Преодоление

      – Доброе утро! – Гердтрута отпёрла дверь в комнату Гангвольфа и, подойдя к его кровати, принялась будить его, дёргая за руки и ноги.       – Трутхе, дай поспать! – сонный и рассерженный крикнул на неё Гангвольф, – что ж ты меня на самой заре будишь!?       – Вставай! – не отставала от него сестра, – ты обещал в лес со мною сегодня сходить! Так пойдём же!       – Ладно, что с тобой делать… – сказал Гангвольф и нехотя встал с постели.       Гердтрута тут же поскакала к себе в комнату переодеваться. Гангвольф же в свою очередь тоже пошёл одеваться к предстоящей прогулке. Солнце только собиралось вставать и его лучи были видны только далеко – на самом окоёме. Однако, когда Гангвольф уже оделся, солнечные лучи уже пробились сквозь стекло его окон и окрасили стены в яркий оранжево-розовый цвет. Гангвольф вышел из комнаты и, пройдя по коридору, встал в проёме двери в комнату Гердтруты. В это самое время она одевалась, повернувшись спиною в двери. Солнечные лучи освещали её тонкую спину, которая в тот момент вовсе не была ничем прикрыта. Через минуту Гердтрута, до сих пор не заметившая присутствия рядом Гангвольфа, надела исподнее и достала платье, что он подарил ей позавчера. Она была так счастлива этому подарку, что, пока доставала его, пока надевала его, кружилась по своей комнате словно в танце. Только одевши его, она повернулась и увидела стоявшего в дверном проёме Гангвольфа. Она тут же опустила голову, видимо, поняв, что он видел её и тот её танец, отчего застеснялась.       – Готовая? – спросил у неё Гангвольф       – Да! – радостно ответила Гердтрута       – Тогда, пойдём, – он повернулся и вышел в коридор, – ты предупредила родителей?       – Да, я оставила им записку.       Они тихо спустились вниз, чтоб никого не разбудить. Анолейф, хоть и спал, сильно храпя, просыпался от каждого шороха, и, выходя из дому, нельзя было не пройти мимо него, ибо летом он предпочитал спать в сенях. Гердтрута забежала на кухню, откуда принесла корзину с едой, которую решила взять с собой. Они невероятно тихо прошли мимо сеней и так же тихо отпёрли дверь. Отец не проснулся, а значит теперь они могли спокойно идти, куда хотели. Только спустились они с крыльца, как луч восходящего солнца ослепил им глаза, пробравшись из-за облак, как бы волнами шедших с Востока на Запад, освещаемых солнечным светом. Те облака, что были ближе к Востоку будто светились янтарно-жёлтым, вощаным цветом, те же, что ближе к Западу – сине-алого, а между этими двумя валами шла широкая полоса пурпурных облак, окрашиваемых в винный цвет в том месте, где солнце выходит из-за окоёма. Сердца обоих – и Гангвольфа, и Гердтруты – щемило до дрожи не то от счастья, не то от холода, не от наблюдаемой красоты, не то от всего вместе. Гангвольф любил утренний холод, сам не зная почему, в нём он находил некое очарование, некое блаженство. Гердтрута же, обладая с детства холодными членами, не могла терпеть такого холода, и вся сжалась, отчего Гангвольфу пришлось прижать её к себе и обнять. Несмотря на утренний холод, сам день обещал, согласно приметам, быть жарким и солнечным. Лес же, при том, что Гангвольф не любил жару и солнце, представлялся прекраснейшим укрытием от дневного зноя, овевая зашедших в него свежестью и прохладой. В этот день Гангвольф хотел сделать очень многое – за один день обойти всё то, что все предыдущие годы так любил и лелеял, а потому ему необходимо было спешить.       – Куда пойдём, Трутхе? – спросил Гангвольф у сестры, – за́ Реку или же за Балку?       – Не знаю, думаю, лучше за́ Реку, там хоть мост есть, а если за Балку пойдём, то всё равно через реку переходить надо, а как без моста – не понятно.       – Ты, видимо за Балкой не была с самого моего отъезда, – посмеялся Гангвольф, – там даже не речка, а ручей бежит, если отойти на Юго-Восток на один хэлфтвегштунд*, то там его можно и вовсе перешагнуть. Если боишься, что не перейдёшь реку, можем потратить час на такой крюк. Впрочем, если хочешь, может и через мост за реку пойти.       – Ладно, уговорил ты меня, конечно, пойдём за Балку.       – Действительно, какой интерес нам ходить по местам, уже покорённым человеком?       Они вышли за ограду и пошли налево в сторону Балки. Балкою местные жители называли северо-восточный склон холма, на котором стояло несколько деревенских дворов, в числе которых был и дом Хиртов. Склон тот был круче, нежели все остальные, а потому и имел собственное название. Он был задернён и на нём росли дикие травы и ягоды, которые местные жители издревле собирали, редкие кусты и деревья. Балка эта плавно переходила в долину, созданную рекой Снэлпох, на которой и стоял Фестунгдорп. Снэлпох брал начало своё из ключа, что находился ещё дальше на Юго-Восток от того места, где Гангвольф намеревался пересечь его. Река делила долину пополам, и, если левый берег её был залит зелёной и сочной травой, среди которой на расстоянии нескольких десятков шагов возвышались над землёй высокие древеса, то на правом берегу резко начинался густой и тёмный лес, который огибал Фестунгдорп и его окрестности со всех сторон. Именно в тех лесах – тёмных, таинственных, прохладных, влажных – любил гулять Гангвольф. Туда же вёл он и свою сестру.       Жили они на самом краю деревни, ближе них к склону стоял один лишь двор, а потому до спуска идти им предстояло меньше двух минут. Тропа, выходившая из улицы, на которой стоял их дом, шла к ключу, из которого и рождалась река Снэлпох. Дальше, за ключом, начиналась свободная от человека земля, куда заходили либо люди очень смелые и опытные, либо же Гангвольф, который, не обладая ни смелостью, ни опытом, однако, смог «подружиться» с этим лесом, который все иные прочие находили тёмным и мрачным. Для Гангвольфа же, проводившего в нём очень много времени в своём детстве, лес представлялся прекрасным, светлым, солнечным и поистине волшебным местом, куда он мог в любой момент убежать, если в жизни его настигали неприятности. Туда он сейчас шёл, чтоб вновь окунуться в этот волшебный и даже божественный мир нетронутой человеком Природы. Гангвольф шёл молча и воодушевлённо, совсем не говоря с Гердтрутой, но радостно улыбаясь, она же еле поспевала за ним, но, несмотря на это, как и брат её, улыбалась, с одной только разницей, что она была вызвана больше приездом Гангвольфа домой. Так, молча, спустились они по тропе со склона и направились на юго-восток к броду через реку.       – Вот мы и спустились! – подбежала к Гангвольфу Гердтрута и, дабы нарушить молчание, крикнула.       – Ага, сколько лет не ходил я по этой дороге? Уже забыл, как хорошо это место, – сказал с наслаждением Гангвольф, – кстати, раз уж мы идём на Юго-Восток, то почему бы нам не дойти до самого ключа? Да, потратим лишний час, но зато мы дойдём до него, остановимся, выпьем ключевой воды, а потом уже пойдём ниже дальше в лес к озеру.       – Ты же знаешь, что я никогда не перечила тебе и починать не собираюсь, – сказала Гердтрута, – как ты скажешь – так и будет.       – А если я скажу, что пойдём через реку вброд? – С возмущением возразил Гангвольф, – ты тоже возражать не будешь совсем?       – Да за тобою я куда угодно пойду! – улыбнулась Гердтрута брату, – ты ведь это знаешь.       – Ладно, пошли уже.       Теперь они шли посреди долины. Трава была высока и доходила Ганговольфу до самых икр, в ней росли всякие полевые цветы – ромашки, одуванчики, ландыши, васильки, ветреница и прочие. Гердтрута была всё так же радостна, и, пока Гангвольф шёл по тропе, ни на шаг не сворачивая, бегала по окружавшему их полю и собирала эти цветы, дабы сплесть венки себе и брату. Гангвольф же с улыбкой поглядывал на её лёгкие прыжки по полю, зачастую оглядываясь и оборачиваясь, а то и вовсе идучи задом.       Шли они всё так же молча – Гангвольф считал созерцание Природы делом, требующем от человека тишины, чтоб можно было расслышать колыхание каждого листа и звуки песни каждой птицы, а потому даже в чьей-нибудь компании он молчал и не отвечал на чужие вопросы, за что многие считали его попросту высокомерным и циничным. Гангвольф и сам признавал, что Природу он любил в большей степени, чем людей, и что всегда отдавал предпочтение обществу старых древ, трав и птиц, нежели людскому обществу. Он считал людей, по крайней мере, за пределами Фестунгдорпа, алчными, жестокими, безверными и злыми. В этом убеждении крылась ещё одна причина любви Гангвольфа к щедрой, бескорыстной и целиком пропитанной божественным Природе, которая не могла принесть ему ни боли, ни страданий, кои могли причинить люди в окружающем мире. Гердтрута же была самым дорогим, что было в жизни Гангвольфа, и он, водясь с нею всё своё и её детство, поставил своею целью уберечь её от пагубного людского влияния и научить любви сначала к Природе, а потом и к людям, ибо верил, что, лишь любя их, можно обресть счастье средь них. Так, собственно, Гангвольф считал и поныне, убедившись в том на собственном опыте, ведь наличие у него друзей стало возможным лишь из-за его открытости и любви к сверстникам.       Гердтрута подбежала к Гангвольфу и, подпрыгнув, надела ему на голову венок из клевера и одуванчика.       – А кому венок надели, до осени супругом станет.       Гангвольф поправил было немного небрежно надетый Гердтрутою венок, но тут вдруг поднялся сильный ветер, сорвавший его с головы Гангвольфа. Он бы так и упал на пыльную тропу, если б Гердтрута, всегда отличавшаяся скоростью и изворотливостью, не прыгнула за этим венком и не поймала бы его.       – Держи, – она протянула венок Гангвольфу, – осторожнее с ним, а то так ведь поди и сглазить можно!       – Конечно, дорогая.       Вскорости они дошли до поворота, ведшего дальше на Юг, к истоку реки. Теперь их путь лежал вдоль реки, и Гангвольф постоянно смотрел на другой её берег, где уже начинался лес. Глядя вглубь леса, становившегося всё более близким к нему, и притом всё более глубоким, Гангвольф отрешался от реального мира и слово поглощался, заворожённый его глубиною, лесом. Он мог остановиться и несколько минут бездвижно смотреть на некоторую ветку, или даже лист, запримеченный им среди всего обилия ветвей и листьев. Из-за такой его слабости Гердтрута постоянно окрикивала его и подгоняла, отчего выходило так, что теперь она шла впереди, а не её брат, в чём было нечто противоестественное, ибо всегда именно Гангвольф был её проводником, а не наоборот. Так вышло, что путь до ключа занял у них гораздо больше времени, чем вся остальная дорога. Чем уже становилась река, а теперь уже ручей, тем больше древ было на равнинном берегу, и тем ближе становился лес.       Тот ключ, к которому они и держали свой путь, не был никак обустроен, он пребывал в том первозданном виде, в котором и возник многие века назад. Люди, хоть и часто им пользовались, не смели делать с ним что-либо по собственному усмотрению, но в то же время, не поклонялись ему. Лишь раз в год, в конце жатвы, когда хлеба уже убраны с полей, жители Фестунгдорпа несут к ключу цветочные венки и гирлянды, которые потом скармливали скотине. Вода в ключе была холодная, а сам он был укрыт кронами деревьев, отчего камни, стоящие вокруг ключа, стали излюбленным местом отдыха. Однако ж, когда Гангвольф с Гердтрутою дошли до него, рядом не было абсолютно никого.       – Ну, как видишь, мы пришли, – сказал Гангвольф Гердтруте и опустил на землю коризну с едой, которую доселе нёс.       Гердтрута подошла к ключу и наклонилась над ним, и коса пшеничных волос её упала с её плеч и чуть не касалась теперь воды. Гангвольф открыл корзину, чтоб поглядеть, чем же им сегодня с Гердтрутой предстояло обедать. Гердтрута взяла с собою ржаного хлеба, небольшой кусок сыра, колбасы и большую флягу.       – Гердтрута! – крикнул Гангвольф сестру, стоявшую в нескольких шагах от него, – что ты во флягу налила?       – Молока, – ответила она, обернувшись, – думаешь, не скиснет, пока идём?       – Да не знаю, но его всяко пить надо, чтоб обратно домой не несть, – он достал откуда-то ещё одну флягу, – я вот тут ещё одну взял, чтоб тут воды свежей набрать.       Гердтрута повернулась и снова наклонилась к ключу. Испив из него, она позвала Гангвольфа. Тот еле встал с камня, на котором доселе сидел и подошёл к сестре. Как только он наклонился над водой, венок с его головы упал в воду и поплыл по ней. Гангвольф было потянулся за ним, однако он уже не мог достать его рукою, и тогда Гердтрута подскочила и достала венок из воды. Он был уже весь мокрый и почти рассыпался.       – Плохо… – сказала Гердтрута, глядя на венок.       – Да что может статься? – Гангвольф пытался успокоить сестру, на глазах которой уже начинали наворачиваться слёзы, – думаешь, от одного этого венка вся свадьба моя испортится? Нету для этого поводу ни единого!       – Да всякое статься может! – ответила она, – знаешь, всякое в жизни бывает.       – Ой да ладно тебе, не хватало тебе ещё по венку реветь, давай, пошли дальше.       Сказав это, Гангвольф, однако, вновь наклонился над водой и наполнил флягу. Гердтрута же взяла корзину, и они пошли дальше по течению ручья.       – Куда дальше пойдём? – спросил Гангвольф у сестры       – А пойдём на озеро? – сказав это, Гердтрута подпрыгнула от радости, – как давно мы там не были!       – Ну пойдём.       Идти им предстояло долго – вдвое больше, чем от дома до ключа. Двигались они медленно, то и дело глядя по сторонам на игру солнечных лучей в листве букового леса. Тропа, по которой шли Гангвольф с Гердтрутой, лежала совсем рядом с ручьём, отчего слева от них росли вяз и ольха, а справа же кроме бука изредка встречались дубы и сосны. В долине ещё стояли остатки тумана, а потому солнце, проходя через него и листья деревьев, не слепило глаза, но, создавая светящуюся дымку, мягко освещала лес, погружая его в некую волшебную дымку. Брат с сестрой обсуждали всё, что их волновало – от учёбы в Кагробау до страды в поле. Обоим им за долгие годы разлуки было не с кем поговорить столь же откровенно, сколь они могли говорить друг с другом. Говорили они так же медленно, как и шли – Гангвольф, занятый разглядыванием ягод смородины и цветков птицемлечника и гиацинтоидесов на редких полянах, свободных от деревьев, отвечал не то что бы не охотливо, но с некоторой отрешённостью, что, однако, не мешало ему вдумываться в то, что говорит сестра и он сам.       Так, за разговорами, они дошли до озера, в которое впадал, а потом и вытекал, Снэлпох. Утро уже окончательно наступило, и только роса в траве ещё окончательно не высохла. Озеро было не очень большим, но сильно вытянутым на северо-восток. По берегам его росли, опуская в воду свои ветви, ивы, в месте же, где река входит в озеро и выходит из него, на полянах росла земляника и немного смородины. Гангвольф расстелил на поляне плед, взятый Гердтрутой, она же достала из корзины еду. Солнце ещё не успело нагреть землю, да и шли они всю дорогу в тени, а значит молоко не успело скиснуть. Оба, удобно улёгшись, принялись есть. Гердтрута взяла еду в основном на Гангвольфа, ибо сама она ела мало, в то время как брат её имел склонность к чревоугодию, которое, впрочем, не считал недостатком. Сыр с колбасой были съедены сразу и без остатка, хлеба же Гангвольф решил оставить и на потом. Место в корзине освободилось, и они поднялись немного вверх – туда, где росла земляника – и принялись её собирать. Словно в летнюю страду они гнулись к земле, срывая мелкие ягоды. Вскоре, когда время уже шло к полудню, и солнце уже начинало припекать, Гангвольф снял с себя верхнюю одежду и остался в одном белом исподнем.       Когда оба они устали, а места, куда можно было бы сложить ягоды, уже не осталось, уже был почти что полдень. Гангвольф снял с себя исподнюю рубаху и несколько устало крикнул Гердтруте: «Пошли купаться!» Она тут же подбежала к постеленному пледу и, положив на него корзину с ягодами, быстро разделась. Гангвольф же подступил к самому берегу и остановился, глядя в воду, – именно в этом месте он и утонул в недавнем своём сне, и на секунду ему показалось, что сейчас произойдёт то же самое. Мимо него пробежала Гердтрута и прыгнула в озеро. Гангвольф всё стоял и смотрел в воду. «Вольф, ну что ж ты тут стоишь, будто воды боишься? Бежи скорей сюда!» – крикнула ему сестра, уже по плечи окунувшаяся в воду. От её слов Гангвольф пришёл в себя и стал медленно заходить в озеро. Спускался он медленно – ему хотелось на дольше растянуть своё погружение, чтоб холодная ещё вода постепенно охладила все его уставшие и вспотевшие члены. Когда вода уже была ему по плечи, он нырнул в неё, и подплыл к потерявшей его из виду Гердтруте, и вынырнул у неё за спиной, схватив за плечи. Она вскричала и, обернувшись, несильно ударила его по лицу.       Купались они ещё около четверти часа, покуда Гердтрута не вышла на берег. Тогда Гангвольф поплыл в другой конец озера. Он повернулся на спину и, глядя лишь на небо, спокойно и мерно плыл. Облака на небе были очень странные – таких Гангвольф никогда доселе не видел – они, словно канаты на корабельных такелажах, тянулись из одного конца неба в другой, переплетаясь между собой. Любуясь небом, Гангвольф представлял себе, что он будет делать, когда вернётся в Кагробау за Агидис. Как она будет встречать его поцелуями и объятьями, как их будет встречать его семья, как вся деревня будет гулять на их свадьбе, как они будут жить в небольшом домике на берегу тихой речки, как они вместе будут водиться с детьми. От таких мыслей в глазах Гангвольфа навернулись слёзы – он не мог поверить, что всё это будет в его жизни. Вытерев слёзы на другом берегу, он поплыл обратно к Гердтруте, которая к тому времени уже снова вошла в воду.       Через некоторое время, когда Гердтрута уже окончательно замёрзла купаться, а Гангвольфу порядком надоело плавать туда-сюда, они оба вышли на берег и легли на постеленный плед.       – Какое небо! – сказал, глубоко вздохнув, Гангвольф.       – Да! Облака как будто волшебные! – согласилась Гердтрута.       – Знаешь ведь, я всю жизнь свою со странным ощущением глядел на небо. Я смотрю на него как ребёнок, немного с грустью и тоской, а немного с завистью, а ещё с благоговением. Когда я на него смотрю, в голове моей возникает вопрос – «Почему я не сокол? Почему я не летаю?» Я бы хотел покинуть землю и летать по небу. Оно так прекрасно и восхитительно, что в мире нет ничего лучше неба. Разве что вода, что отражает в себе его. В то же время небо, особенно облака, отражает в себе всю человеческую тоску. Вот эти вот облака, плывущие по небу, они словно человечьи души, так же скитающиеся и перерождающиеся в этом мире, – он замолчал. – Вообще, одно только лишь небо и плывущие по нему облака достойны того, чтоб каждый миг быть созерцаемыми и запечатляемыми человеком, ибо каждый миг оно приобретает своё неповторимое состояние, длящееся столь мало, что человек и не способен в полной мере его уловить и, что самое главное, понять, – он снова умолк. – Зачем Бог создал вокруг нас всё это великолепие? И я не только про небо, я про вообще всё, что окружает нас с тобою сейчас.       – У нас в школе всё меньше и меньше веруют в Бога, к слову, – сказала, повернувшись к нему, Гердтрута.       – Поганая молодёжь! – сказал, недоумевая, Гангвольф. – Разве, когда мы глядим на то же самое небо, разве не становится вполне ясным и очевидным, что есть некое божество превосходнейшего ума, которое всё это создало и всем этим управляет?       – Я никогда не сомневалась в его существе, – пожала плечами Гердтрута, – да и никогда не задумывалась об этом. Ты сказал, что он есть, и я тебе поверила.       – Приятно, конечно, что ты мои слова на веру принимаешь, но в таком вопросе каждый человек должен сам поверить в существование Бога, через собственный опыт, размышления и доказательства. Иным этого не удаётся совсем, иные же пользуются уже известными аргументами и доказательствами, некоторые верят в него не задумываясь, но лучше всего пройти этот путь самому.       – Есть одна вещь, что меня интересует – зачем Богу всё это? Зачем ему создавать было всё это?       – Да никто не знает этого, ибо никак нельзя понять его намерений. Единственное, что я могу тебе сказать – каждый человек создан с конкретной целью для человечества. Каждый из нас рождается и живёт лишь для того, чтоб жить, чтоб своей жизнью влиять на течение истории, учить других людей, тем самым двигая всё человечество всё ближе и ближе к Богу. Вообще, всё, что нас окружает, создано с этой целью. Но тогда сразу возникает вопрос – а если б нас, людей, не было бы, то было бы и всё остальное? Да и зачем Богу было нас создавать? На эти вопросы мы никогда ответов не найдём… а теперь давай отдохнём и под этим удивительнейшим из явлений помолчим немного.       Гангвольф закрыл глаза и быстро уснул. Снилось ему, что он лежит на рассвете под деревом на склоне холма у моста через реку Снэлпох. Внизу под холмом стояла водяная мельница, трактир и многочисленные пристани с лодками. Однако, всё это было погружено в утренний туман и только горы за спиной Гангвольфа, покрытые тёмными соснами и елями были видны его взору. А ещё жёлто-белое утреннее солнце, окрашивавшее в золотой цвет облака, сквозь которые не проходили его лучи. И так получалось, будто солнце это светило только из маленькой бреши в огромном облаке, его окружившем. У подножия холма, полностью укутанного туманом, был видел лишь маленький клочок земли, на который падали солнечные лучи. Там стояла девушка, одетая, как и любая местная крестьянская дочь, в блузку с корсажем и длинную юбка с фартуком. Она повернулась к Гангвольфу и медленно пошла к нему. Гангвольф пытался разглядеть её и понять на кого же она похожа. Она была высока и худа, с милым и очень детским лицом и огненно-рыжими волосами, полыхавшими в лучах утреннего солнца. Лицо её источало белый свет, подобный божественному лику. Совсем скоро перед Гангвольфом было одно лишь её лицо – гладкое, стройное, белое, веснушчатое, с розовыми губами, зелёными глазами и рыжими в цвет волос бровями над ними. На устах Гангвольфа было одно лишь слово – рассвет.       Он проснулся и обнаружил, что он всё так же лежит на берегу озера, а рядом с ним лежит, повернувшись к нему лицом, Гердтрута.       – Ты разоспался, Вольф, – сказала ему с некоим укором она, – ты спал часа два и всю дорогу бормотал что-то.       – Рассвет… – ещё не совсем отойдя ото сна, ответил Гангвольф.       – Да, нечто в этом роде, – сказала Гердтрута и отвернулась, – куда мы с тобой теперь?       – Да дальше по реке, наверное, а там домой.       – А давай ещё, когда до причалов дойдём, возьмём лодку покататься?       – Можно, если не устанем к вечеру.       Гердтрута быстро встала и стала одеваться. Гангвольф же долго сидел, отходя ото сна. Лишь уже когда Гердтрута совсем оделась и собралась идти, она окрикнула его, чтоб он уже принялся одеваться. Они вдвоём пошли дальше по течению реки. Теперь же, за озером, лес стоял на холмах, и бук уже начинал сменяться соснами, елями и пихтами, постепенно исчезая. Лес темнел, однако в долине реки, которая была всё же несколько ниже остального лесного пространства было по-прежнему светло, да и деревья при приближении к Фестунгдорпу редели. Путь от озера до деревни был самым коротким из переходов, что необходимо было пройти Гангвольфу с Гердтрутой.       – Что тебе снилось сейчас? – неожиданно спросила Гангвольфа сестра.       – Будто я проснулся на холме на рассвете и увидал какую-то девушку рыжую, что тут же ко мне подошла, не знаю, что это могло бы значить.       – Я тоже не знаю, – пожала плечами Гердтрута, – хотя я помню одну хорошенькую рыжую девушку, за которой ты в своё время пытался ухаживать.       – Почему я не помню её? – удивился Гангвольф.       – Не знаю, – засмеялась Гердтрута.       – А какого цвета у ней глаза, у этой девушки? Не зелёные ли часом?       – Да мне-то откуда знать? Я ж тогда совсем маленькая была, да и не зналась с ней совсем. Она вроде старше тебя была, она, говорят, замуж за мастерового вышла и теперь в Заводе живёт       – Моргенсрот! – Воскликнул Гангвольф, – её, кажется, звали Моргенсрот.       – Может быть, – пожала плечами Гердтрута.       Уже через полчаса они вышли на дорогу, на которой уже была видна мельница, стоявшая у самого моста через Снэлпох. Они неспешно прошли по мощёной дороге и спустились к реке. Вскоре они оба уже сидели в лодке и отчаливали от берега.       – Правильно, что ты с собой деньгу взял, – сказала Гердтрута, как только они отчалили.       – Я ж знал, что ты без трат не обойдёшься…       Гердтрута демонстративно надула губы и отвернулась, делая вид, что обиделась на брата. Гангвольф же рассмеялся – в этот день он весь был переполнен чем-то таким, подобным счастью, но более радостным, более бодрящим. Они плыли по течению, и Гангвольф, не обременённый греблей, сидел в лодке достаточно вальяжно.       – Наконец-то! – резко вздохнул он, – наконец-то я созрел душой и телом для таких светлых дней как этот. Знаешь, в Кагробау я не мог позволить себе расслабиться ни на единую секунду. А здесь так хорошо, так спокойно, так тихо. Как хорошо, что мы тут никому не нужны.       – Как это не нужны!? – крикнула Гердтрута, доселе сидевшая отвернувшись, – а матушка с отцом как же?       – Да я не о том! Я про то, что Фестунгдорп наш затерян в горах и никому до нас нет дела. Мы живём сами по себе в своё удовольствие и нашего существования никто не замечает. Знаешь, как хорошо это на самом деле? Нас не втягивают в эту сумбурную жизнь большого мира, мы живём в своём собственном времени. Когда я отвезу тебя в Ригосдун или Кагробау учиться, ты поймёшь эти мои слова.       Они плыли по голубой воде реки, несомые течением куда-то далеко за горы и поля. По обоим берегам реки росли сочные зелёные травы, среди которых попадались небольшие полянки цветов, особенно вереска. Гердтрута сидела на корме и то и дело опускала руку в воду, как бы играя ею. Гангвольф же смотрел то на неё – на её лицо, на её пшеничные волосы, на её руки, на её платье, думая, какая же красивая у него сестра, и как же повезёт парню, что возьмёт её в жёны, – то назад себя, следя за тем, куда плывёт лодка. Где-то через час они повернули обратно. Тут Гангвольфу пришлось налечь на вёсла со всей своей силой. Несмотря на тяжесть, он нисколько не устал, гребля даже доставляла ему удовольствие. Меньше, чем через час лодка их снова пристала к берегу в том же месте, что и отчалила.       Небо вновь изменилось. Солнце уже клонилось к закату – оно перестало печь и ушло за горы и теперь наступал долгий вечер, когда небо уже начинает окрашиваться в розовые оттенки заходящего солнца, но ещё не темнеет. Небо было затянуто тысячами маленьких синих тучек, которые под лучами вечернего солнца приобретали фиолетовый оттенок, напоминавших чем-то мыльную пену. Но больше всего они были похожи на облака с картин – как будто художник накладывал крупные мазки разными оттенками серого, синего и фиолетового на голубое небо.       – Какое небо! – воскликнул Гангвольф, – облака будто нарисованы кем-то.       – Да! – сказала Гердтрута, задрав голову, – сегодня какие-то уж очень необыкновенные облака.       – Есть хочешь? – неожиданно перевёл тему Гангвольф.       – Не откажусь.       – Тогда пошли, – Гангвольф опустил голову и зашагал к мосту.       Через несколько минут они уже сидели за столом под окнами трактира. Дул лёгкий и прохладный ветер, и кухонного жара они совсем не чувствовали. К ним быстро подошла разносчица возраста Гердтруты.       – Чем изволите вечерять? – спросила с излишней и натянутой улыбкой разносчица.       – Мне, пожалуй, рёбер свиных, копчёных и этого, – Гангвольф зажмурил глаза, – и сырной лапши, – он повернулся к Гердтруте, – а ты что будет, Трутхе?       – А что можно? – робко спросила она у брата.       – Всё, что угодно, дорогая!       – Тогда мне, пожалуйста, рёсти с беконом.       – Хорошо! – разносчица побежала на кухню.       – И ещё сидру! – крикнул ей вдогонку Гангвольф       – Хорошо! – ответила девушка и скрылась за дверью.       Через четверть часа оба они уже ели. Гердтрута скромно, будто городская барышня, воспитанная манерам, отрезала от своей картофельной оладьи маленькие кусочки и ела их, еле открывая рот. Гангвольф же наоборот – держал жирные свиные рёбра обеими руками и вгрызался в жёсткое мясо, время от времени набивая свой рот лапшой так, что не мог его закрыть, будто не едал доселе такого. Такое различие в их поведении было трудно объяснить – отец их, конечно, вёл себя за столом так же, как Гангвольф, однако, замечая подобное за сыном, сильно на него ругался. Гердтруту же манерам никто не учил – скромность и изящность были в её природе и в некоторые моменты она в действительности не была похожа на обычную деревенскую девушку.       Поев, Гангвольф залпом выпил большую кружку сидра и рукавом утёр рот, оставил на столе деньги и встал. Гердтрута тоже поднялась, и они оба пошли по улице в сторону дома.       – Вольф, ты ешь как свинья, – укорительно засмеялась Гердтрута, – я думала, что ты, прожив столько лет в большом городе, избавился от такого манера, а ты всё такой же как раньше.       – Да, что-то на меня такое нашло сейчас, – пожал он плечами, – рёбра очень хорошо пахли, я не удержался.       – Думаешь, родители не потеряли нас?       – Да кто их знает? Ты ж оставляла им записку. Хотя, отец всяко нам, а мне в особенности, выговор устроит.       – За что же?       – Думаешь, он не найдёт причину? – посмеялся Гангвольф.       Вечерело. Небо становилось всё темнее, а заходящее солнце всё меньше окрашивало облака. Воздух в деревне стал прохладнее, чище и свежее. Лёгкий ветер колыхал листья деревьев, и вся улица наполнилась их шелестом. В такой прекрасный вечер уставшему Гангвольфу хотелось лишь сесть на скамью во дворе и сидеть на ней, не думая почти ни о чём, пока окончательно не стемнеет. Вскоре они пришли наконец домой. Мать с отцом хлопотали над чем-то во дворе и сразу услышали шаги детей.       – Вы где ино так долго хаживали!? – спросила у них необычным для себя голосом мать.       – Гуляли… – опустив глаза и сжавшись всем телом тихо ответила Гердтрута.       Мать тут же переменилась в лице и отошла, уступив место рассерженному отцу.       – Что это значит «гуляли»!? – Анолейф начал кричать прямо в лицо Гангвольфа, – Где можно столько гулять!? Вы до самого Ригосдуна ходили что-ли или что!? Ладно ты, вместо того, чтоб родителям помогать ничего не делаешь, только променады устраиваешь, я от тебя, собственно, помоги-то и не жду – больно ленивый ты всю жизнь был, – но Гердтруту-то ты на что с собой потащил!? – он резко обернулся к ней и более сдержанно и спокойно спросил, – где были, что делали сегодня?       – Мы, отче, на ключ ходили, потом на озеро купаться, а потом на лодке плавали по реке.       – И что, ты поди сестру на озеро повёл, чтоб на неё голую поглазеть!?       – Отче! – крикнула от смущения Гердтрута.       Гангвольф рассмеялся. Анолейф взял свою новую трость, подаренную сыном и ударил её рукоятью по лбу Гангвольфа. Однако удар на него не подействовал – Гангвольф знал, что его отец в порыве гнева способен обратиться к рукоприкладству, а потому нисколько не был удивлён и продолжил смеяться, правда, уже с меньшею силою. Отец плюнул ему на ботинок и пошёл к дому, за ним последовала и мать. Гангвольф с сестрой остались на улице одни. Гердтрута была смущена словами отца, а потому не решалась смотреть на Гангвольфа. Он же, вспомнив о своём желании отдохнуть, уселся на скамейку под яблоней и отрешённо глядел куда-то вдаль. Гердтрута, немного постояв, присела рядом с братом и, не поднимая глаз, спросила:       – Почему отец тебя так не любит?       – С чего ты взяла, что он меня не любит?       – Он постоянно тебя бранит и кричит на тебя, а сейчас и вовсе бить начал, – на глазах Гердтруты наворачивались слёзы.       – Всё хорошо, Трутхе, не плачь, – он её обнял и поцеловал в лоб, – иногда мне полезно послушать его ругать и получить по лбу.       – Но ведь всё равно это неправильно.       – Всё, Трутхе, на дворе холодает, – перевёл тему Гангвольф, – иди скорей домой.       Она встала и, пожелав брату спокойной ночи, быстро убежала в дом. А Гангвольф остался во дворе и, тяжко вздыхая, сидел на скамейке, пока совсем не стемнело.