Two witchers

Я проснулся, чувствуя, как в спину впились твердые стебельки высохшей травы. Послеобеденное солнце заливало светом мои глаза, я напряг слух, но не услышал ничего, кроме тихого скрипения колёс. Этот звук свидетельствовал о том, что меня везут телегой, но куда?.. Я понял, что лежу на деревянной повозке с сеном, но не смог пошевелить ни рукой, ни ногой, чтоб убедиться в этом. Только с горечью чувствовал, как меня начинает укачивать мерный скрип колёс. С трудом поднял голову: на козлах сидел бард, а рядом с ним курносый мальчик постоянно о чём-то ныл, о какой-то балладе. То, что мужчина был менестрелем, я понял по лютне, что висела на кожаном ремешке, перекинутая через его плечо. Я изо всех сил пытался подслушать разговор мальчика и барда, но уши словно заливала холодная вода. В глазах опять начало темнеть, но я не мог даже отвернуться, чтоб проблеваться. Я знал, что лежа на спине могу попросту удавиться рвотными массами, и это была бы самая нелепая смерть для ведьмака. Но меня не стошнило — рвать было нечем, я не мог вспомнить, когда в последний раз ел или пил. Я заставил себя посмотреть на солнце, но его уже не было. Огромная седая голова Весемира освещала небо. Его золотые глаза под стать позолотевшему морщинистому лицу насмешливо смотрели вниз на нашу небольшую повозку в необъятных квадратах придорожных полей. Я повернулся к барду. Им оказался Лютик, я сразу узнал его благородную ровную осанку, очерченную ореолом лучей головы моего наставника. — Ламберт — хороший человек, — повторил мне парень свои слова с таверны и ударил волка плетью. Меня не удивило, что в телегу пришлось запрячь волка. Лошади ведь сбежали ещё в Цинтре. Меня больше удивляло, как Лютик может считать Ламберта хорошим человеком. Таких сукиных сынов, как младший из ведьмаков надо было ещё поискать. Возможно, юноша солгал мне, и они с Ламбертом виделись больше, чем один раз. Если я встречу этого ублюдка, то заставлю его зашивать Весемиру сапоги. Что за бред я несу?.. Мои слова таяли в воздухе, пока я не почувствовал ужасный жар по всему телу, наверное, Цинтра ещё пылала, и её огонь гнался за нами по пятам. Небо раскалилось, обретая красный оттенок, и воздух, адски горячий, обжигал легкие при каждом вдохе. Повозка, убегая от пожара, поднималась в небо: наш волк оказался летучим. Мальчик, которого я спас от нильфгаардского солдата, запрыгнул с верхушки пылающей сосны ко мне на сено и закричал: — Кто в телеге? Он безоружен? А с тобой кто? — Я — бард, судари, странствующий поэт… Ясно. А я думал со мной Лютик. Очень жаль. Но где тогда юноша? — Вот же он, смотри! — Весемир смеялся надо мной, хотя я никогда не видел, чтоб он так смеялся, и всё же я взглянул вниз, куда указывала его голова. Наша повозка превратилась в лодку. Она спокойно рассекала укрытое розовыми лилиями озеро, и я не сдержался, сорвав один пышный цветок. «Похожа на Лютика» — не знаю почему, подумал я, перебирая пальцами тонкие лепестки лилии. Наверное, я всё-таки умер. Это слишком хорошо для смертного — наблюдать такую красоту. Там, где на линии горизонта сходились розовая цветочная и голубая небесная гладь, меня ждал Лютик. Я был уверен в этом. Но лодка плыла так медленно, а я снова не мог пошевелиться. Лежал на деревянном дне, подобно мертвецу, сжимая на груди розовый цветок. Вдруг озеро превратилось в реку, а я поплыл всё медленнее, без весёл. Разве эти чёртовы лилии не понимают, что мне нужно торопиться? У меня не так много времени, а у Лютика — и того меньше. Зачем они оплетают лодку своими стеблями? Я уже ненавидел розовые цветы и их красоту. Если бы у меня был меч… Меч был. Я чувствовал его холодную рукоять у плеча. Металл нестерпимо давил, возможно, потом на этом месте появиться синяк, но я не мог ни подвинуться, ни убрать мешающую рукоять. Я до сих пор был парализован. Собственное тело казалось слишком тяжелым для движения. В дискомфорте и неторопливости я всё-таки причалил к узкому песчаному берегу. Возможность двигаться вернулась, и я с облегчением ступил на землю. Но Лютик не встретил меня. Я брел по песку, что замедлял ходьбу, попадая в сапоги, и мне пришлось остановиться, чтоб разуться и вытряхнуть его. Я был уверен, что Лютик где-то рядом, но тонкая полоса суши молчала. Куда он ушёл, не дождавшись меня? Я чуть не упал, споткнувшись о камень на берегу. Потёр рукой колено. Присел, пытаясь рассмотреть надгробие, единственное на этом тихом пустынном острове. Могильный камень, серый, холодный и немой, смотрел на меня, не имея глаз, но меня едва ли не тошнило от его упрекающего взгляда. Даже отвернувшись, я чувствовал его будоражащий душу вопрос: «Где ты был? Где ты был, Геральт из Ривии, когда на мне выгравировали надпись: "

Лютик. Ведьмак и Бард

"?!» Я закричал. Я проснулся. * Сена больше не было. Я лежал на мягкой постели, чувствуя, как капли пота стекают со лба. Я бредил. Это всё было бредом — Лютик жив, и я успею к нему всегда, во что бы мне это не стало. Не всегда… Я не хотел об этом думать. Пустыня в горле неприятно жгла глотку. Я открыл глаза, чтобы осмотреться, но маленькая тёмная фигурка на фоне солнечных лучей, льющихся с окна прокричала голосом Цири: — Он проснулся, Лютик, он проснулся! Постепенно привыкая к свету, я начинал понимать, где нахожусь. Моя постель стояла у окна в небольшой комнате, рассчитанной максимум на одного человека, ибо большинство её площади занимали крупные шкафы, комоды и остальные элементы мебели. Маленькое трюмо с разбитым зеркалом у моей кровати не имело одной ножки. Вместо неё хозяин подставил брусок дерева, не очень-то заботясь, что он немного превышал остальные ножки в высоту. Поэтому вода для умывания в миске на поверхности трюмо почти выходила за края своего железного вместилища с одной стороны, не доставая этих же краёв — с другой, то есть всё время была под наклоном. В миске лежало намоченное полотенце, и я понял, что это не пот, а вода стекала с моего лба по лицу. Цири, умытая и ухоженная, прыгала вокруг меня, хлопая в ладошки, когда бард из моих недавних снов, навеянных лихорадкой, вошёл внутрь комнаты. Его голова едва ли не касалась потолка, такой тесной была выделенная нам каморка, но я не жаловался. Лютик. Цири. И я. Мы все были живы. И никакая маленькая, пыльная конура не могла этого изменить. Мои глаза стали совсем сухими, но я смотрел на вошедшего Лютика, и не мог наглядеться. Я не мог даже моргнуть. Видеть его живым, целым и невредимым было а х у и т е л ь н о. Видеть его улыбку. Смотреть в его глаза. Тонуть в этих самых глазах. Наблюдать, как он, по старой привычке, теребит тонкими изящными пальцами ниточку медальона, который спрятал под одежду. Напрягать свой чёртов ведьмачий слух, чтоб посчитать удары его сердца, такого быстрого, по сравнению с моим. Нижняя губа Лютика слегка покраснела. Сколько раз он кусал её, гадая, выживу я или нет? Сколько раз его дыхание обдавало мою кожу жаром, пока он проверял мою температуру? Сколько возможностей видеть его, чувствовать его, любить его я пропустил? Когда вопрос стоит исконно просто: жизнь или смерть — начинаешь ценить всё. Только на холодной, заляпанной моей и не только моей кровью, брусчатке у дворца я смог понять, что каждый момент, проведённый без Лютика не имеет смысла. Жизнь, ведьмачья или человеческая, слишком коротка, чтобы тратить её только на себя. Да как я смел бояться связать наши судьбы, напрасно теряя время на всякий бред с отмеренным сроком жизни?! Лютик прав. Всегда был. Неважно, кто кого бросит первым, ибо в тот момент погибнут оба. Иначе никак. Чтобы не упустить ни минуты, подаренной мне судьбой, я сделаю всё возможное. Я моргаю. Лютик улыбается. С*ка. И невозможное тоже. — Проснулся, соня, — несмотря на тон, Лютик выглядел обрадованным. Когда его ласковые губы растянулись в усмешке, мне показалось, что он сейчас тоже начнёт хлопать в ладошки, — Давно пора. Пора? А сколько я спал? По ощущениям, не более трёх часов. Может, на пару часов больше. Я искал ответ в светлых голубых глазах, и Лютик в который раз словно прочёл мои мысли: — Вторые сутки спишь уже. Не стыдно? — А тебе не стыдно, так легко поменять профессию, предав кодекс? — парировал я. Лютик смутился. Не хотел его зацепить. Но вмиг его улыбка стала ещё шире, как у подростка, придумавшего новую проказу. — Ты, вообще-то жив благодаря моей лютне и песням. Можешь не благодарить. Но раз ты очнулся, то готовься играть чудовище в спектакле. Мы, между прочим, труппа. Цири — принцесса, как и положено, я — естественно, прекрасный принц, а ты… — А другие роли были? — спросил я перебивая торопливый рассказ. Это было лучшее начало дня для тех, кто бежал от войны — не вспоминать о ней. Как можно дольше. — Роль куста, — кивнул Лютик, — но ты слишком громко храпел, кусты так не делают. Цири закивала, подтверждая рассказ, и добавила, яростно жестикулируя своими тоненькими ручками: — А ещё ты ругался! Такими словами, что Лютику пришлось закрывать мне уши… Она хотела ещё что-то рассказать, но (бывший) ведьмак остановил девочку, положив свои руки ей на плечи: — Думаю, нам с Геральтом нужно поговорить, а ты пойди помоги Карло с лошадью. Перед тем, как уйти, девочка наклонилась ко мне и быстро прошептала: — А меня научишь ругаться, теми словами, что ты говорил? А то зануда Лютик не позволил ничего услышать. Пожалуйста-пожалуйста! В её глазах было столько мольбы, будто от этого зависела её жизнь. Я кивнул, не зная, как нужно поступить в таком случае, и княжна радостно выбежала из комнаты. Никогда не видел, чтобы кто-то так радовался крепким словечкам. Хотя во дворце при ней вряд ли кто-то решился бы так выражаться. Я вздохнул. Плохой из меня воспитатель маленьких девочек, к тому же, королевских кровей. Цири ушла, и мы с Лютиком остались одни в комнате. Юноша присел ко мне на койку, осторожно, словно боялся, что та сломается. Он неловко обхватил одну руку другой, и начал говорить: — Геральт, ты та-ак бредил. Я боялся… мы боялись… — он поднял глаза, с удивлением замечая мою улыбку, — ты чего лыбишься? Заставил нас всех поволноваться, а теперь… — Наклонись, кое-что скажу. Хоть мы и были одни в комнате, Лютик доверчиво приблизил своё лицо к моему, и я почувствовал его торопливое дыхание на своей коже, словно он хотел поскорее использовать весь кислород в помещении. Как только наши губы оказались достаточно близко, я приподнял голову и поцеловал его. Мои губы были сухими и шершавыми, а губы Лютика — наоборот, нежные и вкусные, как у девчонки. Хотя, лгу. Намного лучше. Мне казалось, я не смогу перестать его целовать, но голова заболела с новой силой, и я тяжело упал на подушки. — Вижу, ты уже здоров, — пролепетал смущенный Лютик, отклонившись. — Где мы? — В деревне. День пути от Цинтры. — Сюда ещё не добрались нильфгаардцы? — Добрались, даже раньше столицы. Оставили своего наместника и пару-тройку солдат. Теперь они собирают налоги, следят за жителями. И, естественно, понятия не имеют, кто такая на самом деле Цири. — Её волосы?.. — Сама обрезала. Сказала, что раз ищут принцессу, то к мальчику будет меньше подозрений. Она очень сильная для… вообще для любого человека, пережившего подобный ад. Я кивнул. Лютик налил мне воды из графина, что стоял на трюмо, и хоть мне казалось, что я способен выпить все реки мира, одной жестяной кружки хватило, чтоб утолить жажду. — Расскажи, что происходило с тех пор, как мы разделились у замка Калантэ, — попросил я, промочив горло. — Я вошёл через врата замка вместе с отрядом, и понял, что ты где-то пропал. Метался туда-сюда, пока не заметил нильфгаардского всадника, в спешке мчащегося к дворцу. У него на голове, ну, на шлеме, были перья чёрные, и он отличался от остальных. Сколько я за ним наблюдал, он никого из наших не убил, хотя хорошо держался в седле, и меч был при нём. Но он очень торопился, и я понял, что у него другая цель. Вспомнил про твою принцессу. Побежал за всадником. Но он-то был на лошади, а я — нет. Так что, пока я пытался нагнать его, он уже сделал свои делишки и возвращался из дворца уже не один. Через спину вороной кобылы был перекинут ребёнок, я не знал тогда, что это Цири, просто набросился с мечом, лошадь испугалась, и они упали. Девочка, похоже, была без сознания. А тот, с перьями, кинулся на меня, как волк на ягненка. Он махал своим мечом, что я еле успевал уворачиваться, не то, что ударить… Хотя, ты знаешь, я не медлителен в таких случаях. Думал, мне кранты. Но Цири спасла меня. Она… — Лютик внимательно посмотрел на меня, словно, спрашивая, не считаю ли я его сумасшедшим, но с моего выражения догадался, — ты ведь знаешь, что сделала Цири? — Закричала. — Закричала, да так, что я думал, словно уже помираю. Но я был немного в стороне, когда она начала, и вся сила направилась на всадника. Не повезло тому парню, но он заслужил. А мы с Цири оседлали его черную кобылу и вернулись искать тебя. Княжна сначала ни в какую не хотела идти, но, когда я сказал, что в замке остался Геральт, сразу согласилась. Уж не знаю, что у тебя за власть над маленькими девочками, но она расцвела, как роза, лишь услыхав твое имя. — Мы уже встречались с ней. — Я так и подумал, — Лютик перевёл дыхание. Его никогда не утруждали долгие беседы, но эта была не просто долгой, но и тяжелой. Легче говорить о войне, что была 10 лет назад, чем ворошить позавчерашние воспоминания. Я внимательно посмотрел на юношу. Его длинные ресницы дрожали, и он закачался со стороны в сторону, обнимая себя руками, словно никак не мог решиться, признаться мне в том, что его терзает или нет. На него было больно смотреть: зацелованные губы сжаты в тонкую плосу, щеки - впалые ещё сильнее, чем при нашей первой встрече, а камзол повис на нём, как никогда раньше. Я положил руку ему на плечо, чувствуя, как он мелко дрожит. — Я не сержусь за твой приступ, — сказал я, тут же жалея. Наверное, это не то, что он хотел услышать. При чём здесь сержусь или нет? Да и «приступ», наверное, звучало грубо. Я попытался исправиться: — И мне вообще все равно на твои страхи. Лучше б не пытался. Порю чушь. Конечно же, мне не все равно. Просто я не сержусь и… Я умолк, чтоб не сделать ещё хуже, но Лютик расслабленно выдохнул. Надеюсь, он понял, что я хотел донести, ибо я сам себя уже не понимал. — Никому не скажешь? — он напряжённо вглядывался в мои глаза, а я не находил ничего лучше, чем любоваться ровными чертами его лица, которое я так боялся больше не увидеть. — Никому. Лютик улыбнулся. Честно, открыто, так, как умел только он. Даже воздух в комнате становился легче от его улыбки, а солнце светило ярче. Но за миг его взгляд помрачнел, он поднялся с кровати. Уже у выхода обернулся и пообещал: — Я сейчас. Принесу поесть. — Лютик. — Что? — Я… "Люблю тебя". Ну, давай же, придурок, скажи ему. — …не ем пересоленное. — Хорошо. Лютик кивнул, и вышел, оставив меня на съедение собственным мыслям. Я идиот. Правильно говорил наставник: «Геральт, ты — идиот, но таких дураков, как ты ещё поискать нужно». Лютику даже искать не пришлось. Юноша вскоре вернулся, и я был вынужден, не жалуясь, есть несоленый суп. День сходил на нет, и розовые лучи, касаясь деревянных поверхностей, скрывали запущенность моей комнаты. Шкаф со сломанной дверцей, полностью выполненный из красного дерева, казался золотисто-рыжим. Даже паутина у окон выдавалась причудливой тюлью. Лютик стоял возле меня, наблюдая, чтоб я съёл всю порцию, хотя, судя по моему аппетиту, в этом не было нужды. Нашу скромную обитель посетила маленькая принцесса, вдоволь наигравшись с Карлом, я ещё не знал кто это. Цири присела ко мне на кровать. Её глаза сверкали, и я с горечью вспомнил о данном сегодня обещании. Я отставил пустую тарелку и обратился к Лютику: — Как ты вытащил нас из Цинтры? К моему удивлению, Лютик замялся и покраснел, словно это было большой тайной, и он до последнего надеялся, что я всё-таки забуду о этом спросить. Даже Цири перевела взгляд к окну, упорно делая вид, что мыслями она не с нами, но при этом я чувствовал, как внимательно ловят каждое наше слово её ушки. — Когда ты потерял сознание, мы с Цири погрузили тебя в телегу. Та была, наверное, одной из немногих, что уцелели после пожара. Цири притворилась мальчиком. Я спрятал наши мечи в сено под тобой, а сам одолжил лютню. — Одолжил? — Да. Придворному барду королевы она была уже не нужна. Ему перерезали горло. А затем мы запрягли чёрную кобылу в телегу и повезли тебя. Нильфгаардцы везде искали принцессу, и нас не особо трогали. На всех захваченных заставах я давал на лапу, иногда приходилось играть на лютне, ну, и как-то так добрались сюда. Я говорил, что сам — странствующий поэт, а Цирис — мой сын. — И кем же ты представлял меня? — Сначала пообещай не убивать. Я удивился тому, как быстро розововатый оттенок его смущения сменяется красным, но согласился: — Обещаю. — Женой. — ... Цири вскочила с постели, ибо она уже не могла делать вид, что её не интересует разговор. Девочка, защебетала, кивая головой и отчаянно жестикулируя, отчего её коротенькие волосы затрепетали. — Ты так сладко спал тогда. Лютик накрыл тебя одеялом, только волосы выглядывали, длинные, как раньше у меня. Солдат хотел поднять тебя, чтоб проверить не спрятано ли в сене оружие, но он не осилил. Потом повернулся к Лютику и говорит, сочувствую я тебе, парень, с таким-то боровом. Этой карге, небось, изменишь — без яиц останешься. Так и сказал. А что значит «без яиц»? Лютик же не курица. Девочка захлопала ресницами, переводя взгляд с одного взрослого на другого. — ЦИРИ!!!