В смысле 1971?!

Йоко проснулась от тихих звуков всхлипов. Джон стоял к ней спиной и смотрел в окно. На улице лил дождь. Небо плакало вместе с Ленноном. Но Нью-Йорк был не расстроен. Он, веря поговорке, никогда не спал, никогда не грустил, кроме, конечно, краха биржи в начале века. Тогда грустили все: от глав огромных капиталистических компаний, до бездомных, спавших на лавке в Центральном парке, не знавших других способов жить, кроме выживания. — С тобой все в порядке? Что случилось? — Йоко поднялась с кресла. — Почему ты не лежишь? — Женщина подошла к Леннону, встала с левой стороны и посмотрела в окно. Не ожидая услышать чей-то голос в столь ранний час, Джон повернулся к Йоко, вытирая лицо рукой, чтобы она не увидела слез. Основные детали сна, над которым он размышлял, с тех пор, как проснулся, резко, казалось, бесследно, испарились из головы, как только к нему обратились с вопросом. Ему было приятно, что кто-то о нем беспокоился, но ничего не отменяло факт того, что он ничего не знал об этой женщине, кроме ее имени. Это, кстати, тоже служило пищей для его размышлений, на протяжении всего нахождения в больнице. Джон понимал, что то, в каком состоянии он находится - яма неведения, в которую он продолжает падать глубже и глубже с каждым часом. Джон, так же, осознавал, что Йоко, постоянно находящаяся рядом, пытающаяся помочь - спасительный трос помощи, за который он по-идее должен ухватиться, но, благодаря своей упрямства и чрезмерной самоуверенности, он продолжал ронять себя. — Ладно, можешь не отвечать... В любом случае, мне позвонили из лейбла, на котором ты записываешься, через пару часов должны прийти продюсер Фил Спектр с Алленом Клейном, твоим менеджером. — Йоко приблизилась к Леннону и положила руку ему на плечо. Джон вздрогнул. Его накрыло чувство дежавю. Перед глазами пронеслась картина с какой-то белой комнатой и незнакомым, похожим на Маккартни, человеком. — Я понимаю, ты еще не до конца оправился, но нам следует обсудить некоторые вопросы по поводу бизнеса. — Бизнеса? — Устало переспросил Леннон, повернувшись так, чтобы рука Йоко упала с его плеча. Он совсем не выспался за ночь. Сон все время держал его в ежовых рукавицах и знатно потрепал нервы, а когда музыкант проснулся, обратно ложиться уже не хотелось. — Денежной стороной нашей музыки. — Женщина посмотрела на Джона взглядом полным надежды, что ее слова для его что-то значат. Но Джона никогда не волновала денежная сторона его музыки. Для него музыка была творчеством, хобби, тем, что ему нравилось делать. Он использовал свои сочинительские навыки в качестве терапии: выплескивал свои эмоции, мысли но они никогда не добиралась до массового слушателя, поскольку музыкант оставлял все личное при себе, Возможно, за то время, которое он не помнит, все изменилось настолько сильно, что он больше не ставил творчество в приоритет, хотя, в данный момент, ему было сложно в это поверить. — Ладно, но пусть это займет не очень много времени. — Леннон вздохнул и оперся руками на подоконник, прижавшись лбом к холодному окну, стекло которого сразу же запотело от резкой смены температуры. — Джон, тебе нельзя стоять, вернись, пожалуйста, в кровать. — Почему ты вообще обо мне заботишься? — Возмущенно спросил Леннон, но, все равно, сел на кровать.Что-то в голосе Йоко напоминало ему о тете Мими: она обычно командовала им, заставляла делать разные вещи, которые тот делать не хотел. Йоко не стала ему отвечать. Она лишь подняла руку, продемонстрировав кольцо на безымянном пальце. Затем, она сняла его, протянув Джону. Музыкант принял его здоровой рукой. На внутренней стороне ювелирного изделия была нанесена гравировка которую он нащупал пальцем, он не смог разглядеть в силу своего плохого зрения. Йоко ухмыльнулась, наблюдая за тем, как мужчина щурился, а затем направилась к своей сумке и вытащила из нее пару круглых очков с желтыми стеклами, по одному из которых шла трещина. — Надень, — предложила женщина, протянув их музыканту, — ты был в них, когда попал в аварию, поэтому одно из стекол слегка разбито. — Я не ношу очки. — Твердо сказал Джон, но, повинуясь, надел их. Он вспомнил, как тетя Мими раньше, когда он куда-то уходил, просила его надеть очки, чтобы он не попал в неприятную ситуацию, заботясь о нем, а он исполнял ее просьбу лишь до первого угла улицы, заходя за который, молодой музыкант прятал очки в карман, чтобы выглядеть «круче» перед знакомыми. Леннон потянулся к прикроватной тумбе и взял с нее зеркало. — А если бы и носил, то точно не такие. — До этого он еще не видел то, как он выглядит. Картина его не удовлетворила: странно хаотично остриженные волосы, вытянутое бледное лицо с впалыми щеками, заросшими щетиной, большие синяки под глазами. — Черт побери, что у меня с волосами? Какой безрукий парикмахер это сделал? — Он и представить не мог, как мог позволить себе появиться на улице в таком виде. — Самый лучший в Нью-Йорке. Джон предвзято хмыкнул, отложил зеркало и снова посмотрел на кольцо. Внутри были выгравированы их имена. Слитно друг с другом. ЙокоДжон. Женщина подошла ближе, села рядом с музыкантом и положила ему на ладонь точно такое же кольцо, но большее размером. Джон понял, что оно принадлежало ему. Их с Синтией кольца выглядели дешевле и проще, но казались роднее и душевнее. — Ладно, ситуация понятна. Мы женаты. И какой смысл в том, что я это узнал? Я не помню ни тебя, ни человека, который обозвался моим менеджером! Я знаю ребят из группы, которой, похоже, больше не существует… Я знаю Синтию, но она, больше не хочет знать меня. Я знаю своего сына, но он совсем меня не знает… — Я обещаю, мы найдем лучших врачей, они тебя вылечат! Ты все вспомнишь! — Йоко на эмоциях схватила его за здоровую руку. Затем, она затихла, о чем-то задумавшись. Вскочив с кровати, женщина подошла к проигрывателю, который так и стоял в комнате, аккуратно достала диск из конверта и поставила его на песню «Mother». Как только проиграли первые несколько фраз, Йоко снова взяла Джона за руку и улыбнулась. — Видишь, ты вспоминаешь! Ты почти повторил строчки из своей же песни! — Это не моя песня. — Леннон выдернул свою руку из руки женщины. — Я не помню, как писал ее, я не помню на каких эмоциях я ее писал, я не помню, что мной двигало!Она для меня ничего не значит! — Выкрикнул музыкант. Джон вслушался в текст и замер. Он понял, что только он и мог такое написать. Он пел о матери. В груди что-то зажало. Звуки похоронного колокола из песни пробирали до костей. Он на себя злился. Как он посмел выставить свои эмоции кому-то на показ?! Если бы он и вправду написал такую песню, она бы пошла в стол, никогда не была выпущена, навсегда бы осталась пылиться в самых отдаленных уголках его дома и его сердца. Но сейчас ему ставят ее с готового выпущенного альбома. Что им двигало тогда, когда он ее записывал? Он чувствовал себя незащищенным, безоружным. Было ощущение, что абсолютно каждый человек видел и осуждал его слабое место, мог его ранить. Если он смог написать и выпустить такое, то что еще могло выйти из-под его пера на всеобщее обозрение? Джона охватила паника. Какие еще личные вещи давно могли не быть для него личными? Сейчас ему казалось, что любые слова на эту тему поставят его в еще более слабое и уязвимое положение, поэтому решил ничего не говорить. Йоко поняла, что музыкант чувствует себя неуютно. Она подошла к проигрывателю и сняла иглу. — Может ты хочешь послушать твои другие песни? — Неуверенно спросила она, повернувшись в сторону мужчины, задумчиво сосредоточившего свой взгляд в одной точке: на ладони, в которой лежали кольца. — А когда мы поженились? — Внезапно спросил музыкант, подняв взгляд на женщину. — В 1969… — Протянула Йоко, тяжело вздохнув. Ей было необычайно сложно называть ему ту дату, которую они ждали вместе, к которой они они вместе шли, над которой вместе радовались. Перед собой она видела только оболочку того человека, с которым жила, которого любила. Внутри он был другим. Для нее это было пыткой после всего, что они пережили, сделали друг для друга и для мира. — А познакомились мы в 1966… — На секунду, ей показалось, что то, что сейчас твориться с Джоном - наказание для нее за то, каким способом она его заполучила, цена, которую она не могла заплатить. После упоминания даты, музыканту стало не по-себе. Им завладело странное ощущение тревоги. В его голове снова всплыла картина белой комнаты, перед глазами застряла табличка с датами «1942-1966». Джон встряхнул головой. Резкое движение отдало сильной режущей болью, но заставило неприятные мысли уйти. — Что-нибудь еще важного произошло в 1966? — Леннон трясущимися руками поправил очки, от желтых стекол которых, с непривычки, устали глаза. — Вроде нет… — Не задумываясь, ответила Йоко, убрав пластинку обратно в рукав, так как поняла, что Джон не хотел в данный момент слушать что-либо еще, ровно так же, как и не желал говорить о настоящем времени в целом. Все его разговоры приводили к прошлому. После этой фразы у Джона осталось странное послевкусие: ощущение, что от него что-то умалчивают, скрывают, что нему что-то не договаривают. — Я хочу немного передохнуть в одиночестве перед приходом тех людей, о которых ты говорила. — Леннон посмотрел на Йоко с надеждой, что она поймет его намек и без лишних слов выйдет из палаты. Желание Джона остаться один на один с собой испарилось, как только в комнату зашли врач с медсестрой. — Мистер Леннон, поскольку во время аварии Вы ударились головой и получили черепно мозговую травму, нам следует проверять Вашу реакцию на свет, отзывчивость глаз, а следовательно и способность мозга обрабатывать задачи, чтобы избежать или не пропустить ухудшений. Мужчина подошел к кровати и нагнулся над Джоном. Перед тем, как снять очки, музыкант увидел бейдж врача, на котором черной ручкой было аккуратно написано «Билли Ш.». По спине Леннона пробежали мурашки. Доктор резко включил фонарик. Все побелело. Джон снова увидел белую комнату. На этот раз он разглядел и гроб. Музыкант дернулся от отвращения и зажмурился, отвернув голову от света. — Э-эм, у Вас все в порядке? — Спросила медсестра, настороженно изучая Джона взглядом. — Д-да, все в полном чертовом порядке... — Начал говорить Леннон, пытаясь отдышаться, но делая вид, что все нормально. — Я просто хочу, черт возьми, отдохнуть и побыть один! — Он резко привстал с кровати, что заставило врача отстраниться. Йоко встала с кресла, на которое она переместилась, когда пришли осматривать Джона, прошла к двери и показала медперсоналу жестом руки, что сейчас, действительно, лучше выйти. Они проследовали за ней в коридор. Оттуда доносился их разговор, но Леннон был настолько уставшим, что не воспринимал речь, не мог ее разобрать. Он наконец-то остался один. Когда в дверь палаты постучали, за окном был уже день. Музыкант посмотрел на часы, стоявшие на прикроватной тумбочке. Он проспал приличное количество часов. По крайней мере, сейчас он чувствовал себя чуть лучше, чем утром: голова почти не болела от каждого малейшего движения, мысли казались чище. В комнату зашли три человека. Силуэты Йоко и своего менеджера Джон узнал, а третьего человека видел впервые. — Джон, надень очки, тебе придется разбираться с документами. — Прошептала женщина ему на ухо, пока мужчины доставали из ручных кейсов какие-то бумаги и конверты. — Тот, кого ты уже видел - Аллен Клейн, твой менеджер. Второй - Фил Спектр - музыкальный продюсер, с которым ты знаком еще с 1970. Он помогал с записью Let It Be. — Она вздохнула, вспомнив, что это ничего Джону не говорит. Он не знает о существовании этого альбома. — Так, Джон, ситуация такая, — Медленно начал Аллен, — нам всем очень жаль, что ты оказался в такой ситуации, мы все надеемся, что тебе станет лучше, — он говорил очень сухо: было видно, что он не вкладывал в эти слова никаких чувств и эмоций — но работа есть работа. Сроки поджимают, мы должны в ближайшее время выпустить твой «Imagine”. Твои рейтинги падают, критики начинают менять мнение о предыдущем альбоме, в газетах начинают замечать, что ты куда-то пропал. — Я не собираюсь выпускать тот альбом. — Твердо сказал Джон. В его голосе слышалась агрессия. — Но, Джон, послушай, выпуск альбома в это время будет очень выгодным как с материальный стороны, так и с твоей личной. Сейчас, в этот сезон, летом, никто из мировых звезд, королей чартов, не выпускает свои альбомы, а это значит, что если мы это сделаем сейчас, твои продажи и внимание к музыке возрастут. Ты же сам хотел, чтобы песни их этого альбома стали гимнами, ты хотел изменить общество с их помощью. Это твой идеальный шанс... Музыкант молча сидел и слушал то, что ему говорит менеджер. Он казался спокойным, но, на самом деле, сжимал здоровой рукой больничное одеяло настолько сильно, что костяшки побелели, а на предплечье выступили вены. —... а, еще, забыл договорить, выпуск альбома поможет тебе скрыться на время от размышлений журналистов о том, куда же ты делся, все ли с тобой в порядке. Внимание перетечет к музыке. — Вас волнует этот сраный альбом и моя репутация среди прессы больше, чем то, что я чуть не попрощался с этим чертовым светом в результате аварии и то, что я ни черта не помню! Как я по-вашему должен хотеть, чтобы эти убогие песни стали чьими-то гимнами, чтобы их кто-то воспевал на важных событиях, если я даже не знаю для чего и из каких побуждений я их писал?! Без истории и моей к ним эмоциональной привязанности они - пустышки! Вы хотите, чтобы люди пели пустые тексты в качестве гимнов? Они с таким же успехом могут выйти и петь про свои члены и вагины! — Джон, успокойся, пожалуйста. — В разговор вписался Фил Спектр. — Ты вообще послушал альбом? — Я послушал достаточно, чтобы понять, что он не имеет права жизни. — Но ты послушал всего две песни. Дай ему шанс. — Ты серьезно? — Аллен опять влез в разговор. — Беса гонишь? Всего две песни? — Да. Мне хватило. — Ты не можешь слить всю кампанию с выпуском альбома меньше чем за месяц до его релиза! Как ты понять не можешь, если он не выйдет, ты будешь сидеть на жопе ровно без денег и внимания к себе! О тебе забудут, Джон! — Клейн возмущенно всплеснул руками. — Этот бизнес не так работает! Джон резко переменила с в лице. О больше не скрывал свою злость. Он не мог больше терпеть. — Мне плевать на деньги! — Крикнул Леннон. В его голосе читалась злость, но, так же, и обида. Честно говоря, Джону никогда не было плевать на деньги, он любил их тратить. — Мне плевать на ваш бизнес! — Наивный идиот! Посмотрим, как далеко ты уйдешь без денег! — Аллен провел руками по воздуху, указывая на пространство, где они находились. — То, что ты лежишь в палате, тебя лечат, на тебя смотрят врачи, тебя выхаживают - это НАШ бизнес. Ты бы уже давно гнил в могиле, если бы не деньги с НАШЕГО бизнеса! То, что у тебя есть квартира и дорогущие машины, которые ты так любишь - это НАШ сраный бизнес! Тебе так легко говорить людям, как им жить, быть агитатором и активистом, сидя на горе бабла! Это. Наш. Бизнес. Без него ты проживешь максимум месяц, а затем отправишься под мост в твоем горячо любимом Центральном парке! Будешь настоящим, как ты себя называешь, «Героем Рабочего Класса»! — Аллен, мы наняли Вас не для того, чтобы Вы устраивали нам тирады! — Йоко встала с кресла, сложив руки на груди так, будто ей привычно было командовать, давать указания, управлять другими людьми. — Без НАШЕГО бизнеса, не было бы и ВАШЕГО бизнеса, поэтому, пожалуйста, знайте свое место. Аллен недовольно хмыкнул. — И что тогда? — Менеджер, как бы передразнивая женщину, сложил руки на груди и, задрав голову, смотрел на нее сверху вниз. Он выглядел как петух, пытавшийся показать свое превосходство. Фил Спектр, стоявший все это время у проигрывателя, крутил в руках диск из черного конверта, на который был записан злосчастный виновник их обсуждения, «Imagine». Продюсер решил, что разговор музыканта с Клейном идет не в ту сторону и может весьма плачевно закончиться. Не желая слушать крики и оскорбления, мужчина вытащил пластинку из рукава и поставил его на проигрыватель. Оглянувшись по сторонам, он понял, что в разговор лучше не вмешиваться и просто опустил иглу на первый попавшийся трек, выкрутив громкость достаточно высоко, чтобы перебить крики, но достаточно тихо, чтобы ее нельзя было услышать из коридора. — Дамочки, — саркастично начал Спектр, — может мы перестанем плеваться друг на друга ядом и послушаем этот альбом? Тем более, если вы не хотите воспринимать его как что-то свое и музыкальное, хотя бы оцените работу звуковых продюсеров. Все в комнате резко замолчали. Воздух сотрясали слова «By neurotic psychotic pigheaded politicians; All I want is the truth, just give me some truth…», доносящиеся из акустической системы проигрывателя. Фил решил, что прерывать крики Джона криками Джона с записи - глупо и никого не успокоит, поэтому на середине песни он снял иглу и перевернул диск. На протяжении всего прослушивания, Джон всем своим видом показывал, как ему не нравилось то, что он слышал: закатывал глаза, тяжело вздыхал, но потом немного угомонился и сидел, закрыв лицо руками. Йоко сидела рядом, двигая ногой в ритм игравших песен. — Я ненавижу этот сраный альбом и каждую песню в нем! — Вскрикнул он, когда началась «How Do You Sleep?», которую он уже слышал до этого. — Вы не посмеете его выпустить без моего согласия! Только через мой труп! — Тогда, в связи с этим, нам нужно будет принять крайние меры... — Процедил сквозь зубы Клейн. Джону показалось, что голос раздвоился. Кто-то параллельно произнес эти слова в глубине его подсознания. Возникло чувство, что он уже их слышал до этого. Его как будто ударило током. — Убирайтесь отсюда к чертям собачим! Все! — Закричал он, указав пальцем в сторону двери. Когда Фил Спектр и Аллен Клейн уже почти вышли, Леннон встал с кровати, подошел к проигрывателю и вырвал с него диск, оторвав при этом тонарм, и кинул его в сторону выхода. — Да, и не забудьте ЭТО! Музыкант наконец-то остался один в полной тишине, в которой он хотел побыть с самого утра, без окутывающих его со всех сторон проблем и кружащихся вокруг людей, которые обычно приносили еще больше проблем. Тишину перебили голоса, доносившиеся из-за не до конца закрытой двери. «Вы что не видите, что он сейчас не в себе?» — Спрашивала Йоко тихим голосом, чтобы ее не услышали лишние люди, видимо, в этом случае лишним был Джон. «Выпустим альбом позже…», «Хорошо, обсудим это потом». Больше музыкант ничего не расслышал, так как голоса отдалились от палаты на приличное расстояние, от них остался только отражающийся от стен длинного коридора гул. Он посмотрел в окно, над многочисленными небоскребами из-за туч, так и не рассеявшихся с утра, выглядывало солнце, его лучи красиво отражались от стеклянных стен зданий. Нью-Йорк, как обычно, выглядел живым. Музыкант устало вздохнул и закрыл лицо руками. Когда он открыл глаза, было темно. Он понял, что проспал до вечера, потому что за окном небо было уже почти черным, но свет все еще шел из домов, от яркой рекламы, уличных фонарей, бесконечного потока машин. Нью-Йорк никогда не спит, это правда. Взгляд Джона привлекло что-то темное, находившееся в углу комнаты. Он повернулся. Там стоял человек в жутком костюме моржа и махал музыканту. Леннон вздрогнул от страха и отвернулся в противоположную сторону. В двери тоже появилась темная фигура. Сердце Джона забилось сильнее, дыхание участилось. Он быстро дотянулся до тумбочки, схватил с нее очки и включил прикроватную лампу. В дверном проеме стоял высокий человек, одетый в черное твидовое пальто, из-под которого виднелась кофта на нескольких пуговицах, в прямые черные брюки и высокие сапоги. В руках он держал кейс. Когда мужчина сделал несколько шагов в комнату, Джон смог разглядеть его лицо: очень уставшее, изрезанное ранними морщинами, появившимися из-за стресса, заросшее, но его черты были мягкими. Таинственная фигура казалось невероятно знакомой, кого-то напоминала музыканту. Но, внезапно, Леннона осенило. Этот человек был похож на Маккартни.