Тонкая работа

Дверь во внутренний двор была открыта, и бледное солнце лучами обнимало порог, подле которого, будто на изображавшей сельскую жизнь идиллической открытке, пестрели привезенными из теплиц Суррея овощами и фруктами аккуратные деревянные ящики. Слуги друг за другом заносили со двора мешки с крупами, а краснощекая кухарка встречала помогавшего разгрузить продукты извозчика и составляла меню на день. Видел бы это Кенни, подумал Леви, задерживаясь взглядом на круглобоких красных яблоках – красивых, словно восковых. В Лондоне им никогда не хватало денег на фрукты. Большая часть отложенных на продукты средств уходила на мясо: говядина, баранина и птица были дорогими, особенно в еврейских лавках, и в недели, в которые удавалось заработать не больше пятнадцати шиллингов, приходилось питаться одним картофелем. Здесь же, в Тросте, нескоропортящиеся продукты поставляли раз в три недели, и Леви, каждый раз оглядывая их изобилие с сухой жадностью вдруг сытого оборванца, задумывался, что половиной привезенных мешков и ящиков можно было бы кормить все семьи и всех сирот на Лэнт-стрит с месяц, а то и два. Он услышал, как звонко ударилась о поверхность стола посуда, и перевел взгляд, чтобы увидеть, как впервые за долгое время напротив него, недовольная и раздраженная, села Имир. – Что с ним? – вместо приветствия прошипела она. – Почему он медлит? Мы думали, он собирался делать ей предложение. Леви только тяжело поглядел на неё и вернулся к своему нехитрому завтраку. Имир имела в виду, конечно же, Эрена. С той ночи, в которую он поделился с Леви мыслями о женитьбе, минуло пятеро суток, и дело не двигалось с мертвой точки. Занятия живописью проходили в вежливом молчании, а вдруг переставший поддаваться Кристе Эрен был задумчив и даже мрачен. Леви и сам не мог не думать о произошедшей с Эреном перемене – или, точнее, о её причине. Мог ли на него так повлиять их разговор? – Молчать будем? Ясно, – буркнула Имир и звучно прошлась металлической ложкой по дну миски. Леви, разумеется, ей не ответил. Он не собирался с ней разговаривать. Ни с ней, ни с Кристой. За минувшие дни он сошелся со здравым смыслом и собственной совестью на компромиссе: он поможет с делом только в том случае, если Эрен сам захочет бежать. За вынужденное, малодушное приспособленчество, которое если и свидетельствовало о благоразумии, то косвенно, уже не ощущал ни стыда, ни вины – или не ощущал ничего, кроме них. Он не врал себе, как и прежде, признавая, что устал делать нравственный выбор, а теперь и вовсе не был уверен, что в принципе когда-либо был на него способен. В конце концов, Леви помнил, откуда он родом. В кухне стоял сонный гул, и Леви в который раз удивился тому, как далёк этот странно выхолощенный мир прислуги от грязной суетливости Лэнт-стрит, как далека местная избыточность от стыдной лондонской нищеты. Слуги приступали к завтраку, стоя в очереди перед чугунной кастрюлей и черпая из неё строго по два половника оставшегося со вчерашнего ужина супа. Экономка, собрав вокруг себя горничных, за что-то их негрубо отчитывала, как отчитывают за плохое поведение любимого ребенка. Леви поднялся и собрал за собой посуду. Ему нужно было успеть вернуться в комнату до того, как Эрен проснется. Тогда Имир все-таки нарушила молчание, и он замер, не успев отойти от стола. – Снег растаял, Леви. Он понимал, что она имела в виду. Он и сам не прекращал думать об этом с тех пор, как с реки сошел истончившийся за февраль лед, и из-под бурых, беспокойных вод выглянули камыши и рогоз. Снова ходили товарные баржи, воздух теплел, а прислуга торопливо вычищала голые клумбы. Близилась весна, а значит и разрешение дела. Леви уже отложил побег однажды. Тогда Криста согласилась на предложение Зика поработать на него еще два месяца – январь и февраль, – но срок их договоренности истекал, а нового предложения не поступало. Кристе было чего бояться. Если Эрен не решится в ближайшие дни, то она покинет поместье только с теми крохами, что ей выплачивал за работу Зик, и дело не выгорит само по себе. – Я знаю, – все-таки ответил он, уже отходя от стола и, кажется, впервые в жизни на что-то надеясь. Поднимался в спальню Эрена с подносом в руках: у выхода из кухни Саша, отчаянно краснея, попросила его собрать и отнести завтрак юному господину самому вместо занятых сегодня горничных. Он согласился, зная, что не опоздает, и теперь на подносе рядом с омлетом, сыром, хлебом и горячим чаем краснело начищенными боками яблоко. Однако к его приходу Эрен уже встал и одевался, неумело завязывая пояс брюк. В бледном утреннем свете и гулкой пустоте помещения его кожа, девственно-чистая, казалась особенно интимной, целомудренной, словно достаточно было взгляда, чтобы опорочить её. Рубашки на нем еще не было, и Леви, не отводя глаз от изгиба поясницы, рвано выдохнул перед тем, как извиниться за опоздание. Эрен вздрогнул и обернулся, услышав его голос. – Ты не опоздал, – пробормотал он, отчего-то заливаясь краской и возвращаясь к поясу. – Это я встал раньше, мне… не спалось. Руки его не слушались, и Леви, подойдя и поставив поднос на прикроватный столик, перехватил их и завязал пояс сам. – С-спасибо, – выдохнул Эрен. Леви поспешно отвернулся, выудил из шкафа рубашку и помог Эрену надеть её. Поправил воротник, манжеты и принялся застегивать с нижних пуговиц. Эрен был чем-то взволнован, а тишина между ними становилась колкой, неуютной, и Леви, зная, что молчание может выдать охватившее его напряжение, спросил ровным, бесстрастным голосом: – Вы уже умылись? Эрен, казалось, не ожидал вопроса, а потому запнулся, отвечая: – Д-да. Я следил за тем, как ты разводишь зубной порошок, кажется, все сделал правильно… Он замолчал, отчего-то нервно кусая губы – яркие, пухлые, нецелованные. Леви старался не отвлекаться на них, их капризный изгиб, на бегущие по коже Эрена мурашки и его шумное дыхание, концентрируясь на деле, но мысли путались, а пальцы, словно заклятые, задерживались на пуговицах. Тогда Эрен вдруг выпалил: – Я искал тебя. Леви поднял взгляд. Эрен же сразу его отвел, кивком указав на открытую дверь в смежную комнату. – Я постучал сначала, – зачем-то оправдался он. – Только потом вошел. Ты… ты обычно возвращаешься раньше. – Задержался на кухне, – объяснил Леви отчего-то охрипшим голосом. – Горничные заняты, я собирал вам завтрак. Он не сразу понял, что не отрывал от него взгляда, что пальцы застыли над пуговицами у самого горла и теперь касались оголенной кожи. Что будничный разговор не спас его от охватившего напряжения, сладкого морока, а комната вдруг оказалась душной. Что Эрен тоже смотрел на него и не отворачивался. Что губы Эрена были приоткрыты, а в бесовских, колдовских глазах клокотали, сливаясь, сплавляясь, страх и мрачная, крепнущая решимость. Леви не дышал, и нутро сводило от невозможности выразить, прикоснуться, а Эрен все смотрел и смотрел – сначала в глаза, затем на губы. На краю сознания мимолетной вспышкой мелькнула мысль, что ему знаком этот взгляд, но откуда – не вспомнить. Тогда сквозь шум крови в ушах Леви услышал, как под окнами раздались голоса, и, словно проснувшись ото сна, отнял от кожи Эрена пальцы. Тот на мгновение вдруг потянулся вслед за его рукой, прильнул, но морок рассеялся, и Эрен, вздрогнув, отшатнулся. В громадных зеленых глазах читался испуг. Тут же занял трясущиеся руки: принялся поспешно заправлять рубашку в брюки, торопливо, преувеличенно бодро оглядывая спальню. Леви хотел что-то сказать, спросить, прояснить, но слова не складывались и повисали между ними невысказанными, и кровь не утихала, испытывая выдержку. В тишине накрыл стол и открыл окна, впуская в помещение отрезвляющую прохладу. Он убирал комнату, пока Эрен завтракал, и они молчали, и молчание это было гудящим и полным мыслей. Нарушил его Эрен, когда позавтракал и надел висевший на двери платяного шкафа пиджак. – Мне… сегодня мне нужно будет помочь брату и мисс Рэйсс в библиотеке, – сообщил он, не смотря на слугу. – Я освобожусь к двум. – Хорошо, сэр. – И еще, Леви… Спасибо, – сказал, пряча взгляд, и объяснил: – я люблю яблоки. Давно их не ел. Леви это, конечно же, знал. – Не надо меня провожать, ладно? – тихо попросил Эрен и, помявшись в нерешительности у двери, вышел. И только когда дверь за ним закрылась, а шаги в коридоре стихли, Леви, наконец, понял, откуда ему был знаком тот взгляд. Так смотрела на него Петра, прежде чем поцеловать. Годы спустя Леви не вспомнит, что делал, когда Эрен в тот день вышел из комнаты. Не вспомнит, на что смотрел, куда дел руки и дрожали ли они впервые в жизни, но точно вспомнит, что до этого момента никогда не допускал мысли о взаимности. Что все это время под тяжестью собственной вины думал лишь о том, как спасти Эрена, или как жить после того, как спасти его не удастся. Леви вспомнит, что потерял счет времени, что в голове беспокойным, бурливым роем теснились мысли. И точно вспомнит то, что произошло после. Тогда Эрен отказался обсуждать с ним случившееся. Он не сказал это прямо – как и Леви не озвучил прямо желание поговорить, – но ясно дал понять, что все еще в смятении, и Леви, понимая это, отступил. В конце концов, он и сам не знал, что сказать. Как вообще говорить о подобном? Одно Леви знал точно: он не был достоин взаимности. Эрен и сам поймет это, как только узнает, что Леви вор и лжец. Он помнил, что Эрен ненавидел лжецов. Наверное, именно за этими мыслями он и не заметил тогда, как Эрен отдал свой пиджак Кристе. Погода выдалась теплой для февраля, уже весенней, и по такому случаю занятие живописью было решено провести у реки, а тяжелую верхнюю одежду оставить в особняке. Сквозь пелену облаков в просветах виднелось небо – синее и низкое, – и солнечные лучи яркими пятнами сквозь голые ветви деревьев падали на еще холодную землю. По поместью шли медленно, прогуливаясь вдоль невысоких калиток, ограждавших сады и парки. Криста то и дело останавливалась у клумб, спрашивала, какие высаживали в них цветы, и сетовала, что не успеет увидеть цветение роз и примул. Эрен любил прогулки и занятия живописью, давно мечтал начать новый пейзаж, но не выглядел радостным. На Кристе было голубое платье. Оно казалось легким, несмотря на длинный рукав, и она замерзла, как только поднялся ветер. Эрен не был бы джентльменом, если бы не предложил ей свой пиджак. Темно-бордовый, он был ей слишком велик, и она попросила Эрена помочь ей закатать рукава. Они стояли друг к другу близко – ближе, чем нужно было, – и от интимности момента Леви хотелось отвернуться. – Спасибо, – голос Кристы прозвучал смущенно, и остановившаяся рядом с Леви Имир негромко хмыкнула. – Он теплый. Надеюсь, вы не замерзнете, Эрен. – Не беспокойтесь, мисс Рэйсс. Он не назвал её по имени, и Леви видел, что Кристу это неприятно удивило. Эрен подал ей локоть, и она, взяв его под руку, повела к видневшемуся вдали спуску к реке. Несший поклажу Леви не отставал от них, чтобы не дать Кристе остаться с Эреном наедине, и невольно слышал их разговор. Они обсуждали книги, писателей, поэзию. Наверняка известные фамилии сменяли друг друга, но Леви не знал ни одну, и даже отследить не успел, как тема сменилась, и они заговорили о политике, международных отношениях, вигах и тори, парламенте, правах и свободах. Эрен, к удивлению Леви, в политике разбирался: он знал, как устроена власть, сколько депутатов в Палате общин и наследственных пэров в Палате лордов. Леви понятия не имел, кто такие эти пэры, но полагал, что аристократы – кто же еще? Криста же рассказывала Эрену о том, чего он не мог узнать из книг – как политика осуществлялась в действительности. Она рассказала ему о заводах, злоупотреблении властью, бедности, безработице и мигрантах, и это звучало сухо и безучастно, словно наблюдение ученого за насекомыми. Но Эрен слушал её с неподдельным интересом. – Я восхищен тем, сколь многое вы знаете о политике вопреки существующему в обществе мнению, что это не женское занятие, – сказал он, когда они уже спустились к реке, а Криста отпустила его руку. Леви достал принадлежности для рисования, установил холст на мольберте. Криста, сильнее укутавшись в пиджак Эрена, ответила: – В свою очередь я восхищена тем, что вы разбираетесь в политике, несмотря на то, что живете в уединении вдали от Лондона. – Уединение… – пробормотал Эрен. – Звучит так, словно это был мой выбор. Он сказал это почти равнодушно, но Леви успел заметить сведенные к переносице брови и нечитаемый, хмурый взгляд, прежде чем Эрен отвернулся к Темзе. Ветер трепал его волосы, качал торчащие из-под бурой, тихой в тот день реки макушки камыша и рогоза, и Эрен, закатав рукава широкой белой рубашки, нашел на берегу плоский камень и пустил его по воде. Раздалось два всплеска. Тогда Криста нарушила молчание. – Говоря о политике, – сказала она, подойдя к Эрену. – Знаете, есть кое-что, чем в нашем обществе обладает только ваш пол. То, чем мечтают обладать женщины, и то, чего и вы, мистер Йегер, почему-то так же несправедливо, как я, лишены. – И что же это, мисс Рэйсс? – спросил он безучастно, не смотря на неё. – Свобода. Эрен замер, и Леви не мог распознать, что выражало его лицо. – Я, несомненно, разбираюсь в политике хуже вас, – продолжала Криста. – Я не читала Билль о правах и французскую декларацию прав человека. Но в одном я уверена: есть права, присущие каждому человеку от рождения. Ваши у вас забрали. Эрен перевел на неё взгляд и долго молчал, прежде чем взял её тонкие ладони в свои, в перчатках, согревая. – Кажется, вы совсем замерзли, – сказал негромко, а затем обернулся на слугу. – Леви, тебе не составит труда принести из дома плащи для меня и Хистории? Позже, возвращаясь к реке от дома с верхней одеждой в руках, Леви едва не срывался на бег, подгоняемый злостью и дурным предчувствием. Солнце клонилось к закату, когда он спустился к реке и увидел, что их место пустовало, холст и краски остались чистыми, нетронутыми, а Эрена и Кристы нигде не было. Стало ощутимо холоднее. У маленькой голой рощи неспешно гуляла Имир, и Леви не скрыл гнева, спросив: – Где они? В ответ она небрежно махнула рукой в сторону, и Леви пошел вдоль реки. Они были недалеко, за рощицей. Солнце подсвечивало полотна облаков, и закат густел оттенками красного, а небо было низким, словно могло вот-вот обрушиться на голову. Леви видел руку Эрена на талии Кристы, видел, как она прислонилась спиной к дереву, видел, как Эрен, склонившись, целовал её, но не сразу поверил своим глазам. Его не заметили. Он отвернулся и тихо побрел обратно. – Ну что? – громко спросила Имир. – Нашел их? Леви не ответил. Вскоре послышались шаги, звонкий девичий смех, и из-за рощи показались Эрен и Криста. Она широко улыбалась, держа Эрена за руку. – Мистер Коэн! – радостно воскликнула Криста. – Вы принесли наши плащи! Имир, не поможешь мне? Эрен молчал, прятал от Леви взгляд и за прогулку больше не сказал ни слова. Перчаток он не снимал. Ночью, готовясь ко сну, Эрен, помявшись, рассказал ему, что сделал Кристе предложение. Что кольца у него не было, но Криста не расстроилась. Сказал, что решил бежать, и просил Леви бежать вместе с ними. Они уедут в Лондон, говорил он, где Леви будет ему не слугой, а другом, где не станет больше звать его «сэр», где они смогут ходить в театр, увидеть мосты над Темзой и газовые лампы, которые ночью блестят как снег на солнце. Они смогут поехать к морю. В Брайтон или Истборн, например. Леви отвечал коротко и благодарил собственное лицо за скупость в проявлении эмоций. Тем утром он впервые позволил себе на что-то понадеяться, а уже вечером понял, за что в Ист-Энде надежду звали несчастьем, а на Лэнт-стрит – глупостью. И признаваться себе в этой глупости было стыдно. Он поверил, что ему удастся спасти Эрена, ничего толком для этого не сделав. И, верно, он действительно был дураком, и дураком сентиментальным, раз вдруг после неслучившегося поцелуя понадеялся на взаимность. Какая, к черту, взаимность? Эрен, принадлежавший высшему обществу, и Леви – выросший в нищете сын проститутки? Пока Эрен учился читать и писать, Леви учился делать отмычки для замков. Пока Эрена холили и лелеяли, Леви калечил людей за деньги. Пока Эрен сидел за книгами, Леви в доках заделывал течи в гниющем дереве лодок. Он не знал ничего об этих чертовых пэрах, о политике, писателях, Палате общин, не знал, как после революции живут французы и какие у них там права и свободы. Да он, черт возьми, и читать-то не умел. Он не был ни благороден, ни красив. Мелкий, несчастный оборванец, грязный содомит. И мерзавец, приложивший руку к тому, что жизнь Эрена вот-вот превратится в ад. Он не имел на это права. Не имел права чувствовать себя преданным. Не имел права на ревность. В статусе жениха и невесты Эрен и Криста не стали вести себя иначе, все так же сохраняя изредка преступаемую вежливую дистанцию, и оставшиеся до отбытия Кристы занятия посвятили обсуждению побега и венчания. Криста предложила Эрену придуманный Леви план, и он быстро на него согласился. Тогда Криста в сопровождении Имир под выдуманным предлогом отправилась на двуколке в Мейденхед, где получила специальное разрешение на брак. Церковь, которую она присмотрела, находилась далеко от Троста и Марлоу – в деревушке по дороге от Мейденхеда в Лондон. Обвенчаться разрешалось только прожившим в приходе не менее пятнадцати дней, но державшая комнаты недалеко от церкви одинокая сельчанка за два фунта согласилась соврать священнику, что они были её постояльцами нужный срок, а потому Эрен и Криста могли пожениться хоть в день приезда. Бежать решили третьего марта – за два дня до этого истекал договор между Кристой и Зиком, и девушка должна была отбыть из Троста в Лондон. Предполагалось, что до установленной даты Криста и Имир останутся в Марлоу, где приобретут лодку, и ночью с третьего на четвертое будут ждать Леви и Эрена у реки. Леви предстояло вывести Эрена из полного слуг, дверей и замков дома, провести через все поместье, выкрасть ключи у Ханнеса и никому не попасться. Перед отбытием Кристы, когда в помещениях для прислуги шла подготовка к прощальному ужину и стояла лихорадочная, шумная суета, Имир у входа в кухню схватила Леви за локоть и зашипела на ухо: – Криста так не поступит, но я не Криста. Если ты расскажешь обо всем Эрену или Зику, я сдам Кенни и всю вашу семейку синим. Даю слово. Он только и мог, что стиснуть зубы так, что желваки заходили, и смотреть, как Имир исчезла в толчее и гомоне кухни. «Синими» звали полицию, и от липкого страха за семью и яростного бессилия кровь зашумела в ушах. Он не мог понять, зачем Имир угрожала ему сейчас, когда всё было решено, когда Эрен сделал Кристе предложение и уж точно посчитал бы все, что мог бы сказать ему Леви, клеветой в адрес невесты. Леви признал свое поражение неделями ранее, когда спорил с Кристой в малой гостиной. Зачем всё это нужно было теперь? Чего она боялась? В комнату поднимался с дурным предчувствием и заперся, стоило переступить порог своей спальни. Было душно. Он распахнул скрипучее окно, впуская в комнату еще по-зимнему пронзительный ветер. Маленькое помещение быстро проветрилось, но живительный холод не остудил голову. Уже через три дня он покинет этот дом. Завтра наступит весна, скоро все кончится. Эта мысль не успокоила и не выровняла дыхание, и он, выругавшись, подошел к зеркалу, у которого на тумбе стояли таз и кувшин с оставшейся на вечер водой. Сорвав с себя пиджак и жилет и закатав рукава рубашки, Леви торопливо умылся и провел мокрыми руками по волосам. Дыхание не восстанавливалось. Тогда послышались шаги. В хозяйскую спальню вошли, и Леви замер, вглядываясь в чернеющую в смежной стене дверь, зная, кто за ней сейчас стоит. – Леви, – негромко позвал Эрен. – Ты здесь? Леви не ответил. Хотелось впервые за все прожитые здесь месяцы отгородиться от него, не смотреть ему в глаза, не позволять видеть себя обозленным и смятенным. Не позволять видеть себя уязвленным. – Я не стал ужинать. Соврал, что мне дурно. Спросил у мисс Тайбер, где ты, она сказала, что ты ушел до того, как еда была подана. – Он выждал паузу, прежде чем продолжить неуверенно, но без запинок и мешканья: – Я знаю, что ты слышишь меня, Леви. И я знаю, что ты злишься на меня. Эрен подошел ближе к двери. Ручка скрипнула, но не повернулась. – Давай поговорим. Пожалуйста. Леви сделал глубокий вдох, стараясь вернуть самообладание, и, не дав себе времени на раздумья, отпер дверь. Эрен стоял совсем близко, его глаза и сведенные брови выдавали тревогу. От огня в камине по полу тянулись длинные, густые тени, и Леви на миг забыл, что где-то за пределами теплого полумрака этой комнаты существовал полный людей, заговоров, бед, несчастий и жестокости мир. Он молчал, а Эрен глядел на него и, кажется, с каждой секундой терял решимость. – Ты… ты действительно на меня злишься, – все-таки сказал он тихо. Леви ответил спокойно и ровно, как и подобало слуге: – Вы не сделали ничего дурного, сэр, за что на вас можно было бы злиться. – Но ты злишься, я же вижу. – С чего вы взяли? – Я знаю, как ты выглядишь, когда зол! И ты избегаешь меня! Снова! Отвечаешь только «да» или «нет», не разговариваешь, даже наедине лишний раз не остаешься с того дня, как… Эрен замолчал, тяжело дыша, и отступил на шаг. – С того дня, – продолжил он, – как я сделал предложение мисс Рэйсс. Леви только и мог, что смотреть на него, стараясь дышать размеренно и глубоко, и надеяться, что лицо не выдавало эмоций. Взгляд Эрена был пытливым, ищущим, и казалось, что он читал Леви как открытую книгу. – Это из-за мисс Рэйсс, да? – Нет, сэр. – Тогда дело во мне, признай это! – Я не злюсь на вас. – Просто скажи мне прямо! – Да черт подери, я не злюсь на вас, с чего вы вообще вбили себе это в голову?! – нагрубил Леви, вскипая. – За что мне на вас злиться? Эрен выдохнул судорожно и неровно. Отвел пронзительный, потерянный взгляд и молчал, кусая губы, прежде чем сказать совсем тихо: – Ты знаешь, за что. Каким-то образом то, как это было сказано, не дало Леви усомниться в верности своих предположений. Он понял Эрена правильно. Эрен говорил о поцелуе – их неслучившемся поцелуе. Леви смотрел на него и не отвечал, не в силах ни нарушить молчание, ни отвернуться. Один намек всполошил всё, о чем он думал в тот день и о чем старался не думать во все последующие. Он не знал, что двигало Эреном тогда, был ли этот неслучившийся поцелуй секундным порывом или осознанным желанием, не знал, противился ли Эрен этому желанию или принимал его. Не знал, могла ли Эрена остановить религиозность. Леви никогда не видел, чтобы он молился перед сном или перед едой – значило ли это, что он не был религиозен? Леви отвел взгляд, не найдя слов, которые мог бы озвучить. Эрен тоже не знал, куда себя деть. Оглядел комнату, пытаясь найти предмет, за который можно было зацепиться, и, наконец, отошел к платяному шкафу. Стянул с себя пиджак и жилет и постарался повесить на плечики, но руки крупно дрожали, и Леви, заперев за собой дверь в свою спальню, пересек комнату и помог ему. Тогда Эрен попятился и, ссутулившись, опустился на кровать. Он выглядел уставшим и смущенным. – Леви… – тихо начал он, в упор смотря на слугу. – Помнишь, мы говорили с тобой здесь где-то неделю назад. О любви и выборе. – Конечно, сэр, – ответил, закрывая дверцы шкафа. – Не зови меня «сэр», – вдруг попросил он, прежде чем объясниться. – Мы договорились быть друзьями в Лондоне, разве нет? – Леви промолчал, но Эрен и не ждал ответа, а потому вернулся к теме разговора: – Ты сказал тогда, что мы не можем предугадать, к каким последствиям приведет сделанный нами выбор. – К чему вы ведете? – Я сделал свой выбор. Ты не знаешь, верный он или нет. Леви знал, но не мог рассказать. – Я тоже не знаю, – продолжал Эрен. – И я не виноват в том, что сомневался. Ты не можешь винить меня за желание убежать отсюда. Мисс Рэйсс… Возможно, я поступаю с ней плохо сейчас, но я… стану хорошим мужем. Я не обманывал её чувств и не говорил о любви. Он замолчал, сцепив на коленях пальцы, и отвел взгляд. А Леви замер, вдруг мгновенно и с ясностью понимая, зачем ему угрожала Имир. Эрен не любил Кристу. Он не любил её и отдавал себе в этом отчет, и Криста, разумеется, осознавала это. Леви и раньше понимал, что она неспроста завела разговор о свободе тогда, у реки, словно предлагая ему сделку. Эрен не был привязан к Кристе, а потому мог бы поверить Леви, если тот решился бы Кристу изобличить. Поэтому Имир решила не рисковать и прибегла к низкому шантажу. Если бы только Леви понял это раньше. А еще Эрен назвал их неслучившийся поцелуй сомнением, и эта реплика действительно разозлила Леви. Ревностная злость лишила его остатков самообладания, и, невесело хмыкнув, он встал напротив Эрена и сказал, не пытаясь соблюсти приличий: – Вы просите меня поговорить с вами, упрекаете во лжи, но сами ни о чем не говорите прямо. Слабо называть вещи своими именами? Эрен вскинул на него острый, как бритва, взгляд. Леви видел, как менялось его лицо, как потрясение сменялось кипучей яростью. Эрен был красив в ярости. Он вскочил на ноги, оказываясь до дрожи близко, и пальцем ткнул Леви в грудь. – Да разве ты сам говоришь о чем-то прямо?! Мы недоговариваем, лжем друг другу каждый день! Когда ты понял это?! – Что? – переспросил он безучастно, разъярив Эрена еще сильнее. – Когда ты понял, что между нами происходит?! – Что именно происходит, сэр? Ярость Эрена всегда была честной, и Леви признавал, что сам выливал на него незаслуженную, слепую злость. Он знал, что Эрен совестлив и вспыльчив, что он легко выйдет из себя, и в какой-то момент захотел этого. Бесхитростный, доверчивый Эрен, чистый, как нехоженый снег – словно сам напрашивался, чтобы испортили. – Не называй меня так! – вскричал он, схватив слугу за ворот рубашки. Леви показалось, что он сейчас его ударит, но в глазах Эрена промелькнуло нечитаемое, и он замер, тяжело дыша. Их лица были в двух дюймах друг от друга, Леви чувствовал его гневное, неровное дыхание и не мог ни отвести взгляда, ни отодвинуться, словно загипнотизированный. Зелень демонических глаз, жар молодого тела, девственная чистота кожи. Рука Эрена на вороте рубашки подрагивала, грудь вздымалась, а яркие губы – теперь целованные – приоткрылись, и желание, бывшее затаённым и болезненным, подняло голову. А Эрен все смотрел и смотрел, и Леви не мог понять, почему под этим взглядом не пузырится, расплавляясь, кожа. Они подались вперед почти одновременно. Леви только и почувствовал, как ухнуло куда-то сердце, да услышал сиплый стон Эрена, когда в жадном поцелуе смял его губы. Они целовались неумело, рвано, исступлённо и голодно, то и дело сталкиваясь зубами, и поцелуй был спешным, будто украденным у судьбы. Эрен дрожал, цепляясь за него, обхватывая ладонью в шелковой перчатке шею. Как оказались на постели – не помнил, в ревнивом, яростном желании жадно выцеловывая скулы, подбородок, шею и ключицы, раздевая, как раздевал несчетное количество раз до этого, и, как и раньше, чувствуя, как вздрагивало под его руками молодое тело. Эрен и сам торопливо расстегивал на Леви рубашку, обнимал, отвечал, звал по имени, и его отзывчивость, упорство и неопытность лишали остатков разума. Зубами Эрен стянул с правой руки перчатку, и Леви вздрогнул, почувствовав, как он прикоснулся к его торсу, пальцами провел по бороздам шрамов. В топком омуте запахов, касаний, обнаженности Леви задыхался и вяз. Огладил ладонями изгибы знакомого наизусть тела, и Эрен, откликаясь на ласку, вжался в него пахом и не сдержал стона. – Назови меня по имени, – просил он, притянув Леви ближе за шею, выцеловывая линию челюсти. Задрожал в исступлении, когда Леви обхватил его возбуждение. – По имени, Леви. Умоляю. С тех пор, как он по-настоящему узнал Эрена, Леви не позволял себе произносить его имя вслух, боясь его, словно заклинания, способного окончательно привязать к своему носителю. Но в ту ночь, содрогаясь над ним, слушая его всхлипы, запоминая его запах по шее и до ключиц, чувствуя, как болезненно, ухнув, заходилось замученное сердце, он назвал его по имени. И не было ничего – ни образа Кристы, всегда незримо стоявшего между ними, ни прошлого Леви, ни дела, – только Эрен: его имя, его тело, его губы, его голос, его глаза.