The days are getting shorter (Дни становятся короче,) Infinite in disorder, swimming in the torture (Постоянно в расстройстве, плаваешь в муках,) Sanity is on the border, no time to wonder why (Здравомыслие на грани, нет времени удивляться) Why I'm not afraid to die (Почему я не боюсь умереть,) My crimes will satisfy (Мои преступления доставят удовольствие,) So who's got time to say goodbye? (Так у кого есть время попрощаться?)
Hollywood Undead — Bang Bang
Тело дрожало от боли, ногти впились в ладони, раздирая кожу до крови, и он кричал сквозь кляп, вставленный в рот. Слезы катились из глаз, выжигая на щеках узоры, позвоночник выгнулся под немыслимым углом, но никто не остановил экзекуцию. Изо рта доносились жалобные хныканья и стоны, он дергался во все стороны, словно эпилептик, но ремни, сковывающие руки и ноги, не давали возможности сбежать. Боль стальным раскаленным обручем обхватывала голову, и казалось, что его беззащитную черепушку вскрывают ровным разрезом, раскрывают, обнажая всю сущность, а потом заливают внутрь расплавленное железо, и мозги горят, плавятся, заставляя извиваться на кресле все сильнее. Перед глазами вновь предстал злополучный вечер на берегу Готэм-ривер. Капли свежей крови стекали по бите, дрожащей в руках, падая на песок. Взгляд застилала пелена слез и брызжущей крови, и поэтому он бил наугад, слыша хруст ломающихся костей и жалкие мольбы о пощаде. Не слушал, а лишь наносил удары, повторяя, как мантру, заветное «сдохни!». Но стоило протереть лицо ладонью, пачкая его кровью только сильнее, как он в ужасе отступил назад, видя, что перед ним уже не Галаван, а истерзанное собственными руками тело любимой матери. Освальд прижал руки к раскрытому рту, из которого вырвался задушенный хрип, и шагнул назад. — Ты убил собственную мать? — услышал он неверящий голос Джима, молча наблюдавшего за его спиной. — Нет… — прошептал он, и бита со стуком выскользнула из ослабевших ладоней, — нет… Он отшатнулся от тела и упал на землю рядом с ним, слепо моргая. До него дошло случившееся, когда Джим более уверенным обвинительным тоном громко произнес: — Ты убил свою мать! Нет! Это не я. Мою мать убил Галаван, а я убил его! Я не убивал ее! Я бы никогда этого не сделал! Нет, мама! Голос сорвался на хрип, и Освальд перестал понимать, кричит ли на самом деле или все еще находится в той иллюзии, которую навязывала ему эта штука, обхватившая голову. Это длилось целую вечность, одна и та же картинка повторялась раз за разом. Снова и снова он видел кровавое орудие в собственных руках, тело матери перед собой, и вновь в голове звучало подчеркнутое обвинение Гордона. Освальд сидел в маленькой и слишком темной запертой камере, прижимая кровоточащие ладони к груди и глядя в стену затравленным, полным ужаса взглядом. Эта процедура продолжалась каждый день вот уже почти месяц, но он все еще шептал себе под нос «это не я», словно одно лишь это удерживало сознание от шага за невидимую грань. В первые дни он боролся. Пытался не показывать страха, признавать поражение, с вызовом глядя на медицинский персонал и отвечая гадости на любые вопросы. Он честно старался держаться. Сколько мог. До конца. Пока доктор Стрейндж не начал сеансы терапии. Его вкрадчивый, выверенный до интонаций голос склизкой змеей проникал в сознание, оставляя мерзостные следы, словно у доктора была способность одними лишь словами сдирать с человека все слои один за другим, обнажая все сокрытое в глубине. — На вашем месте даже я чувствовал бы сожаление… об убийстве. — Я жалею лишь о том, что его нельзя убить снова. Угрозы не помогали, но вскоре у него не осталось сил, чтобы возражать. Первый сеанс реабилитации выбил его из и так уже расшатанного равновесия, и мир вокруг перестал иметь значение. Первая неделя терапии практически похоронила его в лабиринте собственного сознания, пока в один прекрасный день на прогулке он не увидел Джима Гордона по другую сторону решетки. Освальд рванулся к нему, как к последнему шансу на спасение, ухватился за прутья, словно за край обрыва, и посмотрел на детектива безумными и опухшими от слез глазами. — Вытащи меня отсюда, Джим, — умолял он, пока Гордон хладнокровно смотрел на него, даже не двинувшись в его сторону, — ты даже не представляешь, что они делают со мной! — Но ведь ты это заслужил, — пожал плечами детектив, не глядя Освальду в глаза. Предавая. Разрушая все его последние надежды. — Ты убил Галавана. — Это был ты! — крикнул Освальд, вцепившись в решетку еще сильнее, но из-за сорванного голоса вышел лишь жалкий хрип, который не услышал никто. — Ты не можешь бросить меня здесь, Джим, меня пытают каждый день! Вид Джеймса Гордона заставил его уснувшее сознание пробудиться, и Освальд начал сопротивляться терапии. Каждый раз пытался убедить себя в том, что мать убил не он. Кобблпот не слушал обвиняющих речей иллюзорного Гордона, ведь истинный Джим, вопреки всему отвращению знал, что Освальд бы никогда не сделал больно матери. Он боролся с собственным сознанием, и это было нелегко. — Вы должны раскаяться, Освальд, тогда вам станет легче… Но он не хотел никакого раскаяния. Каждая борьба с собственным разумом вела за собой все новые и новые сеансы терапии, которые с течением времени казались все длиннее… Однажды ему приснился сон. На удивление он был спокоен и приятен, Освальд даже почувствовал удовлетворение после стольких дней, сотканных из сплошной боли. Проснувшись, Кобблпот вспомнил то, что успел позабыть из-за усиленного лечения доктора. Образ Виктории, увиденный во сне, пробудил в нем надежду на спасение. Притупил боль, сгладил чувство вины, и Освальд продолжил цепляться за здоровую часть сознания, вспоминая, что кто-то все же мог принять его несмотря ни на что. Освальд держался за воспоминания, прокручивая их в голове, затирая до дыр, чувствуя каждое мгновение снова и переживая новые приступы боли с одной лишь надеждой — что там, за стенами этого проклятого места, его ждет любимая девушка. Стрейндж словно почувствовал, что Освальд не собирается сдаваться, а потому сеансы участились, а беседы стали еще более личными и раздирающими на части. — Вы ценили свою мать за то, что она любила вас, но что вы давали ей взамен? Не будь вы преступником, она бы не попала в дурную ситуацию. Будь вы нормальным, она бы все еще была жива… С очередным ударом тока по вискам образ любимой искажался все сильнее. Освальд уже позабыл о ее нежных прикосновениях и теплых словах. Трясущийся в камере после шокотерапии, сжимая ноющую от боли голову ладонями, он вздрагивал, вспоминая пистолет у виска, задыхающегося собственной кровью итальянца в его клубе. Перед глазами вставала кровавая резня в больнице, где прятался Фальконе. А потом на него наваливались воспоминания о том, как он лично растерзал Фрэнки ножом для фруктов, застрелил невинную женщину, перед этим заставив ее убить собственного мужа. Видел летящую вниз и разбивающуюся о волны Фиш Муни. Если он уже делал все это, то мог ли на самом деле сделать это с мамой?.. С мучительной горечью он осознавал, что Виктория была лишь его отражением. Темным, злым и таким же безумным. Думая, что полюбил ее за то, что она принимала его таким, какой есть, Освальд понимал, что сам влюбился лишь потому, что на самом деле она была такой же, как он. И его это не устраивало. Видеть со стороны все свои деяния, кто бы их не совершал, было до омерзительного тошно и больно. Раз за разом он понимал, насколько неправильно до этого жил. Доктор был прав. Мать умерла по его вине. Ее убил именно он. С этими мыслями Освальд стал куда более послушным, ведь теперь ему не хотелось ровным счетом ничего. Он лишь повторял все то, что делали другие заключенные, потеряв смысл существования. Потеряв самого себя. Больше не представляя, кем является, он хотел лишь начать все с чистого листа, измениться и стать лучше. — Я причинил боль стольким людям… — произнес Освальд, сидя под довольным взглядом Стрейнджа. Бывший Пингвин смотрел в сторону с испугом. Его лицо было искажено непониманием реальности, и он знал, что единственный, кто может помочь ему, сейчас сидит перед ним. Голос Освальда впервые в жизни был полон самой настоящей искренности. — Я бы так хотел все исправить! Быть… нормальным. Это возможно, доктор? — В ваших руках все, что вы захотите, Освальд… Он хотел исправиться. Стать лучше. Больше не быть Пингвином, а стать человеком. Достойным членом общества, которого принимают потому, что он похож на остальных и не представляет для окружающих никакой опасности. — Еще несколько сеансов терапии, и вы будете здоровы, Освальд… — тепло улыбнулся доктор, отмечая, как дергаются веки Пингвина при упоминании о терапии. В необыкновенно солнечный для Готэма полдень на прогулочной площадке Аркхема не было никого, так как все больные спали после обеда, надежно запертые в клетках. Ворота, вопреки правилам, в пригласительном жесте были открыты. Освальд стоял перед ними неуверенно, боясь шагнуть за пределы больницы, не зная, что ждет его в новом, открывшемся для него, мире. Пальцами он бережно сжимал сертификат, гласящий о полном психическом излечении, а на лице в противовес страху сияла счастливая улыбка. Его глаза радостно блестели в восхищенном предвкушении. Ведь он изменился! Сбросил Пингвиньи перья и раскаялся во всех грехах, освободившись от них. Был готов шагнуть в новую жизнь и доказать, что даже он, Освальд Кобблпот, человек, чьи руки были по локоть в крови, достоин жить, как все. Нормально. Не в силах перестать улыбаться и все еще абсолютно не представляя, что ему теперь делать, он смело сделал шаг за ворота.***
Сотрудничество с Эдвардом оказалось не таким унылым, как когда-то казалось Виктории. Нигма с каждым проведенным вместе днем все больше удивлял ее. С самого начала он показался ей обычным дилетантом, который решил, что раз в порыве гнева угробил собственную девушку, то достоин примкнуть к лиге убийц Готэма. Но со временем все оказалось совершенно не так. С головой у Нигмы был явно какой-то бардак. Несмотря на это он и вправду оказался гением. Все в его зализанной гелем голове было строго систематизировано до какой-то болезненной странности, упорядочено и сложено. Виктория могла поклясться, что, будучи ребенком, он раскладывал по цветам ягодные хлопья, прежде чем съесть их. Все в его мыслях было настолько правильно, что в этой идеальности становилось неправильным, создавая тот непонятный хаос, который выливался наружу в виде странных загадок и нелепых выражений. Каким образом только они рождались в его нездоровом мозгу? Загадки были глупыми и нелогичными, а ответы оказывались столь неожиданными, что складывалось впечатление, что разгадка всегда известна одному лишь Эдварду. Что ему не ответь, а истина только в его голове. Зсас и сама не поняла, в какой момент она уже вновь совершенно спокойно сидела в его квартире с чашкой чая за столиком. До этого они несколько раз виделись в кофейне, но обстановка слишком ее напрягала, и она не могла слушать, о чем говорит Эдвард. Поэтому он почти насильно настоял на том, чтобы обговорить план в его квартире. Слушая, как судмедэксперт зачитывает ей схему из блокнота, уже через пять минут Виктория запуталась так, что совершенно не понимала, чего он хочет, и сработает ли эта дребедень вовсе. — Это же просто какой-то набор действий, — в замешательстве пробормотала она, ставя чашку на стол со звонким стуком. — Взрыв на вокзале, музей… Как они вообще придут к тому, что ты хочешь в итоге? Логики же нет никакой. Чтобы события сошлись, нужно божественное совпадение. — В этом все дело, — ответил Эдвард, садясь напротив и бережно укладывая блокнот перед собой. — Это спутанность действий, чтобы никто не мог проследить логику и догадаться, к чему все приведет. — Но при этом ты хочешь, чтобы они шли по твоим подсказкам, предугадывая события? — спросила Зсас так, словно пыталась решить задачу на уроке математики. — Как, скажи мне? — Он пойдет по ложному следу, который представлен здесь, — Нигма ткнул в блокнот, указывая на какую-то непонятную связь из слов, — а на самом деле все будет вот так. И он перевел зеленый карандаш на другую цепочку из бессвязных слов, закрученную на листе вопросительным знаком. — И ты реально видишь в этом смысл? — задала вопрос Виктория, больше не спрашивая, а как бы делая вывод. — Конечно, — сказал Эдвард искренне и даже с некой обидой. Ему самому план казался столь гениальным, что внутри все бушевало от восторга, а Зсас даже в начало вникнуть не могла, портя все впечатление от его блестящего ума. Виктория вздохнула. Она так напряженно смотрела в блокнот, казалось, из ушей повалит пар. — Мы не приступим к делу, пока я не пойму, в чем тут замысел, — она покачала головой. Суть плана Эдварда дошла до Виктории только к вечеру, когда за окном давно стемнело, а Нигма уже чуть ли не с криком вбивал в нее каждый шаг, слово за словом. Еще никогда ему не приходилось так сильно повышать голос. Он вообще сомневался, что хоть что-то может довести его до такого состояния, считая себя хладнокровным и рассудительным. Со сжатыми губами Эдвард вновь опустился на стул, смотря на совершенно спокойную Зсас, сосредоточенно глядевшую в кучку больших листов, на которых он подробнейшим образом все изрисовал. — Я поняла, — наконец произнесла она и подняла голову на Эдварда. Тот всплеснул руками, словно молясь невидимым силам в ответ на ее слова, и обессиленно выдохнул. Зсас даже в совершенно трезвом состоянии и без единой сигареты (что было непоколебимым условием Эдварда) усвоила материал только спустя восемнадцать часов. — Действительно, это… гениально, да, ты прав. Вновь выдохнув уже от неожиданной похвалы со стороны киллера, Эдвард невольно расплылся в улыбке. Что может быть лучше, чем чужое признание собственных умственных способностей? Которые, кстати, за всю его жизнь можно было пересчитать по пальцам одной руки. От этого у Нигмы была сильнейшая слабость к похвале, и он вмиг простил Виктории целый день, потраченный впустую. — Ну, это так, всего лишь набросок, — смущенно произнес он. — Ты прости, что я… так накричал на тебя. Просто… Он хотел сказать «ты такая недалекая» и вовремя передумал, ища замену оскорблению, но Виктория избавила его от этой необходимости, перебив. — Это разве крики? Ты не слышал, как ругается Освальд, когда недоволен чем-то, — с этими словами она улыбнулась, и Нигма был готов поклясться, что в этой улыбке мелькнуло нечто блаженное, словно крики Пингвина пробуждали у нее приятные воспоминания. Или может быть, такую радость у нее вызвало само упоминание Кобблпота. — Однако я все равно не должен был, — произнес неуверенно Эдвард, размышляя над тем, насколько сильно в киллере выдрессированы исполнительские качества и как преданно она думает о Пингвине. В этом не было сомнений. Виктория легко слушалась, если к ней обращались в более приказной манере, но в иных же ситуациях словно специально выносила ему мозг. Каждый раз, когда их диалоги невольно касались мистера Кобблпота, она заметно напрягалась, а затем неизменно улыбалась. Эдвард еще не до конца понял, что это значит, но намеревался выяснить это. Он не раз думал о том, нужно ли ему воспользоваться тем, что Зсас прониклась к нему доверием, или стоит повысить ее ранг до союзника. Ему хватило их краткого общения, чтобы понять, что киллер на деле не такая колючая, какой казалась сперва. Словно Виктория заранее защищала себя от опасности, предупреждая любой контакт. Но стоило ей понять, что Эдвард не представляет для нее никакой угрозы (уж Эдвард постарался вести себя соответствующе), и она стала намного мягче в общении. — Как насчет камер в музее? — спросила Виктория, указывая на один из пунктов в программе. — Они тебя увидят. — Другая одежда, маска, шапка, — пробормотал Эдвард, мгновенно придумывая ответ на изъян в его плане. — Всегда хотел спросить, а вас анонимность не беспокоит? В смысле киллеров. Виктора в участке каждый знает. — У нас другая система, — возразила Виктория, по-прежнему не отрывая взгляда от каракулей Эдварда, — вы может и знаете, но доказательств у вас нет. Мы работаем, не оставляя улик. Можно заранее сдвинуть камеры, отключить их, запомнить их местоположение. Вообще, как правило, вся вина идет не на того, кто убил, а на того, кто заказал. Ты ведь заметил, как Гордона трясет от одного только имени Освальда. А на нас с Виктором ему по большому счету плевать. — Зачем в таком случае отдавать другим все лавры? — самолюбие Эдварда бы не позволило ему делать за кого-то всю грязную работу, чтобы потом все приятное досталось не ему. — Меня это не интересует, — пожала плечами Зсас. — А вот убивать весело. Ни на какую власть бы это не променяла. Не забудь надеть перчатки, чтобы отпечатков не осталось. — Ты меня за дурака держишь? — нахмурился Эдвард, тем не менее подмечая, что не подумал бы об этом. Одежда и в самом деле играла весьма важную роль. Видимо, из-за этого Виктория всегда ходила в кожаных перчатках, а портупею скрывала за длинной мантией. — Я просто тебе помогаю, ты ведь в первый раз один выйдешь в свет. Не должно быть ни одной ошибки, даже в самых мельчайших деталях, — Виктория, наконец, подняла на него свой блестящий нездоровый взгляд. — Мы ведь не хотим, чтобы ты оказался рядом с Освальдом?***
Виктория на несколько дней забыла обо всех душераздирающих мыслях, на блаженные мгновения ощущая в голове ту пустоту, что освобождала ее от тревоги. Переживания об Освальде отошли на второй план, и на первое место встала месть Джеймсу Гордону. Загадки Эдварда уже перестали ее раздражать, а иногда даже оказывались забавными. Он перестал тревожить ее и воспринимался рядом уже как нечто само собой разумеющееся. Возможно, она бы совсем поникла в одиночестве, если бы Нигма не отвлек ее своей придуманной игрой — «подставь детектива». Для Эдварда все это было игрой, головоломкой. Он относился к этому, как к школьной олимпиаде, будто криминальное преступление — это метод раскрытия интеллектуальных способностей. Как бы глупо это не звучало, но любитель загадок смог доказать, что это вполне совместимые понятия. Доверять ему было не сложно и не страшно. И Виктория даже не догадывалась, что у Нигмы более расчетливые мысли на нее. Она прониклась к Эдварду дружескими чувствами, как к человеку, который отвлек ее от горя. Может, если бы Эдвард и чувствовал, как чувствуют нормальные люди, то тоже признал бы в ней друга, но этой способности он был лишен, воспринимая ее лишь как источник помощи. Месть оказалась приятной для них обоих. Виктория чувствовала невероятное удовлетворение, что ее Освальд отомщен, а Нигма ощущал себя в безопасности, ведь кроме Гордона никто не догадывался, что Кристин исчезла по его вине. Они вместе сидели перед телевизором, с удовольствием глядя, как Джима ведут через зал суда, закованного в наручники. У присяжных не возникло никаких сомнений. Сорок лет строгого режима в Блэкгейт. От обреченности во взгляде детектива улыбки его врагов стали лишь шире. — Твой план оказался на редкость продуманным, — Виктория отсалютовала начатой ею бутылкой виски, довольно развалившись на кресле. — Поверить не могу, что ты это сделал. — А я могу, — довольно улыбнулся Эдвард, горделиво выпрямляясь. Сегодня он был готов простить Зсас любую небрежность, а потому молча наблюдал за сценой в телевизоре. — Хорошо, что ты отвлекла Харви, и я смог подменить отчеты. — С твоими мозгами нужно банки грабить, — улыбаясь, протянула Виктория, отхлебывая алкогольный напиток. — Может быть, в будущем я так и сделаю, — совершенно серьезно ответил ей Нигма. — Послушай, я… Подсознательно Нигма понимал, что ему нравится общение с Зсас. Ее вспыльчивая непредсказуемость хорошо контрастировала на фоне его хладнокровного расчета. Да и защита в ее лице была как нельзя кстати. Он бы хотел продолжить с ней деловые отношения в будущем, так как из них вышел неплохой дуэт, и это при том, что Виктория почти не раскрыла свой потенциал в этом деле. Стоило ему начать свое предложение о сотрудничестве, ведь киллер, как она выразилась, была безработной и фактически никому не нужной, как его слова оборвались внезапным звонком в дверь. Эдвард и Виктория мгновенно переглянулись, и каждый подумал о том, что это может быть полиция, ведь именно они подставили Гордона. Однако его арестовали, и никто не мог выйти на их след. События не состыковывались, и за дверью мог стоять кто угодно. Не стоило терять бдительность, и Виктория поднялась, доставая пистолет, после чего сделала знак Эдварду, чтобы тот пошел к двери. Нигма послушно направился к выходу, беспрекословно доверяя Зсас. Открыв дверь, он удивленно охнул и застыл, увидев перед собой знакомое до боли в голове лицо. — М-мистер Пингвин? — пробормотал Эдвард, не в силах закрыть рта от удивления. Пингвин собственной персоной стоял перед ним. Пусть вместо привычной модной одежды на нем и были обыкновенное пальто и вязаная шапка с помпошкой, но, тем не менее, это был бывший глава мафии. — Проходи, дружище… Страх парализовал Эдварда, и он мгновенно раскрыл дверь перед гостем, впуская в квартиру, не желая заставлять его ждать, чтобы не вызвать в нем волну гнева, и Кобблпот на удивление ловко и быстро проковылял внутрь. — Прости, что я так внезапно и без приглашения, — смущенно улыбнулся Пингвин, оборачиваясь, и Эдвард растерянно посмотрел в его сторону, закрывая дверь. Чтобы Освальд Кобблпот извинялся, думая о чужом мнении? — Ты не занят? — Немного, — попытался уклониться от ответа Эдвард, пытаясь остановить его собой, чтобы тот не прошел внутрь, но Пингвин вновь слишком ловко для самого себя проскользнул сквозь него. — Я хотел сказать тебе, друг, — глядя на него снизу-вверх, чуть ли не вставая на цыпочки и неестественно выпрямляясь, Кобблпот часто моргал сияющими глазами. — Тот путь, на который ты встал, неправильный. Лучше тебе сойти с него, пока не поздно. Как видишь, меня выпустили из Аркхема, и я, наконец, понял, по какой дороге мне идти. Я бы хотел извиниться перед тобой за то, что поощрил твои начинания. Не нужно было этого делать. По спине Эдварда прошелся холодок от этого невинного лепета. Такие же речи толкали странные сектанты, иногда преследующие его, когда он проходил мимо церкви, до самой квартиры. Внезапный страх перед таким Пингвином сковал по рукам и ногам, хотя Кобблпот выглядел безобиднее котенка, нелепо улыбаясь и светясь. Эдварду стало страшно от того, что теперь он совершенно не знал, чего ожидать от этого человека. Не так давно Пингвин пришел в его квартиру, покрытый кровью, и Эдварду стало дурно, когда тот с садисткой улыбкой рассказал, как переломилась гортань Галавана, стоило вставить ему в рот зонт по самую рукоять. А теперь он стоит перед ним, улыбаясь, словно новогодний эльф, и лепечет об исправлении. Врачи Аркхема на славу над ним поработали! Как? Что они с ним делали, что он стал… Нигма не мог подобрать нужного слова при всем своем богатом словарном запасе. Он нервно сглотнул, глядя на Пингвина, который, словно промокший воробей, озирался вокруг, не понимая, что с ним теперь делать и что ответить. Его отвлек звонкий возглас Виктории, раздавшийся рядом, когда она показалась в коридоре. — Освальд? — послышался звук разбившейся бутылки, которую она, вероятно, выронила из рук от удивления, и тут же киллер оказалась между ними, заключая Пингвина в цепкие объятия. — Как, ты здесь?.. Ты даже не представляешь, как я рада! Паника мгновенно пробудилась в голове Нигмы, когда он увидел ужас в глазах Освальда, стоило Зсас коснуться его. Несмотря на то счастье, проскользнувшее в ее голосе, у Пингвина на этот счет явно были свои размышления. Неловко выскользнув из объятий, Освальд оттолкнул Викторию, глядя на нее со страхом и отвращением. — Отойди от меня, — его просьба прозвучала по-детски наивно, и Зсас, не ожидающая такого, шагнула назад. Хоть она еще и не понимала, с чего вдруг Освальд так груб, ее глаза слишком быстро зажглись обидой. И уже не такой детской, какая была у Кобблпота. — Что?.. — Я больше не такой! — горячо воскликнул Освальд, отшагивая от Виктории, неуверенно теребя слишком длинные рукава. — Я исправился и больше не повторю тех ошибок, что совершил раньше. На глазах Виктории невольно выступили слезы, и она сделала шаг в сторону Освальда, но тот вновь шарахнулся от нее, как от огня. — Ты ведь с самого начала пыталась убить меня, — пробормотал он. — А потом я просто был тебе нужен и выгоден. Теперь я не представляю для тебя ценности, поэтому, пожалуйста, хватит. Ты пугаешь меня, Виктория, ведь ты убийца! Эдвард содрогнулся, услышав эти слова. Он поверить не мог, что Пингвин говорил все это. Словно забыл, кем был на самом деле. Будто из Аркхема к ним вернулась лишь кукла с внешностью Кобблпота, но с совершенно иным заведенным механизмом. Нигма быстро сообразил, что Пингвину знатно промыли мозги, да так хорошо, что в истории еще не было ни одного метода, чтобы можно было так сильно изменить человека. В психушке явно засел какой-то безумный гений, и он сломал того Пингвина, которого они знали. Сделал из него жалкое подобие того, что было, исказил все его восприятие и направил против того, за что Кобблпот боролся на самом деле. Поглядев на Викторию, он увидел, что она этого не поняла и искренне приняла эти слова на свой счет. Либо это так заботило ее, либо для нее было важным отношение Кобблпота к ней. Эдвард хотел было удержать ее рядом с собой, но Зсас слишком стремительно дернулась к Пингвину. Тот сжался, очевидно, испытывая перед ней искренний страх. — Что ты такое говоришь? — вымученно спокойно прошипела она, стараясь не терять остатки самообладания. — Это ведь ты разыскал меня, это ты просил меня убивать всех, кто был тебе не угоден. Ты отравил тех людей вместо меня, ты рассорил всю семью! Как ты можешь обвинять меня в чем-то? Мы с тобой ничем не отличаемся! Если бы раньше Пингвин обиженно скорчился, а после этого раскричался и, возможно, даже пустил в ход подручные средства, лишь бы доказать свою правоту, то сейчас он лишь сжался до еще более маленьких размеров. — Я это признаю, и я был неправ, — произнес он, внезапно всхлипнув. — Прости, что я делал все это с тобой. Прости, но я больше не могу тебя видеть… Ты олицетворяешь все то, что я делал раньше, и мне больно… — Знаешь, что я думаю о твоих извинениях?! — перебила Зсас, не дав ему договорить. Эдвард подорвался с места в момент, когда Виктория наставила на Пингвина пистолет. Он обхватил ее руками и дернул на себя как раз в ту секунду, когда она выстрелила, и пуля чудом не задела Кобблпота, влетев в стену. Виктория попыталась вырваться, но он крепко обхватил ее руки, пытаясь отобрать оружие. Впервые вступив в битву с Викторией Зсас, Нигма вдруг осознал, что физически сильнее, чем она. — О чем ты думал, Освальд? — прикрикнул он на напугавшегося Пингвина. — Уйди отсюда, пока она тебя не убила. Уходи! После его слов Освальд попятился и поспешил покинуть квартиру, не говоря больше ни слова. Эдвард услышал, как закрылась дверь, но продолжал держать Зсас, скрутив за спиной ее руки. Она даже не пыталась сопротивляться, словно позволяя ему сдерживать порыв. Спустя какое-то время, за которое она совсем замерла, он осторожно отпустил ее, и Виктория опустилась на пол, обхватывая себя руками и пряча лицо в коленках. Нигма не стал спрашивать, зачем она стреляла. Это и так было понятно. Освальд сильно задел ее, а после этого во всех смыслах оттолкнул от себя. Эдвард знал, что девушка привязана к нему, помнил ее улыбки и смущение при упоминании Кобблпота. Ее обида была слишком обоснована. Эдвард осторожно опустился рядом с ней, кладя руки ей на плечи и чувствуя, как она подрагивает от беззвучных рыданий. Он хотел разозлиться на Кобблпота за то, как бесцеремонно тот обошелся со столь чувствительной девушкой, явно испытывающей к нему неоднозначные чувства, но это было так глупо. Со столь искореженными мозгами Пингвин вряд ли осознавал, что творил. — Это все Аркхем, Виктория, — начал Эдвард, желая успокоить ее, — на самом деле, все, что он сказал, неправда. Он так не думает. Это не он. Зсас подняла на него покрасневшие глаза. — Я надеялась, что он не забудет меня, — прошептала Виктория. Видимо, она прекрасно понимала, что творится в Аркхеме, и ожидала чего-то подобного. Только не смогла с этим справиться. Нигма все еще не до конца понимал, почему она отреагировала настолько остро. — Я больше ему не нужна, — всхлипнула Виктория, вновь пряча лицо. — А что, если он больше не будет прежним?.. Даже бедный на эмоции Эдвард почувствовал жалость к чужому горю. И вдруг картинка в его голове неожиданно приобрела четкость. Сошлись между собой все события, состыковались все оброненные ранее фразы. Стали понятными все эмоции Зсас, и Нигме стало смешно от того, насколько он был до этого глуп. Очередная загадка нашла свой ответ. Все ведь было так просто. Виктория была влюблена в Кобблпота. Все это время она страдала от того, что он находился в Аркхеме, попросту ждала его, словно жена с войны. Но стоило ему выйти, как его излеченное от насилия сознание отвергло ее. Кажется, Пингвин только что разбил ей сердце. Виктория и так была безумной, что же теперь будет с ней? Эдвард догадывался. То же, что и с ним. Он разгадал ее порыв, увидев в ней свой собственный, и только поэтому успел предотвратить. Руки Нигмы оказались на шее Кристин, когда она назвала его убийцей. И не останови Эдвард Викторию, она бы повторила его собственный сценарий, не задушив, но застрелив. Для некоторых (нормальных) людей любовь всегда казалась источником силы, но для таких, как он или Виктория, и даже для Освальда, будь он здоров или болен, это чувство навсегда оставалось величайшей слабостью, ломающей изнутри и сводящей с ума.