Список желаний

— Чего нос повесил? — спрашивает Антон, едва заметно улыбаясь. Олежа, тут же вскинувшись, пытается приободрится, но ничего толкового не выходит: губы не складываются в улыбке, глаза не светлеют и не становятся беззаботными, а брови сами собой хмурятся. Душнов чахнет и увядает день ото дня и ему самому не радостно это осознавать, а тут еще и Антон замечает… Перед ним не хочется выглядеть слабым и разбитым, но по-другому почему-то никогда не получается. — Все нормально, честно, — пытается солгать Олежа, но понимает, что сам себе не верит. Все было не нормально, а от этого еще паршивее. Антон садится на край кровати и тянется ближе, чтобы обнять, но, словно опомнившись, останавливается. Опустив взгляд в пол, он несильно сжимает руку в кулак, тихо вздыхает. И в этом выдохе все: бессилие и зарытая где-то глубоко-глубоко печаль. Олеже от этого становится только невыносимее. Он аккуратно придвигается ближе, невесомо оплетая концом полупрозрачного хвоста запястье Антона. — Прохладно, — тихо говорит он, слегка улыбаясь. Олеже стыдно за свою бестелесность, за то, что все получилось вот так, за свою внешнюю холодность, когда как внутри бушует пожар. Он отстраняется, отпускает запястье Антона и слышит тихое и такое жалкое: «оставь». Оставь все как есть, прими то, что уже случилось и хотя бы сейчас начни жить свободно. Олежа трусом был столько, сколько себя помнил и даже после смерти иррациональный страх неизвестного сидит в нем, не давая принять все, что случилось и что должно было произойти. Да что уж, он боится даже общаться с Антоном, потому что вдруг… Вдруг скажу что-то не так; вдруг посмотрю как-то не так; вдруг затрону как-то не так. Не так, не так, нетак, нетакнетакнетак! Постоянно. Везде и всюду — не так. И вот он рядом. Сидит на его кровати, слегка улыбается и просит оставить все так, как есть, потому что по-другому у них уже не получится. «Лучше чувствовать легкое покалывание и холод, чем ничего». Олежа колеблется, но потом придвигается ближе, сильнее закручиваясь хвостом на его запястье. Им больше ничего не остается, кроме как смотреть друг на друга, говорить и чувствовать то странное и огромное, что было с ними всегда, но никогда не находило выхода. — Это так странно, — говорит Олежа. Странно понимать, что время упущено. Странно понимать, что вчера он был жив, а сегодня уже нет. Странно, что он никогда не сделает того, чего планировал, странно, что его видит только ограниченный круг людей. Странно. Очень и очень. И Антон безмовно соглашается, потому что иначе это все не назовешь. Олеже впервые хочется заплакать от облегчения. Ему до боли радостно и грустно одновременно, а еще откуда-то взявшаяся глупая мысль пробивает на смех: как отреагирует Антон? Теперь Олежа бестелесный, его ни потрогать, ни обнять и как, спрашивается, утешать сегодня отчего-то депрессивного призрака — загадка. И от этого так смешно… — Я люблю тебя, — отчего-то задыхаясь, говорит Олежа. И Антону от этого ничуть не легче. Странно… и смешно.