По-вечернему тёмное утро

На столе Гоши скопилась груда кружек, к чьему дну россыпью прилипли крохотные чаинки. На столе рядом с простыми карандашами засохли едва видимые пятна выплеснувшегося чая, к которым неприятно липла ткань пижамы, кольцами оставались следы из-под дна сосудов, но Гошу это мало заботило — остались последние штрихи в последней работе, а потом можно со спокойной душой откинуться на спинку стула, улыбаясь. Напротив сделанная за полчаса с лишним композиция: наполовину пустой чайник с красноватым растворяемым компотом из пакетика, тарелка с пучком петрушки и парой покупных помидоров. Вместо фона Гоша повесил клетчатую ткань своей рубашки. Стрелка часов, покачнувшись, остановилась на семи; лучи заходящего солнца, почти скрывшегося за тёмной линией горизонта, струились сквозь льняную ткань занавески на пол, подползая к стене. В луче света настольной лампы витают крошечные пылинки, и Гоше нравится за ними наблюдать, а затем, качая головой и мысленно ругая себя за несосредоточенность, возвращаться к работе. Работа проходила до боли, как казалось, долго и как-то однообразно — Гоша полностью выдохся. Последние дни проходили будто по чьему-то сценарию: проснуться от звона металлической ложки о стенки чашки, полностью продрать глаза, краем взгляда поймав мелькнувшее в дверном проёме пальто Димы, вяло почистить зубы, перед этим залить оставшимся после соседа кипятком растворимый кофе, а после этого забрать с собой горячий напиток и буквально «застрять» в рабочем кресле за огромными листами бумаги. Спустя, наверное, час Гоша оттолкнулся ногами от пола, откатываясь назад, а спина звонко хрустнула. Подушками пальцев парень помассировал свои виски и протяжно хрипло промычал. Между стеной и столом он поставил две готовые работы и сейчас третью. Можно наконец-то выдохнуть. Взгляд Гоши непроизвольно скользнул на задравшийся рукав, и парень, поджав губы и прикрыв глаза, поднял ткань ещё выше. Вдоль предплечья россыпью краснели следы от зубов, доходившие почти до сгиба локтя. От некоторых из них оставались синяки, от других — сделанных в более нервном состоянии — кровоподтёки, от остальных оставались лишь быстро сходящие следы. Вся злость, казалось, осталась здесь — в запястье, исполосованном укусами. Она въелась под кожу так сильно, что уже не выветрится. Иногда он переусердствовал, слишком злился — впивался зубами до слёз на глазах, мычал куда-то в руку. На протяжении всего этого времени парня не покидало ощущение того, что это происходит не с ним — с кем-то другим, с каким-то банальным неудачником из не менее банального фильма про начало взрослой жизни: когда приходят долги по квартире, а на зарплату из «Старбакса» едва можно купить себе продуктов на ужин; когда резко узнаётся, что твоя девушка теперь с тобой из жалости; когда оценки словно пробили дно — а нет, со дна постучали. Конечно, с такими ситуациями Гоша не столкнулся, но ощущение было крайне близким. Гоша надавил тыльной стороной ладони на глаза и раздражённо почти зарычал. Раздражение пришло от всего — от усталости, от стресса, от всех неровных линий, от следов карандаша, который не стёрся ластиком, от груды грязной посуды на столе. Единственным успокоением все эти дни был кофе — ненастоящий, растворимый и кислый. Который продаётся в каких-то придорожных закусочных и заправках — в зелёных пачках, с жёлтой полоской посередине и слишком широко улыбающимися людьми на упаковке. Гоша разламывал пакетик над кружкой, добавлял две ложки сахарного песка и заливал кипятком. Кофейная гуща ободком оставалась на белых стенках кружки, пропахшей средством для мытья посуды. Гоша помнил, какой кофе пила Наталья Алексеевна — крепкий, одурманяще-вкусно пахнущий, добавляя ложку сливок. Она всегда хмурилась и поднимала кружку слишком высоко, когда тогда ещё мальчик тянулся выпить глоток. Она твердила, что он потом не уснёт, а целую ночь сказки читать она не сможет. Ну, и то, что после него у детей голова болит, конечно. Но относилась смотрительница к сему напитку как к целой церемонии — пила его из высокой кружки с узким дном и широкими краями сверху, мешала кофе длинной ложкой с серебряными узорами вдоль стержня и отпивала маленькими глотками, наблюдая из-под пушистых седых ресниц как Гоша завороженно наблюдает. После неё, наверное, он и относится к такому кофе, как к дешёвой выпивке, чтобы не дать себе отрубиться прямо за палитрой акварели. Ну, и ещё Гошу успокаивал Дима. Ему даже не требовалось ничего говорить, чтобы Гоша почувствовал себя лучше — ему было достаточно сесть на свою кровать, неторопливо раскладывая перед собой какие-то большие широкие листы бумаги и четыре цветных карандаша — зелёный, красный, синий и жёлтый, — и начать что-то старательно чертить вдоль страниц, вразрез уже нарисованным линиям, обводя что-то и дополняя рисунок заметками. Оба парня не любили работать при полном освещении от люстры, так что Дима пользовался прикроватным светильником, который он купил по дешёвке в «Икее», а Гоша — настольной лампой, которая была тут уже при переезде. Парень иногда оглядывался через плечо, рассматривая соседа — сосредоточенно наклонившийся над толстым учебником, чьи страницы пожелтели от времени, постукивая себя кончиком ручки по зубам. Дима морщил нос от запаха растворимого кофе Гоши, по несколько раз умоляя позволить ему заварить «нормальный кофе, а не вот эту вот разведённую грязь». Гоша улыбался своим мыслям и качал головой, в который раз отнекиваясь. — Ну меня хотя бы не мучай ты этим запахом — я же до конца года не доживу! — Гоша смеялся, а Дима фыркал. Пару раз, как бы невзначай захватив с собой ещё одну кружку, Дима ставил её перед опешившим невротиком — аккуратно, чтобы тот не задел локтем — и плюхался обратно за таблицы и чертежи. Также, Дима терпеть не мог работать в тишине и включал по телевизору какие-то каналы с сериалами. Он несколько раз спрашивал у соседа — всё ли в порядке и не мешает ли ему это работать. Гоше же наоборот работать так приятнее. Да и комментировать серии очередной мыльной итальянской многосерийной драмы ему по вкусу. Слушать смешки Димы и его пародии на женский голос многострадальной Джульетты, а самому изображать чересчур грубый голос Ромео. Дима засыпает последним, до самого конца читая на телефоне какие-то истории. Невротик бросил взгляд на вырезки газет в углу стола. Всё же, есть на что-то придётся. В газетах, которые каждое утро почтальон не до конца погружал в почтовый ящик их квартиры, писали объявления о приёме на работу. Гоше нравится делать всё, как показывали в тех старых фильмах, которые он смотрел в общей гостиной время от времени: вырезать отдельные страницы газет, обводить объявления красным маркером и складывать в стопку, чтобы потом обзванивать всех работодателей. Дима проронил несколько комментариев, по поводу того, что у них проведён интернет в квартиру, но Гоша отмахивался. — В этом же вся и фишка, док, — невротик ловил Диму на том, что тот едва заметно улыбается своему новому прозвищу. Завтра, в субботу, надо будет обзвонить хотя бы пятерых, — Гоша зевнул, потянувшись. Упёрся руками в спину и разогнулся, слушая хруст. Шаркающими шагами невротик направился на кухню. В «спальне» жужжал телевизор, в сотый раз транслируя один и тот же сериал по первому каналу; за окном уже сгущались сумерки, погружая город во мрак, который рассеивали фонари вдоль широкой полосы дороги. С улицы слышались приглушённые разговоры и смех. Гоша видел всю квартиру словно через толщу воды, сквозь которую едва просачивается солнечный свет. В уши словно тоже залили воды. Поворот ключей в замочной скважине привёл Гошу в чувство. Парень сделал шаг вправо, дабы дать соседу войти. Дима, весь лохматый и взъерошенный, шагнул в квартиру. На его плечах зелёные лямки потрёпанного рюкзака, а сам он чуть ли не светился от счастья. Гоша заметил у него в руке тряпичную маленькую сумку-таблетку, увешанную металлическими значками. Сосед широко улыбался, поглаживая большим пальцем её уголок. — Привет, док, — Гоша одним движением заправил съехавшую на глаза чёлку назад и скрестил руки на груди. — Как прошёл твой день? Дима скинул с плеч лямки рюкзака, быстрыми движениями размотал тёмно-бордовый шарф и повесил на металлический крючок; потряс плечами, сбрасывая с себя серое пальто, и наклонился, чтобы стянуть чёрные туфли. В его волосах играл неяркий свет настенной лампы в прихожей — он перепрыгивал с одной русой пряди волос на другую и обратно. Гоша невольно расплылся в улыбке и прикрыл глаза. С Димой не получалось сердиться, как бы невротик не удивлялся самому себе. Док не раздражал, не бесил, просто был собой и этим как-то привязывал к себе, располагал. Мог поддержать в случае чего (про случай со звонком и собеседованием Гоша так и не рассказал) и делал какие-то мелочи просто так, не требуя ничего взамен. Наверное, распределять деньги он не очень умел — не так давно он накупил столько чая в какой-то закоулочной лавке в шуршащих бумажных пакетах, что Гоша, право, теперь не знал куда его девать. Полки кухонного шкафчика буквально прогибались под весом сушёной мяты и земляники, голубики и чабреца и других трав. Дима не может жить без чая — пьёт одну пузатую кружку утром, перед тем как убежать в университет, и оставляет её в раковине, наполнив водой из-под крана; приносит с собой в рюкзаке пустой ароматно пахнущий чудесным напитком картонный стакан из придорожной кофейни и выбрасывает вместе с заваркой внутри; вечером пьёт две-три кружки вприкуску с клюквенными хлебцами (которые почти закончились и стоят — по студенческим меркам — неоправданно дорого), когда заполняет пустые листы бумаги какими-то записями и чертежами таблиц. — Отлично! А ты как, доделал? — сосед посмотрел исподлобья и стянул с пятки обувь. — Доделал наконец-то. Думал, чокнусь, — Гоша фыркнул и указал подбородком на сумку. — А что это такое? — А, это, — Дима выпрыгнул из второй туфли, оставшись в носках с лягушками. Взял в руки «таблетку» и покрутил в попытках найти молнию. Впереди обнаружился верёвочный узелок бантиком. Док выудил из сумки диск в пластмассовой упаковке, чья обложка выцвела со временем и переливалась мазками чего-то, напоминающего шпаклёвку, и отпечатками пальцев. Под ними Гоша видел какие-то завитушки, которые складывались в узорчатое «Под солнечными пятнами»; над ним — две фигуры на разных концах скамейки и, кажется, раскинувшиеся за ней долины. — Ты представляешь — нашёл недалеко от нашего дома библиотеку дисков для телевизоров! Я думал, что их уже нет давным-давно. Сегодня ж пятница — посмотреть чего-нибудь хотел, а тут так удачно подвернулось. И… Внезапно он запнулся, собираясь с духом, глубоко вдохнул и прикрыл глаза. Гоша опешил от такого резкого перепада в настроении соседа, даже немного заволновался, на самом-то деле. Дима произнёс практически на выдохе: — … я думал, может, вместе посмотрим? — он перевёл взгляд со светлого пола прихожей на Гошу, который продолжал молчать. — Нет-нет, если ты не хочешь — я пойму, честно, ты же устал, наверное, отдохнуть хочешь, а тут… — Да нет, что ты, я только за, правда! — Гоша заулыбался, аккуратно забрав из рук соседа коробку с диском, и перевернул. Описание тоже почти выцвело, но поверх напечатанного текста кто-то аккуратно и осторожно нанёс маркер, обводя контур букв. Когда ветер холодными порывами распахивает неплотно закрытые окна в доме, когда ковёр из разноцветных листьев застилает собой промёрзлую землю, когда руки обтягивают кожаные тёмные перчатки — осенью Марк теряется в себе, тонет в водовороте своих мыслей, давится своими ошибками, царапающими горло. Но может ли помочь ему кто-то? Может ли ему помочь всего один человек? Гоша про себя фыркнул, а руку, покрытую укусами, начало ощутимо жечь. Дима напротив выглядел по-настоящему счастливым, что выдавал блеск в его глазах — и вовсе не от лампы, — и собравшиеся вокруг прищуренных глаз птичьими лапками морщинки. Он забавно фыркнул носом и, схватив за лямку рюкзак, быстрыми шагами завернул за угол в кухню. — Вставь тогда диск, а я нам чай заварю, — голос Димы слабым гулом падал от стен коридора, долетая до Гоши. Невротик ещё раз повертел в руках диск и шумно выдохнул через нос, улыбаясь. Оставалось лишь надеяться, что старый телевизор-коробка в спальне не сгорит и не взорвётся. Гоша щёлкнул по кнопке рядом с дисководом, и, слегка поморщившись, слушал царапающий уши звук, когда тот выезжал вперёд. Сдул с устройства миллиметровый слой пыли и закашлялся. Поддел ногтем уголок коробки и выудил оттуда сверкающий на свету DVD. Лицевая сторона с расписными буквами названия выцвела, время стёрло краску по краям диска. Невротик уже аккуратно устроил его на пластмассовой панели дисковода, как с кухни, перебивая свист закипевшего чайника, закричал Дима. — Какой ты будешь чай, Гош? Будто я помню какой у нас там чай, — промямлил про себя невротик, с кряхтением поднимаясь с колен. На кухонной столешницы стояли две стеклянные чашки с каким-то банальным цветочным узором, расползшимся вдоль стенок посуды. Дима на носочках перебирал пакеты с засушенными травами и, прищурившись, разбирал сделанные маркером надписи содержимого. — А какой у нас есть? — Дима дёрнулся от неожиданного прозвучавшего голоса прямо за спиной. — Предупреждать же надо, когда так подкрадываешься, ёлки-палки! — Гоша вновь заулыбался: Дима не выглядел и не выглядит как человек, который может ругаться грубыми выражениями, и «ёлки-палки» из его уст вызвали у невротика какое-то приятно разливающееся в теле тепло. Дима шумно выдохнул. — У нас есть с мятой, с голубикой, с кизилом, с горными травами и лавандой. Ты какой будешь? — С мятой, — Гоше стало как-то неловко, что после первого же названия он не особо вслушивался в остальное — просто не хотел перебивать. Дима кивнул и вновь отвернулся к столешнице и потряс над одной из кружек пакет, высыпая закрученные в трубочки сушёные листья. В другую кружку он засыпал две с половиной ложки ягод голубики. Уходить с кухни было как-то неудобно, поэтому невротик подпёр собой стену, потирая двумя пальцами правой руки безымянный палец левой. Взгляд Гоши бегал по кухне, избегая смотреть на спину Димы: цеплялся за какие-то разводы, пятнами распластавшиеся на плите и непонятно откуда взявшиеся; за серебряную ручку шкафа, на которой сидела со сложенными крыльями моль. Кухня пахла какой-то смесью растворимых компотов и лапшой быстрого заваривания и травами широких полей, лесом и ягодами. Взгляд Гоши быстро скользнул по спине Димы — худой, с выступающими виднеющимися сквозь хлопок рубашки лопатками. Он немного ссутулился над столешницей, его красноватые локти иногда появлялись из-за спины, руки с закатанными рукавамм словно бабочки порхали над кружками с заваркой. — А, да, — резко что-то вспомнив, Дима, слишком громко для повисшей в комнате тишины, заговорил. Гоша засмущался и перевёл взгляд чуть выше русой головы соседа. — Гош, достанешь из моего рюкзака пакет? Я нам вкусностей купил. Невротик тихо сказал «Да-да, конечно, сейчас» и заставил себя отлипнуть от стены с какими-то цветочными обоями. Рюкзак так и остался в коридоре, недалеко от брошенных туфель. Гоша сразу же нащупал среди мягких толстых тетрадей в обложках и учебников с помятыми уголками тёплый полиэтиленовый пакет. Даже не посмотрев на содержимое, невротик направился обратно на кухню, столкнувшись в дверях с доком. Тот держал две кружки чая, от которого полупрозрачными змеями исходил пар. — Всё? Идём? — Дима мягко улыбнулся. Гоша кивнул и быстрыми шагами прошёл в «спальню». На телевизоре-коробке на паузе замерло название фильма, а под ним расположились маленькими буквами инициалы режиссёра и сценариста. Справа от невротика раздалось кряхтение; повернув голову, Гоша увидел на полу Диму, подтянувшего к себе ноги и усевшегося в позу по-турецки. В комнате царил полумрак, из дверного проёма, выводящего в коридор, тянулась полоса света, телевизор слегка освещал лицо соседа. Дима повернул голову к неловко замершему Гошу, и уголки его губ неуверенно приподнялись: — Ты не против, если я на полу посмотрю? Невротик замотал головой. — Нет, конечно не против, сиди, — Гоша некоторое время топтался на месте, а затем опустился на прохладный пол рядом с Димой и слабо улыбнулся. — Я тоже, наверное, посижу. — Ну ладно, — пожал плечами Дима, но в его голосе тёплым воздухом сквозила радость. Подвинул к Гоше его чашку со сколотым краем, напоследок ещё раз перемешав сахар. — Подашь пакет, пожалуйста? Оттуда док выудил небольшой пирожок, покрытый румяной золотистой корочкой, слегка блестящий в неярком свете экрана. Гоша усмехнулся и пробормотал скорее для себя, чем для дока: — Не умеешь деньги распределять, — поймав на себе непонимающий взгляд соседа, невротик повторил погромче. — Говорю, деньги распределять не умеешь — ты ж так всё в первый же месяц потратишь. — А, это, — Дима опустил голову и тихо усмехнулся. — Просто не привык без чего-то вкусного, вот и понакупал. Но у меня ещё остались деньги до того момента, как я найду работу, не переживай. — Я не переживаю, всё хорошо, — Гоша потянулся за пультом на тумбочке и щёлкнул по кнопке. Комната наполнилась переливами скрипок, звоном колокольчиков и гитарными переборами, лаская слух. Невротик как-то расслабленно повёл плечами, чуть сползая вниз. Музыка забиралась под кожу, выдирала с корнями накопившееся раздражение от нескольких дней беспрерывной работы, заполняла лёгкие приятной прохладой. Гоша бросил быстрый взгляд на Диму: тот медленно, следя за акварельной заставкой фильма, пережёвывал за щекой пирожок, припал спиной к раскладному дивану и поёрзал, слегка морщась от неудобства. — Давай, я подушки принесу? Не дождавшись ответа, Гоша встал с пола, сгрёб в охапку свою и соседскую подушки и протянул Диме. — Подложи себе под спину. Дима вновь улыбнулся, на его щеке залегли тёмными тенями неглубокие ямочки, глаза засверкали ярче прежнего, хотя казалось, что ярче уже некуда. Гоша вновь сел рядом с Димой, падая спиной на подложенную им подушку. На экране мелькали новые кадры, кудрявый парень со сколотым зубом, в больших рубашках с китайскими рисунками и иероглифами, подавленный, пытающийся распутать клубок своих мыслей, снежным комом накопившимися за последние месяцы. Невротик находил какую-то часть себя в этих образах, в этих фразах. Гоша опять перевёл взгляд на Диму — док с упоением наблюдал за происходящим на экране, наполовину опустошив кружку, шмыгал носом, но не от слёз — наверное, где-то простыл. В каких-то моментах грустно выдыхал, в каких-то — негромко посмеивался. Иногда, совсем редко, поворачивался к Гоше и что-то комментировал, спрашивал или наоборот смеялся с шуток соседа. От него веяло чем-то солнечным, чем-то, к чему хотелось прикоснуться, прижаться. Может, Гоше хотелось почувствовать чужое тепло, почувствовать себя маленьким мальчиком, которому подоткнули одеяло и читали сказки из старых ветхих книжек, пропахших воском и какими-то пряниками. Может, Гоше хотелось обнять именно Диму. Человека, от которого пахло добротой и домом. Только вот… Взгляд опять скользнул по соседу. Улыбающемуся милым сценам в фильме, делающему ещё один глоток чая. Док широко зевнул, прикрыв рот ладонью, сморгнул накатившую дремоту и лёг щекой на подушку. Жжение на следах укусов поднялось по руке, жаркими руками обхватило шею, мешая дышать. Гоша стиснул зубы, тихо, с каким-то необъяснимым трудом набрал в лёгкие побольше воздуха и выдохнул через нос. Дима повернулся к Гоше. — Всё в порядке? — Да-да, конечно, не волнуйся, — полушёпотом быстро ответил Гоша, скрывая неуверенную улыбку за кружкой недопитого напитка. Дима ещё пару секунд не отводил взгляд от невротика, а затем продолжил просмотр фильма, но в его глазах затаилась тень сомнения. Гоша опустил голову, в мыслях не по-доброму усмехнувшись. В груди что-то дребезжало. …только вот захочет ли хоть кто-нибудь обнять его самого?