— Ты готов? — спросил Фатьянов, заглядывая в гостиную.
— Да, идём, — с готовностью ответил следователь.
Он вышел в коридор, надел чёрный кожаный плащ и накинул на шею белый шарф. Обувшись, мужчина покинул квартиру следом за Максимом.
Сев за руль, Игорь мельком улыбнулся возлюбленному и завёл автомобиль. Синие «Жигули» неспешно выехали со двора и двинулись по Октябрьской набережной вдоль Невы, в которой отражалось тяжёлое осеннее небо. У киосков толпились люди, облачённые в джинсу, то и дело попадались расстрелянные и сожжённые автомобили и павильоны. На развалах, организованных ленинградцами почти на каждом повороте, продавали антикварные предметы, книги, одежду и даже окурки.
Игоря и Максима пригласили на ужин их давние приятели Артур Киреев и Дима Игнатов. Те были вместе чуть дольше пяти лет и Бархатов находил их приятными ребятами.
Фатьянов приспустил стекло и с наслаждением втянул прохладный воздух. Его несколько отросшие волосы теребил ветерок и мужчине приходилось проводить по голове ладонью, убирая их назад. Чёрное пальто, эффектно облегающее атлетическую фигуру Макса, выглядело стильно и добротно. Следователь в очередной раз подумал, что ему достался лучший из мужчин.
Мысли медленно перетекли в рабочее русло.
Утром он виделся с тёткой Валерия Чичерина. Та оказалась стервозной и грубоватой женщиной, которая считала возможным то, что Кирилл совершил убийство.
— Видела его пару раз. Не нравился он мне, — затягиваясь, развязно произнесла Анна. — Взгляд нехороший. Вот у моего первого мужа такой же был. Тот ещё ублюдок оказался.
Хомутова занималась перепродажей товаров, её квартира была обставлена мешками и сумками с барахлом, привезённым из Таджикской ССР. Бархатов был уверен, что нелегально или полулегально, но не собирался в этом копаться. Анна не общалась с бывшей женой брата и племянником, относилась к ним с явной брезгливостью, причина которой была неясна. Она не знала, чем жили Чичерины и поэтому была бесполезна для следствия.
— А где отец Валерия? – сухо спросил Игорь.
— Где-где… Сказала бы я вам, прям стихи! — расхохоталась женщина. — Помер мой брат. Давно уже, пять лет как. Они с Олькой расстались задолго до случившегося.
Машина остановилась на светофоре и Бархатов постучал пальцами по рулю.
После встречи с Хомутовой он поехал в прокуратуру, где поднял дело Кирилла Павелецкого. Всё складывалось в одну картину легко и изящно, словно это было не уголовное дело, а детективный роман, умело состряпанный хорошим писателем. Единственное, что смутило Игоря — это одна из фотографий с места преступления. Но сколько бы он ни рассматривал её, так и не мог понять, что именно с ней было не так.
— Приехали, — заметил Фатьянов.
Бархатов вынырнул из омута раздумий и притормозил у ресторана «Восток», который представлял из себя стеклянное здание с широкими дверями и золотистой вывеской. Они с Максимом вошли в просторный холл, сдали верхнюю одежду в гардероб и прошли в большой зал, заставленный столиками на четверых персон. Живая музыка, сверкающие хрустальные бокалы, белоснежные скатерти, розовые розы в вазочке на каждом столе — в этом ресторане сразу чувствовался статус гостей. Что ж, иногда не грех позволить себе подобную роскошь.
Киреев и Игнатов уже ждали друзей. Встали, пожали им руки и похлопали по плечам с традиционными фразами: «Привет-привет!», «О, сколько лет!», «Отличный костюм!».
Когда обмен любезностями был окончен, мужчины уселись за стол.
— Добрый вечер. Что будете заказывать? — льстиво улыбнулась подошедшая официантка, держа наготове блокнот и ручку.
— Зразы, пожалуй, и холодец. Давайте ещё порцию полукопчёный колбасы, — тыча пальцем в меню, отозвался Артур.
Бархатов полистал белые страницы и решил остановить выбор на эскалопе с грибами и картофельным пюре. Фатьянов выбрал жареную баранину с овощным салатом.
Дима разлил по бокалам красное полусухое вино и приподнял бокал:
— Парни, а у нас есть новость.
— Звучит интригующе, — улыбнулся Максим.
— Да… В общем, мне предложили работу в международной корпорации, — торжественно продолжил Игнатов, поблёскивая глазами. — А это означает, что…
— Что мы летим в Штаты, — закончил за него Киреев и чокнулся своим бокалом с бокалом партнёра.
— Поздравляю, хороший рывок в карьере! — заметил Максим.
Послышался звон хрусталя. Все пригубили немного вина.
— И на сколько контракт? — спросил следователь, возвращая напиток на стол.
— На три года. Может, за это время решим там обосноваться, как знать, — довольно отозвался Игнатов.
— Не страшно всё бросать? — Фатьянов взял вилку и подцепил на неё кусочек маринованного перца.
— Страшно. Ну, мне. А ему нет, — ухмыльнулся Артур.
— Большие деньги. Отказываться просто глупо. Это место мечты! — широко улыбнулся Дима. — Да и Америка…
Бархатову хотелось сказать, что он был в этой проклятой стране и не увидел там ничего необыкновенного. Больше всего ему запомнилась изнуряющая жара. Но рушить воодушевление парней своими жёсткими выводами было бы неправильно, поэтому следователь промолчал.
— Когда летите? — спросил он, начиная есть только что поданный эскалоп.
— Через десять дней. А у вас какие новости? — жуя овощи, спросил Артур.
— Мы решили пожениться, — не без гордости ответил Максим.
— Да ладно?! Чёрт, за это надо выпить! — рассмеялся Дима. — А когда отгрохаете свадьбу?
— В конце месяца, — улыбнулся Бархатов, встретившись взглядом с возлюбленным.
— Выходит, мы не застанем это чудное событие, — тут же помрачнел Игнатов. — Давайте хотя бы выпьем в вашу честь…
...Лида Свердлова отвела взгляд от четверых представительных мужчин, весело болтающих за дальним столиком, и пригубила шампанского. Если бы мать знала, где она сейчас и чем занимается…
— Всё хорошо? — улыбнулся высокий худощавый парень, сидящий напротив неё.
Черноволосый, белокожий, с надменным взглядом. Бежевый костюм хорошо сочетался с чёрной футболкой, на шее блестела золотая цепь.
Родион Рождественский был типичным мажором и прожигателем жизни. Лида понимала это, но разве не о богатой и безбедной жизни она мечтала?
— Да, всё отлично, — широко улыбнулась Свердлова и поставила бокал на стол. — Чудесное место. Мне здесь очень нравится.
— После поедем ко мне? — не столько спросил, сколько утвердил Рождественский. У него была ленивая речь, дающая понять, что он делает одолжение своему собеседнику, общаясь с ним.
Лида кивнула, тут же пожала плечами и весело рассмеялась.
Будучи ученицей десятого класса самой обычной школы и дочерью самых обычных людей, живущих от получки до получки, она ненавидела всё простое, бедное и примитивное. Все богатые люди казались ей куда красивее, чем были на самом деле, поэтому внешне далёкий от идеала мужской красоты Родион виделся ей самым хорошим мужчиной. С ним она узнала те пикантные вещи, до которых даже не могла додуматься. Иногда ей казалось, что парень воспринимает её как вещь, с которой может вытворять что угодно, не задумываясь, хочет ли она, но дорогие подарки были достойной платой за некоторые неудобства.
У неё были медные волосы, доходящие до плеч, зелёные глаза, по-детски пухлые щёки, чуть вздёрнутый нос и ямочка на подбородке. То, что у неё был такой крутой парень, позволяло ей ощущать себя красоткой. Не каждой в шестнадцать лет перепадает такое счастье.
— Ну и славно, — начиная отрезать от куска курицы небольшой ломтик, почти равнодушно ответил Родион. — Помнишь Никанорова?
— Да, конечно. Что он? — деловито выпрямив спину, Свердлова тоже принялась за ужин.
— Ему понравилась та девчонка, с которой ты была тогда на остановке. Как её звали, Соней?
— Вера Кедрина, — задумчиво ответила Лида. — Та ещё дурочка.
— Почему дурочка?
— Она считает, что максимум, что можно получить от жизни — взаимная любовь до гроба к какому-нибудь бедному солдатику. Наивная душа. Провинциалка, — Лида наморщила нос, всем своим видом давая понять, что недовольна своей одноклассницей.
— Хм. В общем, Никаноров хочет пообщаться с ней поближе. Сможешь привезти её к нам на дачу? — отправив в рот ломтик курицы, тихо отозвался Рождественский.
— Ну… пожалуй. Только придётся что-то наврать. Она же побоится встречаться с малознакомыми парнями на даче, — сосредоточенно ответила Свердлова.
— А ты наври. Наивная душа, говоришь? Тогда поверит, — ухмыльнулся Родион, посмотрев Лиде прямо в глаза. — Да и ты у меня хорошая актриса.
— О, ты умеешь смутить, — рассмеялась Свердлова, и длинные серебряные серёжки затряслись, путаясь с волосами.
***
Пальцы легко входили во влажную землю. Тяжело дыша и практически ничего не видя, девочка выбиралась из глубокого оврага. Ноги то и дело соскальзывали. Тот свет, что она могла различать, манил её, вот только неба было не увидеть. И вот последний рывок, с губ срывается болезненный стон. Она ползёт от оврага в сторону дороги и замирает, утыкаясь лицом в листву. Холодно.
Ей не хотелось кричать. Она знала, что никто не поможет. Она сорвала голос и поэтому должна была молчать. Сжав в кулаке остаток воли, девочка попыталась встать. Ей удалось это с пятого раза. Пошатываясь, она добрела до ближайшего клёна и обняла его. Глаза практически ничего не видели, лицо горело огнём. Все внутренности, казалось, кто-то скрутил в узел. Девочка оттолкнулась от дерева и, шатаясь, побрела вперёд, не разбирая дороги, видя только силуэты стволов.
— Боже, что с вами?! — услышала она чей-то ужасающий крик и, не устояв на ногах, рухнула на колени.
***
Игорь и Максим вышли из ресторана вместе с невысокой девушкой с медными волосами, слишком взрослым и оттого вызывающим макияжем на лице и её худощавым спутником с длинной шеей и чёрной чёлкой, спадающей на глаз.
Сев в «Жигули», мужчины поехали домой. В ресторане Игорь выпил не больше половины бокала, поскольку знал, что ему ещё за руль. Над Ленинградом сгущалась тёмно-синяя гуашь позднего вечера. Войдя в квартиру, Фатьянов направился на кухню, дабы приготовить кофе, а Бархатов стащил с себя чёрный костюм и белую рубашку. Оставшись в одних трусах, он завалился на диван вместе со стопкой фотографий, сделанных на месте преступления. Медовый свет от напольного торшера придавал комнате уют, хотелось закрыть глаза и провалиться в сладкий сон.
Фатьянов принёс две чашки ароматного кофе и, поставив их на низкий журнальный столик, сел на край дивана. Положив ладонь на грудь следователя, погладил её. Игорь перевёл на любимого блестящий взгляд.
— Всё колдуешь над фотками? — улыбнулся Максим, беря в свободную руку чашку и делая глоток кофе.
— Да… Пытаюсь понять, что меня смущает на снимке, — привстав на локте, следователь отпил немного терпкого напитка и вернул кружку на стол.
Максим подался вперёд, и накрыл губы Игоря своими. Какое-то время они нежно целовались, лаская языки друг друга. Длинные пальцы Фатьянова гладили кожу на спине Бархатова, в ответ тот ласкал руками грудь Макса, скрытую тканью голубой рубашки.
В конце сентября они поженятся и их отношения перейдут на новый уровень. Бархатов уже ощущал тёплое томление, которое возникло между ними после того, как они приняли решение официально зарегистрировать свой союз. Теперь даже просто поцелуи и объятия носили в себе какую-то особенную наполненность.
Максим оторвался от губ Игоря и поцеловал его грудь, затем откинулся на спинку дивана. Поглаживая ногу следователя, он задумчиво посмотрел в окно, в стекле которого отражался оранжевый блик от торшера:
— Парни так радуются отлёту в Америку. Никогда бы не хотел жить за границей.
— Да, я тоже, — расслабленно ответил Бархатов, прикрывая глаза. — Я говорил, что у тебя волшебные руки?
— И не раз, — рассмеялся Фатьянов, оголяя ровные ряды больших белых зубов.
Игорь блаженно улыбнулся и замер. Через несколько мгновений оцепенения он открыл глаза и порывисто потянулся к столу. Взяв фотографию, над которой недавно ломал голову, негромко произнёс:
— Точно… Обувь.
— Что? — с интересом спросил Максим, изогнув бровь.
— Обувь. Он в ботинках, — ударив указательным пальцем по пьяному Павелецкому, лежащему на диване в квартире убитых, Игорь посмотрел на любимого и показал ему снимок.
***
— Вы не понимаете? — не без раздражения спросил лейтенант Кропоткин. — Мы не можем принять заявление, не видя потерпевшую!
— Алиса, открой! Доченька! — в отчаянии позвала Елизавета Андреевна, стуча в дверь.
И снова тишина.
— Мы же вам объясняли. Ребёнка доставили сюда посторонние люди. Они нашли нашу дочь в ужасном состоянии. Над ней надругались, жестоко избили. У неё голова как шар, глаз почти не видно! — с трудом не переходя на крик, отозвался Александр Борисович. — Зачем бы мы стали придумывать такое о своём ребёнке? Примите заявление, а завтра мы привезём её в отделение. Этого подонка должны начать искать прямо сейчас.
— Я это понял, — сухо ответил Кропоткин. — Чтобы принять заявление, должны быть показания потерпевшей. Нравится вам это или нет, но это по закону, которые пишу не я!
— Да что ты, не человек, что ли?! — взревел Соловьёв, глядя на парня так, словно был готов убить его.
— Потерпевшая не вышла из комнаты, я не могу её допросить. Может, она не хочет давать показания. Медицинского освидетельствования у вас нет. И вы не знаете, что произошло. Приходите завтра вместе с дочерью. Извините, больше ничем не могу вам помочь, — в голосе милиционера звучала усталость. Закрыв папку, он развернулся и вышел из квартиры, прикрыв за собой дверь.
— Да что же это… — проведя ладонью по лохматым каштановым волосам, пробормотал Александр Борисович. — Что же это…
— Ей нужно немного побыть наедине с собой. Утро вечера мудренее, — безжизненно произнесла бледная женщина и медленно прошла в гостиную.
Белоснежный голубоглазый кот Джим, лежащий на подоконнике, открыл глаза, зевнул, оголяя ярко-розовый язычок и, приняв более удобную позу, снова погрузился в сон. Елизавету Андреевну трясло. Сев в кресло, она обняла себя за плечи. Что произошло с её девочкой — загадка. Два часа назад Алису привезла семейная пара, Валерий и Вероника Потаповы. Они нашли её рядом с заброшенным сквером «Зенит». Лицо раздулось, глаза превратились в щёлочки, кожа приобрела сине-красный оттенок. На ногах виднелись синяки и кровоподтёки. Зрелище было настолько ужасным, что когда Алису выводили из автомобиля, сидящая на лавочке у подъезда женщина потеряла сознание. Знало ли это чудовище, что его жертва выживет? Или думало, что убило её? Елизавете Андреевне захотелось разрыдаться, но она понимала, что этим только усугубит положение. Нужно было держаться, пусть и из последних сил.
На следующее утро к Соловьёвым пришла участковый-терапевт, но Алиса так и не открыла дверь в свою комнату. Просидевший всю ночь возле её комнаты Александр Борисович хмуро сказал, что его дочь ни разу не вышла.
— Что нам делать? — спросил он у жены, когда та наливала чай в синие глиняные кружки.
— Она скоро выйдет. Хотя бы попить воды или в туалет сходить. Я попытаюсь с ней поговорить. А ты ступай к Бобровскому, он же бывший мент. Узнай, как лучше поступить, — глухо ответила Соловьёва.
— Ладно. Так и сделаем.
Когда за мужчиной закрылась входная дверь, Алиса нерешительно вышла из комнаты.
— Он ушёл? — тихо спросила девочка.
— Да, дорогая… — у женщины защемило сердце, когда она снова увидела изуродованное лицо дочери. — Хочешь чаю? Или поесть?
— Нет, я хочу… смыть с себя всё это… — пошатываясь, Алиса добрела до ванной.
— Милая, подожди. Если ты смоешь с себя, то… наше заявление в милиции не примут, понимаешь? — как можно мягче произнесла Елизавета Андреевна. И тогда чудовище будет обвиняться только в избиении, но не в изнасиловании!
— Не будет никакого заявления. И вы меня не заставите, — глухо ответила девочка и начала медленно стягивать с себя одежду. Взгляд случайно задержался на зеркале. Она видела очень плохо, поскольку лицо было раздуто, но всё же ужасающая картина на одну десятую предстала перед школьницей. Алиса резко развернулась и хотела выбежать, но мать заключила её в ласковые объятия.
— Доченька, всё пройдёт. Отёки сойдут и снова будешь лучистым солнышком. Тише, тише, — поглаживая дочь по спине, успокаивающе шептала женщина. Алиса трепетала в её руках, а потом обмякла.
Спустя полчаса девочка лежала в своей комнате с закрытыми глазами. Слушая своё тихое дыхание, она тонула в пустоте, которая теперь была и внутри, и снаружи. Кто-то разом выкачал из неё всю радость. Алиса понимала, что хорошо уже никогда не будет. Всё, что с ней оставалось — сладковатый запах из
его рта, когда он дышал ей в лицо, очередной удар, выбивающий остаток воли и грубое проникновение, приносящее чудовищную боль.
