольф**, я как раз сегодня любимый твой штрудель испекла, как знала, что приедешь вдруг, – сказала ему мать, выйдя с кухни, – с-пойди поешь хоть.       – Не гоже же обед начинать сразу с десерта. Предпочту сначала съесть три-четыре жареных яйца, а потом уже и штрудель твой попробую.       Гангвольф сел за стол и стал дожидаться обеда. Против него сел его отец, и, вальяжно раскинувшись, поглядел на него, а потом спросил: «Ну что же, сыне, рассказывай давай, почто с-поворотился-то вдруг? Восемь лет тебя никак не тянуло сюда, а тут ни с того, ни с сего взял да приехал».       – Знаешь, отче, всю жизнь меня тянуло к морю, на Запад. Я, как и ты, и как твой отец, и все наши предки, здесь жившие, вырос на преданиях, оставленных нам в наследство нашими предшественниками – загадочным народом, жившим тут многие тысячи лет назад. В каждом их предании говорится об море. Откуда взяться тут преданиям про море? У нас здесь есть всё – долины, холмы, горы, озёра, реки, но нету моря. И всё своё детство мечтал я увидеть море и Запад и понять, почему этот народ тосковал по нему и почему он мечтал уйти за море на Запад. Все эти восемь лет я путешествовал по разным краям, ища следы этого народа, а, быть может, и живых его представителей. Однако, с каждым разом меня всё больше и больше тянуло сюда, домой, и вот, я вернулся.       – Красиво ты кажешь, Вольф, однако, мало мне верится словесам твоим, уж больно пышно выговариваешь. Всяко ведь что-то да нужно тебе от нас, не приехал бы ты просто так.       – Будто ты сыну не рад уже! – крикнула на отца жена, ставя перед Гангвольфом разные соленья.       – А чему мне радоваться-то? Восемь годочков его не видали нисколько, а тут вдруг раз – взял да приехал весь важной и пышной как не знаем кто!       – Если честно, я уже устал от одних и тех же возгласов о том, что я неожиданно приехал после восьми лет путешествий. Я понимаю, что вы ошарашены, но вы уже раз десять об этом сказали. Отче, дай с-поесть спокойно, пожалуйста.       – Да ешь, ешь, – пробурчал он.       Досыта наевшись жареными яйцами с беконом и солёными грибами и выпивши чаю со штруделем, Гангвольф встал из-за стола и, поблагодарив мать за обед, пошёл на второй этаж, где раньше находилась его комната. Войдя в неё, он заметил, что со времени его отъезда в ней ничего не изменилось, лишь рабочий стол и кровать были прибраны, чего никогда не бывало в те годы, когда в этой комнате жил Гангвольф. Он вновь спустился на первый этаж за своими вещами, чтоб переодеться в домашнюю одежду и вообще расположиться в комнате для длительного житья. Первым делом он приготовил свой письменный стол – разложил на нём стопки бумаг, тетрадей, книг разных размеров, чернильницу и футляр с перьями. Он не мог прожить и дня без записи своих размышлений, и очень любил писать витиеватым каллиграфическим почерком или на других языках и алфавитах, чтоб никто не мог узнать, что у него на уме, на что у него уходило очень много бумаги, чернил и времени.       Раннее пробуждение и ранний поезд привели Гангвольфа в состояние ужасной усталости. Глаза сами смыкались, голова неистово болела, движения были плавны и медленны, ибо резкие движения вызывали помутнение в глазах и сознании, а любой звук вызывал усиление этой боли, Гангвольфа накрывала, словно волною, сильная апатия и меланхолия. В последние годы эта болезнь всё больше и больше давала о себе знать и единственным спасением от неё был сон, однако он для Гангвольфа был столь же ужасным времяпрепровождением, как и бодрствование в подобном состоянии. Кроме того, сон часто не помогал и даже усугублял симптомы этого недуга, отчего Гангвольф мог неделями находиться в подавленном и апатичном состоянии, когда даже совершенно незначительная вещь, как, например, чернильная клякса или пролитая мимо капля кофе, могла довести его до слёз. Однако, Гангвольф надеялся на то, что на родине, в деревне, на природе, он наконец-то сможет нормально выспаться и проснуться со свежей и бодрой головой. Он спустился на первый этаж, чтоб там лечь спать на диван, стоявший в прохладных сенях. Пройдя мимо кухни, где сидела вся семья, он обронил: «Я спать, меня на кантовать».       Удобно улёгшись, Гангвольф быстро заснул. Снились ему его сестра и отец, а также он сам, но в детском возрасте, ещё до отъезда, так что в этом сне Гердтрута была старше его. Отец был очень сердит на Гангвольфа за то, что тот вместо того, чтоб помогать отцу по хозяйству, опять бегает по окрестностям, играя сам с собой. Когда же он всё-таки идёт с отцом чинить его лодку, у Гангвольфа всё валится из рук – инструменты и доски просто падают наземь, а сам он не управляет своими руками. Тогда отец ударил его по лицу и сгоряча сказал, чтоб Гангвольф утопился в озере. Он в слезах убежал к своей сестре, надеясь найти утешение в её объятьях. Однако, Гердтрута прогнала брата из комнаты. Гангвольфу ничего не оставалось, как пойти гулять по лесу, чтоб успокоиться. Но проходя мимо озера, он невольно подошёл к самому его берегу, а вода в озере сама потянула его к себе и упал в воду.       Тут Гангвольф проснулся и резко вскочил с дивана. Он был весь вымокший. В дверях стояла Гердтрута со свечой в руке.       – Что с тобою, братец? – спросила она со страхом и заботой в голосе.       – Кошмарные сны, словно чёрные птицы летают вокруг меня, стоит мне только сомкнуть глаз, и, залетая в мою голову, сжирают всё, что там есть, оставляя лишь чёрный страх. Сколько времени прошло с того моменту, как я ушёл спать? Спорю, что не более двух часов.       – Да, сейчас четверть восьмого.       – Прекрасно, хоть посмотрю на закат.       Он встал с дивана и, оставив сестру в дверях, вышел на улицу. Солнце клонилось к закату, и через весь двор слово тонкие золотые нити пробивались сквозь листву деревьев и кустов последние лучи заходящего солнца. Гангвольф встал на крыльце и высунул голову в сад, всей грудью своей вдыхая будто застывшую в нём смесь всех запахов – яблони, смородины, малины и множества цветов, растимых его матерью. Это был запах его детства, запах спокойствия, запах игр, запах вечерних разговоров во дворе. Сзади к нему подошла Гердтрута и встала рядом, опершись на перила крыльца.       – Как хорошо, что ты приехал, – повернулась она к Гангвольфу, – ты надолго к нам?       – Хотелось бы, чтоб на всё лето.       – Прекрасно! – Гердтрута широко улыбнулась, – и что же, всё снова будет как раньше, в детстве? Знаешь, после твоего отъезда мне невероятно не хватало тебя, у меня ведь никогда не было друзей ближе чем ты. Долгое время я жила мечтами снова сходить с тобой в лес, посидеть на холме перед рекой, собирать цветы на лугах. Я уже почти смирилась с ними, но тут вернулся ты и снова вселил в меня надежду на возвращение в моё неоконченное и резко оборвавшееся детство.       – Быть может, я за тем и приехал, чтоб довершить начатое мною воспитание тебя, – он улыбнулся ей в ответ, – я долго искал чего-то далеко-далеко отсюда, увидел множество прекрасных мест, завёл знакомства со многими людьми, но всё же чего-то мне да не хватало. И когда я понял, что мне не хватает моего дома, мне не достаёт тебя, матери, отца этого двора и сада, я поспешил как можно скорее вернуться сюда. Гердтрута всплакнула и, крепко обнявши Гангвольфа, повисла на его плечах.       – А что родители? Они-то где? – спросил Гангвольф у Гердтруты, когда она наконец с него слезла.       – Дома уже сидят, в огороде да в саду всё сделали, скоро чай пить позовут.       – Ладно, я по двору пройдусь, – отправил он сестру в дом, – когда за столом соберётесь – позовите.       – Ладно, давай.       Гердтрута ушла домой, а Гангвольф пошёл в огород. Войдя в него, он с чувством сильной ностальгии оглядел всё некогда ему «принадлежавшее». Он вспоминал, как в детстве и отрочестве он собирал здесь малину и смородину, как он с отцом копал тут грядки под картофель, как по вечерам в лучах розового закатного солнца они с сестрой поливали огород, и многое, многое другое, связанное у него с этим местом. Дом стоял почти у самого края деревни, а дальше было лишь несколько домов стоявших в балке, отчего из огорода открывался прекраснейший вид на лежащие за балкой холмы и леса, тянувшиеся далеко-далеко за окоём. В лучах заходящего вечернего солнца весь этот пейзаж переливался самыми разными цветами леса и травы, облак и неба, солнца – от жёлтого до розового, рыжего, от розового до синего и голубого, фиолетового, от муравого до тёмно-зелёного – всё это великолепие, насыщенность и бескрайность будоражили чувство Гангвольфа, сердце которого от восторга и чувства вновь обретённого счастья принялось щемиться и, как казалось Гангвольфу, сжалось до ничтожных размеров, чтоб потом вновь вернуть свои прежние объёмы. Долго ещё простоял Гангвольф на краю свою огорода, любуясь этим бескрайним простором своей родины.       Когда он вернулся в дом после своей прогулки по двору, где уже было темно, вся семья сидела на кухне за столом и пила чай. Гангвольф прошёл мимо кухни и поднялся наверх. В своей комнате он взял чемодан и спустился обратно.       – Ну что, семья, готова гостинцы принимать? – радостно сказал Гангвольф, положивши чемодан на пол.       – А что, ты нам ещё и гостинцы привёз? – тут же подняла голову Гердтрута?       – Конечно, а то как это я приеду и с пустыми-то руками?       Гангвольф открыл свой чемодан и достал оттуда большую дубовую шкатулку, обитую по краям и углам железом. Он встал и поставил эту её на стол перед матерью.       – Держи, это тебе, – сказал Гангвольф с улыбкой, – открой.       Мать Гангвольфа открыла шкатулку. В ней было серебряное кольцо с большим искусно выделанным цветком с семью лепестками, которые, при их поворачивании раскрывались и открывали взору кристалл горного хрусталя, огранённый под бриллиант; фибула в форме креста, отделанная тем же орнаментом, что и кольцо.       – Дорого, поди, стоит всё вот это, – с удивлением сказала мать, примеряя кольцо.       – Не настолько дорого, чтоб не привезти такой подарок матери, – ответил Гангвольф.       – Любовь выражается не дорогими подарками, Вольф – тихо пробурчал Анолейф.       – Я знаю, отче, вот только подарки мои не представляют из себя признания в любви к вам.       – Что же это тогда? – спросил уже полным голосом отец.       – Просто подарки, отче.       Гангвольф снова полез в свой чемодан и, достав из него какие-то свои вещи, добрался до голубого платья.       – А это, милая моя Гердтрута, для тебя, – он достал платье из чемодана.       Оно было блакитного цвета, длиною чуть выше колена, с белыми кружевными воротником и манжетами на рукавах, доходивших до локтя. Хоть платье и было очень просто, оно было прекрасным. Такое платье можно было купить в лучшем случае в Ригосдуне, куда семья Гангвольфа выбиралась редко.       – Какое прелестное платье, – обрадовалась Гердтрута и поцеловала брата в щёку, – какое красивое, где купил?       – У себя в университете заказал. У нас это форма гимназисток. Будешь в школу в нём ходить – ни у кого такого нету.       – С-поди, с-померь платьё-то – мать повела Гердтруту в соседнюю комнату.       – Ну, отче, теперича твоя очередь, – Гангвольф принялся копаться в чемодане, – серьёзно, очень долго думал, что же такого тебе подарить, чтоб и польза была, и чтоб ты довольным оказался. Долго думал и надумал. Костюм. Очень хороший, из драпа. Будешь теперича выглядеть, будто не староста деревенский, а министр союзный какой-нибудь.       – Ну спасибо, сыне, – отец встал с места и демонстративно ему поклонился, – однако ж, откуда столько денег-то у тебя, а?       – Тружусь я, рук не покладая.       Тут в комнату вошла мать с улыбкой на лице и, севши, повернулась ко входу. «Только поглядите на неё!» – сказала она, показывая на дверной проём, в котором тут же появилась Гердтрута в платье, подаренном Гангвольфом. Она стояла, понурив голову, скрывая свою улыбку. Руки её были опущены и сложены замком где-то около талии. Пшеничные волосы её были сплетены в косу, лежавшую на её плече, Гердтрута немного сжалась, видимо, стесняясь Гангвольфа, что, однако, было бы странным. В лучах летнего закатного солнца, пробивавшихся в окна и светивших ей в спину, и в этом платье была похожа на какую-нибудь фею из древних сказаний, а не на обычную деревенскую девушку. Она вся светилась – не то от солнца, не то от счастья. Было в ней нечто прекрасное, волшебное, до боли красивое, невинное, безгрешное, молодое, такое, что заставило бы любого человека любоваться её красотой и чувствовать в глубине души своей некоторое благоговение не столь перед нею, сколь перед Природою, создавшей такое прекрасное, красивое, невинное, волшебное чудо. Всё в ней в этот момент было пронизано невероятной красотой – веснушчатое лицо, голубые глаза, золотые волосы. Даже её тоненькие, хрупкие руки и босые ноги с их небольшими царапинами, ссадинами, синяками, возникшими от постоянной работы в дому, были по-своему красивыми, по-своему притягательными. Сейчас она представляла собою образ всей этой пасторальной деревенской жизни – прекрасной и при этом тяжёлой.       – Вам нравится? – тихо и стеснительно проговорила она.       Ни Анолейф, ни Гангвольф не нашлись что ответить – слишком красива она была.       – И как у тебя до сих пор жениха нету-то? – только через минуту спросил отец.       – Правда, что ли? – посмеялся Гангвольф и повернулся обратно к Гердтруте – не нашлось ещё столь достопочтенного юноши, что мог бы надеяться на то, что ты станешь его женою или что же?       Гердтрута развернулась и ушла в соседнюю комнату, видимо, обидевшись на отца и на брата.       – Ну а ты что же, сыне, сам-то невестою обзавёлся? – спросил Анолейф у Гангвольфа.       – Можно сказать и так, – немного стеснительно ответил тот, – вместе с нею одну квартиру нанимаем, считай, вместе живём. Осенью, когда я повернусь обратно туда, свадьбу сыграем.       – Так кто эта-то «она»? Имя хоть бы назови или что-то. Откуда она, откуда ты с нею с-познался?       – Да повремени, отче, сейчас скажу всё, – Гангвольф глубоко вздохнул, – девушка эта двадцати годочков возрастом по имени Агидис ван дер Донкер. Как ясно из фамилии, она с Нижних Земель. С-познались мы в университете, я, будучи студентом вёл у ней курс по языкознанию, а потом как-то вдруг так стряслось, что, вот, живём теперича вместе.       – И что же? – язвительно спросил Анолейф, – почто ж ты тогда приехал, раз на тебя там невеста ждёт?       – Ну заскучал я по вам, неужто уж нельзя с-поворотиться до дому беспричинно?       – Вот восемь лет не вспоминал, а тут вдруг вспомнил?       – Отче, не с-починай снова! – почти хором сказали Гангвольф с матерью.       – Ну ведь есть же причина, почто ты воротился именно в сей час. И да, ты к нам на который срок?       – Я к вам, надеюсь, на всё лето прибыл. Быть может, буду уезжать на несколько дней по делам, но большую часть лета всё-таки тут проведу. А по поводу цели моего приезда, – Гангвольф замолчал, подбирая слова, – я думаю переехать сюда с невестою своею, а к тому времени, быть может и с женою.       – Неплохо так свинья воняет! – воскликнул отец за что получил от жены ладонью по затылку, – восемь лет он, значит, мотался не знамо где, а теперича вертаться хочет, да ещё и с женою.       – Все эти годы у меня дела были. Учёба, работа, путешествия и так далее. Теперича же я получил грант научный на исследование нашего говора. Поэтому мне, чтоб получить деньги, волею или нет, надо жить тут года три. Я, конечно, могу ездить сюда каждое лето, но тогда мне придётся потратить гораздо больше времени на всё это дело.       – А потом что делать будешь? Когда нас исследовать кончишь? Опять до Кагробау и там жить?       – Может быть да, а может и нет, – пожал плечами Гангвольф, – поживём – увидим. И чего же ты хочешь-то от жития своего, Гангвольф? Ты ж даже не знаешь, что ты будешь делать через три-четыре года! Ты живёшь единственно сегодняшним днём, и не видишь ничего дальше нескольких месяцев! Нельзя же так случайно жить-то! Ты ж не сказал ничего конкретного и определённого об своих планах. Да и пёс с ними! Мне интересно лишь что же ты от жизни хочешь-то?       – Я не знаю, чего я хочу от жизни своей, – тихо ответил Гангвольф, – хочу работать, хочу писать, хочу путешествовать, много чего хочу, но всего этого я хочу не от жизни, а от себя самого. Ладно, я, наверное, спать.       – Иди! – крикнул ему Анолейф и махнул рукой.       Гангольф тихо встал и вышел из кухни, забрав чемодан. Он зашёл в соседнюю комнату, где у дверей стояла Гердтрута и подслушивала разговор брата с отцом.       – Прости меня за шутку про жениха, – извинился перед нею Гангвольф, – но, правда, что же тебя так задело?       – Да отец постоянно припоминает мне, что нету у меня жениха. Постоянно говорит, что останусь старою девою и всю жизнь буду у матери с отцом жить.       – А ты что?       – А что я? Я здесь не отыскала ещё никого, кто б понравился мне. Все они некие диковатые что ли. Хочу, чтоб как ты – уехать отсюда в город и там с-познаться с неким юношей красивым, умным да добрым.       – Скажу тебе, что в городе юноши все сплошь такие же дикие, как и тут. Тут они даже лучше – не такие созлые. А вот про город я тоже думал. Была у меня мысля отправить тебя в Кагробау или хотя бы в Ригосдун учиться в консерваторию. Ты ведь прекрасно поёшь. Жила б у нас на квартире, пока мы с Агидис тут. Глядели б за тобою мои знакомые. Но думаю, отец этого никак не одобрит, – Гангвольф обернулся к двери, – ладно, спать пора.       – А это правда, что у тебя невеста есть?       – Да, но подслушивать нехорошо.       Гангвольф вышел из комнаты и направился наверх. Вслед за ним пошла и Гердтрута. Когда Гангвольф уже открыл было дверь своей комнаты, сзади налетела Гердтрута и обняла его.       – Я невероятно рада, что ты воротился!       – Я тоже.       Гердтрута быстро слезла с Гангвольфа и пошла к себе. Он же окликнул сестру.       – Гердтрута, а ты ведь повзрослела и похорошела за эти годы. Хотя, Господи, восемь лет прошло, половина твоей жизни. Но всё равно, ты необычайно красива, я даже и не думал, что ты такой вырастешь.       Не дождавшись ответа, Гангвольф вошёл в свою комнату и закрыл дверь. Ещё около четверти часа он раскладывал по шкафам свои вещи и приводил в порядок письменный стол. Потом же он лёг на свою кровать и начал петь куплеты из разных песен на разных языках, в которых пелось об возвращении на Родину. То были любимые его песни, от них сердце его сжималось, голос дрожал, а на глазах наворачивались слёзы. Так пел он, покуда не уснул.