Синеволосый черноглазый бог

«Много ли надо места для врача лечащего голосовые связки?» — думал я по пути в госпиталь с Нудл. В её возрасте мне было бы, наверное, стыдно идти, держась за руку с отцом, а она шла без притязаний. Хотя скорее это она вела меня за руку, стараясь, чтобы я невзначай из-за проблем со зрением, не попал под машину. Опять. Мы вошли в кабинет фониатора. Врач сразу же преступил к осмотру связок Нудл. Если кратко, то он сказал, что придётся оперировать. Ничего страшного. Просто уберут узелки с голосовых связок. Проблемы начнутся потом. Какое-то время совсем нельзя будет напрягать связки. Нудл почти на неделю онемела. Возвращаясь домой она, то и дело пыталась со мной заговорить яростными жестикуляциями, и когда мне надоело, я ей всё-таки признался: — Я не понимаю язык жестов. «Браво» — медленными саркастичными хлопками ответила мне Нудл. «Раньше сказать не мог?» — судя по выражению лица, именно это сказала бы мне она. Вернувшись домой, мы увидели Мёрдока сидящего на диване, в одиночестве пьющего и складывающего опустошённые бутылки на журнальный столик. Мёрдок, тряся бутылкой коньяка, спросил меня дрожащим нервным голосом: — 2-D, сыграем в «Правду или выпивку»? — Нудл, посиди в своей комнате, — попросил я её уйти, настороженно, шёпотом, а затем медленно приближаясь к Мёрдоку сел рядом с ним на диване. — Я начну, — налив в стопку коньяк, подал мне его и спросил Мёрдок. — Тебя бил отец? — Нет. — Хорошо, — словно с завистью отреагировал на мой ответ он. — Теперь твой черёд. Я не хотел провоцировать Мёрдока, но мне хотелось узнать ответ на вопрос, что меня давно мучал: — Почему сатанизм? — Меня воспитывали в этой религии, это, во-первых. Также это очень честная религия, вместо Христианства, что заставляет быть хорошим только ради рая, что «ждёт» нас после смерти, сатанизм обещает ад, вечные страдания, потому что все люди заслуживают только этого. — Меня всегда удивляло то, почему он всё ещё привержен этой религии. Из-за неё над ним издевались в школе, заперев в туалете, чертили на его лбу «666», мол, у всех слуг Сатаны должна быть эта метка. Это религия его отца, что издевался над ним и заставлял выступать на конкурсах талантов, когда Мёрдок не мог отказаться, так как отец угрожал выбить ему зубы, если тот ослушается. «Почему?» — спрашивал я себя снова, но в этот раз не вслух. Ответив, он опустошил стопку. — Ты же ответил, тебе не обязательно пить, — напомнил я ему правила «правды или выпивки». — А мне насрать! — сказав это, Мёрдок обновил себе шот и приготовился задавать новый вопрос. — Почему ты захотел заниматься музыкой? — Просто мне нравится этим заниматься, — услышав этот ответ, Мёрдок снова опустошил стопку. — А я думал из-за того, чтобы хоть ради кого-то что-то значить. — Мне не нужно этого. Достаточно людей, что меня окружают, — ответив, я подсел ближе, приобняв Мёрдока одной рукой за плечи. — Мне казалось, что мы пришли на сцену по одной и той же причине. Ошибся. — Что случилось? — решил я спросить его прямо. — Я устал. Устал пытаться. Мне нравится выступать, чувствовать, как зал признается мне в любви, тогда я чувствую себя нужным. Но я больше этого не чувствую. Потому что знаю, что зал приходит только ради тебя. — Его взгляд со смесью гнева на меня и ненавистью к самому себе, заставил меня отстраниться. — Да я страшный: нос, сломанный в семи местах — это не предел желаний, мягко говоря. И в группах всё внимание всегда сводилось к вокалисту, а свой голос я просрал будучи ещё ребёнком, когда глушил свои проблемы краденым виски и сигаретами. — Прости. — Мне насрать на твои извинения! Потому что они ничего не изменят! — Он схватил за горлышко бутылку, делая глоток. — И ты не виноват. В Boogieman, было тоже самое. Я писал тексты песен, но всё равно слушателям было на меня наплевать. Сколько я бы на тебе не срывался — это тоже ничего не изменит, даже не сделает мне лучше. Если я ещё раз тебя ударю, то от этого в моей жизни не станет больше смысла, я всё ещё буду спрашивать себя: «Зачем вставать каждое утро, пытаться достичь признания, когда я прекрасно знаю, что никогда этого не добьюсь?», — Мёрдок замолчал, выдержал паузу и выпил бутылку уже до дна, взял вторую и тоже начал её опустошать, словно он ждал того момента, когда выпьет достаточно, чтобы умереть от алкогольной интоксикации. — Перестань. Мы что-нибудь придумаем. — Да пошёл ты! — уходя в свою комнату с недопитыми бутылками, ответил мне Мёрдок. Оставшись наедине, я усиленно пытался придумать, как решить эту проблему. Настолько, что я не заметил Рассела, что сев рядом, показал на гору пустых бутылок и спросил: — А что мне не оставили? — У нас, вроде, осталось пиво. — Это не коньяк, — ответив Рассел остановился, наверное, заметив, что я без настроения. — Что случилось? — Я абсолютно не знаю, что мне делать. Но, не смотря на это, я должен был сделать, хоть что-то. Поднявшись на второй этаж, я встал у той самой скрипучей двери и думал, что сказать. Он когда-нибудь всё равно выйдет и поэтому я остался там. Я сидел, облокотившись спиной об дверь Мёрдока ожидая, пока он откроет, чтобы попытаться его переубедить. И вот дверь открылась. Не будучи готовым, я упал на пол, когда дверь со скрипом толкнула меня в спину. — Что ты здесь забыл? — спросил Мёрдок, выйдя в коридор. — «Правда или выпивка». У меня остался один вопрос. — Ладно. Но один конкретный вопрос. Спроси меня: «Что нас объединяет?». Я приготовил совершенно другой ответ, на который возможно бы показал ему, что не всё потеряно. — Ок. Что нас объединяет? — Ужасные родители: Мой ублюдок отец и твоя сука мать. Тут он перешёл черту. С этим я не собирался мириться: — О своём отце можешь говорить, всё что хочешь, но не трогай мою мать. Если решил вспомнить про то, как она подсадила меня на наркотики, то у неё было оправдание. Она пыталась помочь. — Только не говори, что ты поверил в её сказки. Ты же знаешь, что героин не используют в качестве обезболивающего, он вообще запрещён. Да к тому же бессмысленно помогать паралитику болеутоляющими, тому кто как раз-таки не чувствует своего тела. — К чему ты ведёшь? — Разве не очевидно? Твоя мать пыталась тебя убить. — Это не правда! — Рейчел — эгоцентричная, лицемерная сука, которая хотела избавиться от инвалида, что отягчал ей жизнь! — Даже, если это так, то наверное всем было бы лучше, если бы она это дело довела до конца, — произнеся это по-моему лицу прошлась пощечина. — Заткнись! Знаешь, когда ты был парализован, ты хотя бы чушь не нёс. — То есть тебе нужна была безмолвная кукла, которая выслушивает тебя не перебивая, и только? — Нет, ты стал для меня особенным, когда я увидел, что музыка для тебя это нечто большее: постеры с Девидом Боуи, а также полная коллекция аудиокассет рока 60-80-х, намекало на схожий вкус в музыке. И когда я увидел, что тебе тоже хуже всех на свете, я понял, что во всём мире не нашлось бы человека, который понял бы меня лучше. И хоть это решение спорное, но в итоге я оказался прав. Никто не оставался со мной, кроме тебя. Мёрдок был страшно пьян и если раньше он старался выстраивать между нами стену, то сейчас, когда он нуждался в человеческом тепле, мы снова легли в одну кровать. Пока он прижимал меня к себе, как подушку, я, положив голову ему на грудь, ждал, когда хватка ослабнет, чтобы поскорее покинуть его комнату. Потому что знал, что когда он проснётся, снова получу по лицу. Причину он найдёт. Всегда находит. Но его рука всё ещё крепко держала меня. Как же он был напряжён. В это время я думал: «Что бы изменилось, если я не сел бы за «Yamaha» в тот вечер? Ведь именно тогда меня парализовало, после чего я познакомился с Мёрдоком, и из-за чего моя мать решила от меня избавиться. Наверное, унаследовал бы ярмарочный бизнес отца вместе с фамильным поместьем, женился, завёл бы детей, как любой другой мужчина из рода Тусспот. Какая из этих жизней была бы счастливей?» — повис этот вопрос дилеммой в моей голове.