Таинственный сад

Там я разучился плакать, но реву.

      Они едут в полной тишине, Чонгук кажется каким-то слишком далеким, и Чимин смеет предположить, что он переборщил. Самую малость он позволяет себе такие мысли, пока разглядывает профиль альфы в мерцающих светлых пятнах от внешнего блика ночного города. Чон слишком крепко сжимает его щиколотку до сих пор, и будто бы даже забыл об этом. Чимин ёрзает и приподнимается, тут же встречаясь взглядом с Инджином, водитель внимательно и с завидной периодичность заглядывает назад, беспокоясь о своем боссе. Чонгук вздрагивает и тут же убирает руку, сжимая её в кулак и пряча в складках куртки, всё ещё не смотрит в его сторону. Хмурится слишком. Омега принимает сидячее положение и тяжело выдыхает, всматриваясь в знакомые улицы, куда они сворачивают, подъезжая к территории Чона.       Инджин останавливает машину и спешит выйти первым, чтобы открыть дверь оторопевшему омеге, пока Чонгук выходит со своей стороны. Альфа на мгновение забывается и смеряет Пака тяжелым взглядом, когда видит его по ту сторону машины. Видно, мешкает, но всё же подходит к ним и приобнимает за талию, прижимая к своему боку, уводит в здание. Инджин стойко молчит и остаётся на улице, возвращаясь к своим прямым обязанностям.       Как только дверь в квартиру закрывается, Чимин чувствует резкое изменение в альфе, что-то странное, отстраненное и… печальное? Омега следит за каждым его шагом, за тем, как тот включает везде свет и тяжелым шагом идет к своему столу, садится в кресло и поднимает свой взгляд на Пака.       — Садись, скоро должен будет приехать Тэхён, думаю, у нас будет долгий разговор, — холодно отзывается Чон и указывает на кресло у стола.       Чимин садится и прикрывает глаза, ощущая на себе чужой взгляд.       — Чонгук…       — Знаешь, что я чувствую? — Чимин дергается на своём месте и резко поворачивает голову в сторону альфы. Чонгук внешне выглядит спокойным, но вот всё далеко не так внутри. — Чувствую, как меня унизили по всем фронтам. Начиная с Юнги и заканчивая тобой. Меньше всего я, честно говоря, ждал от тебя. Смешно, не так ли? — Чонгук смотрит в упор и нервно дергает уголком губ, Чимину такое не нравится. — Я даже ожидал подобного от хёна, его я бы понял, видел в нём, что он борется. Мы даже раз обмолвились об этом. Но… хм.       Альфа медленно поднимается на своём месте, отодвигая кресло, омега покрывается мурашками. Воздух странно сгущается, и он прекрасно понимает, Чон постепенно осмысливает всё, что с ним произошло ранее. Чимин искренне пугается, но старается внешне не подать виду и старательно пытается не выдавать свою сущность, которая сейчас откровенно жалась в угол. Он не знает, каков Чонгук в гневе и бывает ли он в таком состоянии вообще. А что может быть хуже неизвестности? Чон всегда скрывал своих чертей. И сейчас он бомба с замедленным механизмом на последнем издыхании.       — Почему молчишь? — голос альфы звучит как-то пиздецки нездорово тихо и ровно. — Чимин?       Он, не моргая, смотрит на наследника и будто видит, как вокруг сгущается то самое, о чем говорил Юнги. Запах цитруса становится густым, и Чимин нервно вдыхает, но, всё же, поднимается со своего места и вкладывает в свой взгляд всю уверенность. С истерией альф ему ещё не доводилось встречаться, ему не доводилось видеть таким именно Чонгука. Внешне всегда тихий, рассудительный и холодный.       Всё не так. Всё неверно.       Он сейчас спустит всех своих собак на него. И неважно, на что или кого он злится в данный момент больше всего. Чимин станет просто отдушиной. На Чоне и так слишком многое повисло мертвым грузом. И омега опрометчиво полагался на ту самую силу, что привык видеть и чувствовать в нём. Он похоже слишком уязвлен.       — Не молчи, — всё ещё сквозит холодом, Чонгук остаётся на своём месте, за столом. Стоит так легко и ровно, но что-то не так. Его будто клинит, или что-то щелкает. Без того темный взгляд странно мрачнеет, голова слегка наклоняется в сторону, а с губ медленно пропадает улыбка. — Что я чувствую?       Омега чувствует жалящую боль во всем теле, широко-широко раскрывает глаза и смотрит в ответ, осознавая эмоцию, которая сейчас буквально варится в альфе с противным бульканьем, никак иначе это не объяснить. Чимин будто слышит, как он закипает, будто сейчас через вопрос пытается вытянуть негласную помощь, чтобы озвучить переполняющую эмоцию. Альфа будто теряет чувствительность, его ломает и нутро оголяет жуткую боль с облегченным выдохом, смердящим до зуда болью. А глаза подобны урагану, у Чонгука взгляд безумный. Говорят, глаза – душа человека.       Всё хуже некуда.       Даже не разобрать, что больнее бьет: их связь и предательство омеги, или всё то, о чем Чимин и не подозревал, ударив по самому больному. Чонгук вспыхивает не как спичка, а как при столкновении огня с газом. Стол с грохотом переворачивается, Чимин вздрагивает, сжимается, обхватывая себя за плечи, и с надрывным дыханием пытается втянуть воздух, пропитанный ядом, не иначе. Юнги ненавидел эти вспышки, они были очень редкими, за всю жизнь два раза, и ему хватило сполна, сам Мин в такие моменты просто прятал глаза и зажимал уши. Он тоже боялся. Боялся того, что могло вырваться наружу. Чонгук будто ослеп, звучит ещё один грохот, а Чимин жмурится со всей силы, опуская голову, когда какие-то предметы со стола летят ему под ноги.       Как ни странно, и дико, но омега смиренно принимает эти эмоции, как бы сейчас ни выли все его рецепторы от перенапряжения, он понимал этот вой альфы. Понимал и принимал, стоя посреди разгромленного зала, отсчитывая секунды, когда… Чонгук оказывается совсем близко, он вздергивает Пака со всей силой, сжимая его плечи с такой силой, что стон боли выдержать нет возможности. Под его пальцами взбухает ранение и кровь проступает через не зажившую рану, Чимин открывает глаза, пытается вырваться, но делает лишь хуже, вырывая тщетно руки из захвата, позволяя ногтям впиться лишь сильнее. Тёмные глаза прожигают насквозь жадной пеленой, а лицо с плотоядной улыбкой. Ему больно, так больно им обоим, что глаза режет.       Тэхён оказывается совсем вовремя, ещё будучи за дверью, он слышит грохот и буквально влетает в квартиру, резко втянув воздух ртом. Сзади слышатся шаги охраны. Картина, что он застаёт, холодит его позвонки, он на мгновение резко встаёт на месте, видит перевёрнутый рабочий стол и хаос в комнате в подпитку удушающей ауре альфы, которая для любой омеги может быть критичной. Чимин придавлен к стене, судорожно хватает ртом воздух, цепляясь за ворот Чона в попытке отодрать здоровой рукой с горла усиливающуюся удавку. А сам Чонгук непростительно близко к его лицу, будто замер и сейчас пытается побороть сам себя, но увы. Получается у него паршиво, он бы давно уже голыми руками вспорол эту мягкую кожу и впитал всем своим существом предсмертный хрип, но запуганный аромат омеги будто останавливает. Тэхён не успевает добежать, Чон резко отшатывается, а Чимин сползает по стене, ртом судорожно хватая воздух, он закашливается, придерживаясь за стену, и не сводит взгляда с альфы.       — Тебе… больно я знаю, — Чимин давится воздухом, вздрагивает, когда Чон снова к нему подступает в какой-то ненормальной тишине и быстро переводит взгляд на спину Кима, который внезапно встаёт между ними. Сейчас он не видит ни эмоции Чона, ни Кима. Всё только становится хуже, будто он сейчас на корриде и перед быком помахали красной тряпкой.       — Уйди, — голос Чонгука звучит как-то слишком звонко и ровно.       — Не хочу, — Тэхён пожимает плечами.       Чимин ещё не видел и не чувствовал такого бешеного смешения запахов, они будто сейчас борются на каком-то только им видимом уровне. Словно два главаря не поделили территорию, хуже любого ожесточенного боя в дикой природе. А центр раздувающегося очага сейчас скоплен в несчастном омеге. Охрана влетает в квартиру, и даже воздух дребезжит от холодного приказа.       — Пошли вон, — Чимин даже представлять не хочет, какое лицо у Чона в данный момент, потому что парни неловко топчутся на месте, кто-то даже выдает почти уверенное: «Босс», но получают в ответ ухмылку. — Я сказал: пошли вон, пока мозги свои от стен не начали отскрёбывать.       Чонгуку стоит огромных усилий себя контролировать, и каким именно странным образом он сам себе поражается. Обычно в такие моменты всё заканчивается печально, по крайней мере, Намджун уже испытал на себе, но сейчас он будто ничего не видит перед собой. Дикость застилает глаза, а нюх отчаянно цепляется за слабый аромат мандарина и ванили. Манит, нет, жалит, а руки дрожат в противоречивых чувствах. Сдавить до хруста и сочащейся мякоти, или позволить себе судорожно вдохнуть и успокоиться. Ему вдруг невыносимо сложно выбрать. Придётся отдать должное младшему брату. Стоит тут такой смелый и такой же немного безумный. Пытается бороться, скалится в ответ своей тварью, так отчаянно прикрывая желаемое. Чонгук дожидается, когда охрана выйдет и медленно поворачивает голову к Тэхёну, они встречаются взглядом, и Чон хмыкает.       — Ты в курсе, кого прикрываешь?       — В душе не ебу, вижу цель — иду к цели, — странный ответ и довольно ожидаемый. Тэхён облизывается сухие губы и старается выровнять дыхание. — Ты сейчас так похож на отца, тоже взял в привычку обижать беззащитных омег и…       Бессовестно и непростительно. Чонгук прикрывает монолог брата громкой усмешкой, нездоровой и слишком отчетливой.       — Какая заезженная тема, поддевать меня отцом.       — Тем не менее, тебя это задевает, — Тэхён улыбается и прячет руки в карманы брюк. — Я пришел сюда за разговором, у меня на руках подруга недавно умерла, и, знаешь, я тоже немного на грани. Можем померяться грузом своих проблем, но без присутствия омеги в этой квартире. Уверен, я тоже буду поражен, так что, давай мы его отошлем от греха подальше?       Тэхён не дожидается ответа, разворачивается к Чимину и помогает ему подняться, без особых привилегий, да, он хватается за здоровое плечо, но от оставленных следов Чонгука сейчас не менее больно.       — Будь добр, иди, куда тебя отведут и ни высовывайся. Потому что я за себя тоже не отвечаю, кто знает, какие секреты я узнаю, — у Тэхёна взгляд не менее мрачный, он поджимает губы и подталкивает Пака к дверям, дожидаясь, пока тот не скроется с их поля зрения. После чего делает широкий шаг и останавливается нос к носу со старшим, просверливая в его взгляде дыру. — Остынь, иначе пожалеешь и о сказанных словах, и о действиях.       У Тэхёна куда больше сил вытерпеть натиск, и Чимин был прав: смирением такой натиск лучше пережить, но не с его природой. Тэхён прекрасно знал, что лучше себя вести в такой момент как можно тише и спокойнее, пытаться дозваться здравого рассудка брата. Ответной атакой он может лишь сильнее распалить, сейчас ему необходимо терпение и огромная сила, чтобы переждать бурю.       Чимина уводит охрана в какую-то квартиру этажом ниже, он обессиленно падает на пол в коридоре за закрытой дверью и судорожно дышит, упираясь с силой затылком в стену. Его бьет крупная дрожь, мышцы ломит так, будто он пробежал огромную дистанцию. Взглядом исследует темный потолок и с силой жмурится. Он в откровенном ужасе от ауры Чона, он в ужасе от его срыва, он всё ещё просто выдрессированный омега, ему бы не хватило никаких сил остановить это. Какую точку он задел в Чоне, что вызвал такую бурю, Чимин судорожно выискивает в памяти рассказы Мина, но понимает, что откровенно проебался. Он слушал его вполуха, не заботясь о каких-то открытых изъянах в поведении наследника, он его не заботил в тот момент. Он, черт подери, понятия ни имел, что окажется так тесно связанным с ним.       Чимин мычит, опираясь спиной на стену, пытается подняться на ноги. Ему дурно, слишком, он успевает только ворваться в темный туалет, чтобы быстро откинуть крышку унитаза и согнуться над ним в рвотном позыве. Его буквально ломает и не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять природу этих чувств. Чонгук пытается избавиться от истинности, не преднамеренно, но у него идет дикое отторжение. Чимин знает, потому что папа ему в красках описал процесс. И сейчас даже сложно представить, что происходит в той квартире, за теми дверями.       Его вырывает несколько раз, не давая возможности даже продохнуть, из глаз непроизвольно льются слезы. Горькие и болезненные, в груди скручивает будто в воронку, и прокручивает несколько раз.       — Не надо… — сипит хрипло и прижимает кулак к груди, он несколько раз ударяет кулаком в район сердца, делает вдох и слабо цепляется за раковину. Какая-то слепая надежда сейчас зарождается к Тэхёну, что он сможет это остановить. Хотя бы попытается, Чимин, правда, этого не хочет. Не хочет, потому что проникся к своему альфе. Каждый раз смотря в его спину или задумчивый профиль, каждый блядский раз он видел что-то такое, от чего не хотелось уходить. Он кожей ощущал его одиночество и молчаливую борьбу. Каждый раз, ловя кривую ухмылку или колкое замечание, он видел и чувствовал, но опрометчиво наступил туда, куда не следовало. Где и что он не заметил? Какую эмоцию проглядел?       Цепляясь за раковину, он приподнимается и на дрожащих руках упирается в неё, поднимая взгляд к зеркалу. В полумраке не видно ничего, кроме отражения из зала, где слабо пробивается естественный свет ночной столицы. Перед глазами картинка плывет, а с губ срывается слабый всхлип, непослушными пальцами он выкручивает кран и головой ныряет под сильную струю. Как же он паршиво сейчас себя чувствует, температура тела повышается, и даже холодная вода не чувствуется, он будто горит изнутри. Сейчас ему до безумства хочется вернуться и испытать на себе весь гнев альфы, только бы не ощущать этого чувства в одиночку.       Он этого не хочет. Всем сердцем не хочет лишаться связи, не из-за его плана, не из-за какой-то вдруг вставшей помехи в лице Чонгука, а из-за самого Чонгука. Чимин давно продумал все возможные действия, не это его пугает. Он не хочет лишаться истинности.       Пак выныривает из-под крана и с тяжелым дыханием зарывается пальцами в волосы и оттягивает их, вода стекает по лицу, шеи, пропитывает одежду. То ли вода так подействовала, то ли Чимин вдруг перестает что-то чувствовать от усталости, он отшатывается назад, слепо упирается рукой в стену и перебирается в коридор, наугад проходит в незнакомый зал и, не доходя до дивана, оседает на пол и безвольно валится у невысокого столика.       С него хватит таких терзаний. И физических, и моральных.       — Папа, я устал… — шепчет и жмется горячей щекой к холодному паркету, - я так устал.       Чимин закрывает влажные глаза и несмотря на болезненные спазмы в теле, теряет сознание.

Flashback

      — Хватит! — раздаётся строгий голос мужчины где-то по правую сторону, и мальчик вскидывает голову, карим взором устремляясь прямо на лицо родителя, выпуская из рук смятые стебли цветка. — Сколько раз тебе говорить, не срывай цветы.       Мужчина хватает сына за руку и поднимает на ноги, склоняясь и отряхивая запачканные коленки.       — Ты же не любишь цветы, па, — тут же отвечает мальчишка и с каким-то укором по-детски смотрит на темную шевелюру мужчины.       Омега замирает и поднимает озадаченный взгляд на лицо ребенка, пытаясь выискать на этом детском личике хоть какую-то причину такой странности.       — Ты всегда сжигаешь букеты, которые тебе присылают, я видел. Но у нас в саду много цветов, и гулять ты здесь не любишь, — мальчик хлопает ресницами и широко улыбается, прижимая пухлую ладошку к щеке мужчины. — Я не хочу, чтобы ты был таким грустным, папочка.       Мужчина вздрагивает, бегло уводит взгляд и виновато смотрит в сторону на подошедшего супруга, у которого на лице написано осуждение, немое, но слишком осязаемое.       — Это не потому что я их не люблю, малыш, — как можно мягче отзывается он, положив свою ладонь поверх крошечной ладони.       — Но почему они делают тебе больно? — в карих зрачках озадаченность, и брови сводятся на переносице, а пухлые губы надуваются.       Шестилетнему мальчику ещё невдомек многие вещи. Ему не знаком мир за гранью высоких ворот их особняка, мальчик всегда жил среди этих стен, занимался с любимым преподавателем всеми возможными предметами и изучал много книг. Он рано начал говорить, рано ходить, рано видеть то, что ему не следовало. Его родители тщательно скрывались за высокими дверями, даже ругались, забавно шепча, но мальчик видел их эмоции. Папа не любил отца. Совсем ему не улыбался и не ласкал так, как ласкал своего кроху сына. Мальчик будто видел в этот момент облегченную улыбку отца, но в глазах стояла непонятная тоска.       Он видел даже больше, чем следовало, слышал слишком громко. А ещё маленький мальчик чувствовал себя узником в этих стенах. Маленькому Чимину было запрещено заходить за границу ворот, запрещено выглядывать на улицу и просить поехать в город за покупками. Чимин капризничал, требовал совершенно не нужные игрушки, и ему всё привозили. Его комната походила на музей всевозможных игрушек, а постель становилась жертвенным пьедесталом, где он ломал, срывал или выворачивал мягкую обертку, вытряхивая всё наружу. Папа говорил о том, что так нельзя, что-то объяснял, но маленький Чимин его не понимал. Он хотел лишь выйти наружу и не задыхаться воздухом этого дома. Он не хотел видеть каждодневные ссоры, а поэтому перестал выходить из своей спальни ночью, только тогда, когда однажды застал папу у камина, швыряющим в него богатый букет.       — Он издевается… ненавижу, — бормочет и с силой сжимает ладони в кулаки.       — Сокджин, хватит, — мягко и привычно, прикосновение жалит омегу, он отшатывается от мужа и дышит загнанно, а в глазах всё тот же стальной блеск.       — Что "хватит"? — шепчет и старается не повышать голоса. — Он продолжает их слать каждый чертов месяц, он издевается! Почему ты ничего не сделал, почему не потребовал остановиться?!       — Я уже говорил ему, — мрачнеет альфа и останавливается в паре шагов от тяжело дышащего омеги. — Ты прекрасно знаешь, что он на простые просьбы не реагирует. Что прикажешь делать?!       Сокджин вздрагивает от последних слов, прижимает ладонь ко лбу и быстро мотает головой в отрицательном жесте. Он так устал.       Мальчишка пугливо вдыхает, когда видит, как отец прижимает к себе папу и со всех ног мчится в свою комнату. Сердце напуганным зайцем забивается в маленькой груди, а перед глазами застревает непрошенная сцена. Чимин видел и не раз, как папа злится на доставленные букеты. Однажды он застал его сидящим в кресле и плачущим. Так надрывно, глухо и сильно, что у малыша самого душа в тиски сжалась от жалости к папе. Он так страдал и молчал, каждый раз, когда ребенок вбегал в комнату и прижимался к ногам папы, прося не плакать так сильно.       — Почему ты плачешь, пап? — Чимин сам срывался на слезы, жался к родителю всем телом и прикладывал ладошки к спине, плечам, лицу, будто ища место, где папе больно.       — Прости, малыш, прости-прости-прости, — бормотал омега сквозь слезы и мягко целовал в висок. — Всё нормально, у меня ничего не болит. Так бывает, прости, что напугал тебя, мой хороший. Прости, с папой всё хорошо…

***

      Папа всегда говорил, что всё хорошо, что не стоит ребенку думать о проблемах взрослых. Сокджин был не плохим родителем, но чем старше становился Чимин, тем сильнее его характер превращался в необузданный вихрь. Чимин требовал свободы, он хотел гулять со сверстниками, учиться в простой школе и смотреть на небо за порогом дома, но Сокджин кричал на него в ответ и запирал в спальне. Когда-то детская комната, наполненная игрушками, превратилась в пустой угол с одной кроватью и заставленным рабочим столом. Чимин ненавидел быть запертым. Его трясло, он буйствовал, кричал и пинал дверь, требуя выпустить его.       Сокджин понимал, что он делает всё неправильно, стоя за дверью и слыша крик мальчишки он понимал, что уже давно свернул не на ту дорожку. Похоже, его жизнь никак не хотела восстанавливаться и обретать верные очертания. Он душил собственного сына. Боялся его показать миру и всеми силами пытался удержать подле себя, не отпуская на лишний шаг. Но всё ещё не было страха увидеть в глазах своего чада ненависть. Чимин стихал и всегда покорно спускался к ужину, обещая быть тихим, и не перечить родителям. Донвон после ужина всегда уводил сына на прогулку, да, в привычном саду и выращенные там цветы уже намеренно мозолили глаз Чимину. Мальчишка устал от этого дома.       — Отец, — обратился он однажды к альфе, останавливаясь у фонтана, мужчина оборачивается и уже заведомо знает, о чем его попросит сын. — Просто отошлите меня отсюда. В другой город, страну, куда угодно. Я больше не могу. Я буду учиться, буду внимательным и в неприятности не влезу, обещаю…       Голос мальчика дрогнул на последних словах, он очень устал, и в свои восемь он чувствует, как увядает, не имея рвения ни к чему. Кроме привычных предметов, он не имеет страсти ни к чему. У него нет увлечений и желания что-то в себе развивать. Он даже выглядит слишком хрупко и на свой возраст не походит, он кажется себе слишком слабым.       — Чимин-а, — выдыхает мужчина и подходит ближе, опуская мягко руки на тонкие плечи, выискивая в лице чада что-то, кроме странной обреченности. — Пойми нас, пожалуйста, мы боимся тебя потерять. Это слишком рискованно, тебе нельзя выходить. Ты единственное, что у папы осталось.       — Но я хочу жить! Пап! Я не общаюсь ни с кем, кроме противного Лиёна! Он только и делает, что молчит, даже разговаривать со мной не может! Я хочу видеть мир, почему вы запрещаете мне всё?!       — Чимин…       — Зачем вы живете с папой, если так ненавидите друг друга?!       — Мы не ненавидим друг друга, ты ещё слишком мал, чтобы понимать. Чимин!       Но мальчишка уже не слышит, он срывается обратно к дому и прячется в своей комнате. У Чимина не было радости в этом доме, а с каждым годом он лишь становился мрачнее. Чимина даже не радовал крестный, который приезжал к ним всё чаще, балуя мальчика редкими сладостями. Хосок был очень теплым человеком, это понимал даже маленький Чимин, особенно, когда видел его улыбку, вдруг становилось спокойно, но в ответ лишь подставлял голову, чтобы приласкать, без какой-либо радости в глазах.       — Чимин, — обратился он однажды, сидя на кровати мальчика, пока сам Чимин сидел за своим столом и бездумно что-то смотрел в раскрытой книге. — Хочешь научиться танцевать?       Мальчик сводит брови на переносице, медленно поднимает голову на старшего и долгие минуты просто смотрит на него.       — Танцевать? Зачем мне это?       Хосок задумчиво поджимает губы и возводит к потолку глаза: в последний раз, когда Чимина пытались приучить к музыке или искусству, всё заканчивалось истерикой. Ему просто надоедали занятия и он, не стесняясь педагога, ломал скрипку, расстраивал пианино, грубо ударяя по клавишам, портил картины от нетерпения и просто уходил с гордо поднятой головой, прекрасно осознавая, что у него будет очередное наказание от родителей, но даже быть запертым в своей комнате без сладостей и игрушек его уже не пугало. Он просто ложился в постель и засыпал, пока кто-то из родителей не входил в комнату.       — В танце ты сможешь выплеснуть всю энергию, а в тебе её достаточно, — мужчина улыбается и игриво подмигивает. — Давай попробуем?       Чимин недоверчиво супится, дует губы и озадаченно следит за тем, как Хосок поднимается с постели и направляет к выходу. Живительная искорка будоражит где-то в солнечном сплетении, он соскакивает со стула и быстрым шагом спешит нагнать крестного. Они приходят в какую-то комнату на третьем этаже, Чимин тут не был прежде, зал небольшой, но светлый. Он пустой и имеет одно огромное зеркало у стены, на окнах нет занавесок, открывая весь обзор на территорию дома.       — Я раньше здесь занимался, ещё когда часто бывал в доме твоего папы, — объясняет Чон и подходит к шкафу, открывая одну створку, — где же оно? Ах, вот!       Чимин стоит на пороге и с любопытством разглядывает массивный музыкальный центр.       — Хён, ты танцевать умеешь?       — О-о-о, - игриво тянет мужчина. — Было дело раньше, я даже в уличных танцах участвовал.       — И что в них хорошего? — недоверчиво куксится мальчишка, наблюдая за тем, как Хосок снимает пиджак и закатывает рукава рубашки, склоняясь над центром. Он и правда выглядит слишком заинтересованно. Будто юность вспомнил и чуть ли кончик языка не прикусывает, пока тихо перебирает треки.       — Сейчас увидишь, становись рядом, — Чон снимает обувь, хрустит шеей и кивает мальчишке встать рядом, напротив зеркала. — Постарайся повторять за мной.       Чимин следует примеру и снимает кеды, тут же подстраиваясь под бок, становясь чуть позади, и во все глаза глядит за жестами крестного, стараясь повторить каждый выпад. Чимин никогда не слушал музыку, всё, чем ограничивалось его видение, на этом искусстве заканчивалось противными нотными листами, а здесь такой спектр музыкальных произведений. А ещё из-за неопытности в танцевальных движениях и непривычной нагрузки, мальчишка выматывался так, что ноги не держали. Но именно в тот день на его щеках образовался здоровый румянец и глаза заблестели живым огнем. Он раздражался, если путался в движениях, воодушевлялся, если вдруг у него получалось, и с жадностью схватывал всё налету. Хосок лучезарно улыбался и с тех пор стал частым гостем в их доме, становясь его личным репетитором, это единственное время, когда Чимин перестал капризничать и брыкаться своими твердыми «нет» и «не хочу». Он даже нашел в интернете несколько уроков, и если крестному не удавалось из-за дел приехать, сам целеустремленно учился. Ему нравилась тянущая тяжесть в мышцах и быстрое сердцебиение от спертого дыхания. Ему нравилось изводить себя до отточенных движений и чувствовать полное удовлетворение, когда крестный хвалил его и поощрял новыми уроками.       Казалось, он будто нашел спокойствие в своём новом увлечении, пока однажды не заявился к родителям в кабинет со странной просьбой.       — Я хочу научиться драться, — заявляет он громко в шею омеги, когда тянется за привычными объятьями родителя. Сокджин замирает, немного отодвигает сына от себя и удивленно заглядывает в глаза, Донвон даже давится чаем, дергаясь вперед и с шумом ставя чашку на блюдце.       — Зачем тебе драться? — альфа откашливается и изгибает вопросительно бровь.       — Я выгляжу, как омега, не хочу быть таким хиленьким, танцы мне нравятся, но я хочу научиться борьбе! — гордо вздергивает подбородок мальчик. — Это для сильных и крепких духом альф!       Родители молча переглядываются, всё верно. Мальчишка растет и ещё неясно, как раскроется его дремлющее существо, для них обоих будет хорош результат в обе стороны, но Донвон слишком хочет увидеть в сыне наследника-альфу и такое рвение мальчишки не может не радовать.       — Хорошо, сынок, будешь заниматься с Лиёном в паре, — отзывается альфа и мягко улыбается, когда видит, как Чимин вдруг воодушевляется.       — Надеру ему задницу!       — Чимин! — Сокджин с упреком одергивает сына.       — Извини, пап…       Донвон громко смеётся и лишь согласно кивает.       Их уроки со старшим начинаются на следующий же день, потому что Чимину невтерпёж.

***

      Лиён давно в их семье, ему только недавно исполнилось восемнадцать, он такая молчаливая заноза, и Чимин не оставлял ни одной попытки, чтобы не поддеть старшего, и не вызвать хоть какие-то эмоции на лице парня, но тот будто смотрел с жалостью на каждую прихоть ребенка. А Чимин не умеет молчать, вечно всё рубит сплеча, так и сегодня, устало повалившись на пол, он смотрит на парня, пока тот усаживается неподалеку и собирает выбившиеся пряди волос в хвост.       — Лиён, — обращается он с легким прищуром. — Ты к моему папе неравнодушен?       Парень вздрагивает, удивленно расширяет глаза так и зависая с поднесенными руками к волосам.       — Простите, господин?       — Что непонятного в моём вопросе? — Чимин принимает сидячее положение, не отрывая взгляда от старшего.       — Я думаю, Вам не стоит задавать таких вопросов.       — Почему? Ты взрослый альфа, и тебя держат здесь круглосуточно, нормально, что тебе кто-то должен нравиться.       Чимин провокатор, порой, он может засыпать вопросами и вытрясти из тебя всю душу, только потому что ему просто хочется. Он может задавать странные вопросы и провоцировать, по крайней мере, Лиён это испытал на собственной шкуре и всегда относился к этому с пониманием. Мальчик рос в стенах дома и носа дальше не высовывая, естественно, что он будет чудить, и чем старше становится, тем изощрённые его попытки.       — Нет, Ваш отец мне не нравится в таком плане, я им восхищаюсь. Он красивый, даже отрицать не буду, но я не чувствую к нему желания, — прямо отзывается парень и опускает руки, выдерживая задумчивый взгляд мальчика на себе.       — Совсем? — Чимин щурится и садится на коленки, выпрямляя спину.       — Совсем, господин.       — А кто-нибудь нравится?       Лиён склоняет голову набок и задумчиво ведет взглядом к окну.       — Может быть, — уклончиво отзывается он, Чимин поджимает губы и подскакивает на ноги.       — А ты целовался?       Парня будто к месту пришпоривает, он смотрит снизу вверх на мальчика и нелепо хлопает ресницами.       — Нет. Почему Вы задаете такие вопросы, господин?       — Мне уже тринадцать, а я до сих пор не пойму кто я, омега или альфа. Не чувствую ничего, — пожимает мальчик плечами. — Обычно, есть какие-то предпосылки, но я не чувствую ничего, меня только бесит мое телосложение.       — У Вас ещё много времени впереди. Это нормально. И у Вас прекрасное телосложение, господин, — Лиён поднимается на ноги, потому что чувствует себя слишком некомфортно под тяжелым взглядом мальчишки и становится выше него на две головы. Чимин недоволен таким фактом, он морщит нос и, больше ничего не говоря, покидает зал.       — Наглый льстец, — бросает он в ответ у самых дверей, оставляя альфу одного и с тяжелыми мыслями.

***

      Для Чимина первый зимний день очередного однотипного года становится полной катастрофой и полным непринятием себя. Он был в зале для танцев и сидел на полу, растирая растянутую лодыжку, пока крестный шикал на него и требовал убрать руки. А Лиён топтался рядом с недавно принесенной аптечкой, всё ещё бормоча что-то о домашнем докторе. Хосок знал, что делать, и пока они дождутся доктора, пройдет слишком много времени, он забирает аптечку из рук парня и просит Чимина закатать штанину, и первым ударом становится прикосновение к теплой, немного влажной коже мальчишки. Чимина будто молнией простреливает, он охает и дергается назад, схватившись за живот. Крестный испуганно вздрагивает и поднимает взгляд к Чимину, видя на его лице болезненный спазм. Оба альфы тяжело переглядываются, ощущая странный аромат ванили, хотелось бы всё скинуть на поваров, которые готовились к обеду, но нет. Пахло от испуганного мальчика.       Чимин — омега. Его запах стал раскрываться постепенно, а болезненные спазмы были первым звоночком к раскрытию.       Лиён бегом срывается из зала в попытках найти хоть кого-то из хозяев, стараясь не вдыхать лишний раз аромат, который осел на легких. Он находит Сокджина на улице, похоже, тот собирался покинуть дом, омега озирается назад, наполовину уже сев в машину.       — Там… господин… там Чимин… он. У него течка! — получается как-то спутано, бегло и нелепо.       Сокджин бросает всё, что планировал, и быстрым шагом направляется к репетиционному залу, видя, как оттуда вылетает Хосок с мальчишкой на руках. Его спровоцировал аромат двух альф, они все были после изнурительной тренировки, а концентрат их ароматов слишком резко ударил по рецепторам Чимина вкупе с прикосновением к нежной коже.       Новоиспеченный омега теперь официально и добровольно заперся в комнате, не подпуская к себе никого. Даже Сокджин подступиться не мог пустыми разговорами через дверь о том, что быть омегой не так уж и плохо, что они смогут побороться в тяжелое время течек, но Чимин отмалчивался и, сцепив зубы на подушке, терпел дикие спазмы боли и необузданного желания. Он не хотел быть омегой, он размышлял не как омега, он боролся не как омега. Он не хочет быть этим.       Чимин пролежал в муках более шести дней, так плохо он ещё себя не чувствовал. На последнем дне, когда боль и сводящие с ума спазмы стали спадать, он на вялых ногах добрался до ванны, присел на её краешек и включил воду. Ему безумно хотелось принять теплую ванну и расслабиться, одежда липла к коже от пота, а дыхание всё ещё не приходило в норму, срываясь тяжелыми вздохами.       — Чимин-а, — мягкий голос родителя, и парень чуть от неожиданности в ванную не летит, он вздрагивает и оборачивается на голос. — Как ты?       Сокджин смотрит с болью на измученный вид сына и осторожно подходит ближе, он чувствует в каком смятении омега, его эмоции сейчас колеблются от «плохо» до «очень плохо».       — Всегда так будет больно? — шепчет Чимин и цепляется за пальцы старшего омеги, прижимаясь ближе в поиске спасительного тепла.       — Ну, — уклончиво начинает Ким и давит улыбку. — Пока не найдем тебе альфу, — Чимин недовольно морщится и елозит носом в районе живота, и Сокджин старается быстро добавить, — ещё можно облегчить боль таблетками, но у них есть побочные действия, они также будут блокировать твой аромат.       — А когда их уже можно пить? — парень смотрит на стекающую воду из-под крана, расслабляясь от нежного прикосновения к голове.       — Ими нельзя злоупотреблять, — тут же поправляет старший омега и приподнимает Чимина за лицо, заглядывая в глаза. — Нет ничего плохого в том, что ты омега. Послушай, блокаторы вредят нашему здоровью, ты будешь терять запах, у тебя может пропасть интерес к любому из альф, и худшее, что может быть, ты можешь потерять репродуктивность. Твоё настроение может колебаться, аппетит пропадать и много-много других минусов, которые того не стоят…       — Я не думаю…       — Чимин, нет. Слышишь? Не нужно, я прошу тебя, мы с отцом сможем защитить тебя, тебе нечего бояться.       Омега разжимает пальцы родителя и легко отталкивает от себя.       — Дело не в моём страхе, папа. Я устал жить в этих четырех стенах, я не хочу становиться чьим-то супругом и просто доживать своё время. Я хочу обычной жизни, меня не интересует всё это, — омега неоднозначно взмахивает руками и поднимается с края ванны, становится боком к Сокджину и понурым взглядом смотрит на края воды в ванне. — Я не позволю себе влюбиться, никогда. Не позволю сделать себе больно, не хочу этого всего. Не хочу чувствовать того, что чувствовал ты, не хочу потом обливаться слезами.       — Чимин, я был счастлив.       — Ключевое слово «был», — тут же перебивает младший омега и горько усмехается. — Я знаю точно, что не желаю истинности. Альфы бессердечны, я уверен, омега Хосок-хёна тоже страдает. Разве нет?       Сокджин удивленно расширяет глаза и проглатывает назревающий вопрос, откуда ему только такое известно и насколько же плохо они скрывали от ребенка непрошеную информацию.       — Сынок?       — Вы взрослые думаете, что держите всё под контролем, а так ли это? Я с ума сходил, но никому почему-то не приходило в голову, что вы делаете лишь хуже? Мне дышать здесь нечем. Я задыхаюсь, пап.       — Я не выпущу тебя, — старший омега отрицательно качает головой, прекрасно понимая к чему клонит мальчишка.       — Почему?       — Потому что это опасно, ты прекрасно знаешь, что сейчас происходит в столице, но продолжаешь упрямиться, они не будут смотреть на то, из какой ты семьи, там все ровны и любой статус стирается, я знаю, о чем говорю, потому что жил там!       — Это из-за него?       — Что? — Сокджин хмурится и ему приходится уловить тихий шепот мальчика.       — Это из-за Кима? — Чимин разворачивается к родителю и смотрит так уверенно, так пронизывающе, что у старшего мурашки по телу. — Это же из-за него ты меня совсем не слушаешь! Ты так усиленно скрываешь меня от Совета! Не нужно иметь Нобелевскую премию, чтобы понять, почему ты это делаешь! А теперь, когда я стал омегой, всё стало ещё хуже! Ведь так? Кому нужен омега, да? Ведь омеги слабые и никудышные, они умеют только радовать глаз и рожать чертовых наследников!       — Прекрати! Не смей повышать на меня голос! — Сокджин не сдерживается, его потряхивает от нарастающего голоса сына.       — Ты тоже… ты совсем отошел от дел, отдал всё в руки отца, потому что он альфа! Потому что на него не будут косо смотреть, потому что этот Ким перекрыл кислород всем омегам в городе! Твой же чертовый истинный топчется на твоих костях! Скажи, я не прав?! — Чимин наступает, почти кричит и тут же отшатывается назад, когда получает уже до зуда в щеке знакомую пощечину.       Так всегда было, Чимин не умеет сдерживать себя, никогда не умел и не пытался научиться. Он не умеет быть кротким и послушным, с горечью осознавая, что ему с собой-то сложно. Сложно от своих мыслей, желаний и ненасытных потребностей в постоянной борьбе со своей природой, которая теперь раскрылась и вгоняет в определенные рамки. Он так не хочет. Не будет. Разговор зашел не в то русло, а шум воды единственный громкий звук в этом помещении.       — Мне больно, — с горькой улыбкой отзывается омега и поднимает взгляд на родителя, прижимая ладонь к лицу. — Ты продолжаешь это делать каждый раз, пытаешься меня усмирить, запираешь в комнате и думаешь, что это поможет?       — Ты ещё слишком мал, чтобы понимать, как устроен взрослый мир, — рычит в ответ старший.       — Конечно, всё правильно, па. Проще же струсить и запереть меня?!       Чимин кричит уже в пустой ванной и слышит, как с грохотом запирается его дверь из спальни. Всё как и всегда, напуганный взгляд и дикий инстинкт запереть в своеобразной попытке защитить. Сокджин совсем не справляется. Его ребенок рожден без любви, но взращен в коконе суррогата сформированной заботы на первых инстинктах любого омеги. Он думал, что если будет стараться уберечь, подарить все по первому зову, то его ребенку не потребуется мнимая свобода. Был просто не готов столкнуться с суровой реальностью, даже когда почти смирился и был готов родить сына своему законному супругу. Он думал, фундамент их семьи будет крепким, потому что сам, собственными руками старался разгладить и поддержать. Но всё было не то.       Всё было слишком плохо.       А Чимин, его крошечный Чимин, казался слишком хорошим. Несмотря на его характер, мальчик рос, уважая родителей, но только вот родители не совсем уважали его выбор. Сокджин понимает, но что-то сделать, что-то поменять свыше его сил. И дело было не в дарах и возможностях. Он не смог подарить самого главного — искренней заботы. Чимин не заслуживает такого.       Всё становилось только хуже. С каждым днем.

***

      Несмотря на раскрытую натуру омеги, Чимин продолжал тренироваться в паре с Лиёном, убеждаясь лишь в своих взглядах. Лиён – альфа и его редкие проявления заботы были слишком очевидны, Чимин злился, срывался в борьбе и с неким упоением отмечал мгновения, когда одерживал вверх над альфой, с каждым разом совершенствуя свои боевые навыки, но где было место редкой эйфории, там появлялись первые проблемы в физиологии омеги. Чимин стал чаще уставать, его настроение колебалось в непредсказуемых вспышках, а запах молодого альфы только лишь усугублял растущий и формирующийся организм.       — Что ты смотришь? Нравится?       Лиён вздрагивает, пытается отстраниться, но чувствует, как крепкая хватка на его руке усиливается, когда они в очередном спарринге, задыхаясь замирают посреди зала. Чимин смотрит упрямо, ухмыляется нервно и блуждает взглядом по лицу альфы, чувствуя, как тот напрягается от прикосновения, но старается игнорировать приятную дрожь от природного аромата омеги. Лиён прекрасно осознает своё место в этом доме и положение, он не имеет права на такие слабости, но что сделать с естественной тягой, он пытается её контролировать и всегда отстранен. Но Чимин — чертов провокатор. Омега почти упивается странной властью своей природы, почему-то первым испытуемым становится тот, кто ближе всех, и он пробует, чтобы убедиться и горько разочароваться.       — Господин, хватит, — сухо отзывается альфа и пытается подняться на ноги, когда Чимин резко дергает его на себя и переворачивается на прохладном полу, припечатывая того лопатками к полу, прижимая предплечье к горлу Лиёна, а другой блокирует вторую руку, вкладывая все силы в своё тело. Он склоняется ниже и дышит тяжело от усталости, но смотрит прямо в глаза.       — Что такое? Сил удержаться нет? — шепчет он и скалится в улыбке, чувствуя, как напрягается тело парня.       — Ты чёртов ребенок! Да, мне сложно! Но не поэтому! — альфа рычит, поджимает губы и резким выпадом толкает мальчишку, вырывая руку из вспотевших ладоней, перекидывает омегу через себя почти зверея, но всё ещё крепко держась за твердое сознание. — Я не возьму на себя грех за совращение несовершеннолетнего, поэтому хватит примерять образ всех альф под одного! Хватит меня провоцировать!       Дьявольский провокатор. Будь ты проклят, потому что Чимин смеётся, звонко и открыто, оказываясь прижатым в крепком кольце рук, лопатки сводит приятной болью, а мышцы под кожей пульсируют.       — Ненавижу это всё, — выдыхает омега и ослабляет руки, Лиён вздрагивает и быстро подскакивает на ноги, отстраняясь, смотря на изломанную улыбку и попытку закрыть лицо руками. — Ненавижу…       Лиён не знает, что делать, Чимин закрывает глаза предплечьем и перекатывается на бок, утыкаясь лицом в пол.       — Господин?       — Уйди. Просто уйди, Лиён.       Альфа поджимает губы, прикусывает себе язык и выполняет приказ, оставляя омегу одного в зале. Чимин тяжело тянет воздух в легкие и кричит, что есть силы, ударяя кулаком по полу, ему до зуда в костях осточертело это место и даже этот зал с раскрытым на распашку окном. Он ненавидит эти стены. Ненавидит дорогой лоск и слепые потребности вывести обитателей особняка из себя. Ненавидит до сжатых зубов и болезненных спазмов в животе.

***

      День рождения молодого омеги проходит в привычной суматохе, в этот раз мальчишка забирается прямо в кухню и садится на стул под окном, без особых целей следя за тем, как девушки гувернантки и повар активно занимаются подготовкой праздничного завтрака. Чимину должно исполниться семнадцать, вчера он сдал репетитору все требуемые экзамены и отправил необходимые документы для поступления на заочную форму обучения, впрочем, как и всегда. Учился Чимин по привычке, схватывал всё налету, потому что ничего больше у него не оставалось никаких других увлечений, кроме тонны книг. Репетитор пророчил ему необъятный спектр открывшихся границ, а Чимин лишь кривился, потому что знал даже, став студентом, он далеко не сбежит. Ну, возможно, дальше своей комнаты, во двор, например. Но не дальше, охрана с каждым годом лишь усиливалась, а территория ужесточала свои правила, насколько было известно Чимину, его отец ужесточил некоторые правила проверки из-за северной части города. Похоже, новая власть там становилась только хуже.       За праздничным столом, как всегда одни и те же лица, только в этот раз их навестил и Хосок-хён, в этот день альфа выиграл избирательный пост и стал заслуженным мэром их южной части города. Чимин был рад, искренне, ведь хён так долго добивался этого поста после долгих и изнурительных подготовок, его родители явно могли гордиться своим сыном. Интересно, а гордятся им его родители? Чимин переводит взгляд на Донвона и дарит ему неловкую улыбку, когда видит, что отец смиряет его задумчивым взглядом. Наверное, нет, ведь он простой омега. Даже власти не имеет, чтобы доказать свою силу вне зависимости от природы. Чимин даже думал, что его родители попытаются завести ещё ребенка, но пока никаких продвижений. Их брак давно остаётся лишь формальностью для общества, Сокджин даже спит в другой комнате и Чимин давно уже не видел их вместе. Всё настолько паршиво?       Чимин понятия не имеет, он может лишь строить свои догадки из редких наблюдений.       — Сынок, — Сокджин касается тыльной стороны ладони омеги, пытаясь вызвать его внимание, и Чимин, нехотя, поднимает взгляд со своей полной тарелки. — У нас есть хороший подарок для тебя.       Омега вот сомневается, но помалкивает и лишь кивает с подготовленной улыбкой.       — Помнишь ты говорил, что хотел бы поступить в тот же институт, где училась Джейн?       Упоминание о девушке отдает приятным трепетом, Чимин ещё когда был маленьким часто гулял с ней и даже пару раз навещал её в приюте, и сбегал с ней в часовню перед границей, знатно тогда получив выговор от родителей. Но время, проведенное с ней, было самым лучшим и ярким. Чимин точно сохранит эти воспоминания, потому что они единственные ярким пятном остались в его голове. Но когда Джейн удочерили их встречи прекратились, но они хотя бы иногда переписывались, а потом и вовсе связь потеряли.       — Конечно, мы уже подали туда документы с репетитором, — кивает омега, стараясь выдержать паузу и не ляпнуть о том, что какая с этого польза, если он все равно будет сидеть дома и даже не сможет посетить стены учреждения.       — Хорошо, оттуда уже пришел ответ, и они примут тебя на первый курс, — Донвон привлекает внимание сына, Сокджин лишь странно вздрагивает и глубоко, но тихо вздыхает.       — Я рад, — кивает Чимин и аккуратно убирает руку.       — Эй, малыш, а ты помнишь, кто спонсирует его? — Хосок чуть склоняет голову в сторону, увлекая удивленный взгляд Чимина, получив кивок, он продолжает. — Мне стоило огромных усилий, жаркий был разговор с твоими родителями, но… я убедил их, чтобы мы с тобой туда съездили и посмотрели, что к чему.       Чон улыбается, а Чимин забывает выдохнуть. Он в неверии уставился на альфу и даже забыл, как дышать.       — Я… я буду… буду там учиться? То есть, я смогу туда ходить? — запинаясь лепечет омега, не сводя взгляда с хёна.       — Если тебе там понравится, то да. Это и есть твой подарок от нас всех.       Чимин соскакивает со своего места и со всем напором налетает на старшего, сжимая его в крепких объятьях, чувствуя всем телом вибрацию его голоса от смеха и целует-целует-целует всё лицо в еле слышных «спасибо» с отчаянными слезами на глазах. Слезах слепого счастья и в неверии, что это вовсе не сон. Он правда покинет эти ворота, его родители и правда пошли на такой шаг.       Омега понимал, если он покинет эти стены, то уже должен осознавать, что о его родословной стоит молчать. Он осознавал, что потребуется ему другая история, для его же безопасности и спокойствия родителей. Он даже был готов на время лишиться коротких встреч с родителями. Не потому что совершенно их не любил и не скучал бы, а потому что до дрожи в коленях мечтал об этой свободе.       Чимину придумали легенду, сменили фамилию и даже присвоили какого-то дальнего родственника, который будет снабжать его небольшими финансами и подарили крошечный домик на южной территории, и даже крутая смена его привычной богатой жизни на бедную его совершенно не пугала. Чимин отчетливо понимал на что меняет свою свободу и на что ему придётся пойти, чтобы зажить спокойно вне стен особняка. Сокджин слишком долго не выпускает из своих объятий перед отъездом, даже Донвон сидит рядом и, похоже, в тот вечер они впервые за всё время уснули втроем в одной постели, как семья. Чимину это напомнило его те редкие дни, когда он мог заявиться в родительскую спальню и вальяжно развалиться между ними, сладко утыкаясь в спину отца и прижимаясь теснее в руках папы.       Чимин со скрываемым порывом, но жадно впитывал в себя всё до мельчайших деталей. Ему нравился светлый холл и удобные аудитории, немного душные из-за огромного потока студентов, ему нравились часовые лекции, ему нравилось чувствовать в руках увесистый рюкзак и странный, но уже почти привычный путь до нового дома. Нравилось оглядывать крошечную гостиную и любоваться видом из окна. Нравилось иногда принимать у себя в гостях Хосока и просто болтать с ним о том, как он проводит дни в стенах института, возможно, в те дни он болтал без умолку и слишком много улыбался. Пока однажды к нему на порог не явился омега, о котором Чимин лишь слышал в новостях и видел на полосах газет.       Мин Юнги, от него бросает в дрожь, тот визит был поздним вечером и Чимин прекрасно понимал, почему он приехал. Новый жилец, новый студент и совершенно непонято откуда взявшийся мальчишка. У Юнги была власть, внушающая страх, Чимин знал об этом прекрасно, потому что омега являлся начальником охраны, оберегающей две территории, но почему-то сюда явился он лично, а не отправил своего зама. Откуда такая власть в руках омеги, Чимин мог лишь гадать, потому что это единственный представитель омег, который имел такой высокий пост.       Юнги оставил альф снаружи и прошел в гостиную, задавая дежурные вопросы и запросил документы, усаживаясь в одинокое кресло у окна. Он долго разглядывал бумаги, а затем поднял взгляд на Чимина.       — Пак Чимин, — будто пробует на вкус имя и кротко кивает, когда омега перед ним ставит кружку с кофе. — Нравится здесь жить?       Чимин садится на диванчик и поднимает взгляд на старшего, всем нутром чувствуя какой-то странный подвох в этом вопросе, что-то такое есть, но что он не совсем до конца понимает.       — Вполне.       — Господин Чон очень старался, — Юнги улыбается расслабленно и переводит взгляд на окно, видя, что его люди всё ещё послушно сидят в машинах и ждут. Затем он медленно поворачивает голову обратно к Чимину, вызывая в младшем мурашки от следующих слов. — Но неужели Вы думали, что это пройдет мимо меня?       — О чём Вы? — Пак изгибает бровь и старается держаться нейтрально.       Мин хмыкает, подхватывает двумя пальцами листы и медленно разрывает пополам.       — Что Вы делаете?! — Чимин подскакивает с места, но тут же осекается.       — Я уже виделся с твоими родителями, они выглядели вполне себе живыми и здоровыми, Чимин, что не скажешь о твоей истории. Я могу прямо сейчас её занести в реестр и закрыть глаза на сокрытие такого важного наследника, которого готов урвать каждый альфа Столицы, или подробно рассказать о подделке документов.       Чимин обмирает, сжимает челюсть, задышав слишком глубоко. Стоило предполагать, что у Юнги глаза и уши везде, но кто бы знал его предчувствие острее дикого нюха альф.       — А ты реагируешь спокойнее Сокджина, видимо, пошел в Донвона.       — Что Вы хотите? — холодно отзывается омега.       — Что я хочу? Что же? — будто сам себе задает вопрос старший и медленно поднимается со своего места, он обходит столик, бросив туда разорванные листы и останавливается в нескольких сантиметрах от Пака, внимательно вглядываясь в его черты лица. — Мне нужна твоя помощь.       — Что? — Чимин откровенно понятия не имеет чем может помочь, у него в руках в данный момент нет ничего важного. И стоило бы понимать, что Мин явно бы не стал просить помощи, но вот он стоит напротив и смотрит так испытующие, будто выискивает все возможные попытки.       — Помоги мне избавиться от Ким Намджуна.       Чимин делает резкий шаг назад, в ужасе уставившись на старшего, одно упоминание об альфе Северной столицы вгоняет в панику и откровенный ужас, а Чимин ведь и половины не знает.       — Я научу тебя всему, что знаю, и покажу его слабые стороны, потому что даже у него они есть. И одна из них заключается в твоём папе, — Юнги улыбается на последних словах, видя, как бледнеет младший, как мечется взглядом по его лицу и не может даже слова выдавить из себя. — Ты удивлен?       — Они разорвали свою связь, каким образом Ким имеет связь с моим папой?       — Поправка, это Сокджин разорвал связь. Похоже, он старательно избегал этой темы и не рассказывал тебе ничего. Потому что, самое страшное, если альфа сам разрывает связь, омеги слабее в этом плане, и они все равно сохраняют чувства, не имея больше такой тяги друг к другу, а вот если это сделает альфа — то там конец, безвозвратно. Он лишает любой возможности их обоих и даже может убить омегу, лишая себя всего человеческого, таких случаев очень мало, да и истинных у нас всё меньше. Как думаешь, почему Намджун так отчаянно избегает любых тесных связей?       — Я каким образом здесь замешан? — Чимин хмурится и отступает на шаг.       — О, чем же, может быть, тем, что ты сын очень важной дриады? — Юнги наигранно прислоняет палец к нижней губе и горько ухмыляется, опуская руку. — Как только Намджун узнает, а он узнает с моей или без моей помощи, ты — станешь главной добычей. Думаешь, почему Сокджин тебя не представлял и Донвон всем говорит, что их сын за границей? Знаешь, общество жаждет увидеть тебя, узнать твою природу, а твои родители не спешат с ещё одним наследником, в их положении это было бы лучшим исходом. Если, конечно, родится альфа. Но, судя по всему, у них всё совсем плохо. И знаешь какой тут камень преткновения? Мне его имя стоит ещё раз повторить?       У Чимина голова кругом, ком к горлу подступает и душит.       — Вы же не за мою природу переживаете, — Пак собирает всю волю в кулак, старается собраться и мыслить на трезвую голову, стараясь заглушить беспокойство. — И явно здесь не по доброте душевной.       — Это основополагающая причина, конечно же, здесь есть и моя выгода, в первую очередь. Я хочу защитить своё, а ты защитишь своё. Нам обоим это выгодно, и это будет поводом убедить альф, что омеги тоже своего стоят.       — Омега не может занять главенствующего поста, — младший с подозрением косится в сторону Мина, пока тот задумчивым взглядом смотрит в сторону окна.       — Да, но при правильных действиях, можно сделать достаточно. Ты никогда не интересовался тем, как ведут дела твои родители? Думаешь, Сокджин, глава дриады, отдал бы бразды правления Донвону так легко? Ты очень плохо знаешь своего папу, — Юнги возвращает взгляд к парню. — Все изменения в указах, развитие бизнеса происходит только через него, Донвон его звено, не более. В Совете до сих пор шушукаются за его спиной о том, что он под каблуком омеги. Ты слишком многого не знаешь, Чимин, и ты не видел на что способны люди поистине.       — Даже если у Вас получится убрать Кима, где уверенность, что на его место встанет кто-то лучше?       — Она у меня есть, я её собственными руками растил 18 лет. И нет, я не собираюсь сводить тебя с сыном Кима, можешь расслабиться. Я лишь прошу помочь убрать главную помеху. И ты сможешь вздохнуть спокойно вместе со своей семьей.       — Почему Вы вдруг решились на такой шаг? Хён говорил, что Вы один из самых преданных людей Кима и ближе Вас у него никого нет, — Чимин пытается всё ещё понять, внимательно, следя за старшим. — Вы его глаза и уши, как дошло до того, что Вы предаете его?       Юнги не сразу отвечает, он ловит взгляд омеги и долго смотрит в ответ, будто решая, говорить или нет. В карих глазах сейчас горечь, сам омега сейчас состоит из сплошной горечи, а аромат росы еле уловим, слишком слабый и потерянный, Чимин даже представить не может, как они все взаимосвязаны. Насколько крепко и критично.       — Я расскажу тебе всё, если ты обдумаешь моё предложение. Я дам тебе время до вечера следующего дня, взвесь все «за» и «против». Обдумай, — Юнги протягивает телефон и планшет Паку, и тот неуверенно их принимает. — Там будет часть информации о том, чем занимаются в столице, почитай внимательно и посмотри, стоит ли оставить всё, как есть, или стоит попытаться изменить. Я не справлюсь один, думаю, ты и так понял, что прийти сюда для меня уже оказалось большим шагом. Ты будешь совершенно один, всё, что смогу сделать я – это скрыть твоё присутствие. И ещё, — омега достаёт из кармана одну пластину таблеток и кладет их на стол. — Риск будет огромным, Чимин. Возможно, это единственный шанс помочь твоему папе и многим в этом городе.       Чимин остаётся в одиночестве и невидящим взглядом смотрит на планшет в руках, вслушиваясь в то, как его улицу покидают машины. Он и представить не мог, что в свои семнадцать, сидя в крошечной комнате, сможет узнать всё то, что происходит за их территорией, которую с каждым годом стараются уменьшить, стерев границы. Он догадывался, что власть будет беспощадной, но узкий мир в стенах особняка сейчас крошился на его глазах, будоража дремлющую злость.

Конец Flashback Настоящее.

      Яркий свет из окна щиплет и причиняет дискомфорт закрытым векам, Чимин с трудом, тяжелой рукой тянется к лицу и глухо мычит от давящей боли во всем теле. У него будто гири навешаны вдоль всего тела и даже такое легкое прикосновение ко лбу даётся с трудом, вынуждая снова обмякнуть на чем-то мягком. Омега с усилием приоткрывает тяжелые веки и видит мутный, но яркий свет из окна, а рядом чей-то темный силуэт. Голова кругом идет, а в ушах стоит гул.       Чимин слышит какое-то движение рядом, но тело совсем не слушается. Он чувствует прикосновение ко лбу, и кто-то его аккуратно переворачивает на спину, всё ещё прощупывая ледяной лоб.       — Похоже, ты обязан мне жизнью, пташка, — отзывается знакомый голос и омега судорожно втягивает воздух через нос, отворачивает лицо в сторону и вялыми руками пытается отпихнуть от себя чужие руки, снова порываясь открыть глаза. — Выпей воды, ты обезвожен, и поспи ещё.       Чимин невидящим взглядом смотрит перед собой и видит лишь смутный силуэт, от каждого незначительного движения он устает так, будто несколько часов подряд занимался изнурительными тренировками. Мышцы налиты свинцом, и Ким позволяет себе прикоснуться теснее, он подхватывает омегу под шею холодными пальцами и помогает сделать пару глотков воды и укладывает обратно на подушки.       Омега нервно облизывает губы и прикрывает глаза, прислушиваясь к чужому дыханию, хочет спросить, но язык не поворачивается. Его состояние — это подтверждение самому страшному и, казалось бы, вопросы неуместны, но, судя по тому, что зрение постепенно возвращается и предметы обретают очертания, значит ли это, что всё не так уж и плохо? Чимин вошкается, пытается перевернуться набок и чувствует, что Ким сидит рядом с ним, на самом краю постели, спиной к нему.       — Сегодня похороны Джейн, — вдруг говорит он, и Чимин жмурится, утыкаясь носом в подушку. Ему не привычно слышать такой голос альфы, не привычно чувствовать его состояние, приправленное горьковатой свежестью. Обычно Ким Тэхён не такой, и знать бы что случилось, почему он сидит здесь? Где его хваленая выдержка, почему каждый образ рассыпается перед ним. Почему он ещё во сне омегу не удавил, ведь Чонгук явно ему всё рассказал.       — Я, — Пак с трудом сглатывает, во рту снова сухо, — могу поехать… тоже?       — Поедем вечером, сейчас снаружи слишком шумно, дадим проститься сначала её семье, — отзывается Ким и тяжело выдыхает, зарываясь пальцами в волосы. Чимин фокусирует наконец взгляд на профиле альфы, отмечая что его волосы выглядят влажными, пряди слипшиеся, на скуле алеет гематома, а руки дрожат. Омеге не по себе, он щурится, пытается медленно приподняться и присмотреться к тому, что видит, будто надеется, что зрение его подводит.       — Тэхён?       — М? — легко кивает, но не оборачивается, ресницы опущены, он абсолютно расслаблен.       — Ты же всё узнал?       — Задаёшься вопросом почему я спокоен? — Тэхён оборачивается почти сразу, смотрит прямо и выставляет напоказ другие следы ударов, выбивая воздух из легких омеги. Губа разбита, с другой стороны, на виске, красуется свеженький пластырь, а синяк блестит от мази. — Я знал, что Юнги-хён нашел себе человека, но я и не догадывался, что это будешь именно ты. Как видишь, Чонгук сразу это понял, жаркая ночка выдалась, он до сих пор злой, как черт.       Тэхён, несмотря на рану, хмыкает и пожимает плечами.       — До свадьбы заживет, моей или твоей, — снова шутит, когда видит, как мрачнеет лицо омеги. — Это не первый раз, когда он срывается на мне, не жалует он меня заботой с моего рождения.       — Но вы же братья! — Чимину в диковину слышать подобное, он свято верен своим идеалам, что семья — это самое важное и дорогое. Тогда почему Чонгук позволяет себе свято следовать за отцом, но не поддерживать брата?       — Чимин, — омега вздрагивает от внезапной смены настроения альфы, но взгляда не отводит. — Это дело чести, я ему сводный брат, и наличие одного отца никогда не сплотит так, как если бы у нас была одна мать. У Чонгука есть фамилия его деда, меня же родила обычная омега с красивой мордашкой, а значит, я такой же, как и многие. Его мать оставила ему огромное наследство, Чоны всегда управляли охраной, Юнги-хён получил это место после кончины деда, потому что брат был ещё слишком мал. Это Чонгук управленец, не отец, но он свято доверял хёну, оставляя его на этом посту. Представляешь, в каком он сейчас гневе? Особенно после прямой угрозы отца. Всё было бы гораздо проще, если бы не ваша истинность, он чувствует себя преданным. Со всех сторон.       Тэхён замолкает, Чимин же закрывает ладонями лицо и тяжело выдыхает, опаляя кожу горячим дыханием. Чертова связь, остаётся только гадать, по какой шкале альфе сейчас хреново.       — Да, всё очень паршиво. Тебе следует заняться своим делом и уехать, чтобы исполнить задуманное, Чонгук не будет сейчас что-то предпринимать, как вы и договаривались, но и трогать его сейчас не стоит. Он слишком нестабилен в своих эмоциях, он похож на вулкан в человеческом обличии, если просыпается, то рубит сплеча, пока стойко делает вид, что он абсолютно спокоен и хладнокровен.       — Если… если что-то пойдет не так, Тэхён, я не оставлю Намджуна в живых, ты же это понимаешь? Слишком многое сейчас поставлено на карту, и я не хочу смотреть на то, как его спустя несколько лет выпустят, — Чимин открывает глаза и старается выдержать взгляд кофейных глаз. Он обязан был сказать это вслух.       — Зло нельзя оправдать, и я не буду, но как сыну мне это слышать не совсем приятно. Поэтому сказать сейчас нечего, стоит хотя бы дожить до того дня.       Это последнее, что он говорит прежде, чем выйти из комнаты и прикрыть за собой дверь.

***

      Возможность шевелиться и дойти до ванной появляется ближе к обеду, омега по стенке перебирается к заветному помещению и запирается там на долгий час. Теплая вода расслабляет, и Чимин прикрывает глаза, свесив руку с бортика, в голове рой мыслей, он пытается разложить всё по полочкам, вернуть себе прежнюю уверенность и холодный расчет, сейчас он не имеет права на оплошность, как бы в груди не зудело. А там почему-то что-то разрастается неприятным комом, когда ему удаётся мельком увидеть, как к дому подъехали машины, и оттуда вывели Джунки. Самое время для чужого омеги и самое время для удушающего чувства в горле и солнечном сплетении. Говорят, от ревности душа места себе не находит, раздражает и будоражит самые ужасные мысли и желания. Так вот, Чимин сейчас испытывает весь спектр этого дерьма на собственной шкуре. Путается и сбивается с мысли, омега злится и ударяет ладонью по воде, когда приподнимается и старается выровнять дыхание. В памяти выискиваются доселе забытые картинки с детства, похоже, только испытав на себе, ты начинаешь осознавать чужую боль. Чимин бы хотел знать, что на самом деле произошло между Намджуном и Сокджином. Он бы очень хотел услышать эту историю, но и, в то же время, не желает даже вдаваться в подробности. Почему нельзя без такой драмы? Почему нельзя по щелчку пальцев перестать что-либо чувствовать, ещё один повод проклинать чувствительную природу омег.       Тэхён возвращается к нему в квартиру ещё через час, будучи переодетым в черный костюм и с зонтом в руках. Альфа стоит на пороге, он выглядит довольно бледным, и Чимин только сейчас понимает, что тот был близок с Джейн, но она никогда ему не рассказывала об их дружбе и дружба ли это была? Если у Джейн была цель не влюбляться без памяти, то Чимин ничего не знает о желаниях Кима. Дружбой ли это называть, зная предпочтения альфы и его особенность в поведении, то тут же становится интересно. Он никогда не позволял себе ничего такого по отношению к девушке. Со стороны выглядело бы, что он считает её старшей сестрой. Пак вдруг останавливается напротив альфы и заглядывает в его глаза, пытаясь выискать хотя бы малейшую догадку.       — Что такое, пташка? — Тэхён вопросительно изгибает бровь, стоя всё так же спокойно, но отстраненно.       Омега неуверенно, даже с легким страхом, но подступает ближе, потому что совершенно не знает, как может отреагировать альфа. Тот заметно напрягается всем телом, когда Чимин обвивает его плечи одной рукой, а другой зарывается в волосы и прижимается своей щекой к его холодной.       — Мне… очень-очень жаль, Тэхён. Я тоже очень любил её, — шепот звучит слишком отчетливо в тихом коридоре, а шаги охраны за дверью практически неразличимы. Тэхён от его слов вдруг забывает вздохнуть, и лишь шумно выдыхает, с отрывистым жестом вдруг сжимая Пака в крепких объятьях, зарываясь лицом в изгиб шеи.       Чимин улыбается с непрошенными слезами, прикрывает глаза и слушает, как суматошно бьется сердце альфы между ними. Слышит его дыхание и чувствует насколько крепкие и отчаянные объятья. Будто его никто и никогда так не обнимал, будто мальчишке до жадности необходимо ощутить это тепло и раствориться в это же мгновение. Насколько же обделен был этот ребенок. Сколько ещё стоит им пережить, расплачиваясь за грехи взрослых?       Судьба безжалостная сука. Верное определение для любой тупой боли, а оправдания искать и не стоит. Они находятся здесь и сейчас. Пора двигаться вперед. Они выезжают одни из первых, Чимин невольно косится по сторонам, украдкой, совсем аккуратно, но никого не видит, кроме многочисленной охраны. В этот раз Тэхён не водит, он сидит рядом на заднем сидении и смотрит отстраненным взглядом перед собой, поправляя маску на лице, чтобы скрыть уродливую гематому. Чимин испытывает странные чувства, в нём будто концентрат остроты вперемешку с тупым отрицанием. В голове набатом стучит лишь одно: «Успокойся».       Этот день, как очередная ложь с белым шумом на фоне и множеством лиц перед глазами. На похоронах много гостей, они будто мухи в своих черных одеяниях маячат вокруг. Кто-то всё ещё подходит, а кто-то уходит. Чимин чувствует себя внезапно пустым. Ком, тяжелый ком спирает где-то в горле, он внезапно стопорит себя в нескольких шагах от машины и чувствует легкое прикосновение к лопаткам. Это Тэхён, он увереннее, сильнее. Помогает шаг за шагом, вниз по тропинке, мимо проходящих лиц всех тех, кто мог бы знать Джейн. Чимин никогда не был на похоронах. Чимин рос в многоэтажной коробке с красивым садом и мягкими руками родителя с вечным указом «нет». У него было множество «да» и самое желанное «нет».       Звук вокруг будто стихает и омега слышит собственное сердце, которое заходится в суматошном ударе. От Тэхёна пахнет успокаивающим бризом, будто ласкает, не прикасаясь, веет остатками табака, будто безмолвно уведомляет о том, что он рядом, разит молчаливой печалью и тишиной. На высоком дорогом мраморе фотография, та самая, где она так легко улыбается, её волосы ещё были не подстрижены. Чимин любил трогать их. Хотелось бы увидеть в этом стеклянном отблеске, как она улыбнется шире и подмигнет в своей игривой манере. Чимин дорожил её улыбкой и всегда с редким отчаяньем цеплялся за неё. Но всё, что у него было, это огромная коробка с красивым садом и руки, запачканные по локоть в крови. И если совсем честно, Чимин очень надеялся, что он успеет спасти её. Он был одержим, ослеплен злобой и желанием отомстить.       Карий взгляд цепляется за почти наполненную нишу. Земля комьями заполняет её. Хороня. Чимин хотел бы, чтобы это прекратилось, он вдруг поднимает взгляд и пытается выискать её глазами. Может, это всё злая шутка? Нет. Люди рассеиваются, а вместе с ними рассеивается шаткая надежда. Тихо, как же здесь вдруг тихо. Омега поджимает губы, старается проглотить ком, в глазах предательски щиплет. Тэхён ловит его взгляд, молчит, всё ещё стоя рядом, аромат омеги усиливается, и альфа отчетливо чувствует, как внутреннее существо побито кричит с надрывом. Он удивлен тем, что Пак ещё так твердо стоит на своих двоих.       Чимин совсем перестаёт видеть перед собой четкую картинку, когда замечает недалеко своего крестного. Хосок стоит с потерянным оттенком во взгляде, ловит глазами омегу и просто смотрит, потому что ничего сейчас сделать не может, кроме как разделить его эмоции. Чимин сдавленно вдруг мычит, прикрывает веки и чувствует, как слезы градом льются по щекам, а колени касаются мягкой земли. Он горбится, жмет ладони к лицу и всхлипывает слишком отчетливо. Почему его не пугала пустая бездна в глазах мертвых, не пугали мгновения последнего удара сердца и отчаянной просьбы с разбитых губ его жертв? Почему он не реагировал, когда ломал все к чему прикасался, начиная с бездушных игрушек, продолжая живыми цветами и заканчивая живыми людьми? Почему сейчас осознавая, что больше не услышит, не увидит, ему вдруг становится так больно? Боль концентрируется в одну крошечную точку. Почему он не ценил жизнь? Почему вдруг глухое осознание только сейчас пробирает до кости?       Джунки весь сжимается, его передергивает от сильной хватки на ладони, но взгляд отвести от сгорбленной спины и отчаянного всхлипа в ладонях нет возможности. Чонгук цепляется за него, будто тонет. Он дышит глубоко и смотрит перед собой, со стороны кажется, как он просто наблюдает за последними взмахами лопат, забивающими плотным слоем куски земли, но Джунки прекрасно осознает панику альфы. Их эмоции сейчас качаются слишком надрывно. Чон не смотрит в сторону Пака, но слухом его никто не обделял.       Тэхён опускает голову и не знает, что будет правильнее. Прижать к себе и увести отсюда, или оставить всё как есть. Чимин молчит, терпит, сцепив зубы, но слезы горчат и раздражают хрупкую кожу губ. Он прижимает плотно ладони к лицу, пытается выдохнуть, успокоиться, а они не прекращаются. Словно сами собой изливают всю скопившуюся горечь внутри. Слишком большой концентрат болезненных картинок для обострившегося состояния омеги. Хосок выглядел совсем бледным, осунувшимся. Приезд Чона с его омегой ударяет с новой волной, непростительно близко, омерзительно и больно. А фотография под прозрачным стеклом лишь добивает его.       Тэхён решается, бегло изучает взглядом присутствующих, отмечая самое нежеланное здесь. Намджун будто чуял, что ему нужно объявиться именно сейчас. Мужчина с упоительным садизмом сверлил в Паке дыру, пока спокойным шагом направлялся к ним. Тэхён касается плеча Чимина, перехватывает его за плечо и тянет к себе, омега шумно шмыгает, кусает губу и немного растерянно поднимает взгляд, но всё происходит очень быстро.       — Скорбим? — голос Намджуна звучит как-то лениво упоительно и насмешливо, когда он видит в каком состояний омега, отмечая правильное положение своего старшего сына. Верно, там он и должен быть, по другую сторону и под руку с другим омегой. Это действует утешающе, почти.       Чимин будто каменеет в руках Тэхёна, тот пытается его отвернуть, но встречает сопротивление.       — Мразь, какая же ты конченная мразь! — шипит будто змей и со стальным блеском, смиряет Кима взглядом, Намджун же лишь расплывается в широкой улыбке. У Чимина нет никакой надежды в этот раз, он даже не смотрит по сторонам. Всё, чего он желает, это голыми руками вцепиться в Кима и вырвать его сердце с разрывающим звуком сухожилий. Он уже в красках себе обрисовал всю картину, на языке ощутил привкус крови и в руках неприятно закололо. Он готов драться до последнего вздоха с отчаянной прытью, но Тэхён прикладывает немало сил, чтобы стопорнуть и одернуть ближе к себе, когда прямо перед лицом не скрывается обзор ненавистного лица.       Чимин будто в себя приходит, наваждение размывается в глазах, он моргает покрасневшим взглядом, думает, показалось. Но нет, Чонгук встаёт прямо перед ним и сейчас омега видит пуговицы на черной рубашке, плотно облегающих чужую шею.       — Ты обещал, — Чонгук разлепляет губы, стараясь сохранить в себе остатки самообладания.       Чимин не понимает сначала этих слов, он отшатывается немного назад, всё ещё ощущая немеющий дискомфорт на руках, Тэхён всё ещё держит крепко.       — Ты обещал мне вчера, — снова говорит, продолжая не делать ничего, лишь смотрит прямо в глаза, и Чимин бы очень хотел понять его эмоции, — что мы справимся.       У Пака весь воздух куда-то пропадает, он удивлен.       — Отвратительно, — отмечает Ким старший, ухмыляясь такой слащавой фразе из уст наследника. Но, похоже весь смысл сказанных слов сейчас понимают только два человека.       Омега опускает взгляд куда-то на уровень коленей альфы, кивает и позволяет Тэхёну себя увести обратно к машинам. Правильно, сейчас он должен держать себя в руках и исполнить цель, не более того, Чонгук и так о многом промолчал, позволяя ему оказаться в стенах его дома. Да, всё, что ему сейчас нужно, это собрать себя по кускам и исполнить то, что начал. Не время расклеиваться. Не время. Нельзя. Непозволительная роскошь. Чонгук никогда ему ничего не обещал, не говорил об их связи. Он попытался приблизиться, но, похоже, Чимин его и оттолкнул на несколько шагов назад. Этого стоило ожидать. Джунки для него прекрасное прикрытие, даже ближе, чем кажется, а Чимин, когда всё закончится, вернется домой. Да, всё именно так и должно быть.       У Чимина дикая потребность не оставаться в этот вечер одному, утром он уедет и закончит начатое. До того времени осталось ровно четыре дня. Но всё, что он может, это позволить Тэхёну доставить себя в ту же квартиру, где он очнулся утром. Ему становится некомфортно здесь, до мурашек. Ким присаживается на диван и заглядывает в опущенное лицо омеги, приспускает маску с лица, касается мягкой руки, чтобы на него обратили внимание. И Чимин обращает, поднимает взгляд и цепляется за гематому на скуле, переползающую на щеку. Странно, всё слишком странно.       — Я не мастер успокоения, — губы альфы трогает улыбка, Чимин на неё смотрит внимательно. — Поэтому, скажу только, что тебе стоит отдохнуть и пойти поспать. Впереди тяжелые дни.       Пак заторможено кивает и высвобождает руку из теплых пальцев, он будто чувствует, как эта странная близость может стать лишней, он уже готов встать и скрыться в комнате или в ванной, куда угодно, только бы сбросить эту вязкую трясину между ними. Это уже второй раз. Тэхён смотрит пристально, от такого взгляда мурашки ползут за шиворот и дыхание странно сбивается с привычного темпа, немного медленнее обычного, глубже и тяжело. Омега вздрагивает от ощущения чужого дыхания в район шеи и кренится в сторону, но перебравшаяся к талии ладонь сжимает, не сильно, но достаточно, чтобы судорожно выдохнуть и напрячься.       — Расслабься, я не сделаю ничего такого, — тут же отзывается альфа и мягко утыкается носом под мочкой уха, чтобы вдохнуть чувствительную точку в аромате омеги.       Тэхён тактильнее, чем Чонгук. Тэхён мягче и податливее, он более открыт в своих словах, желаниях и действиях. От таких мыслей внутри что-то с обидой скукоживается и неприятно режет в противовес приятным прикосновениям. Ким это чувствует, пользуется и почти успокаивает, Чимин немного поворачивает голову в его сторону, чувствуя теплую кожу щекой.       — Попробуй моего брата разнежить, я думаю, результат тебя порадует, — от этих слов Чимин вздрагивает и вопросительно поднимает взгляд, потому что Тэхён неожиданно поднимается. — Перестань его драконить и просто расслабься, говори с ним честно, и ты удивишься результату.       Ким уходит, отпечатывая в мозгу сказанные слова и всю ту же улыбку, а омега неприкаянной тенью стоит у окна и пустым взглядом смотрит на город. Внутри все органы болят, будто сжаты, а в груди неприятно горит. Он слышит, как замок в двери щелкает, резко оборачивается и тихо проглатывает горечь с примесью напряжения, когда видит на пороге Чона. Нет-нет-нет! Он не хочет сейчас его видеть, слышать, чувствовать.       Не надо, стой, где стоишь, а ещё лучше, просто выйди. Но альфа не уходит, он проходит в зал и останавливается в нескольких метрах от замершего омеги. Они просто стоят друг напротив друга и смотрят.       — Завтра к шести утра тебя отвезут на границу, — голос Чонгука звучит немного тише обычного, но он как обычно спокоен. Ни следа от прошлого вечера, будто другой человек, такой же, как и привык его видеть Пак: спокойный, рассудительный и немного прохладный. Всё вроде бы на своих местах.       — Хорошо, — омега прилагает усилия, чтобы ответить, и зачем-то прячет руки в карманы куртки, ему некомфортно под таким взглядом. Он хочет остаться один, или… или что?       Чимин отворачивает лицо и делает вид, как ему интересна шторка на окне, делает абсолютно ничего и мысленно молится, черт поймет, о чем. «Говори с ним честно, и ты удивишься результату» — звенят слова в голове. Он вздрагивает, когда вдруг раздаются шаги, и уже готов увидеть удаляющуюся спину альфы, но сердце подпрыгивает до самой глотки, когда его внезапно порывает спросить. Зачем и почему, он подумает уже потом.       — Ты всёещёзлишься? — получается нелепо, в спешке язык и правда заплетается, а голос затихает в неуверенном запале. Чонгук замирает на месте и оборачивается с вопросительным видом.       — Что?       — Ты… ты злишься ещё? — Чимину стоит огромных усилий задать этот вопрос. Чувство странное внутри, всё существо сейчас протестует в нем, только не выпустить альфу за дверь. Чувство голодной жадности, кто знает, вдруг его ждет другой омега, или вдруг он и правда до сих пор зол, и разговор может выйти совершенно не в то русло? Вдруг, если он сейчас позволит ему уйти — это будет в последний раз? Вдруг, если он не попытается, всё будет потеряно? Вдруг, снова множество этих «вдруг». Чимин почти привык к этим внутренним метаниям в присутствии альфы. Но теперь он хотя бы пытается сделать шаг вперед.       Чонгук разворачивается и смотрит так, будто омега сейчас выглядит странно, он присматривается, хмурится немного, а Чимин нервничает. И правда, очень нервничает.       — Я, пиздец, как зол.       Этот голос звучит без лишней угрозы, но холодно, зато честно. Омега размыкает губы, чтобы хоть что-то ответить, хотя бы попытаться, но так и замирает, медленно потухая. Чонгук не дожидается ответа, видит смятение на чужом лице, разворачивается обратно к выходу, стараясь не думать о том, что разговор у них, похоже, мог бы быть более удачным. Но оба не приспособленные к такому, да и сам Чон не уверен в том, что полностью отошел и готов говорить о чем-то с ним.       Чимин дергается с места, действует по наитию, огибает столик, чуть не запнувшись об него.       — Стой, не уходи!       — Что ты хочешь? — получается почти одновременно, Чимин замирает резко, а Чонгук в этот момент разворачивается к нему всем корпусом. — Наш разговор может закончиться очень плохо. Ты это понимаешь?       — Так поговори со мной! Как угодно, людям для того язык и дан, чтобы разговаривать, выговорись, если хочешь! — омега нервно облизывает губы, он отчетливо чувствует, что не должен его отсюда выпустить. Эта идея-фикс пульсирует и бьет по вискам.       — Чимин, я в порыве ярости чуть не отказался от тебя! Не беси меня и сейчас.       — Так не отказался же!       «Говори с ним честно, и ты удивишься результату».       — Скажи Тэхёну спасибо. Что за порывы, а? — Чон оказывается совсем близко, говорит давяще тихо и спокойно, и нависает подобно грозовой туче. — О чем ты говорить собрался? Ты же просто из эгоизма сейчас провоцируешь меня. Говори, как есть, и не юли!       Чимина откровенно застают врасплох, альфа учуял его желание и ему это не нравится.       — Наверняка тебе есть, что мне сказать, — омега гнет свою линию и старается стоять на месте, под таким тяжелым и темным взглядом.       — Да ты издеваешься, — цедит альфа с ухмылкой и уверенным шагом отступает. — Тогда мне делать здесь нечего.       — Мы, может быть, видимся в последний раз! — выпаливает и поджимает губы, а Чон щурится, всё ещё отступая.       — И? Ты же рад только будешь избавиться от связи, так дерзай. У меня не было цели разрывать её. Так что сам разберешься, — сказал будто отрезал. Чимин неровно выдыхает, срывается следом, и в последний момент толкает ладонью дверь обратно, захлопывая её. Чонгук так и остаётся на месте с угрозой прорычав, — Чимин!       А Пак стоит позади и дышит глубоко, сминает губы и прекрасно понимает, что сейчас его же методом его разбивают. Чонгук, как вообще судьба свела его с таким альфой? Оба упертые, оба провоцируют и не делают ничего, оба тянут на себя и сдаваться не намерены. Дурацкая ситуация, напряженная, но такая дурацкая.       — Я не хочу, — отзывается омега и поднимает взгляд, смотря на темный затылок. Чонгук же молчит, и Чимину его хочется ударить. Сильно. Он чувствует себя не защищенным, обнаженным в этот момент. — Не хочу, чтобы ты… чтобы мы лишились истинности. Ясно тебе?!       Чонгуку более чем ясно, он хмыкает.       — Как скажешь, — альфа снова дергает на себя дверь, но она тут же снова захлопывается, Чонгук откровенно испытывает удовольствие, позволяет себе поддаться и остаться здесь ещё на несколько каких-то жалких секунд.       — Блять, я тебя не выпущу отсюда!       — С чего вдруг? — альфа с интересом на лице, изогнув одну бровь, оборачивается и чувствует, как лопатки прижимаются к двери, а распаленный омега сжимает его плечи, припечатывая того тяжелым взглядом, но от этого не менее интересно.       — Чтобы ты тут же продолжил играть роль новоявленного женишка? — шипит будто змея. Ревность, такая неприкрытая, и Чонгук в который раз убеждается в этом чувстве. Чимин, хоть и омега, но его властная натура всегда шла впереди него, а неприкрытое чувство собственичества отчего-то вдруг приходится по вкусу.       — Ты же сам говорил, сидеть тихо, я и сижу, — губы Чона трогает наглая ухмылка, он мечется взглядом по лицу Пака, буквально упиваясь его нагнетающими эмоциями, и такой омега выглядит не менее жадно.       — Надо было тебе тогда не плечо прострелить, — Чимин отстраняется, дышит через нос, плотно поджав губы.       — Так надо было, — шепчет альфа с придыханием, дразня и в открытую пользуясь чужими эмоциями.       «Говори с ним честно, и ты удивишься результату».       Всё не так. Дурацкий Тэхён. Дурацкий у него старший брат! Дурацкие бурные всплески! Чимин в тупике, глупом тупике и полном непонимании себя. Он суматошно выискивает нужное и отчаянно цепляется самыми кончиками пальцев, когда касается нежной кожи щек и льнет к губам в почти мягком, немного неловком, но таком отчаянном поцелуе. Чонгук удивлен, это чувствуется по его ступору и подвисшим ладоням в воздухе по обе стороны от омеги. По затаившемуся дыханию и сведенным бровям, но Пак не напирает больше, мягко двигает губами в легком поцелуе по нижней губе, скользит ладонями по скулам, к задней части шеи и зарывается в волосы, плотно закрыв глаза.       Слишком хорошо, чтобы оказалось правдой, потому что Чон вдруг легко касается его спины, подталкивает к себе и раскрывает губы. Чимин тихо мычит от облегчения и жмется ближе, подступая, почти вжимаясь в альфу, стараясь будто впитать это мгновение. Это не жадность в прикосновениях, не страсть — это ласковая и странная тяга, что вырывается наружу, впитываясь в каждое прикосновение. Им обоим кружит голову от невозможности задышать в полную грудь, им просто мало, просто вот так целоваться и в то же время так необходимо. Чонгук делает шаг и омега подстраивается тут же, позволяя себя вести по узкому коридорчику в зал. Без спешки, осторожно, почти плавно, словно они привыкли к такому и уже научены подстраиваться под шаги друг друга.       Чимин чувствует, как упирается поясницей в спинку дивана, цепляется за лопатки, сгребая плотную ткань пальто в руках, и отчаянно не желает расставаться с чужими влажными губами на своих.       — Что на теб…       Чимин не даёт, прерывает каждый слог и вновь жмется к губам с пеленой на глазах, дышит глубоко и чувствует, как Чон сдаётся, больше не пытается заговорить. Слепо сдирает с тонких плеч куртку, задевая и одергивая ворот рубашки, оголяя нежную кожу, он тут же отстраняется от припухших губ и жмется к острой ключице, вызывая судорожный выдох. Чимин не говорит ничего, тут же вязко целует альфу в висок, ероша темные пряди и сходит с ума от крепкой хватки под ребрами. Его пробирает дрожь и приятное головокружение от новых эмоций.       — Не смей. Не смей уходить к нему, — горячо шепчет омега в висок, опаляя и жаля сознание оголенной ревностью, совершенно не стараясь больше умолчать. Пальцы лишь сильнее сжимают пряди, когда альфа приподнимает голову и заглядывает в глаза.       «Говори с ним честно, и ты удивишься результату».       Чонгук немного удивлен, сосредоточен и пытается всмотреться в незнакомые ему эмоции омеги, почему-то молчит, не спешит что-то ответить, будто даёт время собраться с силами и ответить на немой вопрос «Что с тобой?». А Чимин силится, как-то неровно дышит и плотно губы поджимает, прикрывает глаза и выдыхает через рот, опустив голову и ослабив хватку в волосах, но Чон перехватывает эту руку, сжимает ладонь. С той же тишиной он всё ещё остаётся рядом, вот он так близко-близко и ждет.       — Я… — сдавленно и неровно, омега вновь поджимает губы, так если бы в горле застрял тяжелый ком, который никак не удается протолкать внутрь, чтобы задышать и заговорить спокойнее. — Я столько раз видел, как было больно папе… я был слишком маленьким, но та картина видимо слишком впечатлила меня, и я только потом стал осознавать, что это было. Он мог часами сидеть на одном месте, ни живой, ни мертвый. Просто смотрел перед собой и будто не дышал, терпел. Каждый раз… каждый из них я чувствовал какой-то дикий спазм. А потом он плакал… плакал так, словно у него рана открытая, я её всё искал… а он говорил мне всегда только то, что раны-то нет, мне не следует так беспокоиться. Он выглядел так, будто из него всю душу вытрясли. Я не хочу так, не хочу повторять… Я хочу попробовать.       Чон молчит, внимательно смотрит на опущенное лицо и прислушивается к каждому слову, впитывая в себя не только слова омеги, но и его чувства в этот момент. Это как старенький фильм с паршивой картинкой. Ничего не разобрать, но по оттенку голоса можно понять, что сейчас испытывает герой драмы. Чонгук слишком хорошо сейчас чувствует, он бережно укладывает ладонь между лопаток и прижимает к себе Пака, позволяя уткнуться в свою грудь лбом.       — Говорил, что взрослые иногда плачут, так бывает. Ненавижу… так ненавижу твоего отца, — Чимин позорно всхлипывает и говорит о том, о чем ещё ни разу так открыто не признавался. — Он сделал больно моему папе, предал его… я не хочу, чтобы ты… чтобы ты был таким же. Я не хотел этой связи, клянусь, не знал, что так будет. Я в последнюю очередь думал о тебе, или твоем брате. Моей единственной целью был ваш отец. Из-за него я света белого не видел, меня не выпускали дальше двора. Каждый день одни и те же стены и люди. Одно и то же, будто домашнее животное в четырех стенах. Ненавижу всей душой за мою гиблую семью, за себя. Ненавижу, — цедит сквозь зубы и напрягается в чужих руках, словно ожидая протеста, скандала, вспышки, но в ответ всё ещё тишина, она вязнет между ними и слепит, развязывая и обнажая все застоявшиеся чувства.       — Я — не мой отец, — голос альфы звучит спокойно, он только быстро вздыхает и шепчет у самого уха. — Я жил рядом с ним и знаю прекрасно, какой он, знаю лучше всех, потому что собственными глазами видел. Я не хочу поступать так же. Я нашел своего омегу, так почему я должен отказаться от этого? Только потому, что этот самый омега строптивее любой мегеры? Единственный, кто всё может испортить — это ты, Чимин.       Чимин слышит в голосе альфы странную нотку веселья, вздрагивает и резко отстраняется в неверии, уставившись огромными глазами в его лицо, где видно улыбку. Да, именно улыбку, не усмешку, а простую, мягкую улыбку. У Чонгука получается красивая улыбка, Чимин только сейчас это замечает. Она кроткая, мягкая, практически не осязаемая, но такая облегчающая и пугающая. Альфа выпускает омегу из своих рук и делает шаг назад, чтобы ответить на искренность правдой.       — Мне очень жаль, что мой отец сломал жизнь твоей семье и тебе. Мне жаль, что он сломал Юнги-хену жизнь, моему брату и многим другим… Мне жаль. Я, — альфа поднимает ладони, Чимин тут же мечется взглядом от его ладоней к лицу, — столько всего сделал этими руками. Я даже родного брата чуть не убил, будучи ребенком, и всё ради любви отца. Я не лучший вариант, признаю. Может быть, даже лучше, если мы всей семьей пойдем на дно. Потому что слишком мерзко отвечать за чужие грехи. Но только с твоим появлением я понял, какое дерьмо делал, мой срыв — слабость, которой я не умею противостоять. Я такой, какой есть. Что я могу сделать здесь и сейчас? Есть такое вообще, Чимин?       Нездоровое бремя на их повзрослевших плечах с душой раненых детей. Они продолжали слепо тыкаться носом, а раскрыв глаза увидели огромный мир и потерялись.       — Не знаю, — тихо отзывается омега, он и правда не знает, что можно ответить, всё, что он может, это стоять вот так рядом и смотреть с откровенной усталостью. Почти облегчением, потому что это первый их разговор по душам. И так хочется услышать ещё, хочется в этот раз узнать об альфе больше, хочется говорить в ответ, но именно сейчас между ними людская усталость и желание просто помолчать.       Чонгуку вдруг хочется сказать сотню «прости», но только это уже ничего не изменит. Не починит. Не исправит. Не облегчит.       «Говори с ним честно, и ты удивишься результату».

***

      Он немного пьян, настолько, чтобы почувствовать ту самую заветную легкость с пограничной апатией. Альфа облизывает губы, ведет взглядом по кабинету, цепляет взором маячившие яркие пятна с танцпола за стеклом внизу, и запрокидывает голову назад. В одной руке бутылка виски, наполовину полная, наполовину пустая. Тёмно-синие пряди волос лениво скатываются на лоб, когда он дергает головой и смотрит в другую руку с телефоном. Настолько хорошо и пусто внутри, что даже не крутит и не мутит. Только самую малость мир немного качает усталую боль в груди. Тэхён прижимает холодное стекло бутылки к горящей щеке и падает на диван, пьяным взглядом всматриваясь в очертания кабинета. Болеет. Болеет очень давно, болеет до спертого дыхания и отчаянно всхлипа.       Альфа с придыханием хватает воздух ртом и прикрывает влажные веки, опускает руку с бутылкой рядом, с силой прижимая её к обивке и рука дрожит мелкой дрожью.       Он слышит, как открывается дверь и слышит голос Чи, видит даже его очертания, а ещё слышит аромат кофе. Отчетливый, густой — его хозяин недоволен увиденной картиной. Огорчен. Разочарован? Который раз за его восемнадцать лет? Тэхён открывает глаза и смотрит в упор на отца, который останавливается у противоположной стены и смотрит осуждающе, карий взгляд из-за приглушенного света выглядит почти черным и прожигающим до костей, а Тэхёну… ему вдруг смешно. Уголки губ дергаются в ухмылке. Слишком широкой и нездоровой.       — Что-то забавное увидел? — голос мужчины всегда звучал отдаленно и прохладно, сейчас он особенно раздражен при виде своего сына в таком состоянии.       — Рад видеть тебя, отец, — Тэхён наклоняется вперед и опирается на колени, салютуя бутылкой. — Чем обязан?       — Неужели смерть этой девки превратила тебя в такого размазню? — Намджун дергает брезгливо уголком губы. — Ты собственными руками подсадил её на эту дрянь, она бы кончила в любом случае, с её-то пристрастиями.       — Думаешь? — голос Тэхёна звучит хрипло, с усмешкой. Он хрустит шеей и плавно кивая, опускает голову, скрывая взгляд за отросшей челкой. — Я просто позволил ей пользоваться этим бесплатно, без ущерба кошельку её мужа.       — Тогда что за драма? Или, — Ким старший подходит ближе, неожиданно присаживается перед сыном и со лживой ухмылкой заглядывает в лицо, склоняя голову к плечу, чтобы ближе рассмотреть цветущий синяк, — старший братик довел до истерики? Я тебя учил быть стойким, но ты, похоже, упорно учиться не желаешь.       Тэхён лишь ведет зрачками, встречаясь взглядом с отцом. Он смотрит совсем никак. Без каких-то особенных эмоции: там на дне карих глаз нет раздражения, злости или задетой гордости. Там нет ничего, кроме тихого безразличия к словам, действиям или лицу. Тэхён бы хотел почувствовать хоть что-то. Он бы хотел обратиться за помощью к другу, которого у него никогда не было. Он бы хотел поговорить с родителем. Он бы хотел спросить совета у старшего брата, как это полагается всем нормальным мальчишкам. Но нет. Ничего из этого ему не досталось. Из всего выше перечисленного Тэхёну больнее всего имя брата, оно жжётся на языке, застревает в горле предательским комом и воющей белугой забивается в конвульсиях, умоляя услышать, обернуться и раскрыть объятья. Но там глухо. Бесконечная стена непонимания и отчаянная бойня у её подножья.       Музыка глухо пробивается через стены, закрытую дверь, а ядовитые огоньки сверкают за толстым стеклом, играясь на лице мужчины и мальчишки. Тэхён медленно облизывает губы, хмыкает, подносит горлышко бутылки и залпом делает три глотка пряного напитка, щекоча гортань.       — Что ты чувствуешь? — вдруг обращается сын к отцу, выдыхая в его лицо острый запах коричневого виски. — Когда видишь Ким Сокджина?       Вопрос застаёт Намджуна врасплох. На его лбу непроизвольно образуется складка, взгляд становится суровее, а губы поджимаются. Ему откровенно не нравится этот вопрос. Тэхён прекрасно знает о болезненных местах отца, ему, как никому известно всё в ярких красках. Каждый раз это отбивает пульсирующим воспоминанием где-то в висках и гулом проносится почти в самих венах.       Взрослые не умеют прятаться. Они будто неотесанные великаны разрушают всё вокруг.       Намджун молчит, но довольно резко выбивает бутылку из рук сына, поднимается и заставляет того смотреть в своё лицо, с силой сжимая пряди в руке, заглядывая не в глаза, а в самую душу с неприкрытой злобой.       — Ты ходишь по лезвию, сынок, — рычит сквозь зубы, клыки только не обнажает, а Тэхён на это расплывается в сладкой улыбке.       — Не имеем ценностей, только расходный материал?       — Ты такой же болтливый, как и твоя мать, предупреждаю…       — Давай, — Тэхён дергается вперед, но не поднимается на ноги, видит, как мужчина вздрагивает от следующих слов, — расправься со мной, как ты сделал это с моей матерью.       Победа.       Намджун бьёт сильно, удар болезненный за счет уже имеющегося следа на лице, но Тэхёну не от этого тяжело. Ему жарко, нестерпимо жарко в груди от собственного злорадства, он отшатывается от силы удара, упирается ладонью в кожаную обивку и начинает хохотать. Намджуна передергивает, от смешанного чувства страха и клокочущий злости, он делает шаг назад, и смех Кима младшего сейчас единственный шум, который застревает где-то прямо между ними. Ещё несколько шагов от осознания того чувства, что сейчас обрастало плотной коркой — он сейчас был на грани чтобы грубыми руками оборвать вздох собственной крови и плоти. Это впервые проскочило в его голове, и это поистине напугало.       Намджун не желал смерти своим детям. Он мог злиться, наказывать их, порой жестоко, но никогда не помышлял о чем-то большем, переходящим тонкую грань. Но одно упоминание, одно очень точное замечание, и он уже готов разрушать. Проницательность Тэхёна и его ядовитый язык вкупе с упёртым характером всегда выводили Намджуна из равновесия и всегда били в точку. Но ещё никогда он не поднимал руку на него. А Тэхён ликует, заваливается спиной на диван, продолжая хохотать, прижимая ладонь к щеке, он выглядывает из-под челки всё таким же незаинтересованным взглядом.       Тэхён победил, а Намджун проиграл, как только отступил и скрылся за дверью.       Ким младший затихает постепенно, всё ещё остаточный смех, даже когда Чи топчется рядом, пытаясь вернуть своего господина в сидячее положение, но тот не поддаётся, садится и высвобождает руку, сминая в руках подкинутое пальто.       — Хотел бы я увидеть пташку, — вдруг говорит он, мужчина сосредоточен, пытается разобрать обращение. — Он же у Чонгука?       — А, да, босс, — альфа выпрямляется и сухо кивает, сразу понимая, о ком речь сейчас была.       — Это хорошо, — Тэхён кивает, немного пошатываясь от плавающей картинки перед глазами поднимается на ноги и накидывает верхнюю одежду. — Отвези меня домой, я смертельно хочу спать.       — Да, босс.