Two witchers

Всё, что я должен был делать - это наметить план и не отступать от него ни на йоту, но, начиная воплощать задуманное, я только то и делал, что отступал от намеченного плана. У меня был план. Один единственный - держатся подальше от безбашенного мальчишки, не позволяя себе привыкнуть, но я не справился. Доказательство моего краха ехало сзади на белоснежном коне, не переставая болтать даже чтобы перевести дух. Я обернулся, остановив Плотву, чтобы подождать отстающего. Ласковый ветер встрепал его волосы, когда юноша прикусил губу, заставляя меня вспомнить его красочные стоны у озера. - Зачем увязался? - спросил, сохраняя нечитаемое выражение лица, когда мы поровнялись. Пожалел в ту же минуту: а вдруг он развернётся и уедет? - Вулкану нравится твоя Плотва. Это же ясно, как день. Я не нашёл, что ответить на его безапиляционное заявление, а даже, если нашёл бы - есть ли в этом смысл? Я не хотел, чтобы Лютик уходил и точка. Вулкан, который оказался виновником моей нарушенной тишины, останавливался почти на каждом шагу, только мы выехали с деревни. Свежая зелень ему нравилась определённо больше, чем моя кобыла. Ещё в деревне я убеждал Лютика одеться бардом, на этом поприще ему сулил бы успех, к тому же без риска быть сьеденным, отравленным или исполосанным когтями, но юноша ни в какую не хотел воспринимать мои дельные советы. Наблюдая за его ровной осанкой обрамленной чёрными одеяниями, когда насытившийся Вулкан всё же решил немного перегнать Плотву, я начинал думать, что мне нужно было убеждать его не одеваться бардом, и тогда, парень поступил бы с точностью до наоборот, чтоб меня позлить. Лютик - моя головная боль, конец блаженной тишины, нарушенный кодекс, и личное болеутоляющее. Достаточно лишь взглянуть в эти светлые чистые глаза, начинаешь забывать, что жестокость вообще существует в нашем мире. Но она существует. Я вспомнил о уродливом шраме у изящного локтя. Лютик продолжал избегать расспросов о прошлом, а я не настаивал. Если бы меня спрашивали о Каэр Морхене, наверное, я поступал бы так же. Меня забавляли попытки юноши склонить к себе моё доверие, не доверяясь самому. Но то, что он пытался построить между нами связь, более надежную, чем тогда у озера, вызывало у меня гордость наравне со страхом разрушить эту тонкую связь. Голубые глаза подле меня заискрились при взгляде на близлежащую реку, но я уже знал, что последует, и это меня не радовало: - Геральт, мы с Вулканом поскачем по суше, жаль, что тебе приходится добираться вплавь на своей кобыле, - Лютик довольно улыбнулся, и я подумал, что даже солнце завидует свету его улыбки. Я ничего не ответил, как и на замечания до этого, зная, что рано или поздно ему надоест мое равнодушие к издевкам. Порой мне казалось, что единственная причина, почему он увязался, - моя лошадь. - Эй, Геральт, я купил рыбий корм твоей Плотве! - Геральт, посмотри, там торгуют рыбой, может и плотва есть? И так всё время: - Геральт, Геральт, Геральт... Это он ещё не знает сколько Плотв у меня было. Не приведи Господи, ему как-нибудь прослышать об этом - тогда мне точно не спастись. Было бы хорошо оставить лишь своё имя в его устах, стирая остальной текст, касающийся моей лошади, одежды и прочей ерунды. Лютик, впервые за весь путь, обскакав меня, остановился у березы, ожидая, когда я наконец нагоню его, недовольно поклацывая языком, будто это моя Плотва всё время останавливалась, лишь завидя сочные стебельки. Мы только день в дороге, а мне уже хотелось убить его, только теперь никаких Понтарисов я бы к нему и на метр не подпустил. Хотя оттрахать Лютика до изнеможения прельщало намного больше. Мы направлялись в Цинтру - великолепный процветающий город. Но будь он трижды резиденцией короля и королевы, я всё так же продолжал недолюбливать большие города за их шумную и быструю жизнь, в отличии от Лютика, что откровенно наслаждался "бурлящими артериями города", "ночными огнями столицы" и т. п. Но возле крупных поселений, как правило, встречалось больше всего нечисти. Парень без умолку болтал о прелестях городской жизни, пока мы приближались к "пределу его мечтаний". Судя по болтовне, Лютик уже был здесь, как минумум раза два. Возможно больше. И каждый раз Цинтра увлекала его философскими дискуссиями и недельными кутежами. Но, к нашему удивлению, на этот раз столица встречала своих гостей неприветливо и негостеприимно. Въезд представлял собой две огромные каменные арки, соединенные между собой такими же серокаменными стенами и потолком. Обе арки были оснащены железными решётками с толстыми прутьями, механизм работы которых заключался в следующем: первая решётка почти всё время поднята, тогда, как вторая - почти всё время опущена. Желающий попасть в город должен был пройти под арками, и как только он ступал под их камянных свод, железная клеть первой со скрежетом впивалась в землю, образуя клетку, где противоположные стены были каменными или железными. В этой клетке сейчас стояли наши лошади, и я, покинув седло, постучал в дерявянные ставни окошка, пробитого в одной из камянных стен. Минуты через две, когда возмущение владельцов обозов за нами уже достигло своего пика, с окошка показалось лицо стражника с по плечи седыми волосами. Плечистый, но не высокий парень, что успокаивал обозников, обернулся. Он скрестил руки, наблюдая за мной через один с квадратов при пересечении железных прутьев, досадно сплевывая. Очевидно, что его не прельщала идея впустить в столицу ведьмака. Селовласый нахмурился: - Кто с тобой, мясник из Блавикена? - едко спросил он, указывая на Лютика, что так и не спешился, ожидая скорого въезда в город. - А то ты не видишь? - крикнул ему в лицо парень, прежде чем я успел открыть рот. - Не припоминаю такой школы, - привратник усмехнулся, демонстрируя ряд белых зубов, почти не побитых карьесом, - а может ты и не ведьмак вовсе? Он либо хотел на лапу, либо хотел по морде, а может то и другое, потому что даже меня, ведьмака, парень на некоторое время ввел в заблуждение, что он - мутант. Но у Лютика в глазах танцевали бесы, он поднял Вулкана на дыбы, вынул меч из ножен, и тут же направил его в лицо стражнику. Я наблюдал за его движениями, как в замедлении. Лютик демонстрировал навыки умелого наездника, которым в большинстве, обучают дворян. Он был невероятно красив на белом коне, чья грива рассыпалась подобно каштановым волосам юноши, так, словно всадник и жеребец - одно целое. Страж неловко опрянул, и седые волосы открыли его другой глаз, вернее то, что от него осталось - тёмная яма почёрневшей кожи. - Теперь веришь? - Лютик смеялся, пока встревоженный Вулкан гарцевал под ним. Конь уже привык к тому, что обнаженный меч хозяина не сулил ничего хорошего. - Пропусти их, - обозвался парень за решёткой. Его больше не волновали ни торгаши, ни их обозы, - такая сила нам не помешает. Он кивнул на тонкую руку Лютика уверенно сжимающую крест тяжелого меча. Седовласый подписал какой-то бланк, воняющий дешёвым элем, как и он сам, и ткнул его мне в руку. Железные решётки заскрипели, подымаясь, пока я вновь оседлал Плотву, и мы вошли в город. Лицо Лютика гордо сияло, мол, ты видел, как я их, а?, но его радость вскорее омрачилась пейзажами столицы. Стала понятна и причина нашей заминки у ворот: Цинтра готовилась к войне. Об этом свидетельствовало и разнообразие оружейных лавок. Казалось, что пику здесь найти намного легче, чем буханку хлеба. Лютик обвёл глазами блестящие на солнце железные острия. Выкованные на быструю руку, они говорили о том, что подготовка происходила в спешке, будто король с королевой до последнего надеялись войны избежать. - Эти чёртовы нильфгаардцы и сюда метят! - зло кинул парень. Я впервые видел Лютика таким раздосадованным, словно каждый нильфгаардец задолжал ему по слитку серебра. - Наше дело - держатся в стороне от человеческих конфликтов, - произнёс я, напоминая юноше, что раз уж он ведьмак, то обязан выполнять кодекс. Лютик смерял меня прожигающим взглядом. Если бы ненависть была жидкостью, я бы захлебнулся. Ведьмак молчал всю дорогу к постоялому двору, где я останавливался в прошлый раз, и, сам не верю, что говорю это, лучше бы он продолжал болтать. Восцарившаяся тишина не стала долгожданной отрадой моему слуху, она невыносимо давила на черепную коробку, уничтожая под корень мои попытки построить доверие между нами. Я не понимал, почему его глаза загорались холодным синим пламенем, когда мы проезжали глашатаев, призывающих бросить жену и детей, и грудью полечь за свой город. Мне самому не нравились подобные вещи, но Лютик воспринимал каждое слово призыва, как личное оскорбление. - Посмотри, посмотри на этих дураков! - он указал рукой на группу юнцов, примерно своего возраста, что собрались подле полного бородача, и жадно ловили каждое его слово. Казалось, они в сию минуты были готовы бросить всё и безоружными останавливать врага. К несчастью, их решимость была неподдельной, в отличии от фальши в устах глашатая, который нагло врал, прекрасно понимая, что никакая храбрость не поможет, когда на одного безусого юнца приходится десять опытных солдат. Лютик раслабился лишь в стенах таверны, куда мы отправились обедать. Но вокруг все шептались о войне, сея панику. Алые отблески огня в камине на щеках и шее Лютика не скрывали бледности его кожи. Мне казалось, что парень хочет закрыть себе уши руками, чтобы не слышать рассказов о сожженных городах, и я захотел предложить уйти, но Лютик вновь послал (очень далеко) все мои ожидания, деловито закинув ноги на стол, попивая своё темное пенистое, словно это было Каберне десятилетней выдержки с лучших темерийских погребов. Это был его способ бороться с тревогой - расслабиться и делать вид, что всё в порядке. Пусть это и не соответствовало действительности. Лютик почти ничего не ел, предпочитая выпивку бульону, но, честно говоря, я понимал его. Бульон на вкус напоминал отвар с, скажем, хвоста вовколака, чтоб не говорить х*я, хоть я и никогда не пробовал такой дряни. Я наблюдал деланное безразличие Лютика, понимая, что ему неприятны разговоры о войне, и понимая, что они будут преследовать нас, куда бы мы не направились. И всё же, ему было достаточно сказать слово, намекнуть жестом, что он хочет уйти, и я бы сразу поддержал это решение. Но Лютик молчал, как всегда, храбрясь передо мной, заставляя меня неосознанно гнуть оловянную ложку. Я решил отвлечь его разговором, чтобы вывести его с горестных дум, навеянных атмостферой столицы. Даже в маленькой таверне воздух настолько загустел от разговоров о войне, что, казалось, достаточно одной искры, и он воспламенится. - Лютик, - я обратил его внимание. Парень радостно заблестел глазами. Возможно впервые разговор был начат мной, а не ним, - я хочу поговорить об опасности, которой ты подвергаешь себя в этой одежде. - Да ладно тебе! Ведьмаки - единственные, кого не грабят разбойники на дорогах. - Пойми, тебе мог повстречаться не я, например, Ламберт и шансов... - Ламберт - хороший человек, - отрезал Лютик. Я читал вызов в его взгляде, мол, попробуй скажи, что это не так, и увидишь, что будет. У меня глаза на лоб полезли. Ламберт. Хороший. Я не мог понять, что удивительнее: их знакомство или характеристика данная Лютиком этому ублюдку. Мне будто вылили за шиворот тонну ледяной воды. Даже сцена устроенная Лютиком у ворот города блекла по сравнению с этим заявлением. В глубине души я радовался, что поседеть дважды невозможно, ибо юноша всеми силами пытался меня к этому довести. - Эскеля ты тоже знаешь? Юноша облегчённо выдохнул, поняв, что я не собираюсь оспаривать его мнение о Ламберте. Видимо, он не впервые вступался за младшего с моих собратьев. Ведьмак облизал влажные губы и ответил, - Нет, но, кажется, уже слышал это имя. Но как, от кого и при каких-таких обстоятельствах?.. Лютик произнёс, будто читая мои мысли: - Не скажу! Даже, когда выпью весь бар - не скажу, - он радостно захлопал ресницами, ожидая моего ответа. Я чувствовал досаду потому, что был уверен, будто первым повстречал эту "чудо-птицу" - ведьмака, не являющегося мунтантом. Но, как оказалось, я ошибся. - А что Ламберт, позволь спросить, сказал о твоём ремесле? - Сказал, что у нас ничего не выйдет, мол, он вечен, а я - на короткий срок... Оловянная ложка клацнула, сломавшись, и её две части разлетелись в разные стороны, поцарапав стол. Я сам не заметил, как схватился на ноги, и сжал руки в кулаки. Общий гул утих, и посетители зашушукались, поглядывая на нас. Я говорил, что достаточно искры этому встревоженному воздуху, а зажёг факел. - Я пошутил, - тихо произнёс Лютик, испугавшись моей реакции. Его ноги с немыслимой скоростью слетели со стола, а сам парень съёжился под моим взглядом, - ничего не было. Я видел его всего один раз, очень давно. Он, наверное, и не помнит меня. Я просто хотел пошутить, прости. Лютик почти плакал, пытаясь исправить свою ошибку, а я тяжело упал на стул. Ещё немного посидев над тарелкой, не пытаясь есть, (естественно, ведь сломанная ложка лежала на пыльном полу), я встал и покинул заведение. Я лег, зная, что не усну, потому что не мог выбросить с головы виноватое выражение лица Лютика. Мне не стоило так срываться, но он тоже виноват, зайдя так далеко. Я лежал, не смыкая глаз, в ожидании расвета. Мне понравилась комната здесь в прошлый раз, потому что сюда почти не проникали звуки ночного города, а теперь я был готов проклясть её тишину, которая не могла заглушить борьбу в моём сознании: пойти извинится перед Лютиком или отправиться искать Ламберта, чтоб убить его (просто, на всякий случай). Хотя, на деле, я не сомневался в честности Лютика, когда он сказал: "ничего не было". Блестящая голубизна его глаз, такая неуместная в засаленных стенах таверны, ещё видилась мне отовсюду, и я напрягал слух со всех сил, чтоб узнать, когда юноша вернется в свою комнату, на этаж ниже этой. Он вернулся, но не к себе. Подкрался на пальцах и остановился подле кровати, ожидая, что я заговорю. - Почему ты сразу не сказал, что знаешь Ламберта? - я наблюдал, как парень теребит медальон, даже не пытаясь скрыть волнение. Тяжело вздохнув, Лютик зажёг масляную лампу, словно оттягивая момент, когда ему придется ответить на вопрос. Отблески света ложились золотом на его щеках и шее. Они же удлинняли тени, отброшенные его ресницами и скулами, и мне вновь захотелось извиниться. - Прости, -... Но извинился Лютик. Он повернулся ко мне спиной, и мягкий свет лампы сделал его талию ещё тоньше. Хотелось кричать. О том, что этим ясным глазам нельзя грустить, о том, что я идиот, о том, что я.. - Это не только мой секрет, поэтому я не мог тебе расказать. ...без ума от него. "Не мог"? А сейчас - может? Лютик потушил лампу, и, со словами:"она воняет" запрыгнул ко мне на постель. А я сидел, как истукан, теша себя мыслью: "если бы он мог - обязательно бы рассказал". Даже, если это ложь... нет, не ложь. Лютик доверительно прижался своим лбом к моему. Обычная температура его тела была несколько ниже моей. - Пусть твои секреты останутся твоими секретами. Ты не обязан рассказывать мне что-либо, пока не посчитаешь нужным. Сердце, как ржавая ось, скрипело с каждым словом. Но оно того стоило: Лютик устало закрыл глаза, позволяя лунному свету блестеть в темноте густых ресниц, и я ласково поцеловал его переносицу. Мне снова дико его хотелось, но я не был уверен, что сейчас - подходящий момент. Я лег, прижав Лютика к себе тяжелой рукой. Я не подумал, что прошлым летом, когда был здесь один, для двоих кровать окажется такой узкой. Я чувствовал тепло его тела каждой порой кожи, чувствовал мягкость ягодиц, и холодные, как у лягушки, ступни ног, что мальчишка пытался нагреть между моих щиколоток. Мы пролежали спокойно минут пять, пока Лютик, словно специально подвигав своей апетитной задницей, не спросил: - Сегодня мы не будем трахаться? Если один поцелуй ни к чему не обязывает, то я буду целовать своего ведьмака до тех пор, пока его обязаность всегда быть моим не перевесит необходимость дышать, чтобы жить. Лютик повернулся ко мне, не скрывая наглой усмешки, и я, в который раз поддаваясь безумию, накрыл его губы своими. Я вдыхал чужой перегар, опьяненный мыслями о том, что Лютик снова станет моим, безоговорочно и безраздельно. Наши языки переплетались, пуская жар по всему телу. Я сжал юношу в крепких обьятиях, возможно, причиняя дискомфорт, но он сам напросился, задавая такой вопрос. Демон. Лютик юрко выскользнул с моих рук и сел сверху. Во рту пересохло. Я не моргал потому, что хотел запомнить каждую черту стройного тела, чтобы видеть лишь его, закрывая глаза. Выделяющаяся клетка рёбер, ямки у костей таза, острые колени, сжимающие мои бока - всё принадлежало мне одному. Только мне и только сейчас. Лютик наклонился, оперевшись руками на быльце за моей головой, и я почувствовал его напряжение почти так же сильно, как собственное. Мне хотелось раздевать его медленно, проводить рукой, едва касаясь, вызывая мурашки и дрожь. Мне хотелось пытать его так сладко, чтобы в легких не осталось воздуха для стонов. Я схватил его тонкие запястья, отводя от изголовья, и поцеловал, наблюдая за реакцией юноши. Он выдохнул со свистом, внезапно зардевшись и опустив глаза, и я понял неизвестным мне ранее внутренним чутьем: сегодня. можно. всё. Я провёл губами по сморщеной обожённой коже, и дрожащая рука юноши легла на моё плечо. Какая разница, что я о нём я не знаю, мне хватило и этого недолгого времени, проведенного вместе, чтобы свихнуться. Лютик коснулся моего лица свободной ладонью, проводя по скуле, и чувства накрыли с головой, как извержение вулкана. Вместо медленных пыток, я молниеносно стянул на пол чёртову чёрную ткань, украшенную кожаными ремешками. Лютик хотел встать, чтобы так же избавиться от одежды, но я подмял его под себя, собственноручно раздевая впопыхах, будто до рассвета осталось всего пару минут. Одежда юноши упала на пол, подзвякивая железными пряжками, но я не слышал ничего, кроме шепота ведьмака подо мной: - Пожалуйста... Мог бы и не просить. Я почти не подготовил его, чем потом упрекал сам себя, но в тот момент я уже был на грани. Я не позволил ему вновь быть сверху - желание испепеляло меня изнутри, причиняя почти физическую боль. Я должен задавать темп. И не важно, что "темп" был голодными, резкими толчками, быстро ведущими к разрядке. Лютик изогнулся дугой, когда, оглаживая спину, мои руки спустились к его затвердевшей плоти. Он что-то жарко зашептал, но я уже не мог разбирать слова, я излился на стройную спину юноши и поцеловал его затылок, словно извиняясь. Это было забавно: вытирать полотенцем его ровную спину, слушая недовольное бурчание. Я не понимал откуда у него берутся силы говорить после того, что было, ибо мне хотелось молчать, как можно дольше, чтоб не разрушить волшебство момента. А Лютик пусть возмущается сколько угодно; его томные стоны подо мной были красноречивее всяких слов. Я лег рядом с юношей, позволив ему положить голову на мою руку. Когда я начал подтыкать вокруг него одеяло, мне показалось, что Лютик сейчас замурчит, такой благодарностью светился его кошачий взгляд. Я никогда не любил котов, предпочитая их самолюбие верности собак, но для Лютика я готов был сделать исключение. Я посмотрел в два волнующихся океана напротив, пытаясь подобрать слова. - Лютик, когда я говорил, что у нас ничего не получится, я имел в виду... - Знаю я, что ты имел в виду, но, уверен, что нехило так переживу тебя, - Лютик снова улыбался, как цветы улыбаются солнцу, - когда какой-нибуть берсерк переломит твой хребет, и ты помрешь, я припрусь к тебе на могилу со словами: "я же говорил!", и ты не сможешь мне возразить. Я уже сейчас не могу. Что уж говорить обо мне мёртвом. Я прижал юношу сильнее, губами касаясь тёмной макушки. Его волосы пахли мёдом и корицей, и ещё чем-то очень приятным, вгоняя меня в сон, но уснуть не позволял тот же Лютик, то и дело ворочаясь под одеялом. Я уже хотел спросить, чего ему неимется, но меня опередило негромкое урчание чужого желудка, сопровождаемое соответствующей репликой: - Есть хочуу... * Я сидел напротив Лютика, поставив локти на стол и подпирая руками подбородок, в небольшой столовой постоялого двора. Сонные глаза служанки проклинали нас самыми изысканными выражениями, пока та выставляла тарелки на стол. Закончив свою работу она ушла, фыркнув и хлопнув дверью, оставляя нас одних. Лютика сложившаяся ситуация ни капли не смущала. Он наминал холодный картофель, при этом демонстрируя манеры знати в еде, коими не пользовался в таверне. Мне казалось, что при мне Лютик позволял себе быть собой, и я любовался тем, как изящно тонкие руки справляются с приборами. Ему так не подходит этот бедный зал со своим ничтожным убранством да поржавевшей лампой с тремя свечами. Высокие манеры столь дико смотрелись в этих стенах, что я начинал понимать, почему Лютик не позволял себе обедать подобным образом тогда, в таверне. - Поэтому ты почти ничего не ел днём? - предположил я, наблюдая, как тонко сжались его губы. - Можно сказать и так, - Лютик улыбнулся, - не в обиду тебе сказано, но я могу спать на земле, убивать нечисть, пить и материться, как твои собратья, но принимать пищу я предпочитаю, как меня учили, а не так, как, видимо, не учили тебя. Парень поднял вилку, с нанизанным на неё картофелем, направив на меня, как указку: - Ты говорил, что уже был здесь, зачем? Его глаза, кажущиеся темно-бирюзовыми в плохом освещении зала, с интересом уставились на меня, но мне нечего было ему сказать. Я приезжал в столицу за девочкой, которую Калантэ не доверила мне, едва ни лишив меня жизни; и ушёл ни с чем. Вообщем-то, я хотел попытать счастья ещё раз, но Львица больше не подпускала меня к дворцу. Ее недоверие к друзьям свидетельствовало о том, что Калантэ подозревает о предателях в столице. Я искренне надеялся, что она ошибается, но дитя-Предназначение - моя ответственность, и, закончив с нечистью в округе, я проникну во дворец, не дожидаясь королевского разрешения, и верну девочку бабушке, как только окончится время смут. - Это не только мой секрет, - выдохнул я, повторив слова Лютика. Это была чистая правда: дело касалось ещё и королевской малышки. Безоговорочно доверяя юноше, я не доверял молчанию кирпичных стен. К тому же мои глаза слипались, и я не был готов к долгому разговору. - Муха-повторюха, - наигранно обиделся парень. Ведьмак опустил взгляд в тарелку, удивлённо обнаружив, что она пуста. И, если Лютика это огорчало, то меня несказанно радовало. Наконец-то. Мы. Пойдём. Спать.