***
— Эй, Стайлз? — спрашивает Санджив. Они лежат на спине на треснувшей плитке их скрытой подсобки, глядя на паутину под потолком. Питер, Эмили и Поппи пошли погулять в тоннелях, потому что больше делать всё равно нечего. Стайлз почти завидует зомби в зале ожидания, чья невменяемость не даёт им узнать, что они в тюрьме. — М? — Стайлз поворачивает голову, чтобы его видеть. — Питер думает, что ты нас вытащишь отсюда, — говорит Санджив с подтекстом. Есть какая-то нотка детской надежды в голосе, которую он отчаянно пытается подавить. — Это правда? «Он молодой, — думает Стайлз. Санджив в той части юношества, в которой Стайлз по ощущениям застрял — неловкой и неуклюжей. У него на лбу даже прыщи, к которым, если честно, по мнению Стайлза, у оборотней должен быть иммунитет — сложно представить, чтобы кто-то из Хейлов был неловким и прыщавым. — Просто ребёнок». Странно осознавать, что Стайлз немногим старше. — Не знаю, — говорит Стайлз. — Питер говорит, ты можешь видеть будущее, — шепчет Санджив. — Питер ошибается, — отвечает Стайлз. — Я не могу видеть будущее. Правда, иногда я его озвучиваю. Его пробирает холодок. Он никогда раньше вслух не признавал этого, не настолько открыто. Разве правда не должна освобождать? Может быть, Стайлз почувствует, как гора упадёт с плеч, когда тошнота пройдёт. Или, может быть, тошнота — это естественное ощущение в таком месте. — А, — несколько секунд Санджив переваривает это в тишине, затем спрашивает: — Но то, что ты говоришь, становится правдой? — Ага, — Стайлз уставился на потолок, считая плитку. — Если ты вытащишь нас отсюда, — голос ломается, и Санджив прокашливается. — В смысле, ты знаешь, каково тут. Такое чувство, словно бы прошло всего несколько часов, но так же, что и вечность. Мир будет очень сильно отличаться от того, что я помню, да? Больше не тысяча девятьсот девяносто шестой, — он тяжело выдыхает. — И моей стаи... больше нет, верно? Словно бы её никогда не существовало? — Ага, — Стайлз дотягивается и берёт Санджива за запястье. — Мне жаль. Голос Санджива снова ломается. Он сам дрожит. — Если мы выберемся, что нам вообще делать? У Стайлза нет ответа на этот вопрос. Пока что.***
Три, может, четыре месяца назад. Уже поздно, Стайлз беспокойный и на грани. В последнее время у него такое чувство, что аддерол перестал работать, и он не может успокоиться, сфокусироваться, и, наверное, ему нужно сходить к врачу и обсудить дозу или типа того, вот только такие мысли приходят только посреди ночи, когда он, блин, никак не устроится. Отец на работе, дом пустует, и Стайлзу кажется, что он готов лезть на стены. Никак не перестать думать. О стае Дерека, и Скотта, и о том как он застрял между ними, и это, кажется, самое узкое место в мире. Кажется, он задыхается, и ему хочется кричать. Что-то прогнётся, и он боится того, что это окажется он. — Питер когда-то был альфой, — Стайлз говорит вслух пустой комнате. Он цепляется за подушку и взбивает её пару раз. Закрывает глаза. Поворачивается. Садится и начинает сначала. — Питер когда-то был альфой, — он говорит теням на стене, гусиная кожа покрывает его руки. — И он станет альфой снова. Слова — и что они собой подразумевают — дрожью пробирают его до самого нутра.***
Стайлз играет с радио, когда Питер его находит. Клик, клик, клик, пытается услышать взрыв статики, который так никогда и не приходит. Что-то есть такое в повторяющемся действии, успокаивающее, дающее занятие, пока разум где-то далеко. Со своего места в комнате с радио — офис директора старой станции? — он может видеть зал ожидания сквозь грязные оконные рамы. Люди всё ещё сидят там, всё ещё ждут. Время на табло не меняется. Клик, клик, клик. — Это не особо продуктивно, дорогой, — Питер говорит низко, его дыхание обдаёт шею Стайлза теплом. — М, — Стайлз снова нажимает на кнопку: клик. Питер к нему наклоняется и проводит пальцами по рычажкам на консоли. — Ты вообще знаешь как это работает? — Не то чтобы, — Стайлз наблюдает как ногти на пальцах превращаются в когти, когда он проводит по динамику. Раздаётся чуть слышный металлический скрип. Стайлзу подумалось о радиоволнах, звуке волн, дрожь воздуха проводится тремя крохотными вибрирующими косточками в среднем ухе человека — молоточек, наковальня, стремечко, подсказывает мозг — и проталкивается в мембрану, нервы переводят там и отправляют информацию в мозг. Он думает о кругах на воде. Об ураганах, что появляются после взмаха хрупких крыльев бабочки. О Лидии, чей крик — оружие. Питер убирает руку с консоли. Он всё ещё стоит за Стайлзом, кладёт руку на него, тёплый и надёжный, стена тепла за спиной Стайлза. И он должен бояться, верно? Вот только ему не страшно. Он не боялся Питера с самого момента появления здесь. Может, и раньше. Звук, мысли роятся в голове. Голоса. Слова. Истина. Крики. — Когда-то ты был голосом, — он бормочет, уставившись на шнуры, тянущиеся за радио-консоль. — Ты ведь был голосом в голове Лидии? Шёпотом в её сознании, только-только на грани слышимости. То мгновение перед сном, когда на расстоянии звучат голоса, словно бы в соседней комнате всё ещё работает телевизор. Он осознаёт, что соскальзывает в состояние, когда слова исходят откуда-то ещё. Он осознаёт, что Питер знает, и что он также знает, что Стайлзу это легко даётся, когда он рядом. Он осознаёт: что бы он дальше ни сказал, станет их пропуском отсюда, и что ему не стоит с этим бороться. Просто плыть по течению, куда бы оно его ни прибило. — Звук, — он говорит. — Голоса. Слова. Питер держит его. — Истина, — говорит Стайлз. Он тянется к проводу и вынимает его. С другой стороны вилка с тонким цилиндрическим металлическим штифтом. — Лидия. Питер и Лидия были связаны, когда Питер воспользовался ей, чтобы вернуться из мёртвых. Стайлз посмотрел на обнимающие его руки Питера. Одна расположилась над сердцем. Вены на предплечьях и сухожилия на запястьях выпирают словно провода, струны, проводка. — Питер, — шепчет он. — Кричи. И затем втыкает вилку в предплечье Питера.***
Кровь, и не вся она принадлежит Питеру. Стайлз чувствует, как когти Питера впиваются в его грудную клетку, когда он отклоняется, хватая микрофон. Питер воет. Стайлз зажимает кнопку. — Лидия? Лидия, ты меня слышишь? И затем, поверх воя разъярённого оборотня позади, Стайлз слышит взрыв статики из динамика, и через мгновение раздаётся голос, настолько чёткий, словно она стоит совсем рядом: — Стайлз? Стайлз тоже ревёт, победно.***
Когда Стайлз приходит в себя, он часто моргает, и холод вокруг всё сильнее, — когда голос внутри отпускает и растворяется в тишине, — первое, что он замечает, это кровь. Много. Судя по боли в рёбрах и разорванной футболке, по крайней мере, часть принадлежит ему. Но в основном... в основном не ему. — Чёрт тебя подери, Стайлз, — Питер бормочет. — Может, предупредишь в следующий раз? У него из руки торчит вилка, кровь всё ещё лениво собирается вокруг, пока волк бесполезно пытается излечиться. — Дерьмо. Пите... — Стайлз приоткрывает рот. — Это я сделал? Питер кривит губы, открывая острый клык. — С возвращением, дорогой мой. — Я... — Хорошая новость, — говорит Питер. — Ты поговорил с Лидией, и, хотя дверь заперта с нашей стороны, готов поспорить, они могут сломать её с той. Стайлз нахмурился. — Я говорил с Лидией? Как это вообще возможно? — Не знаю, — говорит Питер. Он выдернул вилку и поморщился. — И мне особо-то без разницы. Сработало, вот что важно. Стайлз протянул руку к Питеру, чтобы коснуться раны, прежде чем осознал происходящее, и он отдёрнулся. — Прости, я... прости. Питер приподнял бровь и посмотрел на него, склонив голову на бок. Сердце Стайлза бьется сильнее. Он извиняется за то, что нанёс маленькую рану, которая уже исцелилась, стоило только выдернуть провод? Бессмыслица. Стайлз как-то бросил в Питера коктейль Молотова и за это ни разу не извинился. Это — ничто по сравнению с тем. Однако Питер изменился с того времени или Стайлз, или, может, оба, и они встретились где-то между. Раньше была чёткая граница. Она давно размыта, если честно. Он просто не уверен, это потому что Питер работал над собой и поднялся до более высоких стандартов, или же Стайлз опустился до его уровня. Такое чувство, что Стайлзу стоило об этом задуматься раньше, но, если честно, он слишком устал, чтобы беспокоиться. Не быть в одиночестве хорошо. Они отсюда выберутся. Это всегда было истиной. Однажды Питер снова станет альфой. Ещё одна истина. И Стайлз... Он поднимает глаза и встречается взглядом с Питером. Не отворачивается. — Я буду твоим эмиссаром, когда ты снова станешь альфой. Он наклоняет голову, оголяя шею. Глаза Питера сверкают голубым, зубы отблескивают, когда он улыбается и наклоняется. Стайлз чувствует, как сердце бьётся в глотке, он закрывает глаза, когда острые клыки касаются его яремной вены. — Альфа, — выдыхает он. Пока что нет. Ещё нет... но скоро.