Even if the sky is falling (Даже если небо упадет,) Even if the waters rise (Даже если вода поднимется,) Even if the world is ending (Даже если мир закончится,) I will make it out alive (Я выживу.) I will be the one to survive (Я буду тем, кто выживет.)
Hidden Citizens — The One to Survive
День восемьдесят седьмой…
Все изменилось. Сам Готэм пал, а вместе с ним и каждый его житель, оставшийся в момент взрыва в городе, потерял все, что у него было. Границы города четко обозначились широкой рекой, и то, что оказалось за ними, превратилось в гадкое подобие постапокалипсиса. Дома превратились в руины, лежащие прямо поперек кипящих когда-то жизнью дорог. На улицах больше не было никого, ведь все оставшиеся в живых люди спрятались в убежищах или безопасных зонах. Один лишь туман, смешанный с пылью, оседал на пустых дорогах. Если кто-то когда-то считал Готэм городом, не предназначенным для жизни, гадким, полным преступности и насилия, то теперь все это сползло с него, словно маска, обнажая лишь разруху и хаос. Теперь в городе остался лишь центральный клочок, в котором оказались все жители, бережно охраняемые остатками уцелевшей добросовестной полиции. А по периферии расползлись все те, кто когда-то представлял угрозу. Они сбились в общие кучки, банды. Радуясь, что в городе творится полная анархия и закон больше не властен над ними, они творили полнейший беспредел, наслаждаясь трагичной ситуацией. Освальду повезло. Он, как типичный хищник, на одной лишь интуиции почувствовал, что нужно делать, захватив мэрию вместе со своими людьми в тот же вечер, когда обрушились мосты. В момент полной разрухи это было совершенно не сложно, просто он выбрал правильные время и место. Кобблпот вернул себе хоть какие-то позиции, вновь оказавшись во главе, просто потому, что больше было некому. Естественно, управлять жалкими клочками оставшейся мафии был способен только он, а все остальные уцелевшие и вдруг ставшие зависимыми от него люди не могли ему возразить. Было неплохо. Совсем неплохо, если так подумать. У Пингвина было целое производство пуль, которые можно было втридорога продавать, а еще было оружие, которое вдруг оказалось в таком дефиците. У полиции не было ресурсов, чтобы схватить Кобблпота, а потому тот был всецело неприкосновенен. У него были даже деньги, которые теперь потеряли свой смысл (но Кобблпот знал, что подобная ситуация не вечна, привычный мир вернется, и вот тогда все то, что он накопил сейчас, станет ценным, и тогда у него, наконец-то будет все). Но не идеально. Жизнь застыла в состоянии антиутопии. День повторялся за днем, копируя предыдущий, раз за разом напоминая о том, что ничего не происходит, а ситуация никуда не движется. И король Готэма скучал по своей королеве. После всего, что между ними случилось, как Освальд понял, что счастье всей его жизни существует только лишь с ней. Принял решение больше не покидать ее, даже если этого требует ситуация, даже если бросить ее — правильно. Готэм сам решил все за них, оставив на разных концах баррикад. Освальд понимал, что они еще могут встретиться, возможно, скорее всего, но через слишком большое количество времени. Конечно, он уже не сомневался в том, что Виктория забудет его или что-то еще, но… Но вынужденное одиночество давило. Пингвин становился нервным и злым. Невыносимым. Все, что занимало его разум — сплошное раздражение от неприятной ситуации, и Кобблпот срывал всю скопившуюся злость на собственных подчиненных. В глубине сознания он понимал, что это неправильно и может повлечь за собой бунт, но совершенно ничего не мог с собой поделать. Злость затмевала разум до дрожи в теле, до потемнения в глазах. Освальд готов был трястись в необоснованной истерике, даже если кто-то стоял к нему слишком близко, говорил не то слово, что ему хотелось бы услышать. Да и вообще, раздражало его все. Закрывшись в собственном мире, Пингвин терроризировал всех, кто, будучи жертвами обстоятельств, оказались запертыми рядом с ним. Он делал это практически осознанно, желая, чтобы другие люди страдали, пока страдает он сам. Завершающим штрихом его злости стала выходка Джима Гордона. Подлый человек! А ведь Освальд поверил в его благородство. Какой-то бедняга инженер сконструировал для Пингвина просто замечательный бандаж. Такой эстетичный, из металлических колец, прекрасно смотрящийся в данных условиях, а самое главное — такой удобный! Боль — его постоянная спутница — утихла совсем, стоило Кобблпоту сделать с этим приспособлением всего пару шагов. Походка выровнялась, и он даже смог выпрямиться и перестать калечить свою спину. Но детектив выстрелил именно туда, в то самое место, которое целых пять лет назад было переломано Фиш Муни. Сломанная и неправильно сросшаяся кость повредилась вновь, заставив Освальда испытать поистине адскую боль. Он еле выдержал, пока ему вытаскивали пулю из глубины раскуроченных мышц. Разум Кобблпота затмевала самая настоящая ярость, которую он не мог не вымещать на каждом, кто был рядом. Было ожидаемым, что в итоге все, кто был с ним, покинут его, перейдя в другой лагерь. Никто бы не выдержал такого, как Кобблпот, рядом с собой. Никто и никогда не выдерживал. Кроме одного человека, которого так не хватало Освальду теперь, рядом с собой, единственного, кто смог бы, как по волшебству, снять с него груз собственного существования. Ее не было рядом. Зато рядом неожиданно оказался кое-кто другой. Как только Освальда услышал этот тягучий низкий голос, вещающий из окна заброшенного здания, в нем моментально вскипела злоба. Этот мерзавец, который предал его, заставив вновь оказаться в Аркхеме, благодаря которому в психиатрическую клинику попала еще и Виктория… И пусть это только доказало Кобблпоту всю искренность их чувств, это совершенно не означало, что Освальд не станет мстить. И плевать ему было, что он ее брат. Это совершенно не имело для Пингвина никакого значения. Не имело значения, пока Кобблпот боролся за жалкую жизнь Зсаса с самим Гордоном, пока устраивал этот нелепый суд, даже не для того, чтобы потешить себя, а чтобы хоть что-то дать бушующей толпе. Было приятно видеть обиженный взгляд наемника, это недовольство и негодование, которые Виктор Зсас вложил в него. Да, вот так вдруг, в один момент между ними разверзлась пропасть глубокой взаимоненависти, основанной исключительно лишь на общей любви к одной девушке. Слишком типично и банально. Освальд это понимал. Это же было так очевидно. Освальд не собирался ему уступать. Кобблпот привык получать, что хотел, а в ситуации, когда он, в одиночестве, заперт где-то внутри мэрии, в рамках собственного разума, в особенности хотел потешить себя каким-то подарком судьбы. И чертов Гордон снова его обломал! Забрал Зсаса прямо у него из-под носа, пнув при этом так, что снова чуть не переломил ему многострадальную конечность. Ради чего он это делал? За что так ненавидел Освальда, открыто демонстрируя защиту другому, такому же, злодею? В этот раз Кобблпот не собирался сдаваться. Терять было уже нечего. Мир, в котором они жили, и так уже до краев разрушен. Так что напороться вдруг на пулю и умереть в нынешних реалиях было не таким уж плохим исходом. Хоть какое-то действие в общей рутине. А потому Освальд смело и безбашенно стоял между Джеймсом Гордоном и Харви Буллоком, с истинно безумным смешком запрокинув голову и держа на прицеле Виктора. — Предупреждаю, Освальд, — строго произнес Гордон, направивший пистолет на него. Абсурдно и бессмысленно, но вот до чего в итоге довел их Готэм. — Лучше уходи, пока есть такая возможность. — Не-ет, это того уже не стоит, Джим, — заметил Освальд, прожигая Виктора взглядом. Тот смотрел в ответ спокойно. С интересом. Словно не верил в то, что Пингвин способен убить брата девушки, которую любит. — Я убью мерзавца даже ценой собственной жизни. Джим хотел было сделать шаг вперед, чтобы помешать Кобблпоту, но не успел, потому что за спиной Освальда раздался звонкий и всем присутствующим знакомый голос. — Ты не убьешь мерзавца, Освальд. Мужчина обернулся, едва не выронив пистолет от удивления. Виктория стояла перед ними, появившись из ниоткуда, всего в нескольких метрах, напряженно смотря только на него. В условиях города ее лицо заметно осунулось и побледнело. Но удивило Кобблпота совсем не это. Даже мысли о том, что все это время он был один, ушли на задний план. Освальд не подумал даже о том, что все это время Виктория была здесь, недалеко, пока он страдал без нее, а она так и не появилась, хотя, очевидно, могла это сделать. Из головы вылетело все, кроме одного только ее образа, столь ярко теперь отпечатавшегося в сознании, что Освальд смог лишь удивленно раскрыть рот и смотреть на Викторию, пока она медленно подходила к ним. Даже рука с пистолетом невольно опустилась, так как сил в его теле не осталось совсем. Не осталось вообще ничего. Одно лишь тупое странное осознание, которое мозг усиленно старался игнорировать. — Ты беременна. Это был даже не вопрос, а лишь тихое утверждение, которое Освальд не произнес, а выдохнул. В голове тут же промелькнула та ночь в Аркхеме, которую они провели вместе. Мужчина неотрывно смотрел на небольшой, но все же заметно округлый живот, который девушка пыталась скрыть просторной мантией. — Да, и отец моего будущего ребенка не посмеет убить его дядю на глазах его матери, — жестко произнесла Виктория, глядя на Освальда в упор. Она никогда не говорила с ним в таком тоне, да и вообще редко отличалась столь яростным характером. Вероятно, всему виной были гормоны. Однако что-то было такое в ее голосе, от чего Освальд шагнул назад, убирая пистолет в кобуру и даже поднимая перед собой руки. — Хорошо, — пробормотал он, по-прежнему не придя в себя. Подобную новость невозможно было всецело осмыслить всего за несколько секунд. — И ты ничего мне не сказала?! — почти прошипел Освальд, обиженно глядя на нее. — Ты осталась в Готэме, с моим ребенком, и даже не появилась при этом? — Он мой, — отчеканила Виктория, — рядом с тобой слишком опасно, а я не собираюсь брать в руки оружие, пока во мне живет невинная жизнь. Освальд невольно закатил глаза — слишком громкое заявление для той, у кого руки были по локоть в крови. — Не смей трогать Виктора, Освальд, — вновь повторила девушка, — ты не можешь убить моего брата. Мужчина проскрипел зубами. Тяжело было возразить возлюбленной, которая вдруг оказалась с сюрпризом. Сам ведь был виноват… — Ладно, — процедил Кобблпот сквозь зубы. — Обещаю, что больше не буду пытаться убить твоего брата, который отправил меня в Аркхем. Виктор довольно ухмыльнулся и быстро перешел на сторону, где стояла его сестра, уходя от полицейских, понимая, что уйти от них — самый момент. Эти двое тоже бы не посмели стрелять в сторону беременной девушки. — Сгинь с глаз, Виктор, я должен поговорить с твоей сестрой, — прошипел Освальд, глядя, как мужчина тенью встает за спиной девушки. — После того, что сделал с ней? Ни за что. — Более беременной от разговора она не станет. — Носить твоего ребенка — уже наказание для нее, я не позволю тебе даже близко к ней подойти. Виктория посмотрела поверх Освальда. Харви смотрел на нее с сочувствием, а Гордон с нескрываемым презрением. Это отрезвило девушку. Их никогда не понимали, не было смысла и дальше оставаться здесь. — Пойдем, Освальд, поговорим там, где нет других людей, — произнесла она, оглядывая детективов, — Виктор сам с ними разберется. С этими словами она просто развернулась и направилась в ту сторону, откуда так внезапно появилась. Ей тоже хотелось поговорить наедине, поэтому она решила оставить Виктора полицейским. Брат это переживет. Они ушли далеко. В действительности туда, где никто не мог их услышать или увидеть. Освальд ковылял за ней молча, все еще пытаясь переварить все в своей голове. Оба были на взводе. На пике злости и остальных прилегающих к ней эмоций. — Почему ты мне ничего не сказала? — Освальд схватил, наконец, Викторию за локоть, разворачивая ее к себе. — Я все это время думал, что ты где-то там, за чертой Готэма, а ты, оказывается, все это время была здесь! — Потому что… — Виктория начала, но не сразу нашлась с ответом. — Все было не так просто. Мы с Виктором вместе оказались здесь, и нам повезло, мы нашли убежище прямо на окраине, и нас совершенно никто не трогал. А ты был далеко, в самом центре. На самом видном месте, как всегда. Мне было плохо все это время, я и шагу не могла сделать, чтобы меня не стошнило. Единственное, что оставалось — просто лежать и сожалеть о том, что… — Сожалеть?! — прошипел Освальд в ответ. — Не тебя выворачивало наизнанку целых три месяца к ряду! Виктор месяц уговаривал меня избавиться от него. Знаешь, как тяжело ему возражать? Я была в настоящем аду. Мне было плохо во всех возможных смыслах. Он только недавно стал помогать мне, когда смирился с тем, что ребенок не только твой, но еще и мой. Он скоро родится, а в округе нет доктора, который бы помог мне. Умрет либо он, либо я, либо мы вместе! А ты меня спрашиваешь только о том, почему я тебе не сообщила? — Я должен хотя бы знать о том, что родишь ты в общем-то от меня! Освальд замолчал. Виктория тоже. Они молча смотрели друг на друга, тяжело дыша, варясь каждый в собственной обиде. Глаза девушки полыхали истинным огнем, которого в ней никогда еще не было. Вероятно, ярость Освальда во всех смыслах оказалась заразной… — Можно? — наконец, спросил Освальд, неловко поднимая ладонь и вопросительно глядя на девушку. — Конечно, — Виктория улыбнулась. Ярость сдуло в одно мгновение, и на ее лице заиграл нежный румянец. Освальд сделал шаг вперед и медленно поднял руку, едва касаясь обтянутого черной тканью живота. Сперва одними лишь кончиками пальцев, осторожно, почти боязно. А потом смелее, обхватывая ладонью. Это были смешанные чувства. Кобблпот понимал, что должен что-то ощутить, какой-то нежный трепет от того, что… что этот ребенок — его. Но он не чувствовал никакой близости, которую должен ощущать отец, у которого скоро будет наследник. Однако все это слишком быстро. Освальд сам не знал, что должен чувствовать и что чувствует на самом деле. Лишь некая неопределенная пустота. И пока ему непонятно, чем именно он должен ее заполнить. Освальд уже хотел отнять руку, чтобы не выглядеть так глупо, но в последний момент ощутил легкое шевеление. Маленький толчок в его ладонь. Он неосознанно прижал ладонь сильнее, в удивлении раскрыв рот. Это уже невозможно описать. Ощущение чего-то… живого, реального. Того, что существует на самом деле. Не только в его иллюзорных мечтах, а здесь, прямо под его рукой. Под сердцем любимой девушки. — И кто это? — спросил Освальд, подняв взгляд на Викторию, по-прежнему не отрывая от нее руки. — Не знаю, — Виктория безразлично пожала плечами, — это же не важно. Пойми, Освальд, сейчас важно то, что нас окружает. Посмотри на город. От него ничего не осталось, дети не должны появляться в таком мире. Иначе их судьба ничем не будет отличаться от нашей. Кобблпот задумался. Виктория права. А в особенности в том, что врача рядом действительно не было. Он сомневался в том, что доктор Томпкинс поможет им после всего, что было между ними. Он не мог потерять ее. Ее жизнь… две жизни в его руках, и только он теперь за них в ответе. Плевать на ее брата, который тоже рядом, она любила не Виктора, а его — Освальда. И он должен впервые сделать для нее хоть что-то. Просто обязан. Освальд притянул Викторию к себе свободной рукой, обнимая ее, а другую так и не отняв от живота. — Ты останешься в своем убежище, для безопасности, — Кобблпот даже не спрашивал, просто подтвердил это, как факт, на что Виктория лишь кивнула. — Но я не могу присоединиться к тебе. У меня своя война. — Я знаю, — Виктория улыбнулась как-то потеряно, — ты бы никогда не променял власть на меня. Не только на меня. Девушка опустила взгляд вниз. — Я всегда это знала. Не было смысла приходить к тебе, заявляя, что у нас будет ребенок. Власть всегда будет для тебя дороже. Не важно, разрушенный ли вокруг город или процветающая жизнь. Освальд поджал губы. Она права. В мире мафии нет пенсии — либо работа, либо смерть. Если ты хоть однажды туда попал, то останешься в ней навсегда. Даже если город вокруг мертв. И он никогда, никогда бы не отпустил ее. — Ну, — начал он, задрав голову, — может быть, это и так. Но я всегда смогу обратить это в свою пользу.***
Впервые в жизни Гордон, наконец, согласился с ним. Кивнул, скупо сжав челюсти. У них общее желание — спасти этот чертов, прогнивающий насквозь, а теперь еще и напрочь разрушенный город. Слишком много он значил для них, каким бы ни был. Насколько бы омерзительным, который действительно стоило сравнять с землей. Но Готэм их дом. Родной. Там, где должны жить и расти их дети. А потому этот дом стоило защитить. Любой ценой, даже собственной жизни. Освальд еще никогда не был настолько настойчив, отстаивая свои позиции, надавливая на собеседника, заставляя принять свою точку зрения, потому что в этот раз у него было что защищать. И это был не только Готэм. Это было все, что происходило в нем. И его знакомство с Викторией в темном переулке, и все их прогулки, перестрелки. Вечера в его клубе, дни в мэрии и ночи в особняке. Даже время в проклятом Аркхеме. Все, абсолютно все, что связано с ней, дорого сердцу. А за прошлым следовало и будущее, и только Кобблпот в ответе за то, каким теперь оно будет. Выживут ли единственные важные ему люди, зависело только от него. А потому Пингвин готов смело встать за баррикаду с автоматом в руках, отстреливая в одиночку целую толпу врагов. Он готов умереть. Но еще больше он готов выжить. Ради того, чтобы потом увидеть, как будет расти его ребенок, и взять его на руки. Чтобы дать ему то детство, которого не было у него самого. Чтобы у малыша был любящий заботливый отец и здоровая счастливая мать. Чтобы ребенка не обидел никто. Все это стоило того риска, на который он шел. Освальд надел очки с яркими красными стеклами, взял в руки автомат и вышел на улицу, вставая с Джеймсом Гордоном плечом к плечу. За Готэм. За Викторию. За будущее.КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ