По-вечернему тёмное утро

Руки Натальи Алексеевны мягкие и испещрены морщинами; ими она натирает спину Гоши, смывая грязь, попавшую за воротник маленькой рубашки с закатанными рукавами до локтя. Её доброе старческое лицо при виде напортачившего Гоши становится немного грустным: она садится на корточки, заглядывает большими чёрными глазами ему прямо, кажется, в душу, попутно вытирая большим пальцем грязь со щеки, берёт в руку маленькое запястье и ведёт в ванну. На полочках стоят многочисленные пузатые скляночки для гелей и шампуней, в углу жужжит стиральная машинка. Гоша уворачивается от колючей губки, но, после того, как Наталья Алексеевна мягко берёт его за плечо и просит не вертеться, успокаивается, собирая в ладони белую воздушную пену. — Что произошло? — слышится за спиной голос Натальи Алексеевны. Гоша обиженно шмыгает носом. — Они жульничали, — коротко бурчит он себе под нос, но смотрительница всё слышит. — И что? Гоша не сдерживается и резко поворачивается к ней. — Я им всё сказал! Ну, так же нельзя — играй они честно, и я бы выиграл! Вова меня толкнул, и я упал в лужу! Я толкнул его ногой в живот, а Гриша пнул меня в бок и затолкал комок грязи за шею! Но это же они виноваты, а не я! Я же честно играл, я же, — Гоша остановился, глядя на лицо Натальи Алексеевны. Она глубоко вздохнула и потянулась к верхней полочке, чтобы взять шампунь. — Не надо было лезть в драку, Гоша, — она щурится, читая названия, написанные на банках. — Нужно было просто сказать Анне Николаевне, и она бы всё им объяснила. — Она мне не верит, — холодно сказал мальчик, утыкаясь взглядом в белое дно ванны. Наталья Алексеевна молчит и, не находя нужных слов, включает радио, стоящее на стиральной машине. Оно настроено на какой-то канал, круглосуточно проигрывающий классическую музыку, и Гоша уже привык купаться под композиции Бетховена или Моцарта. Он окидывает взглядом ванную комнату, убирая пену, которой Наталья Алексеевна попала ему в глаза, намыливая волосы. Комната казалась ему, шестилетнему мальчику, ужасно большой — ванная, стиральная машинка, на которой стоят средства от прыщей, угрей и мази от мозолей; стены покрыты синей плиткой с имитацией морских волн. На крючках у дубовой двери повисли одежда и вафельные полотенца; на белом потолке горит широкая лампа, подаренная кем-то, и к ней слетаются мухи. Наталья Алексеевна, закончив вымывать спину Гоши, подхватывает его под руки и достаёт из ванны. Вытирает одним из полотенец и снимает с крючка пижаму. На мальчике она ужасно большая, так что приходится немного закатать рукава. Одёрнув рубашку, смотрительница аккуратно берёт Гошу за плечи. — Я поговорю с ней, — тихо говорит она, и с щелчком открывает дверь. — Беги, я попросила Анатолия оставить тебе ужин в холодильнике. Гоша громко вздыхает, тихо благодарит и идёт по длинному коридору на кухню, понурив голову. Стены кажутся бесконечно длинными, а рисунки на них — однотипными и раздражающими. Всё здесь было для Гоши однотипным и раздражающим. Он прошёл мимо гостиной, краем глаза заглянув в комнату. Счастливые дети играли в «Твистер», «Монополию», а по телевизору, напоминавшему ящик, сменялись разноцветные кадры мультфильмов; в кресле сидела, закинув ногу на ногу и читая какой-то журнал, Анна Николаевна — высокая и стройная, с длинными накрашенными ногтями. Её кудрявые локоны падали на узкие плечи, а глаза бегали по оглавлениям страниц. Заметив Гошу, она смерила его злым взглядом поверх страниц журнала. — Нет, чтобы быть, как все — тихим и спокойным! Нет, надо кричать, психовать и бить бедных ребят! Тогда она сильно ударила Гошу прутом по спине. Так, что он вскрикнул и выгнулся, а из глаз брызнули слёзы, обжигающие щёки. Он никого тогда не бил, даже не размахивал руками. Гриша и Вова забрали и без того крохотную порцию фруктового пирога, смеясь и дразнясь, а он накричал и попытался отобрать. Гоша прыгал, безуспешно пытаясь достать до руки Гриши с пирогом, а тот лишь насмешливо поднимал руку ещё выше и вставал на носочки, попутно отступая назад, как споткнулся о камень, упал на потрескавшуюся от жары землю и ударился боком. Анна Николаевна взвилась и подбежала к мальчику. — Он псих! Он меня толкнул! — кричал со всей силы Гриша, тыча пальцем. В глазах Анны Николаевны сверкнула, буквально на мгновение, злоба. Она со всей силы схватила Гошу за запястье и увела в дом, чтобы «наказать за проступок» Гоша встряхнул головой, отгоняя воспоминания, и побыстрее прошёл гостиную. Кухня находилась в самом конце узкого коридора. Оттуда всё время веяло запахом обычной столовской еды — запеканок с изюмом, супом с гречкой, пюре с котлетой, макаронами с отбивной и двумя печеньями на полдник (и то, если повезёт). Изредка повар — Анатолий Петрович — готовил что-то ещё. Настоящим праздником было, когда он приготовил пиццу или шарлотку — все сбегались, толпились в узком коридоре, распихивая других локтями, чтобы пробиться на кухню за самым большим куском пирога. На входе все брали холодные тяжёлые стеклянные тарелки, и подходили к длинному столу, где Анатолий Петрович выдавал еду, звеня вилками и ложками. В комнате мальчиков были наглухо зашторены окна, и освещением в столь поздний час служила большая высокая люстра. Двухъярусные кровати застелены голубыми покрывалами, а в ящике в углу лежали аккуратно сложенные игрушки. Бывшая кровать Гоши стояла у самого окна, а сам мальчик спал на первом ярусе. По ночам, когда все засыпали, он поднимался, слегка отодвигал льняную штору и смотрел на звёзды. Такие завораживающие и далёкие, они мерцали на полотне тёмного неба, внушая надежду куда-то под рёбра, приятно покалывая. Гоша складывал руки, закрывал глаза и тихо, искренним шёпотом, просил, чтобы всё было хорошо и этот дурацкий дом остался где-то далеко на задворках памяти. В комнату девочек, что была напротив, каждое утро проникали утренние лучи восходящего солнца, падая на светло-бежевые стены, скользя по спящим лицам. Девочки, подозревал Гоша, и вставали раньше из-за света, бьющего в глаза. Они приходили на зарядку на улице бодрыми и опрятными, в отличие от него — сонного и лохматого. Они и были как-то добрее к нему: здоровались, улыбались и никогда не оскорбляли — словно лучик света в безгранично серой здесь жизни. С ними можно было долго и молча смотреть на долины, цветущие малахитовой травой, и тёмную линию гор. Однако, некоторых забрали, некоторые выросли и уехали, а некоторых перевели в большой город. И жизнь снова приобрела серые краски. На кухне гулял ветерок из приоткрытого окна, в которое скреблись чёрные ветви деревьев. У раковины стоял Анатолий Петрович, смывая остатки пюре с тарелок. Он напоминал Гоше слона — большого и доброго, ну, возможно, немного усатого. Гоша всегда видел его в полосатых рубашках с манжетами на маленьких серебряных пуговичках, свободных серых брюках и широком длинном красном фартуке в крапинку. Анатолий Петрович обернулся на шум шагов. — А, ты, Гоша, проходи. Ужин в холодильнике, — он что-то пел себе под нос, пританцовывая. Пюре с куриной отбивной холодные, как и компот с ягодами, но в животе предательски урчит. Гоша поставил тарелку на высокий стол и вскарабкался на стул. — Приятного аппетита, Гош, — даже не оборачиваясь, говорит повар. Вокруг тихо и одиноко — тишину прерывает лишь детский смех из гостиной. Мальчик тычет вилкой отбивную и буквально на выдохе произносит: — Спасибо.

***

Гоша спал в одной комнате вместе с Натальей Алексеевной. Её спальня находилась под черепичной крышей, откуда через окно было видно Тихое озеро, окруженное зарослями шелестящего камыша. Смотрительница спала на одноместной кровати с узорчатым металлическим изголовьем, а Гоше всегда стелила покрывала на диване у окна. Вся её комната была похожа на библиотеку — вся уставленная книгами, занимающими больше места, чем кровать, Гоша, диван и Наталья Алексеевна вместе, в разных цветастых потрескавшихся переплётах с пожелтевшими от времени страницами. По вечерам смотрительница брала какую-нибудь одну из них — тяжёлую и толстую, - садилась на край дивана, не забывая подоткнуть Гоше толстое тёплое одеяло, медленно, как-то завораживающе открывала первую страницу и, прочистив горло, бархатным голосом начинала читать. Гоша сползал вниз, высунув из-под одеяла только глаза и уши. Наталья Алексеевна тихо смеялась, убирая блондинистые волосы Гоши со лба. За окном за спиной смотрительницы мерцали звёзды, и мальчик тихо их благодарил за солнце, озарившее серую жизнь, сидящее рядом с ним. Еле волоча ноги, Гоша добрёл до дивана и упал лицом вниз. Наталья Алексеевна ещё не пришла, поэтому в ушах Гоши гулким звоном раздавалась тишина. Спину слегка саднило после колючей губки, но больше саднило под рёбрами, откуда каждый новый день всё больше исчерпывал надежду, оставляя непривычную пустоту внутри. Вся комната охвачена теплом, а внутри него до ужаса холодно. Гоша зажмурился и закричал в подушку. — Бесит! Бесит! Бесит! В тишине раздался скрип двери и шорох туфель. — Гоша? — обеспокоенно спросила Наталья Алексеевна. Через мгновение место на диване рядом с мальчиком прогнулось под весом смотрительницы, а его плеча коснулась мягкая мозолистая ладонь. — Что тебя так гложет? — Они все правы, — повернувшись лицом к спинке дивана, сказал Гоша. — Я — псих. — Это не так, милый, — женщина успокаивающе погладила мальчика. Гоша дёрнулся, пытаясь скинуть с себя чужую руку. — Это так! Это так! Это так! — мальчик заколотил руками по спинке дивана. — Может, дело и правда во мне! Кто захочет дружить с больным, — голос предательски срывается на всхлип на последнем слове. — Это им так кажется, они просто дураки все, — Наталья старается ободряюще улыбаться, но мальчик лишь сильнее вжимается в красную спинку. Рука женщины соскальзывает с плеча, оставляя после себя остывающее тепло. Позади мальчика слышится тихий вздох. — Знаешь, — начинает Наталья Алексеевна, — у меня была внучка Олеся. Весёлая, озорная такая, веснушчатая. Ей тогда было как и тебе — где-то лет шесть. В садик нас вызывали чуть ли не каждый день из-за её поведения. Она терпеть не могла, когда жульничают, и кричала, махая руками. Гоша неспешно перевернулся на другой бок, внимательно слушая рассказ Натальи Алексеевны. Та мягко улыбалась, глядя на свои ладони. — Но с теми, кто был ей дорог, с теми, кто её любил, она была совершенно другая. У неё бы никогда не поднялась рука ударить их, и не повернулся бы язык накричать на них. Потому что всё хорошее, что есть в нас, Гоша, — она поворачивается к нему и прикасается пальцем под рёбрами, где приятно разливается тепло, — оно здесь. Смотрительница тихо смеётся, качая головой, а затем смотрит на видневшуюся из окна долину, залитую лунным светом, и с её губ срывается смешок. — Иногда ты даже говоришь, как она. Мальчик резко поднимается с дивана и подаётся вперёд, сцепляя маленькие ручонки на боках женщины. Наталья Алексеевна мягко хохочет, заправляя серебристую прядь за ухо, а затем Гоша чувствует скользящие вдоль спины тёплые руки. Мальчик слышит равномерное дыхание и сердцебиение. За окном над горами горят звёзды — такие крохотные и далёкие, они согревают. Гоша укутывается в одеяло поплотнее, бархатный спокойный голос читает сказку про муми-троллей, а пряди на голове перебирает мягкая рука, испещренная морщинами. По венам приятно разливается надежда, заполняя собой лёгкие и сердце, и мальчик тихо шепчет: — Спасибо.

***

— Гоша? — из раздумий невротика вырвал голос Димы из прихожей. Парень встрепенулся и обнаружил себя у окна с кружкой давно остывшего чая, всё ещё пахнущего клюквой. Обернувшись, он видит Диму с пакетом в руках, наполненного продуктами. — Ты в магазин ходил, что ли? — Гоша взял из рук Димы кулёк, оттягивающий руку, и уволок на кухню. Водрузив его на стол, Гоша заглянул внутрь, как на кухню ворвался Дима, отодвигая соседа. На вопросительный взгляд невротика док почесал за затылком, отводя взгляд в сторону. — Извини, просто кое-что я бы хотел тебе отдать лично, — он добродушно улыбнулся, с головой погружаясь в пакет и выискивая что-то. Гоша нетерпеливо заглядывал ему за плечо, желая что-то увидеть. Дима вынырнул из недр продуктов. — Вот! Он развернулся и протянул Гоше пачку печенья и маленький брелок с голубой радужной пони. Невротик опешил, непонимающе глядя на угощение. Дима осторожно протянул их ближе к Гоше, вскинув брови. Парень с трепетом и осторожностью взял в руки печенье и брелок, сжавшись настолько сильно, насколько это возможно. Пачка овсяного печенья с шоколадной крошкой шуршала в руках парня, а на ладони лежала улыбающаяся лошадка. Дима, как ни в чём не бывало, разбирал пакет, насвистывая какой-то весёлый мотивчик из нулевых. — Это, — Гоша замялся, не находя слов от радости, — это мне? — М? — Дима обернулся и посмотрел на соседа. — Нет, соседу снизу — пойди отнеси. Тебе, конечно! Гоша положил печенье и брелок на стол и серьёзно спросил, не поднимая глаза на Диму: — Когда я могу отдать тебе деньги? — Дима, кажется, подавился воздухом. — Какие деньги, Гоша? Это подарок! — воскликнул он, сделав неопределённое движение рукой. — Просто, — в мгновение ока, док зажался и опёрся рукой о столешницу, стоящую сзади, — ты был каким-то молчаливым и задумчивым — настолько, что даже не заметил, как я ушёл в магазин! Вот я и подумал тебя приободрить. Гоша с округлёнными глазами смотрел на соседа, а в сердце защемило — кто-то просто так сделал ему подарок. Не из-за чего-нибудь, а просто «приободрить». Не требуя чего-то взамен. Не оскорбляя и не унижая. Просто так, протянув его ему. В уголках глаз защипало, и Гоша прикрыл их ладонью, в мыслях карая себя за излишнюю, порой, эмоциональность. — Эй, всё в порядке? — обеспокоенно спросил Дима, подлетев к парню. — Спасибо большое, — утерев капельки слёз рукавом рубашки, улыбнулся Гоша. — Господи, ты меня так не пугай, ладно? — выдохнул сосед, схватившись за сердце. — Меня чуть приступ не тронул. — Ну, — усмехнулся Гоша, — за квартиру-то всё равно за три месяца уплачено. Дима добродушно засмеялся и захлопнул дверь морозилки, куда положил мясо для духовки, и начал раскладывать приправы в верхнем ящике. Гоша же скромно взялся за остальное содержимое пакета: перловка, макароны и отдельные свёртки с овощами. Дима отряхнул руки и закрыл шкафчик, собираясь уходить, но остановился в дверном проёме. — Гоша, я понимаю, что мы вместе и дня не прожили, но я правда хочу помочь, если могу. Поэтому, если ты хочешь чем-то поделиться, что тебя тревожит, — я всегда выслушаю, хорошо? Невротик вздрогнул от услышанного. — Х-хорошо, — попытавшись сглотнуть ком в горле, сдавленно сказал Гоша. Дима удалился, оставляя парня наедине с собой в крошечной кухне. Невротик слабо улыбнулся и повернулся к окну, за которым светила луна и сияли такие родные ему звёзды, опустил голову и с благодарностью прошептал: — Спасибо.