Стробоскопы красными лучами освещают сцену, танцуют вдоль черного занавеса и публики. Мужчины в первых рядах наполовину скрыты тенью, освещены только их открытые рты с острыми, сверкающими зубы. Они похожи на каких-то зверей, готовых схватить и сожрать трех танцоров на сцене.
Назир старается не смотреть на них, сводя свой разум к чистому листу. Он чувствует вес куртки пожарного, тянущей его вниз, и понятия не имеет, как Агрон носит это каждый день, задыхаясь от густого запаха серы и пепла, впитывающихся в термостойкий Номекс.
Назир знает, что скоро ему придется вернуть куртку. Агрон привез ее для ролевой игры, которую они опробовали, и технически это городская собственность. Она, как и другие вещи, войдет в коробку со всеми футболками, DVD Агрона, его дурацкой кофейной кружкой с латунной ручкой — каждым кусочком Агрона, который хранился у Назира, но теперь он всё потерял.
Он не хочет думать об этом сейчас, зная, что если начнет, то в конце концов сломается. Да и ничто так не сексуально, как плачущая стриптизерша, верно?
Он всё еще может чувствовать плотное давление члена Агрона внутри себя, покалывание в бедрах, когда думает о его больших ладонях, оставляющего синяки в местах, которых он даже не видит. Это было так хорошо, так чертовски идеально, и теперь все, что осталось, — это напоминание о пылающих глазах Агрона, когда Назир был вынужден положить этому конец. Вздох Дуро и рычание Агрона - вот его последние воспоминания, когда он скрылся, убежал, как всегда.
Начинается песня, и Назир слегка кивает танцующим парням по обе стороны от него. Они одеты в красные шорты цвета металлик — тема огня. Назир иногда задается вопросом: может, Илития и Лукреция выбирают темы вечеринок, просто вынимая бумажки из шляпы, желая, чтобы каждая ночь была чем-то новым и неповторимым? Он уже не говорит о целой неделе, когда они были вынуждены одеться как персонажи Диснея — хотя Назир получился довольно убедительной Жасмин.
Отбросив куртку в сторону, он делает движение в унисон басу песни, дразняще цепляя рукой свои шорты из спандекса. Они черные, с глубоким V вырезом и держатся на толстых желтых подтяжках. Он пытается просто сосредоточиться на музыке, поддерживая ритм бедрами и вдавливая ступни в пол, когда пробирается к шесту.
Перед тем, как выйти на сцену, он намазался детским маслом, чтобы было легче скользить, раздвигая ноги и демонстративно бродя по полу. Мужчины прямо перед ним смотрят широко раскрытыми глазами, пытаясь дотянуться и коснуться его кожи, но Назир — ветеран этой игры и отстраняется, избегая контакта. Он примет их деньги, алкоголь, но никогда не захочет их. И нет никакой нужды прикасаться к ним: они и так фантазируют о нем.
Наконец, он достигает шеста и подтягивается на нем всем телом, ухмыляясь толпе. Они подбадривают его, но Назир едва ли различает кого-либо за столиками, но кажется, что в помещении душно, его дыхание становится прерывистым. Вращение помогает очистить разум. Он сосредотачивается на натяжении своих мускулов, напряжении в спине, из-за которого не растягивался так сильно, как должен. Это помогает центрироваться, увести разум от истекающей слюной толпы и сильной, скручивающей боли в груди, когда он подсознательно думает об Агроне. Если бы он мог оставаться безразличным и оцепеневшим до конца своей жизни, он был бы безмерно этому рад.
Какой-то посетитель предлагает ему шот и двадцатку, и Назир принимает их, не задумываясь, стараясь не скривиться, когда дешевая водка скатывается по горлу. Технически он не должен принимать напитки от людей, но иногда это помогает развлечь толпу, позволяя им почувствовать себя вовлеченными.
Спустив подтяжки, Назир играет с верхом своих шорт, позволяя выглянуть темно-красной эластичной резинке трусов. Он хотел бы, чтобы этот вечер не был посвящен огню, хотел бы не надевать всё это, хотел бы быть в постели Агрона прямо сейчас, смеясь над какой-то глупостью, которую сделал Дуро или сказал Петрос. Но вместо этого, кажется, весь мир хочет напомнить ему, что он сделал — какие грехи совершил.
Трусы с открытой задней частью — это новое требование, которое предъявляет ему Илития. Люди хотят видеть его задницу полностью обнаженной, и хотя он ненавидит это — чувствует себя слишком уязвимым, слишком голым, это не значит, что он может сказать «нет». Это часть работы, и он всё еще не может вернуться к татуировкам. Назир хочет этого, но сомневается — с тяжелым, платиновым, усыпанным бриллиантами кольцом на пальце — сможет ли он когда-нибудь снова это сделать.
Он едва снимает шорты, наклоняясь, чтобы показать толпе лишь намек на выбритую кожу, когда мощная рука внезапно обхватывает его запястье сзади. Назир кричит, пытаясь вывернуться, но его поднимают со сцены, тут же ставят на пол и тянут прочь от толпы людей. Те громко протестуют, и он соглашается, поворачиваясь, чтобы накричать на нападавшего, но слова высыхают на языке.
— Агрон! — Он задыхается, глаза становятся огромными, когда он пытается увернуться.
Однако это бесполезно, массивная рука сжимает достаточно сильно, чтобы оставить синяк на бицепсе, зеленые глаза светятся в темноте, когда Агрон проталкивается через толпу, тащя за собой Назира. Тот может видеть из-за больших плеч Агрона, что Дуро и Актус следуют за ним, большой палец Дуро зажат между зубами.
— Что ты делаешь? Отпусти меня!
Назир поспешно машет Сеговаксу, видя, как тот начинает приближаться, давая понять вышибале, что все в порядке. И последнее, что сейчас нужно Назиру, — это Ашур, выходящий из офиса и наблюдающий сцену. У него будут проблемы из-за того, что он так закончил свой сет, но Назир сочинит ложь: скажет, что это какой-то парень захотел поговорить с ним о татуировках, или что Назир должен ему денег.
Агрон знает, куда идет, прекрасно ориентируясь, так как посещал клуб достаточное количество раз, и ему нужно всего несколько секунд, прежде чем резко распахнуть заднюю дверь и вытолкнуть Назира в темный переулок. Назир пятится от него, останавливаясь, когда упирается в стену. Стоя здесь в темном холодном весеннем воздухе, он внезапно очущает, насколько он на самом деле голый, поэтому обнимает себя и смотрит на Агрона.
Тот не похож на себя, рот скривится, глаза сужены. Он кажется огромным, возвышаясь над Назиром со вздымающейся грудью, даже когда стягивает с себя кожаную куртку, замечая мурашки на коже Назира, дрожащего в бледном свете уличных фонарей. Он плотно укутывает сирийца, мягко, но уверенно заставляя его просунуть руки в рукава, прежде чем застегнуть молнию. Куртка — огромная, впрочем, как и вся одежда Агрона на Назире, но делает то, что нужно: прячет худое тело от холода и любопытных глаз.
— Назир, — рычит Агрон, и это звучит так, будто он с трудом сдерживает свою ярость — Ты…
— Агрон, подожди, — Дуро выдыхает рядом, наконец пробравшись к ним сквозь толпу.
— Может быть, сейчас не время и не место для этого, — добавляет Актус, паря рядом с Дуро в дверях клуба. — Давайте дадим Назиру закончить смену и поговорим об этом после того, как немного поспим. Мы все сейчас измотаны.
— Что происходит? — бормочет Назир, ненавидя себя за то, что незаметно уткнулся носом в воротник куртки, переводя взгляд с одного мужчины на второго и третьего.
— Почему ты не сказал мне? — Агрон внезапно огрызается, не отрывая взгляда от его лица. — Признайся, что лгал мне все последние несколько месяцев. Скажи, твою мать, наконец правду.
— Агрон, если речь о разрыве, — начинает Назир, но слова замирают на языке, когда Агрон зло усмехается.
— Ты знаешь, о чем я.
С этими словами он приближается, глядя на сирийца неумолимым взглядом. Назир никогда не чувствовал себя более обнаженным, беззащитным и открытым для ярости Агрона, видя, как вся его тщательно продуманная ложь и планы рушатся.
— Чт… — он пытается подобрать слова, нервно сжимая подкладку куртки, но ему это не удается.
Агрон кладет свою тяжелую руку ему на плечо, не давая сбежать, зная, что тот этого хочет.
Это конец. Всё должно раскрыться, вся правда должна выйти, и Агрон, наконец, сможет собрать воедино все осколки, на которые разлетелась его жизнь.
— Когда ты порвал со мной, то сказал, что это слишком. Что ты не можешь выдержать того давления, которое я оказываю на тебя. Что я ожидал от тебя слишком многого. Я понял это и уважал. Мы быстро начали, и ты был новичком в отношениях. Я увлекся, и ты на это среагировал. Мы должны были сбавить скорость. Поэтому я отступил и дал тебе возможность дышать. Затем ты пришел ко мне, потому что хотел меня, а я пришел, потому что знал, что ты этого хочешь. Мы согласились быть приятелями по траху, но это никогда не было просто сексом: слишком зависимы друг от друга. Мы никогда не могли просто трахаться. Ты это знаешь. Каждый раз, когда ты держался за меня, смотрел на меня вот так, я мог это видеть. Я знаю тебя, Назир, я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Я часами изучал и запоминал всё о тебе. Я чертовски много месяцев знал, что ты чувствуешь.
Назир вздрагивает, осознавая правду. Сколько раз он давился словами? Сколько раз приходилось скрывать свое признание в любви просто потому, что он в конце концов боялся это сказать. Он хотел бы теперь просто укутаться в объятия Агрона, исцелить их обоих и спрятаться подальше от всего мира, но все, что у него сейчас есть, — это вес куртки Агрона и сковывающее чувство вины.
— Я никогда не хотел навредить тебе, — наконец бормочет Назир, желая опустить взгляд, но Агрон не позволяет, держа его в плену. — Я никогда не хотел причинять тебе боль. Я пытался спасти нас обоих.
Агрон, кажется, борется со следующими словами, пытаясь найти, как их сформулировать, прежде чем продолжить.
— Ты боялся меня, потому что я был слишком жестоким и слишком злым. Так что когда однажды ты оставил свой телефон, когда был в душе, и я увидел гребаные сообщения от Цезаря, я ничего не сделал. Я не хотел окончательно тебя напугать, хотя это и убивало меня. Гребаная пытка! Ты хоть представляешь, сколько раз я хотел просто убить его? Навредить ему так, как он навредил тебе? Сколько раз я лежал рядом с тобой в постели, касался тебя и молился, чтобы ты не вернулся к нему. Чтобы ты не был таким чертовски глупым.
Он снова подходит ближе, огромный и опасный, возвышающийся над Назиром. Все его тело трясется от сдерживаемой ярости. Он злится на всех: на Цезаря за то, что стал всему причиной, на Назира за то, что недостаточно доверял Агрону, чтобы сказать ему правду, на Актуса за то, что тот всё знал, на Спартака, говорящего дать этому время, но себя он винит больше всех. Он должен был просто рискнуть, спасти Назира и себя от долгих месяцев боли. Но в то же время Назир должен был знать, что он может прийти к Агрону, и тот позаботился бы о нем, нашел бы способ заставить все это исчезнуть.
— Агрон, пожалуйста, — Назир трясет головой, отчаянно обхватив руками куртку Агрона, — ты должен понять.
— Я знаю об угрозе, — прямо объясняет Агрон, — я знаю, почему ты позволил ему контролировать себя, слушаться его. Тебе надо было, блядь, сказать мне, сказать в тот самый день, когда это случилось, вместо того, чтобы приходить, как будто ничего не случилось. Я чувствовал это, всегда мог, потому что ты по-другому прикасаешься ко мне, цепляешься за меня, как будто боишься, что это будет в последний раз.
Глаза Назира расширяются, он пытается отступить, чтобы понять, как это могло случиться. Он был так чертовски осторожен, осознавал всё, что делал рядом с Агроном. Как он мог допустить это? Как выдал себя?
— Ты был под кайфом и, возможно, пьян, — Актус стоит в дверном проеме. — Ты думал, что я — это Агрон, и выдал все карты.
— Что? — Назир поворачивается и смотрит на него широко раскрытыми глазами.
— Извини. Я должен был сказать ему. Это выходило из-под контроля, — объясняет Актус, чувствуя успокаивающую руку Дуро на своей талии. — Слишком много людей пострадало.
— Ты должен был сказать мне, — повторяет Агрон, сжимая пальцами его подбородок и поворачивая к себе.
Он все еще зол, возвышаясь над Назиром, напряженный, готовый взорваться при первой провокации. Его руки вспотели, пальцы крепко удерживают Назира на месте. Он все контролирует, но едва сдерживается, почти как зверь, ходящий по краю и умоляющий, чтобы его выпустили, и только из-за любви и заботы о Назире он не выпускает этого зверя на волю. Нет, он сбережет свою ярость, всё разрушающую бурю, когда, наконец, сдавит руками горло Цезаря.
— Я пытался защитить тебя, — шепчет Назир, его нижняя губа дрожит.
Ему кажется, что все разваливается, выскальзывая из рук. Он прижимает подушечки пальцев к своим векам, позволяя прохладной коже успокоить покалывающие глаза.
— Что это? — Агрон внезапно огрызается, хватая Назира за запястье.
Он смотрит на обручальное кольцо, поблескивающее в свете уличных фонарей. Оно огромное, слишком вычурное на вкус Назира, и новая волна ярости поднимается в груди.
— Агрон, — всхлипывает Назир, пытаясь высвободиться из жесткой хватки, приносящей боль.
— Нет, — шипит Агрон, слегка встряхивая парня, — ни хрена. Только, блядь, через мой труп.
Назир просто раскрывает рот, его запястье в сжатом кулаке Агрона кажется таким крошечным. У него буквально нет ответа, кажется, что он не может выговорить ни слова, несмотря на стыд и страх. И если он скажет хоть что-то, то боится, что это может стать переломным моментом.
— Назир, — Агрон повышает голос, его руки скользят по лицу сирийца, притягивая ближе, — я не позволю тебе выйти за него замуж. Нет. И это заканчивается сейчас. Конец дискуссии.
— А что произойдет, когда он предъявит обвинения? Что случится, когда он придет за тобой? — Назир шипит, протягивая руки к Агрону. — Ты не знаешь его так, как я. Не знаешь, на что он способен, на что способны его друзья. Я не потеряю тебя вот так.
— Цезарь не единственный, у кого есть друзья, способные творить всякое дерьмо, — Агрон держит пальцы там, где они есть, и немного наклоняется, чтобы втиснуться в пространство Назира. — Я не позволю тебе вернуться к нему, подвергаясь насилию до конца своей жизни.
— Это мой выбор, — Назир делает слабую попытку, уже чувствуя, как решимость начинает покидать его.
Это так здорово наконец, блядь, наконец, просто рассказать Агрону всю правду. После столь долгого наблюдения за всем, что он говорил и делал, Назир, наконец, может выпустить это, опереться на Агрона и узнать, что тот достаточно силен, чтобы уберечь его.
— Это больше не твой выбор. Не тогда, когда ты делаешь это только потому, что думаешь, что должен меня защитить.
Большие пальцы Агрона нежно касаются скул сирийца.
— Мне нужно защитить тебя.
— Не в этом.
Агрон плотно прижимается губами к губам Назира, ожидая, пока тот ответит, прежде чем углубить поцелуй. И как он вообще мог думать о своей жизни без этого? Назир так идеально умещается в его руках, а на вкус он как всё, что Агрон любит, хочет и в чем нуждается. Стоит там в слишком большой куртке Агрона и почти голый, глаза блестят слезами из-под длинных ресниц.
— Мне жаль. — Всхлипывает Назир, отстраняясь, его глаза все еще закрыты.
— Я знаю, — кивает Агрон, крепко целуя его в лоб.
Он знает, что это еще не конец, на самом деле ничего не закончилось, пока он не разберется с Цезарем, но сейчас он может позволить ярости закипеть внутри него. Забота о Назире всегда была его первоочередной задачей.
— Иди, оденься. Мы уходим, — мягко командует Агрон, подталкивая Назира к двери, но тот останавливается, широко распахнув глаза.
— Я не могу. Еще нет, — качает головой Назир, — мне нужно подумать, и Ашур — он скажет Цезарю, что меня здесь нет. Цезарь будет действовать по обвинению. Я не могу…
— Ашур? — спрашивает Агрон, имя отдает каким-то воспоминанием в его сознании, но он не может вспомнить.
— Он шпион Цезаря, работает здесь в офисе, — Назир обнимает себя руками. — Снимает меня для него. Я поймал его на том, как он показывал видео со мной одному из вышибал.
— Дуро, — Агрон, наконец, обращает внимание на своего брата, расправив плечи, — отведи Назира в нашу квартиру и ждите меня там.
— Хорошо, — кивает Дуро, видя суровость на лице Агрона.
Актус не соглашается, но останавливается, когда замечает, как передвигается Назир, прижимаясь к Агрону и прислонив голову к его груди. Это почти по-детски — то, как он цепляется за него, как будто боится потерять.
— Заприте дверь. Я вернусь через несколько часов, нужно покончить с этим дерьмом.
Повернувшись, Агрон наклоняется, чтобы встретиться глазами с Назиром, нежно обнимая его лицо руками.
— Я собираюсь позаботиться об этом. Дуро пойдет с тобой в гримерку и заберет твои вещи. Ты не вернешься сюда, понял? Больше никогда.
— Что ты собираешься делать? — спрашивает Назир вопреки здравому смыслу.
Во взгляде Агрона он видит блеск, которого никогда не наблюдал раньше. Он темный и извилистый, из-за чего изумрудно-зеленый цвет вокруг его радужной оболочки кажется злонамеренным.
— Не беспокойся об этом.
Агрон прижимается к Назиру долгим поцелуем, потирая вместе их губы, и Назир тает, позволяя огромным рукам Агрона обнять его.
— Пожалуйста, будь осторожен. Не делай ничего, что может причинить тебе вред, — бормочет Назир, держа лицо гиганта между ладонями.
Мягко улыбаясь, тот не отвечает, просто берет одну из рук Назира в свою и целует ладонь, а затем нежно толкает его в ожидающую руку Дуро. Тот кивает брату, успокаивая и стремясь обезопасить Назира, осторожно направляя его к черному ходу.
Агрону нужно время, чтобы собраться, расправить плечи и по-настоящему задуматься о том, что он собирается делать. Если он выполнит этот план, есть шанс, что они, наконец, полностью освободятся от Цезаря — от боли и неведения, от постоянного страха, который несет с собой Цезарь. Они смогут двигаться вперед по жизни, возможно, обзавестись домом или хотя бы собакой, действительно иметь возможность жить, не оглядываясь постоянно назад, ожидая, что Цезарь или кто-то еще просто появится.
На самом деле вопрос не в том, должен ли он это сделать, хотя ответ на него ясен, а в том, сможет ли он это сделать? Сделает ли он это для
Назира? Является ли Назир тем, за кого Агрон готов отдать свою жизнь?
Конечно, да.
Агрон никогда раньше не чувствовал себя так, но он знает, что это никуда не денется. Даже если ему никогда не удастся полюбить Назира так, как он хочет, иметь его только для себя в преданных, длительных отношениях — он хочет защитить его. Он не может просто позволить Назиру вернуться к Цезарю, особенно если тот думает, что делает это, чтобы спасти жизнь Агрона.
Пробираясь через клуб, он быстро разглядывает охранников. Двое у двери и один у занавеса, но камеры в основном направлены на сцену и прямо за барной стойкой. Будет трудно, но если кому-то нужно уйти незамеченным, путь есть.
Медленно приближаясь, Агрон на мгновение небрежно прислоняется к стене, ведущей в кабинет, позволяя невысокому парню в ярко-розовых танга проскользнуть мимо него, подмигнув, прежде чем медленно открыть дверь. В комнате совсем темно, если не считать дюжины экранов на стене напротив входа. Перед ним стоит стол, заваленный пустыми обертками и пластиковыми стаканами. С одной стороны — старый на вид счетчик купюр, а рядом — толстая пачка двадцаток, перевязанная резинкой.
Человек, сидящий за столом, похоже, не замечает входящего Агрона. Он держит перед лицом телефон и записывает видео с одного из телеэкранов. Он переместил камеру наблюдения в одну из комнат для приват-танцев на коленях, увеличил масштаб, чтобы получить красивый снимок задницы стриптизера в HD. Агрон на минуту задается вопросом, сколько видео у этого подонка. Он их всех записывает? Сколько раз Ашур смотрел и записывал Назира? Отправил ли он их Цезарю или оставил себе, чтобы подрочить?
— Мне всегда было интересно, каково работать здесь за кулисами. Голые парни бегают вокруг, тряся задницами при малейшем намеке на деньги, — комментирует Агрон, которому приходится немного повысить голос, чтобы перебить ревущую снаружи музыку.
— Кто, черт возьми, ты… — Ашур поворачивается на стуле и останавливается, когда узнает человека перед собой.
— Я так понимаю, мне не нужно представляться? — Агрон делает несколько шагов вперед.
— Нет. Я тебя знаю. Ты — известный Агрон.
— А ты — Ашур, дерьмо, цепляющееся за пятку Цезаря.
В темном свете телеэкранов лицо Агрона кажется вырезанным из гранита. Его хмурый взгляд вытягивает губы в линию, челюсти напряжены, зубы сжаты. Даже его тело кажется балансирующим на грани, плечи широкие и напряженные, руки сжаты в кулаки по бокам. Бицепсы выпирают из рукавов футболки, толстые вены подергиваются на предплечьях.
— Я его помощник и телохранитель Назира на случай, если у какого-нибудь дерьма наподобие тебя возникнут неверные мысли о нем.
Ашур поднимается на ноги, глядя на мужчину с жестокой ухмылкой. И Агрон должен признать — это довольно забавно, что тот думает, что контролирует ситуацию, пытаясь стоять шире, чем он есть, — сравнивая себя по размеру с впечатляющей формой Агрона.
— Уверен, что Цезарю было бы очень любопытно узнать, почему ты здесь и преследуешь его жениха.
— Преследую? — Агрон приподнимает бровь, изображая удивление на лице. — А я думал, что все наоборот.
— Нет, это не так, — Ашур поднимает телефон и проводит по нему большим пальцем. — Может, мне позвонить? Знаешь, Назир не единственный, кто попадает в поле зрения Цезаря. Я видел твоего крестника, он милый. Я бы не хотел…
— Придержи свои угрозы, — качает головой Агрон, — я здесь не для того, чтобы играть в твою игру или слушать, как ты тявкаешь, как собака, преследующая хозяина.
Его зубы блестят в свете, когда он выплевывает слова, стиснув зубы. Он устал играть с этими людьми в их дурацкие игры. Он чувствует жар, злобный вихрь ярости внезапно пронизывает его, заставляя вспотеть ладони и напрячь сухожилия на шее.
— Тогда почему ты здесь? — спрашивает Ашур, опуская телефон и кладя его в карман.
Дотянувшись до стены, Агрон засовывает пальцы в маленький красный блок, прежде чем дернуть ручку вниз, и внезапный взрыв шума с улицы наполняет клуб. Все предприятия должны иметь такие. Втиснувшись в пространство Ашура, Агрон грубо сжимает его запястье, выворачивая, пока тот не выгнется, глядя на Агрона широко раскрытыми в панике глазами.
Медленная ухмылка ползет по лицу Агрона, а взгляд становится сумасшедшим — он решил довести дело до конца. Ашур может только открыть рот, но его голос прерывается, когда другая рука Агрона хватает его шею, крепко сжимая, перекрывая воздух и надежду на побег.
— Ты идешь со мной. Хочу немного поболтать.
*****
Мира время от времени задается вопросом, что заставило Спартака купить это здание, а затем заполнить его своими друзьями. Ей нравится видеть их, приглашать Невию к чаю в начале дня, присматривать за Тиело, когда Сакса и Ганник выходят куда-либо, и иметь возможность позвонить Дуро или Луго, когда ей нужна помощь в починке полки или лампочки. Но все же быть доступной в любое время дня и ночи — это имеет и свои минусы тоже. Вот, например, как сейчас, когда ее выдергивает из сна тяжелый стук во входную дверь.
Натягивая халат, она проходит через гостиную к входной двери, зажигая на ходу свет. Спартак обычно не ложится спать вместе с ней, оставаясь сидеть либо в гостиной, либо в кабинете, чтобы подумать и выстроить планы. Ей потребовалось время, чтобы привыкнуть к этому, но даже после пяти лет совместной жизни Спартак все еще хранит для нее некую загадку.
Вот почему она даже не так удивляется, когда он выходит из кухни и поднимает руку, останавливая ее, сам идя к двери. Часы на стене показывают 3:27, и Мира сквозь полусонную дымку гадает, знает ли кто-нибудь в этом здании о том, что такое нормальное время для посещения.
— Агрон, — приветствует Спартак хриплым голосом от недосыпа и часа, — что ты здесь делаешь?
— Мне нужна твоя помощь.
Только когда Спартак впускает его, Мира видит, как вода покрывает пятнами рубашку Агрона, а влага налипла на его толстые ботинки. Она не слышала, как идет дождь, но, может быть, Агрона внезапно застал ливень. Такие вещи, как известно, случаются в Нью-Йорке.
Войдя в дом, Агрон кивает Мире, и его лицо отражается в свете холла. Есть что-то странное в его выражении лица, тот же безумный взгляд, который Мира видела много раз, когда Агрон вот-вот выйдет из себя, но это краснота на его щеках, челюсть натянута так, что сухожилия на его выделяются из-под кожи. Он кажется более внушительным, намного больше, когда стоит в полный рост после того, как снял ботинки. Мира замечает, что к его лодыжкам прилип песок.
Мира не знала Агрона до тех пор, пока он не стал частью FDNY, но она слышала рассказы о том, каким он был в юности — жестоким и легко поддающимся гневу. Она задается вопросом, так ли он выглядел всегда, когда его скрытая ярость выходила на поверхность?
— Хочешь чаю? Или пиво? — Мира не знает, что еще предложить.
— Может быть кофе? — спрашивает Спартак, сжимая ее локоть, пока проходит в дом, ведя Агрона в столовую.
Когда Агрон проходит мимо Миры, он одаривает ее легкой улыбкой, которая не достигает его глаз, брови нахмурены, тело вытянуто как струна. Она задается вопросом, что еще могло случиться после всего дерьма, через которое он уже прошел за последние несколько месяцев, что сделало его таким. Она не винит Назира, но знает, что именно из-за него Агрон ведет себя странно. Протянув руку, чтобы нежно положить её на бицепс Агрона, Мира заставляет крупного мужчину остановиться.
— Ты в порядке?
— Да, — кивает Агрон, накрывая руку подруги своей. — Я в порядке. На этот раз дело не во мне.
— Это Назир? С ним что-то случилось? — Мира солгала бы, если бы не призналась, что думала о том, что произойдет что-то плохое, что однажды утром она проснется и обнаружит, что Цезарь причинил Назиру боль сверх того, что они могли бы исправить.
— Да, но я позабочусь об этом.
Агрон медленно отстраняется, все еще улыбаясь, и направляется в столовую. Мира не знает почему, но эти слова, кажется, крутятся у нее в голове, повторяясь снова и снова, а в груди нарастает дурное предчувствие. Раньше она никогда не боялась Агрона, но сейчас, видя его таким, она понимает, что практически нет ничего, что он не сделал бы для Назира.
Зайдя в комнату, Агрон ориентируется на мгновение, усаживаясь напротив Спартака и слушая, как Мира тихо ходит по кухне, прежде чем сложить руки перед собой. Он здесь не для того, чтобы умолять или просить. Он знает, что ему делать, осознает последствия, но из всех людей, живущих на этой земле, он не знает никого, кто понимал бы так много, как Спартак.
— Спартак, — начинает Агрон, поднимая глаза и встречая взгляд собеседника, — ты помнишь, что сказал мне, когда я был в больнице? О том, что ты всегда поможешь мне защитить тех, кого я люблю? Мою семью?
— Да. — Тот опирается локтями о стол. — Я это говорил и сдержу слово.
— Мне нужна твоя помощь, — Агрон продолжает. — Это зашло слишком далеко, и я больше не буду так жить, и Назир не может больше так жить.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — Спартак чувствует, как страх медленно начинает наполнять его грудь.
— Я собираюсь убить Цезаря.
Из дверного проема доносится восклик: Мира держит две большие кружки с дымящимся кофе. Аромат пронизывает воздух, создавая теплый и домашний контраст по сравнению с холодным и мрачным ощущением, которое испытывают двое мужчин.
— Агрон… — начинает Мира, но он поднимает руку, чтобы остановить ее.
— Если бы я мог сделать это без вас, я бы сделал, но я не могу.
— А другого выхода нет? — Спартак сосредоточенно хмурит брови, сжимая рот в мрачную линию.
— Нет. Это длилось слишком долго. Единственная причина, по которой Назир вообще расстался со мной, — это то, что Цезарь угрожал посадить меня в тюрьму, — объясняет Агрон, забирая кружку из дрожащих рук Миры. — Он пытался защитить меня.
— Так ты делаешь это ради своей безопасности? — бормочет Мира, садясь во главе стола и обнимая свои локти беспокойными руками.
— Нет, — качает головой Агрон, тяжело откинувшись на спинку стула. Вокруг него воздух всё еще пропитан яростью и решимостью, но он, кажется, немного расслабляется, продолжая. — Это для Назира. Цезарь никогда не оставит его. И Назир слишком напуган, ожидая все время, что-то может случиться. Для него несправедливо жить так, всегда оглядываясь назад, чувствуя угрозу, что что-то случится с теми, о ком он заботится, если он не сделает в точности то, что говорит Цезарь. Я пытался защитить его в одиночку, и этого всегда было недостаточно.
— А как насчет судебного запрета? Привлечь к участию закон, — предлагает Мира, обращаясь к Спартаку за поддержкой, но получая взамен на свои усилия лишь короткий взгляд.
— Этого будет недостаточно, — Агрон тяжело вздыхает. — Он сделал предложение Назиру, надел на него кольцо. Если он закончит начатое, мы никогда больше увидим Назира. И дело не в том, что я хочу его себе. Речь идет о том, что если мы позволим Цезарю добиться своего, то, скорее всего, в следующий раз мы услышим о Назире уже в некрологах.
Воцаряется жуткая тишина, все смотрят друг на друга и молчат. Агрон знает, что справится с этим независимо от поддержки. Выбор был сделан, как только он увидел на Назире кольцо Цезаря. Брак — это еще не конец, но Агрон знает, как это будет работать. Он не потеряет Назира вот так, полностью. Вина будет невыносимой.
Спартак не может избавиться от отцовского инстинкта, который берет верх, когда он в той или иной степени думает о Назире или Агроне. Он хочет защитить их, убедиться, что все в порядке, спасти их от их ужасных жизней. Они оба прошли через многое, и теперь, когда нашли друг друга, их не следует разлучать. Он смотрит на лицо Миры и видит ту же решимость, что и у него. Они должны это сделать для Назира и Агрона.
— Какой план? — спрашивает Спартак через несколько секунд, кивая в знак поддержки.
— Спартак! Ты не можешь быть серьезным, — Мира склоняет голову набок, распахивая глаза. — Ты говоришь об убийстве человека.
— Он прав, Мира. Цезарь слишком долго играет в эту игру, и я не могу и не буду стоять в стороне и смотреть, как Назир или Агрон страдают. Назир заслуживает свободы и возможности делать свой собственный выбор.
Агрон торжественно кивает, протягивая руку, чтобы пожать другую у Спартака. Он знает, что это сработает.
Должно сработать.
*****
К тому времени, как открывается входная дверь, птицы уже поют, а солнце грозит взойти над горизонтом. Дуро ждет, пока не услышит, как Агрон входит в гостиную, прежде чем прочистить горло и предупредить о своем присутствии на кухне. Когда он входит, Дуро молча делает большой глоток кофе, принимая приветственный поцелуй брата в висок. Он не совсем в раздрае, но обеспокоен и расстроен ситуацией.
— Что ты делаешь? — бормочет Агрон, утыкаясь носом тому в висок и вдыхая его аромат.
— Хотел узнать, что у тебя случилось, — Дуро тихо отвечает, поднимая руку и массируя короткие волосы Агрона, прижимая его ближе к себе. — Я волновался.
— Пришлось позаботиться о некоторых вещах. Я говорил тебе.
Агрон скользит губами по лицу брата, дышит ему в ухо, прежде чем зажать мочку между зубами. Он знает — это его слабое место, что заставляет его каждый раз таять. Проведя рукой ему по груди, Агрон зажимает большим пальцем сосок, скользя дальше вниз, пока не добирается костяшками пальцев по прессу, поддразнивая.
Дуро отвечает на это внимание протяжным вздохом, наклоняет голову и дает Агрону больше места для работы, сжимая пальцы ему в волосах. Блядь, он не может понять, как Агрон может мгновенно вызвать у него такую реакцию, всегда зная, как прикоснуться. Это заставляет его член сильно дернуться в спортивных штанах, почти умоляя, чтобы рука Агрона скользнула ниже.
— Ты должен быть в постель, Bärchen. — Агрон еще раз целует скулу брата, затем отстраняется, подходит к раковине и наполняет стакан водой.
— Куда ты ходил? — спрашивает Дуро, стараясь не звучать обвиняюще. — Назир попытался не ложиться спать, но в итоге уснул на диване. Актус просто положил его к тебе в кровать. Решил, что ты не будешь возражать.
— Мне пришлось поговорить со Спартаком, — объясняет Агрон, прислонившись бедром к стойке. — Нужно было понять, что делать дальше. Это сложная ситуация.
— И? Что вы решили?
— Не беспокойся об этом, — Агрон пожимает плечами. — Хватит обо мне. Расскажи лучше о себе и Актусе.
Дуро знает Агрона всю свою жизнь, поэтому легко понимает, когда тот лжет. Глаза Агрона сужаются, рот кривится в фальшивой обнадеживающей улыбке — без ямочек. Дуро хочет надавить, ему нужно знать, собирается ли Агрон сделать что-нибудь безрассудное, но он знает, что даже если попытается, Агрон просто пошлет его. Он всегда был таким, эгоистичным и самоотверженным одновременно, мало заботясь о собственной безопасности.
— Мы, ммм, — прочищает горло Дуро, взгляд упирается в тонкий участок кожи, выступающий вдоль бедра Агрона, когда его футболка поднимается вверх, — эффектный разрез мускулов в верхней части таза. — Мы в порядке. Очень счастливы. Абсолютно.
— Я рад, что ты счастлив. Долго к этому шел. Я не был уверен, что ты доберешься туда, но ты это сделал, — улыбка Агрона искренняя, мягкая и с ямочками.
— Да, — вынужден согласиться Дуро, — правда, сейчас все немного херово, но я рад, что ты тоже нашел Назира. Должен извиниться за то, что наговорил о нем. Просто был расстроен, понимаешь, пытался защитить тебя.
— Это круто. Я понял. — Агрон лениво потирает руки под футболкой, почесывая живот. — Но ты должен сказать ему об этом. Ты ему очень нравишься.
— Я поговорю с ним, — обещает Дуро, ставя кружку в раковину. — Это странно, правда? Наконец-то у нас есть пары в конечном итоге.
— Да, — усмехается Агрон, подталкивая Дуро плечом, когда тот приближается. — А ты боялся, что застрянешь со мной на всю оставшуюся жизнь?
— Не знаю. Может, это было бы не так уж и плохо, — Дуро пожимает плечами с кривой ухмылкой, — по крайней мере, мы бы не отказались от секса.
Агрон громко смеется, прижимаясь к брату и целуя его в щеку.
— У нас всегда будет это. — Агрон смотрит на Дуро краем глаза. — Ты рассказал Актусу?
— Рассказал о чем? — Дуро изображает невинность, прищуривая глаза, но Агрон видит его насквозь.
С ухмылкой он сильнее прижимается своим телом к брату, скользя руками тому по спине, а губами по мягкому завитку уха, облизывая мочку, дразня его и потираясь о кожу. Он прижимает его к стойке, касаясь членом шва штанов Дуро и проталкивая вставшую плоть ему между ягодиц.
— О том, как ты потерял девственность со своим старшим братом, когда тебе было восемнадцать, — Агрон шепчет прямо в ухо. — О том, как мы трахались так сильно и так долго на нашей кухне на полу, что соседи вызвали копов. Или о том, как, когда тебе было тринадцать, ты часто смотрел, как я работаю в амбаре, и дрочил. И думал, что я никогда не узнаю.
Открыв рот, Дуро поворачивается к брату, не веря своим ушам. Как это вообще, блядь, возможно, то, как Агрон может превратить братские поддразнивания в нечто настолько интенсивное, в этот ад, который начинает распространяться по груди и алеть на щеках. Он не так уж сильно удивлен, понимая, как сильно у него встал только после слов Агрона, ведь тело так долго реагировало на него. Прижав ладони к стойке, он выгибает спину и тихо стонет, когда Агрон трется о него сильнее, обещающе поддразнивая.
— Я так понимаю, что не сказал? — Агрон так доволен собой, что на его лице расплывается широкая ухмылка.
Дуро хочет рассердиться, противостоять той силе, которую излучает и осознает Агрон, но всё, что чувствует — это очарование.
— Я-я никогда не знал, как это преподнести, — признается он, — имею в виду, как вообще это можно сделать? Я не хочу, чтобы он думал, что мы все еще… ну, понимаешь.
— Трахаемся? — вмешивается Агрон, все еще светясь самодовольством. — А ты хочешь?
— Агрон, — Дуро качает головой, — это было давно, и только потому, что иногда мы напивались и начинали целоваться…
— Понимаю. Мы были в отчаянии, совершенно одни. Оба эмоционально деморализованы. Было лето, и ты носил эти дурацкие шорты из Армии Спасения, — Агрон машет рукой, отстраняясь от брата, — те, которые были такими короткими, что я мог просунуть свои пальцы и прижать их прямо к твоей дырке.
— В тот первый раз, когда мы делили один матрас на двоих, — добавляет Дуро, медленно погружаясь в воспоминания.
— Ты был так напуган, так дрожал, когда перекатился на мне сверху. — Агрон кивает, внимательно наблюдая за лицом брата. — Я собирался оттолкнуть тебя.
— Но не сделал этого, — бормочет Дуро. — А притянул к себе и поцеловал так, будто умирал по этому несколько дней.
— Лет, — исправляет Агрон, — это был наш первый, настоящий поцелуй, превосходящий то, что мы обычно делали в сарае.
— Ты помнишь, как папа нас чуть не поймал? — Дуро издает тихий смешок, наклоняясь ближе к Агрону, притягиваемый им, как магнитом.
— Ты имеешь в виду время, когда попросил меня показать, как прикасаться к себе? — Агрон переводит взгляд на Дуро, наблюдая, как румянец ползет по его щекам.
— Мне было тринадцать! Я думал, это разумная просьба, — Дуро пытается защититься, но оба знают правду.
— Ты просто хотел увидеть мой член. — Агрон неосознанно тянется к нему, пристраиваясь поудобнее.
— Я не был разочарован.
Тот воспринимает это как приглашение, прижимая брата бедрами к стойке. Поддразнивая костяшками пальцев пресс, он наклоняется за поцелуем, не желая больше поддразнивающих чмоканий, а проталкивая язык в рот настойчиво и нуждающе. Это как печь, в лучшем случае горячая и влажная, губы потрескавшиеся и грубые. Дуро не такой хрупкий, крошечный и легко управляемый, как Назир. И Агрон может применить больше силы, сгибая его без угрозы сломать.
Выстанывая, Дуро сжимает рубашку Агрона в кулак, притягивая его ближе. Он хочет снять все разделяющие их слои, опуститься на пол кухни и впустить Агрона внутрь себя. Пусть его брат обращается с ним так, как умеет только он — эксперт в том, как тянуть, толкать и контролировать тело Дуро, пока тот не сдастся, зная, что Агрон все равно возьмет свое.
— Блядь! — Дуро задыхается, отстраняясь через мгновение, чуть ли не ударяясь о кухонный шкаф позади, если бы не рука Агрона в его волосах. — Bär, я не могу.
— Конечно, можешь, — ухмыляется Агрон, наклоняясь вперед, чтобы погладить его нижнюю губу. — Давай, позволь своему старшему брату позаботиться о тебе.
— Я люблю его, — выпаливает Дуро, крепко прижимая руку к его груди, чтобы противостоять. — Извини.
— О, — Агрон отступает на несколько футов и вытирает губы ладонью. — Актус, верно. Я понял.
— Агрон, — бормочет Дуро, обвивая руками шею брата и крепко обнимая его, — ты всегда будешь моим первым. Я люблю тебя больше всего на свете. Ты это знаешь. Но ты расстроен и ищешь способ не обращать внимания на то, что происходит вокруг. Я не могу быть этой отдушиной.
— Нет, я не расстроен. Мы просто играли. Иди в постель к своему бойфренду. — Агрон лишь пожимает плечами и снова поворачивается к кухонной раковине, чтобы опять наполнить стакан водой.
— Это нормально, что ты расстраиваешься, чувак. Ты только что узнал, что парень, который, как ты думал, не любил тебя, лгал последние шесть месяцев, чтобы спасти от тюрьмы. Этот непростой поворот сюжета. - Дуро проводит рукой по напряженным плечам Агрона, пытаясь успокоить.
— Это неважно, — Агрон делает большой глоток, прежде чем добавить. — Небольшое дело. Я справился.
— Ты не такой и не должен быть. Тебе нужно поговорить с Назиром, серьезно поговорить. Пойми, к чему это тебя привело, и не солгал ли он тебе о чем-нибудь еще, — Дуро утыкается носом в волосы Агрона, целуя его шею сбоку, прежде чем отстраниться. — Я люблю тебя, Агрон. И хочу только самого лучшего для тебя.
— А он? — Агрон горько сплевывает, глядя через плечо на своего брата. — Он — это лучшее для меня?
— Я не знаю, — беспомощно пожимает плечами Дуро, — все, что я знаю, это то, что в ту минуту, когда Назир начал приходить сюда, ты впервые с того первого лета выглядел по-настоящему счастливым.
Агрон не отвечает. Просто поворачивается и смотрит в раковину. Дуро оставляет его одного, полагая, что тот может справиться со своими мыслями, и он уже не может сделать что-то большее для него.
В конце концов он сломается, сдастся и отправится к Назиру.
Дуро сделал все, что мог.
