Тонкая работа

Утром Леви, спустившись по черной лестнице в помещения для прислуги, нашел Имир в пустующем неосвещенном коридоре и, стараясь действовать быстро и никому не попасться на глаза, бесцеремонно схватил её за пояс передника и уволок в кухонную подсобку. Девушка, ввалившись в комнату, поскользнулась на половой тряпке и, снеся стоявшее под умывальником ведро, крепко выругалась. Удержавший её от падения Леви не скрывал раздражения и нетерпения: – Мне нужно поговорить с Кристой. – Это можно было сказать и там! – прошипела Имир, отходя и отрывистыми от злости движениями поправляя сбитый передник. – Мы наделали больше шума, чем могли бы за простым разговором за завтраком. Леви не слушал: – Устрой нам встречу. Сегодня. – Как? – Имир закатила глаза, и в её словах зазвучала прежняя насмешливость. – Сегодня торги. Знал бы ты, какого труда стоило Кристе уговорить Зика отпустить их с Эреном вчера на прогулку. На урок, точнее. – Мне плевать, – оборвал он. – Мне нужно поговорить с ней сегодня. Разговор и в правду не терпел отлагательств. Леви собирался уговорить Кристу бросить дело. Минувшую ночь он провел подле Эрена, не найдя в себе силы его покинуть, и совсем не спал, лишь глядел на него и думал. Ушел в свою комнату только с утренним боем часом, чтобы переодеться, умыться и приступить к своим обязанностям, и решение поступить по совести, обретшее твердость в ночных размышлениях, привело его к Имир. Девушка смотрела на Леви долго и странно, прежде чем спросить негромким, посуровевшим голосом: – Ты ведь понимаешь, что мы не откажемся от дела? Леви не ответил, буравя её немигающим взглядом. Конечно, он понимал, что Криста не войдет в положение, не отступится, зайдя так далеко, от целого состояния ради вдруг расчувствовавшегося сына проститутки, великодушно благословив его на содомский грех. Её вряд ли возьмут даже шантаж и угрозы, к коим Леви собирался прибегнуть, да и он, к тому же, не имел четкого плана действий, и надеяться на благоприятный исход не приходилось. – И сегодня уж точно ничего не получится, – тем временем сказала Имир, не вытерпев его молчания. – Еще до ужина прибудут гости, вся прислуга на ушах. Представь, что здесь сегодня будет твориться. Леви представлял. Он слышал, как ранним утром слуги сгребали снег с подъездной дороги и веранд, а горничные взялись вычищать ковры еще до того, как занялся рассвет. – Просто устрой нам встречу, как только это будет возможно, – смягчился Леви и устало вздохнул, отпирая дверь и выходя во все еще пустой, но уже освещенный сиротливой лампой коридор, а оттуда – в полнившуюся гомоном и топотом кухню. Имир предусмотрительно выждала десять минут, прежде чем сделать то же. Весь день был суетливым и блеклым, и его утренняя решимость вскоре притупилась усталостью. Он видел Эрена всего дважды – за завтраком и перед званым ужином, предшествовавшим торгам, когда тот пришел в комнату переодеться. Он спешил, поторапливая и слугу, они толком ни о чем не поговорили, и Леви вдруг особенно остро почувствовал себя одиноким. Тогда, в день торгов, Эрен вернулся в комнату глубокой ночью, утомленный и тихий, и с тех пор не просил Леви посидеть с ним, охраняя сон, не держал за запястье, не звал помочь с купанием, ни о чем не спрашивал и не начинал разговор, только продолжал чутко вздрагивать от прикосновений к коже. Торги прошли успешно, книги выкупили, а гости – четыре джентльмена и одна леди – не уехали ни на следующий день, ни через неделю, и по её завершении Леви узнал, что Зик пригласил их гостить до конца января. Эрен и Криста все время проводили с ними в большой гостиной за чтением, беседами и игрой в шахматы или в библиотеке за делами, экономка Тайбер нагружала Леви работой, прибывшие с гостями слуги больше мешали, чем помогали, поговорить не удавалось даже с Имир, и Аккерман все чаще ощущал себя шестеренкой в заводном механизме – хоть в тех же часах, стоявших здесь на каждом шагу. Дни сменяли друг друга, одинаковые и стремительные, и о деле, как и решении с ним покончить, он теперь вспоминал только по ночам, когда не мог уснуть от утомления и ломоты в теле. В конце декабря, обуреваемый эмоциями, он верил, что ему, пусть и путем шантажа или уступок, удастся убедить Кристу. Верил, что она бросит дело, найдет другой особняк для аферы, а Леви покинет Трост вслед за ней и обяжется ей помочь за меньшую сумму. А потом вернется на Лэнт-стрит и постарается загубить неуместную, как сорняк, любовь, забыть зеленоглазого демона и его острог – этот мрачный, обветшалый дом. Он забурится в работу так, чтоб не хватало времени на любую мысль, и попросит у мистера Рала руки его дочери Петры, он отдаст все вырученные деньги Кенни и никогда к ним не притронется – только бы не вспоминать, что почти погубил Эрена. Но чем ближе была весна, тем невозможней казалось спасти его, не выдав себя, тем болезненнее был выбор между ним и семьей, тем острее предчувствие скорой разлуки. А разлука обязательно последует за любым его решением, Леви ясно понимал это, и в худшем случае ознаменует её либо виселица для него самого, либо сумасшедший дом для Эрена. Возможно было, конечно, что Эрен не полюбил Кристу настолько, что смог бы сбежать ради неё от брата, и дело не выгорит само по себе, но Леви никогда не тешил себя пустыми надеждами, а потому, зная теперь, что у него почти не осталось времени рядом с Эреном, неосознанно стал его себе урывать. Помогая ему собираться по утрам, Леви стал безотчетно медлить: вдевая запонки в петли, он чуть дольше и крепче сжимал его запястья, а расчесывая его, задерживал гребень в волосах. Он не отводил взгляда от его наготы, запоминал с проснувшейся кипучей жадностью каждую родинку, каждый изгиб, каждую черту лица и тела. Леви смотрел, смотрел и вспоминал, как Кенни звал его праведником. Как отреагировал бы дядя, узнав, что он содомит? Ложь самому себе – худший из обманов, Леви знал это, а потому не отрицал своих желаний – они, словно недостающие элементы мозаики, дополнили его, и вскоре он уже не понимал, как не замечал их в себе раньше. Его кровь кипела, а мир вокруг, еще недавно клокотавший с ней в унисон яростью в глазах Эрена, застывал еще тверже, сухой и бездушный, обращался в часовой механизм. И взгляд Эрена угасал. С каждым днем января он все крепче замыкался в себе, его молчание и отчуждение были колкими и осязаемыми, и от усталости, недосыпа и навязанной компании он стал подавленным и тихим. Он читал гостям вслух каждый вечер, и голос его охрип и утратил звучность. Первой из гостей, двадцать второго января, поместье покинула госпожа Пик, за ней – мистер Браун и мистер Ксавьер. Вместе с ними уехала сопровождавшая их прислуга, и особняк заметно опустел. Именно тогда Эрен, сидя на кровати перед снимавшим с него обувь слугой, впервые за месяц сказал ему что-то кроме просьбы подать перчатки или сухой благодарности. – Как думаешь, Леви, теперь он даст мне отдохнуть? – спросил он, имея в виду брата. Леви не нашелся с ответом. Зик Йегер заметил усталость Эрена только на исходе месяца, когда его голос от непрерывного чтения совсем пропал. Тогда он стал отпускать Эрена пораньше и не требовал его присутствия в большой гостиной. Оставшиеся гости – тучный, неприятный господин Гросс и молодой, ненамного старше Эрена, мистер Галлиард – уехали вскоре после этого, и жизнь в поместье, как медлительное, неповоротливое чудовище, стала постепенно возвращаться в привычное русло. Криста вернулась к книжным иллюстрациям, работая, как и Зик, по десять часов в день, и к вящему раздражению Леви разговор вновь откладывался. Имир разводила руками, мол, как здесь устроить встречу. К тому же, Эрен слег с болезнью и восстанавливался медленно. По вечерам у него поднимался жар, и Леви проводил бессонные ночи, следя за его состоянием, разводя лекарственные настойки и меняя влажный платок на лбу. Большую часть дня Эрен проводил в постели – Зик разрешил ему отлежаться, пока голос не вернется, – и Леви был подле него и старался долго не отсутствовать, даже уходя по поручениям. Он следил за тем, чтобы комната не стыла, делал лекарственные настои из трав и сушеных яблок и подогревал Эрену молоко с медом для голоса. Криста навещала Эрена трижды, и в каждый её приход он был смущен, отводил взгляд и краснел, с трудом поднимаясь на подушках. Он не разговаривал, мог только изредка прохрипеть что-нибудь полушепотом, но Криста рассказывала ему о Лондоне, который он так мечтал посетить, о местном зоопарке и о том, как однажды видела там слонов, о своих любимых театральных постановках и парках. Она опускала ладони поверх его рук – и, наверное, это было хуже, чем перешептывания за занятиями в малой гостиной. А потом наступил февраль, и дни понеслись как минуты. Занятия живописью возобновились. Эрен отложил так и не законченный пейзаж и за неимением возможности выйти к реке, чтобы снова писать с натуры, вернулся к натюрмортам. Успехов он не делал, но рисование ему нравилось – или, скорее, ему нравилось общество Кристы. За своим растущим раздражением Аккерман не сразу заметил, что Эрен отдалился от него, когда с Кристой, напротив, сблизился, и к бурлящей в Леви злости примешалась досада. Вынужденное бездействие душило. Он исполнял роль прилежного слуги, выслушивал их разговоры в малой гостиной и смотрел, как с каждым днем Криста позволяла себе все больше. Стоя позади сидящего за рисунком Эрена, она опускала руки на его плечи, а обращаясь к нему с советом по композиции, нагибалась так, что пряди волос касались его щеки. Они стали говорить о семье и браке, и пусть Леви и понимал, что на ревностную злость не имеет никакого права, он все же её испытывал. Вскоре он заметил, что его начала избегать Имир, передвигаясь по помещениям для прислуги в компании горничных и во время общих трапез садясь поближе к мисс Тайбер. Понимая, что они неспроста оттягивают разговор, он стал готовиться уйти из поместья, не предупредив подельниц, надеясь, что это облегчит ему совесть и поможет Эрену. Он даже собрал дорожную сумку, когда разговор им, сам того не ведая, устроил Зик Йегер, вызвав брата в библиотеку из малой гостиной во время занятия. В тот день в окна бился ливень и грохотали ставни. Дом не прогревался, и Имир, зябко завернувшись в плед еще в начале занятия, теперь откровенно дремала в высоком кресле. Криста, чье лицо в сероватом, холодном дневном свете казалось истощенным, меланхолично наблюдала за ней. – Оставь его в покое, – без церемоний твердо сказал Леви, стоило в коридоре стихнуть звуку шагов Эрена. – Найди другое дело. Другой дом. Сидевшая за столом Криста не удивилась и не отвела от Имир взгляда, и Леви понял, что к разговору она была готова. – С чего вдруг? – С того, что он хороший человек, Криста, и совсем не сумасшедший, не притворяйся, что это не так. Криста ответила, и на лице её была написана скука: – И чем он, по-твоему, отличается от других хороших богатых людей? Почему его мне ограбить нельзя, а других – пожалуйста? И отчего вдруг именно этого мальчишку ты, гроза Боро, стал жалеть? Голос её был равнодушным, на Леви она не обернулась, и вкупе с бесплодными попытками поговорить с ней на протяжении всего января это показательное пренебрежение злило до беспамятства. К тому же, честный ответ на её вопросы мог запросто отправить Леви, как содомита, на каторгу или в тот же сумасшедший дом, и страх быть раскрытым распалял гнев все сильнее. – Если так надо ограбить кого-нибудь богатого, займись своей мамашей. Криста, наконец, резко обернулась на него, и лицо её исказилось от злости. – Что? – прошипела она. – Причем здесь моя мать?! К черту мою мать! Она замолчала, стараясь взять себя в руки, и уже спокойнее добавила: – Как будто ты не понимаешь, что второго такого подходящего нам случая, как здесь, не найдется во всей Англии. Конечно, Леви понимал. Огромная сумма денег в руках у наивного молодого человека, не наученного распоряжаться финансами, не знающего жизни и имевшего всего одного опекуна – разве может быть случай удобнее для афериста? – Я помогу тебе с другим делом, – тем не менее, сказал он, постаравшись выровнять дыхание. – И возьму меньшую часть от выручки. – Выручки от какой суммы? Ста фунтов? Потому что больше денег у этих навешанных юристами богачей мы не выкрадем, Леви. Поверь, я пыталась. Она покачала головой и отвернулась, вновь меланхолично оглядывая Имир, и вдруг с непоколебимостью сказала: – Мы остаемся. И доведем дело до конца. Нам нужны эти деньги. Леви вздохнул, решаясь вновь поднять разговор, который начинал еще в ноябре: – Мы можем получить эти деньги, не калеча ему жизнь. – Леви, – сказала Криста и тяжело выдохнула, выглядя так, будто теряет терпение, – мы это уже обсуждали. Ты знаешь, как это опасно. Такие избалованные мальчишки, как он, не станут сидеть смирно, пока ты воруешь их деньги. Нас повесят. И если своя жизнь тебя не волнует, подумай о моей. Ты ведь жалостливым оказался. – Я увезу его, – уверил Леви, тут же понимая, как отчаянно это прозвучало. – Я возьму все на себя. Ты уедешь из страны, никто тебя не достанет. – Куда ты его увезешь? – шипящим, сердитым шепотом спросила она. – Ты хоть понимаешь, что нам еще нужно ехать в Лондон и в банке деньги получить? На Лэнт-стрит вернуться ты тоже не собираешься? Как мы, по-твоему, это сделаем, если не запрячем мальчишку в сумасшедший дом и не отвлечем на его поиски Зика? Я не собираюсь так рисковать. Нас схватят прежде, чем я успею уехать. Но нет, конечно, нужно строить из себя благородного храбреца, а думать… – Да какая, к черту… – зло прошипел Леви, перебивая её и вновь выходя из себя. – Просто оставь его в покое, Криста, зачем тебе губить его. – А зачем тебе его спасать?! Она посмотрела ему в глаза, и возмущение в её взгляде смешалось с изумлением и искренним непониманием. – И с чего ты решил, что он пойдет за тобой? Или ты собрался удерживать его силой? Как благородно! – саркастически протянула она. – Он был с тобой добр, и ты решил, что что-то для него значишь. Думаешь, ему нужно твое сочувствие? Нет, ему нужны твои умелые руки – одевать, ногти стричь, грязь вычищать. Леви молчал, и его гнев выдавали только напряженные желваки. Он был не из болтунов, не умел спорить и убеждать, в Боро проблемы решал кулаками и всегда считал силу аргументом весомее, чем любую изреченную мысль. Он не соглашался с Кристой, но облечь несогласие в слова оказалось сложнее, чем он предполагал. – Я расскажу все Зику, – сказал он, и Криста снисходительно улыбнулась. – Думаешь, он тебя примет и станет выслушивать? – веселилась она. – Даже если и примет, я, по-твоему, буду молчать смиренно и не обвиню тебя в клевете? Кому, ты думаешь, он поверит? Тебе или мн… – Я расскажу все Эрену, – не дав ей договорить, сказал Леви, и глаза Кристы расширились, выдавая испуг. Растеряв всю веселость, она вмиг посерьезнела. Помолчав и оглядев его нечитаемым взглядом, сказала ровным, уверенным голосом: – Иди. Рассказывай. И не забудь добавить, что у меня хвост, рога и копыта. Потому что такой я была бы, если бы все это происходило на сцене театра. Она закусила губу, подбирая слова, и продолжила: – Пойми, Леви, в мировоззрении Эрена в реальной жизни таких людей, как мы с тобой, не существует. Для него это все прозвучит как сценарий не самой удачной пьесы. Он не знает о том, на что толкает бедность, не знает, что в Лондоне целые кварталы промышляют воровством, а в деревнях, чтобы не уплачивать пошлины на развод, мужья выставляют жен на торги, прямо как его брат – свои книжонки, и продают их за одну козу или пару бутылок джина… Взгляд её опустел, и она задумалась, крепко сжимая бледными пальцами плотную ткань юбки. Леви, вдруг почувствовав себя так, словно застал её за чем-то интимным, отвел взгляд и заметил, что Имир проснулась, теперь с несвойственной себе серьезностью неотрывно глядя на Кристу. Тогда Ленц поднялась из-за стола и, покрепче укутавшись в лежавшую на плечах шаль, вновь заговорила: – Я задам тебе тот же вопрос, Леви: кому, ты думаешь, он поверит, если ты все ему расскажешь? Тебе или мне? Криста говорила с ним тихо, мягко и вкрадчиво, как с ребенком, и злость вспарывала Леви глотку. Сделав паузу и окинув его испытующим взглядом в попытке найти следы эмоций на безразличном лице, она спросила: – Разве ты не видишь, что он любит меня? Леви с силой прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы не выдать гнева, и тут же ощутил металлический привкус во рту. Конечно, Криста была права. Эрен был смущен и счастлив, когда она сделала ему подарок на Рождество, когда навещала во время болезни и хвалила на занятиях живописью, а в последнее время он, к тому же, много о ней говорил. Конечно же, Эрен любил её. Стал бы он слушать своего слугу вместо возлюбленной? – Знаешь, дома на тебя делали ставки, – вдруг негромко сказала Имир, выпрямляясь в кресле. Наверное, во взгляде Леви промелькнуло удивление, и потому она объяснила: – На Рождество мы заезжали на Лэнт-стрит. Кенни поставил пять фунтов. Напоминание о дяде отозвалось колкой, звонкой пустотой в груди. В семейных спорах Кенни никогда не ставил больше шести шиллингов. Пять фунтов… это вся его недельная выручка. Леви усмехнулся горько, понимая теперь с совершенной ясностью, что спор ему не выиграть. Потому что Кенни ждал его возвращения домой с деньгами. Леви не мог обмануть его доверие и вернуться на Лэнт-стрит ни с чем. Прийти и сказать ему, что лишился трех тысяч фунтов… из-за того, что расчувствовался? Из-за того, что захотел пацана? Отогнать скребущуюся, тревожную мысль не успел: он не просто захотел пацана, он полюбил его. – Вспомни, откуда ты родом, Леви, – сказала Криста. – Из таких дыр добренькими и правильными люди не выбираются. Не смотри на меня так, ты и мечтать не мог, что станешь слугой у порядочного господина. Да ты в одном только Ист-Энде покалечил с два десятка людей, а теперь строишь из себя благородного! Представь, что сказал бы Кенни, увидев тебя сейчас? Леви не знал, что сказал бы Кенни, но с воспаленной ненавистью послал Кристу к черту. Она продолжала, не обратив на это внимания: – Судьба Эрена давно определена, Леви, ты понимаешь это. Так что подумай. Все, на что повлияет твое решение сейчас – получишь ты деньги или нет. Ты поможешь своей семье, если будешь со мной до конца. Если же ты решишь с делом покончить – струсив или попытавшись меня изобличить, – ты не спасешь никого. Даже Эрена. Даже себя самого. Криста смотрела ему в глаза с обманчивой уверенностью: – Я достаточно далеко зашла, Леви. В том, что он любит меня и полностью мне доверяет, сомнений нет. Я смогу обойтись без твоей помощи. Не без труда, конечно, но смогу. А ты без моей не сможешь. В пылу спора за грохотом ставень и шумом ливня они не услышали, как за дверью раздались скорые шаги, и не успели отойти друг от друга, когда на пороге появился запыхавшийся Эрен. – Что-то случилось? – тут же спросил он, внимательно оглядывая застывших друг напротив друга Кристу и Леви и чутко улавливая разлитую в воздухе враждебность. – Нет, мистер Йегер… Эрен, – пролепетала Криста, отходя к столу, и изобразила смущение. Эрен, услышав, что она назвала его по имени, также отчетливо смутился, но убежденным все же не выглядел, и Криста объяснилась: – Я хотела попросить мистера Коэна принести мне стакан воды. – А ваша служанка? – удивился Эрен, и в его интонации Леви почудился укор. – Вот и мистер Коэн спросил у меня то же. А я привыкла к тому, что слуги исполняют указания, как только их слышат, и не оскорбляют приличных господ промедлением, – Криста выразительно посмотрела на Леви, и тот подумал, что она заметно вышла из образа кроткого, сердобольного ангела. – Что ж, у нас другие порядки, мисс Рэйсс. Хистория, – поправил себя Эрен, но эта демонстрация близости никак не вязалась с властностью его голоса. – Леви не простой слуга при особняке, он мой. Попросите свою горничную. Криста, не выказывая недовольства, кивнула Имир, и та, сделав неуклюжий реверанс, вышла из комнаты за стаканом воды. Эрен вернулся к оставленному натюрморту, закатал рукава широкой рубашки и, уже занеся кисть, вдруг обернулся на слугу и участливо спросил: – Все в порядке, Леви? – Да, сэр, – соврал он, отведя взгляд. Эрен в молчании поглядел на него и отвернулся. Занятие продолжилось в тишине, нарушаемой редкими репликами, а Леви с того дня еще долго не мог посмотреть Эрену в глаза. Потому что Криста была права. Судьба Эрена Йегера была предопределена еще в конце сентября, когда в слесарной мастерской на Лэнт-стрит Леви Аккерман согласился пойти на предложенное ему дело. Леви не мог помочь ему теперь. Если он отступит сейчас, уедет домой, Криста все равно осуществит план. А если же ему удастся вывести её на чистую воду, её – и Леви вслед за ней – выпроводят из Троста прямиком в тюремную камеру, и тогда Зик еще крепче вцепится в Эрена – и это будет все равно что сумасшедший дом. Чувство вины выедало Леви изнутри долгие месяцы, но стыд от принятого решения был и того хуже. Он бездействовал, и бездействие было изощренной пыткой, но там, откуда он родом, счастливых концов не случалось. Значит, и с ним не случится. Исполнял свои ежедневные обязанности машинально, словно окончательно превратившись в часовой механизм. Он не заговаривал с Эреном сам, отвечал односложно и беспрекословно исполнял приказы. С нездоровым рвением самоистязателя он вглядывался в зеркала, напоминавшие ему, каким он был мерзавцем: носил подаренный Эреном костюм и его стараниями за несчетное количество совместных трапез перестал быть болезненно худым, будто обокрасть пацана и сломать ему жизнь было недостаточно. Леви знал: из этого топкого, как болото, дома, он выберется другим человеком. Этот дом разрушал его, чтобы слепить сызнова – словно собирал старую мозаику новой смальтой, не изменив рисунок. И без того равнодушное лицо и вовсе лишилось всякой жизни, и Леви понял, что Эрен сразу заметил перемену, только когда прямолинейность и проницательность Йегера в очередной раз поставили Леви в тупик. Он готовил Эрена ко сну, чувствуя на себе его тяжелый, пытливый взгляд, и спешил. В теплом полумраке комнаты и тишине, нарушаемой лишь треском поленьев в камине и ходом часов, разливалось вязкое напряжение. Руки не дрожали – они никогда не дрожали, – но, видимо, он чем-то выдал спешку, потому что Эрен спросил: – Ты так сильно хочешь поскорее избавиться от моего общества? Пальцы Леви застыли на маленькой металлической пуговице – третьей в ряду, – и он, с секунду бездумно поглядев на обнажившуюся теперь остроту ключиц, поднял взгляд, избегая, впрочем, смотреть Эрену в глаза. – С чего вы... – начал Леви, но осекся. – Мне нравится ваше общество, сэр. – Тогда почему ты меня избегаешь? В голосе его, не скрывавшем непонимания и негодования, вдруг ясно прозвенело отчаяние, и от неожиданности Леви не нашёлся с ответом. – Ты избегаешь меня с начала месяца, если не раньше. Я что-то сделал не так? Я тебя обидел? Повел себя странно? – Нет, сэр. – Тогда в чем дело, Леви? Ты не разговариваешь со мной, не смотришь мне в глаза… – он замолчал, в расстроенных чувствах оглядывая комнату. – Если это из-за того, что я отдалился от тебя тогда, после торгов, то я не хотел, слышишь? Мне было дурно, а мисс Рэйсс приходилось терпеть почти то же, что и мне, вот поэтому я и... Леви пораженно слушал, понимая, что Эрен оправдывался перед ним. Он запинался, жестикулировал, хмурился, и Леви и отследить не успел, как позволил себе улыбнуться. Может быть, Криста была неправа? Может, он значил для Эрена больше, чем она думала? Может, заступившись тогда за него перед Кристой, Эрен заметил, что она вовсе не безгрешный ангел? Леви вернулся к работе, расстегнув нагревшуюся под его пальцами пуговицу, и услышал сдавленный вздох Эрена. – В этом нет вашей вины, сэр, – все же ответил он ровным голосом. – Мне тоже... было дурно. Эрен молчал, а Леви снял с него рубашку и подал заранее нагретую ночную сорочку. Эрен, вместо того, чтобы поднять руки и дать себя одеть, взял сорочку у Леви из рук и прежде, чем надеть, попросил: – Посмотри на меня. Дрожь, пробежавшая по его телу от этого полного невысказанного полушепота, была почти болезненной. Леви поднял взгляд, повинуясь поднявшему голову желанию, и впервые за долгое время посмотрел Эрену в глаза. Они преследовали его во снах, где из раза в раз кипели ненавистью и презрением, и Леви не готов был увидеть то же наяву. Но сейчас в зелёных глазах Эрена угадывались отчаянные надежда и робость, пытливость, его яркие губы приоткрылись, и Леви, чуть было не подавшись вперёд, поспешно отвернулся и взялся расправлять постель. Он слышал, как шумно выдохнул Эрен, как он, постояв в молчании, все же натянул на себя сорочку и забрался в кровать. Леви помог ему укрыться, подал сменные перчатки и застыл у изголовья, не зная, что следует сказать. – Я... – вновь первым заговорил Эрен, поудобнее устраиваясь на подушках, – я хотел рассказать тебе кое-что. Попросить совета. – Я слушаю, сэр, – ответил Леви, вдруг ощущая проросшее дурное предчувствие. – Только пообещай никому не рассказывать. – Обещаю, сэр. – Никому. – Никому, – повторил Леви и кивнул. Эрен помолчал, собираясь с мыслями. – Я... мы... – Он вздохнул, подбирая слова, и выпалил: – Я думаю о женитьбе. Леви не ответил, и Эрен, не смотря на него, продолжил, понизив голос до шепота: – В последнее время мы с мисс Рэйсс много об этом говорили. Я не думаю, что мой брат… что он благословит нас на брак. Мисс Рэйсс считает, что я могу не ставить его в известность, мне уже восемнадцать, и мы можем бежать из Троста и обвенчаться тайно, но я… я не уверен. – Не уверены в чем, сэр? – спросил Леви, сам удивляясь тому, как равнодушно звучал его голос.   – Я не уверен, стоит ли… связывать себя узами брака с… – Эрен осекся, его глаза расширились, словно от испуга, и он затороторил: – Не подумайте, мисс Рэйсс прекрасная, добрая девушка, но…   Леви молчал, не торопя его, и Эрен, собравшись с мыслями, сказал:   – Я не знаю, люблю ли я её. – Не знаете?   – Я читал о любви в книгах, но… Ты любил когда-нибудь, Леви? – спросил Эрен и перевёл на него испытующий взгляд. Леви коротко помолчал, оглядывая его красивое лицо, и ответил, не чувствуя в легких воздуха: – Да, сэр. – И каково это? – прошептал Эрен. – Как мне понять, что я люблю? Каково это? Хотел бы он суметь облечь это в слова. Он никогда не был красноречив, да и разве можно это скопище чувств разложить на несколько и описать? Наверное, их и назвали любовью для простоты, будто дав имя невыразимому можно его понять, ограничить. Он не отводил взгляда от Эрена, и тот тоже смотрел на него, и ответ появился сам по себе. – Прислушайтесь к себе. Разве вас не бросает в дрожь от её голоса? Когда она прикасается к вам, разве вы не перестаёте думать о чем-либо, кроме этого прикосновения? Разве ваше сердце не ускоряется от одной мысли о ней? И разве не снится она вам по ночам? Леви видел, как вздымалась грудь Эрена, и мог бы поклясться, что слышал его прерывистое дыхание. – И что же? – спросил он, поспешно отводя взгляд. – Из этого следует, что я люблю её? – Что ещё это может значить? – сказал Леви, с досадой понимая, что мог этим помочь Кристе. Эрен молчал, и Леви не знал, о чем ему следует думать. Он отвернулся и потушил прикроватную лампу, придержав внезапно продрогшие руки у разогретого стекла, когда вновь услышал тихий голос Эрена. – Я боюсь сделать неверный выбор. Леви озвучил мысль, преследовавшую его уже больше месяца: – Я думаю, что любовь не имеет ничего общего с выбором. Это данность. Эрен легко улыбнулся, удовлетворённый ответом, и недолго вглядывался в полумрак комнаты, прежде чем сказать: – Но уйти из дома – это выбор. Что, если он окажется неправильным? Что мне делать, Леви? Леви хотел попросить его остаться, забыть о Кристе и жить, как жил до неё, но вспомнил собственный выбор, приведший его сюда и решивший слишком много судеб. – Нам не дано знать, какие последствия будут иметь принятые нами решения, – сказал он негромко, и все же, подумав, добавил: – Вы можете остаться. – Остаться здесь... Могу. Да, наверное, могу, – прошептал он. – Но это тюрьма, Леви. Ты не знаешь моего брата. Какая жизнь ждет меня здесь? Как я смогу смотреть на то, как Хистория уезжает, зная, что упустил шанс вырваться на свободу… Досада скручивала Леви внутренности. Конечно же, Эрен хотел уехать. Конечно, он ни в чем не подозревал Кристу. Она была права: в мировоззрении Эрена такая афера могла произойти только в не самой удачной повести. Разве мог человек, не знавший обмана и интриг, изыскивать в другом человеке подобное?   – Останешься со мной, пока не усну? – вдруг негромко спросил Эрен, опускаясь ниже на подушках и внимательно глядя на Леви.   – Конечно, сэр, – ответил он, с трудом отведя взгляд от его красивого лица, и обошёл кровать, опустившись на неё на правой стороне у изголовья. Эрен повернулся к нему лицом и привычно взялся за запястье. Его ладонь опаляла кожу, и Леви не мог унять ни мысли, ни мурашки. И только минуты спустя, прислушиваясь к его мерному дыханию, к ходу часов и треску поленьев в камине, он с болезненным смятением понял, что Эрен не надел перчаток.