Синеволосый черноглазый бог

— Парни, вы классно играете, — похвалил нас Рассел. — Спасибо, — одновременно ответили мы с Мёрдоком, после чего я решил похвалить в ответ. — А ты мощно отбиваешь ритм. Не успели мы толком начать разговор, как у Мёрдока зазвонил пейджер. — Извините, мне надо на работу, — сказал он, нажимая на кнопку, чтобы сбросить звонок. — Познакомимся позже, Расс. Ок? — Я могу тебе помочь? — спросил я, думая, что его работа как-то связана с музыкальными выступлениями. — Нет, 2-D. Я до сих пор волонтёрствую. А в этом ты мне особо не поможешь, — помахал рукой на прощание Мёрдок. — Понимаю. Удачи. Мёрдок скрылся за поворотом коридора, оставив нас с соседом одних. — Я заказал пиццу. Будешь? — Рассел приглашающе показал на дверь своей комнаты. — Не против. Комната Рассела была такой же, как наша с Мёрдоком. Настолько, что не было буквально никакой разницы. Те же неразгруженные горы коробок и сумок, служившие обеденными столами, шкафчиками и всем остальным. Только еле впихнутая барабанная установка отличала комнату Рассела от нашей. На одной из коробок-столов лежала белая картонка, которая пахла жаренным сыром и колбасой. — Неужели все живут так же? — удивлённо спросил я, садясь на кровать. — В смысле начинающие музыканты? — ответил вопросом на вопрос Расс. — Я, конечно, мог бы жить лучше в родной Мексике, торгуя кокаином, но душа у меня лежит к другому, — поделился Рассел, держа в руках кусок пиццы. Странно, что он называл Мексику своей родиной, ведь родом он был из Бруклина. Наверное, он любил так говорить, потому что столько раз провозил кокс через мексиканскую границу, что стал называть её своей второй родиной. — Та же проблема, — с улыбкой ответил я, думая о том, какой была бы моя жизнь, останься я играть за органом в церкви родного Кроули. Блокнот неудобно лежал в кармане моих брюк, из-за чего пришлось его достать. — Что это? — спросил Рассел, увидев исписанную стопку листов в моей руке. — Мои попытки написать песню, — ответил я. — Можно заценю? — Конечно, — передавая ему в руки блокнот, сказал я. Во взгляде Рассела читалось, что мой текст его угнетает, словно он смотрел на кровавую сцену, от которой хочется отвести взгляд. Дочитав, он начал в голове подбирать слова, которые бы не прозвучали обидно. Это становилось ясно из-за пауз, которые выдерживались после очередного предложения. — Написано, конечно, классно. Я почти даже услышал в голове, с какой мелодией она игралась бы, но… — тут Расс остановился. — 2-D, для первого сингла это не подходит, — наконец он нашёл, что сказать. — Слишком давяще на мозги. Чересчур депрессивно. — Понимаю, — явно расстроившись, фальшиво улыбнулся я. Стук в дверь и последующий крик заставил нас обоих подскочить. — Расс, открывай! — раздался незнакомый для меня голос за дверью. — Если ты прямо сейчас не откроешь дверь и не продашь мне «снег», то я сдохну под твоей дверью! — услышав знакомый эвфемизм обозначающий кокс, я с ироничной улыбкой посмотрел на Рассела. — «К другому душа лежит» значит? — с издёвкой процитировал я. — Делл, хватит тянуть на себя! Эта дверь открывается вовнутрь! — прикрикнул Расс на стоящего за дверью. Затем он обратил взгляд на мои исколотые шприцами руки. — Кто бы говорил, — ответил на мою колкость Рассел, от чего я поёжился, закрывая тыльные стороны рук. Гость Расса наконец открыв дверь и продолжил недовольные стенания в комнате, но Расс оборвал Делла уже зазубренной фразой. — Деньги вперёд. — Подавись, — кинул заранее подготовленную связку купюр Делл. После чего Рассел начал ковыряться в коробках, пока его гость нервно стучал ботинком в ожидании. — Вот, — Расс кинул пакетик со «снегом» в гостя, который немедля начал рассыпать дорожку из кокса прямо на коробке из-под пиццы. Забрав у меня шариковую ручку, которую я держал в блокноте, Делл мигом вынюхал через неё дорожку кокса. После принятия дозы гостя передёрнуло, он мотнул головой, словно от нервного расстройства, а затем завис, уставившись в одну точку. Спустя секунд двадцать, он вернулся в сознание. — А это кто? — только что заметив меня, спросил Делл. — 2-D. Он из соседней комнаты, — потянувшись за новым куском пиццы, ответил Рассел. — 2-D? — с удивлением произнёс моё имя Делл. — Имечко, как у рэпера. — От R&B я, наверное, далёк настолько, насколько это возможно, — я понял, что это могло прозвучать, словно я этот жанр ненавижу, и поэтому поспешил дополнить. — Я, конечно, уважаю рэп за его особенную ритмичность и, в большинстве своём, осмысленный, в отличие от других жанров музыки, текст. Но это не то, чем бы я занимался по жизни, — я застал рэп ещё когда он считался жанром только для чёрных, и это негласное правило сохранилось со мной на всю жизнь. Ведь рэп появился как ярость чёрных из гетто, сопротивление к несправедливости. — А вот я занимаюсь, — сделав остановку для пиццы, сказал Делл. — И даже занял 20-е место в чартах страны, — похвастался он. — Хватит заливать, — возмутился Рассел. — Во-первых, не ты, а твой второй альбом. Во-вторых, не 20-е, а двадцать седьмое. И было это уже лет пять назад, — на эти слова Делл реагировал, как на головную боль: потирал лоб и ждал, когда всё пройдёт, но Расс продолжал. — Из-за того, что ты полдесятка лет задерживаешь третий альбом, с тобой разорвала контракт студия. Делл, ты больше не рэпер, — подытожил Рассел. — Я планирую великое возвращение, — начал оправдываться Делл. — Да, как два года назад, когда из-за передозировки кокса у тебя в турне челюсти не размыкались друг от друга, — Рассел, ожидавший ответ, после паузы продолжил. — И не делай из меня виноватого, только потому, что я его тебе продал. Начиналась ссора. — Всё хватит, — остановил я этот неосмысленный шум. — Может, сменим тему? Повисла тишина. Похоже, они не собирались говорить ни о чём другом. Тогда пришлось мне сделать это. — Делл, заценишь? — передал я Деллу свой блокнот с песней. Он прочитал с таким же выражением лица, как у Рассела четверть часа назад. Та же тяжёлая гримаса неприятия текста. — Слишком депрессивно? — решил я предугадать его ответ. — Не в этом проблема, — ответил Делл, возвращая блокнот. — Может, стоит написать нечто более личное? Бывает, что когда говоришь об общих проблемах, то это превращается в зачитку морали. А люди не любят, когда им читают нравоучения. А вот когда человек через личное говорит об общих проблемах, то это воспринимается гораздо лучше. Следы от игл на моих руках напомнили о себе зудом. — Может рассказать в песне о своей зависимости? — усмехнувшись, спросил я самого себя вслух. — Почему бы и нет? — ответил Делл. — Вот, например, моя наркозависимость убила мою карьеру. Два взорвавших чарты альбома, а затем пять лет безызвестности, — грустно смотря в потолок, рассказал Делл, — Хотя если честно без кокса я эти альбомы никогда бы не написал бы, — попытался он перевести всё в шутку. В этот момент я вспомнил о «солнце» в моей сумке. «Солнцем» виделась коробка «Mackintosh», которая желтовато-оранжевым выделялась на фоне чёрных кассет. От этого воспоминания исколотые руки начали зудеть сильнее. «I got sunshine in a bag» (с англ. «Мне досталось солнце в сумке») — это стало одной из первых строк новой песни, которые я вписал в блокнот. — Знаете? — привлёк я внимание Расса и Делла. — А я, наверное, так и поступлю. Напишу песню о своей наркозависимости. Друзья меня поддержали и решили даже помочь с написанием текста. Мы делились историями, как каждый из нас после почти смертельной передозировки решал бросить и как сразу же снова садился на иглу или на порошок. Какими чувствовали себя никчёмными и сломленными. Вернее только я и Делл рассказывали об этом, а Рассел рассказывал истории своих клиентов и ничего о себе. Как бы то ни было, к вечеру уже был готов текст. Как минимум основная, неотредактированная его часть. Делл решил поучаствовать в нашей группе, но только на первый альбом, а дальше он планировал вернуться на сцену с сольными выступлениями. К вечеру мы разошлись по домам. Я умирал от нетерпения, желая показать текст песни Мёрдоку. Оставалось его только дождаться. Когда он, наконец, пришёл, оказалось, что он в дрова пьян. — Это в честь чего ты так? — на этот мой вопрос Мёрдок потряс в руке полупустой бутылкой вина. Учитывая его состояние, остальные шесть были выброшены по дороге домой. — Это Шато Ом’Саж 1860-го года, — радостно рассказывал Мёрдок о бутылке. — Они просто хранили его в погребе без замка. — 1860-го? А оно за сто сорок лет не превратилось в яд? — недоумевал я, пока Мёрдок наливал вино себе в бокал, который, похоже, тоже украл. — Оно из золотого века французского виноделия, оно ещё… — Мёрдок сделал глоток, чтобы убедиться в расчётах. — Ещё лет одиннадцать сохранило бы свой вкус, но сейчас был самый сок и поэтому я не мог пройти мимо неё. Я не мог злиться на него, когда он был так по-детски счастлив, хоть Мёрдок и радовался краденому. — Ладно, Мёрдок, ложись уже спать, — я залез под одеяло, отчаявшись понять его. Не успел я закрыть глаза, как по моим ушам ударил храп. Судя по всему, Мёрдок вырубился. Пришлось на следующее утро рассказать ему о песне. После разбирательств о том, у кого он это всё украл, конечно.