His sinless soul

Чонгук впервые ощущает столь могущественное влияние, заполняющее собой свободное пространство и придавливающее своей мощью. За всё время существования в демонской ипостаси Чону ни разу не доводилось лицезреть такую властную и тяжёлую силу, наверняка подавляющую не только любую тёмную тварь, но, скорей всего, и ангелов тоже. Даже Намджуну, коего в свой первый и последний раз Чонгук видел десятилетие назад, не удастся сравниться с этим влиянием по агрессивности и озлобленности. Расползающаяся по гостиной пугающая аура сковывает, лишает возможности думать, оставляя лишь один инстинкт: бежать. И Чон с удовольствием сорвался бы с места, как если бы перед самым началом забега раздался долгожданный бегунами выстрел пистолета, и устремился бы прочь, постепенно переходя с натренированных длинными дистанциями ног на могучие крылья, вот только птичка знает, что открытая дверца золотой клетки всего лишь приманка, и стоит ей приблизиться к свободе, как решётка с грохотом захлопнется. Чон делает прерывистый вдох, когда слышит тихие шаги за своей спиной, и, задержав дыхание вовсе, порывисто опускается на одно колено, низко склоняя голову перед высшей властью. Так, как учил его Тэхён, без присутствия которого Чонгук не был уверен в правильности своих действий. Ким всегда был рядом, и Чон привык опираться на него, как человек со сломанной ногой на костыль. С Тэхёном ему спокойней: руки хёна всегда располагались либо на его плечах, либо на талии и даровали необходимую поддержку, в коей Гук постоянно так сильно нуждался. Вот и сейчас. Собственная ладонь крепко сжимает мышцы бедра, вынуждая опомниться, привести все мысли в порядок и очистить сознание от переживаний и прочих человеческих чувств. Хён запрещает ему показывать свои слабости при других демонах — на деле тех, кого Чон видел, можно по пальцам одной руки пересчитать, — особенно перед Владыкой Ада. Чонгук вздрагивает, когда чужие пальцы смело зарываются в его волосы на макушке и чуть оттягивают тёмные пряди под чёткий приказ подняться, исполненный низким тягучим голосом. Чон подавляет своеволие вместе с упрямством и исполняет повеление, поднимаясь с колена, однако не смеет отрывать взгляда от узора на ковре возле камина — хоть что-то родное и знакомое. Пусть оба его хёна до этой приватной встречи допущены не были, но это вовсе не значило, что он остался с Правителем наедине. Гук не знает, на какие ухищрения пошёл Тэхён, но ему удалось уговорить Люцифера прибыть в их поместье вместо того, чтобы им самим выбираться в самый центр верхнего уровня Ада, куда Чонгуку прежде и до сих пор доступ запрещён. Ким многое Чонгуку не дозволяет, и несколько раз это становилось серьёзным поводом для ссор, пока однажды младший не понял: всё, что делает Тэхён — для его блага. — Ты так вырос, Чонгук-а, — наконец, в зоне видимости появляется худощавое бледное лицо, которое прежде он видел только на картинах, да и то не полностью, а прикрытым просторным капюшоном. Выразительные глаза, обрамлённые длинными угольно-чёрными ресницами, сияют ярко-алым светом и внимательно рассматривают Чонгука, чуть задерживаясь взглядом на его губах и маленькой аккуратной родинке под ними — Чон знает об этом наверняка, потому как много раз ловил Тэхёна, чей взор был направлен приблизительно под таким же углом, на этом действе. Уголки чужих губ едва приподнимаются в подобии мягкой доброжелательной улыбки, а длинные пальцы прекрасного юноши перемещаются от макушки Гука на его покрасневшую от столь пристального внимания и откровенных прикосновений щёку. — Вижу, что Тэхён хорошо справился со своим заданием. Чонгук в смущении опускает взгляд в пол, не решаясь более смотреть на бывшего ангела, однако прижатая к его лицу ладонь легко — но не менее настойчиво — направляет его и вынуждает восстановить потерянный зрительный контакт. И Чон чувствует, как его воля в буквальном смысле утекает из него, оставляет лишь желание подчиняться, которое неуклонно пульсирует внутри и подавляет даже мимолётную мысль о сопротивлении. Колдовские глаза могущественного демона завораживают, отключая с трудом вбитое Тэхёном воспитание, и Гук без осознания потери контроля над своими действиями тянется рукой к чужим волнистым волосам, стянутым в низкий хвост у самого затылка. Он не замечает ни сократившегося между ним и Люцифером расстояния, ни довольной ухмылки последнего, ни ощущения гладких шелковистых прядей между своими пальцами — Чонгук не вспоминает даже Тэхёна, наказывавшего перед этой встречей вести себя сдержано и спокойно. О пересечении границы не может идти речи, ведь свободная рука мужчины размещается на талии Чонгука и притягивает его несопротивляющееся расслабленное тело ещё ближе, буквально вжимая их друг в друга. И это, как ни странно, возвращает Гука к реальности, скидывая наброшенный морок. Потому что ледяная ладонь на его пояснице ощущается донельзя неправильной и чужеродной: Чонгук привык лишь к тёплым широким ладоням Тэхёна, из-за чего не давался даже Сокджину. Только Тэхён, задолго до этой встречи ставший объектом слепого обожания и в упор не замечавший огромной тяги младшего демона к своей персоне. Чонгук неровно выдыхает и резко отстраняется от Люцифера, когда губы мужчины практически касаются его губ, сжатых в страхе по побеления. Чон боится вовсе не наказания за непослушание, а того, что его первый поцелуй достанется не любимому человеку, ради которого Гук, собственно, и существует, а малознакомому могущественному Правителю, выражение лица которого становится абсолютно нечитаемым. — Простите, господин, — Чонгук не может контролировать свой неровный ослабленный голос, не способен унять дрожь собственного тела и взять под контроль трясущиеся руки. Ладони самопроизвольно сжимаются в кулаки и расправляются вновь, очевидно, стараясь стереть из тактильной памяти мягкость чужих волос и жар кожи. Он успокаивает себя тем, что это было простым помутнением его рассудка: сердце отбивает всё тот же мерный ритм и ничуть от волнения не сжимается и не трепещет. Подобные — сомнительные — чувства вызывает только Тэхён. И одному ему Чонгук собирается хранить верность. А если наказанием за его дерзкий отказ самому Люциферу станет смерть, то так тому и быть. Единственное, о чём Чон будет жалеть — он не успел рассказать Киму правду: не признался в утаиваемой влюблённости, запретной во всех имеющихся смыслах. — Такой очаровательный невинный ребёнок, — Чонгук забывает о том, что хотел сохранять напускной покорный вид: смело — скорей, ошарашено — поднимает лучащийся искренним удивлением взгляд на посмеивающегося мужчину, скрещивающего руки на своей груди после незатейливой ласки в виде лёгкого прикосновения указательного пальца к кончику носа Чонгука, на щеках которого медленно расцветает румянец. В памяти запоздало воспроизводятся рассказы Тэхёна, где Люцифер описывается суровым жестоким и беспощадным Правителем, а на губах его растягивается как максимум саркастическая улыбка — на деле перед ним предстал совсем другой человек. Такой точки зрения Чонгук придерживается ровно шесть секунд, потому как искрящаяся добродушием маска спадает со ставшего безразличным лица старшего демона ровно за отсчитанное время. И ни мгновением больше. — Я готов вечность прощать тебя, Чонгук-а, — серьезность чужого тона пробирает до костей спрятанных крыльев — жест, предпринятый Чоном по наставлению Кима во избежание подчеркивания несовершенства Люцифера, — тебе лишь придётся привыкнуть стоять передо мной на коленях. Чонгук до боли стискивает пальцами своё бедро, стараясь удержать беспристрастное выражение лица и ни намёком не выдать появившееся напряжение в каждой мышце своего тела. Он может и был молодой и наивно простодушной особью, но прекрасно уловил скрытый посыл, таящийся в чужих словах. Пусть Чон невинен, помыслы его чисты, а любовь непосредственна и непорочна, но он не настолько праведен, чтобы, к примеру, не заметить или не понять греховных желаний Сокджина по отношению к Тэхёну и ненормальной тяги последнего к своему бывшему хранителю в поисках утешения. Да, с прошлого акта их порочной связи прошёл уже не один год, однако Чон не слеп и всё ещё замечает голодные взгляды подавленного разрывом Джина в сторону их со старшим хёном общего сумасшествия. Вот только Чонгук не испытывает того же томящего возбуждения или желания Тэхёном единодушно обладать — взрастившего его, Гука, демона хочется просто оберегать ото всех опасностей, одаривать лаской и заботой, утешать, когда он закрывается от них в собственной спальне или взмывает высоко в небо в желании отыскать свой покой. Чонгук видит сквозь маску безразличия и отрешённости Люцифера истину: гордыню и похоть. Его пороки несмываемы: если у согрешивших мучеников или раскаивающихся демонов и был какой-то шанс, то тёмный ангел навечно останется повинен. Стоять перед таким на коленях? В любом значении, будь то опошленным или просто тщеславным, Чон считает это низким и отвратительным. Мужчина вновь касается его щеки, но вместо прежней ласки и мягкости Чонгук явственно чувствует грубость его кожи и жёсткость самого прикосновения. На губах Люцифера расползается поистине ужасающая усмешка, после чего стены гостиной, несмотря на её заполненность различными предметами интерьера и мебелью, эхом отражают его свистящий шепот: — Будь готовым для меня, Чонгук-а. Я заберу тебя завтра. И в то же мгновение фигура Владыки Ада искрится и исчезает в воздухе, оставляя после себя только тлеющие по мере оседания на ковёр частички пепла.

***

Тэхён врывается в гостиную, когда навалившаяся на его плечи тяжесть инородной силы исчезает, позволяя, наконец, вдохнуть если не свободно, то хотя бы без труда. Остаточное влияние от распространившейся по поместью властной мощи давит на всю его суть, заставляя ту жалко поскуливать где-то внутри него — настолько глубоко, что Тэхён не утруждает себя сдерживанием. Распахнутая настежь дверь встречается своей металлической ручкой со ставшей для неё препятствием стеной в сопровождении глухого звука удара и, пропустив Кима в помещение, с протяжным скрипом петель медленно возвращается на место. Вжавший голову в поникшие плечи Чонгук смотрит на него исподлобья — Тэхёна пробирает от представшего перед глазами беззащитного вида младшего демона — и прерывисто выдыхает, обозначая этим подступающую истерику. — Гук-а… — Он приказал мне, — фраза обрывается сдавленным всхлипом, но Чон, очевидно, цепляясь за последние крупицы здравого смысла, отвергавшие наступающий припадок, перебарывает себя и, глубоко вдохнув, скороговоркой продолжает, — быть для него готовым завтра. Он заберёт меня с собой, а я не хочу без тебя, хён. — Тэхён бессильно наблюдает за брызнувшими из глаз юноши слезами, которые он старается утереть дрожащими руками, но лишь сильнее размазывает влагу по лицу, и слушает участившиеся всхлипы, прерываемые хриплыми рыданиями, вырывающимися из груди Чона. Ким стоит истуканом, пока с места его не сдвигает Сокджин, спешащий ребёнка утешить — старший хён обнимает его, крепко прижимая к себе, и поглаживает содрогающегося Чонгука по голове, с укором глядя на Тэхёна, для которого едва доносящееся повторяющееся «хён, я не хочу», приглушённые грудью Джина и его успокаивающим шёпотом, становится последней каплей. Ким трусливо сбегает из дома. Подальше от Чонгука и своего собственного страха его потерять. Тэхён разбивается на сотню осколков прямо как то зеркало двадцать лет назад. С одной лишь разницей: его не получится собрать воедино ни при помощи демонской силы, ни любыми человеческими изобретениями. И виновником вновь является то же создание — Люцифер. Ким всегда был благодарным прислужником, но сейчас — в шаге от потери дорогого его сердцу Чонгука — не просто терзается сомнениями, а сгорает от распаляющейся с каждой секундой ненависти и клокочущей внутри злости. За что судьба в посмертии обходится с ним так несправедливо? Почему лишает даже малейшего шанса на счастье? Тэхён давным-давно поклялся защищать и оберегать Чонгука, но как ему, всего лишь высшему демону, восстать против самого Владыки Ада? Перед закрытыми глазами мелькают ужасающие картинки: Люцифер тихо шепчет ему, стоящему на коленях и запутанному в цепях чужой силы, о совершённой ошибке, за которую Правитель не в состоянии его простить, и беспомощного Тэхёна, лишённого за эту провинность крыльев, разрывает на окровавленные куски плоти под обречённым и молящим взглядом Чонгука. Ким не сможет сдержать своё обещание. Его сердце замедляет ритм, глухо отстукивая тот гораздо реже обычного, а меж неплотно сжатых век и на дрожащих от напряжения ресницах скапливается жидкость из слёзных желёз. Демоны не могут плакать, однако Тэхён — вновь позорное исключение из правил. Неправильный. Чонгук. Лишь при упоминании его имени в Тэхёне зажигается сотня огней, согревающих изнутри его человеческий сосуд и оберегающих от извечного холода Ада. Некогда разбитое и втоптанное в эту самую промозглую землю сердце заново учится трепетать и биться быстрее привычного мерного ритма, ведь Чонгук каждый день Тэхёна, проведенный им в тихом одиночестве — по крайней мере, до тех пор, пока младший неугомонный демон не находит его, — освещает своими искренними радостными улыбками. Жизнь — существование — Тэхёна никогда не станет прежней: этот ребёнок окрашивает его посмертие яркими цветами, заполонившими, кажется, и его бессмертную проклятую душу. Ким задыхается порой от переизбытка целой гаммы своих чувств: от ясного восхищения до сумасшедшего обожествления, от бурного восторга до мирной нежности, от тревожного волнения до тихого счастья. Каждой ночью Тэхён, захлёбываясь от давящей и распирающей любви, умирает в безмолвии, но Чонгук, в ту же секунду доверчиво прижимающийся к его боку, по-хозяйски закидывающий на него свою ногу и совершенно очаровательно причмокивающий губами у шеи Тэхёна, вдыхает в него жизнь. И одному Богу известно, сколько Киму понадобилось терпения и выдержки, чтобы не последовать своим грязным помыслам и не осквернить душу юного мальчишки. Тэхён лишь сжимает в объятьях до невозможности узкую талию и зарывается носом в мягкие волнистые волосы, с наслаждением вдыхая источаемый ими аромат. И сам Чонгук вроде бы не против — его покрасневшие от регулярных прикусываний ввиду детской привычки губы постоянно маячат у Кима перед глазами, — да вот только Тэхён никак не решится Гука даже поцеловать. Малыш так чист и невинен. Так разве способен Ким опорочить его безгрешную душу? Теперь же — не успел. Тэхён не знает, как может защитить Чонгука от Люцифера, как сможет отдать младшего демона ему… Тэхён не видит и не слышит — буквально ощущает чужое присутствие и всегда сопровождающие прислужников самой Смерти замогильный — куда уж больше? — холод и смертельный смрад. За всю свою службу ему не раз и не два приходилось сталкиваться со Жнецами лицом к лицу — ох, разумеется, если их блеклые бесцветные физиономии можно назвать лицами, — и встречи эти редко заканчивались чем-то хорошим. Тэхён лишь однажды вступал в бой со Жнецом за человеческую душу и только по прямому приказу Люцифера, пожелавшего завладеть бывшим при жизни невинным созданием. У Кима не было ни особой силы, ни опыта в сражениях, ни знаний о прислужниках Смерти — одним словом, ничего. И от неминуемой гибели или как минимум преследующего не одно столетие позора его спас Сокджин, на тот момент к нему уже прикованный той самой связью, разрушенной десять лет назад Намджуном. — Здравствуй, Тэхён-а, — Ким рвано выдыхает, когда до ноющей боли в сердце знакомый звонкий голос выбивает из его лёгких весь воздух, вынуждая безуспешно пытаться его судорожно вдохнуть. Этого не может быть. Тэхён не замечает, как широко распахиваются его глаза, и он вновь может лицезреть унылость окружения его убежища, и медленно — в страхе — поворачивается. Медальон, скрытый рубашкой, спустя долгое время раскаляется и вновь обжигает его нежную кожу, доказывая реальность происходящего. Не сон, не плод больной фантазии, не бессмысленная иллюзия — Чимин стоит к нему настолько близко, что Ким в неверии отшатывается, напрочь забывая о старом страстном желании обнять своего бывшего возлюбленного. Тэхён не понимает, почему Пак — если верить слухам, убитый Люцифером, растерзанный его цепными псами и уничтоженный без права на перерождение души — здесь. После стольких лет оплакивания погибшего любовника в его голове не укладывается факт, что Чимин может быть живым. Всё это время, все прошедшие столетия, когда Тэхён выл от отчаяния и рыдал над единственным портретом и отпечатком души в виде звучащего признания, навечно запечатлённого в хрустальном сосуде, Пак был… Мысль обрывается, так и не дойдя до своего логичного завершения. Просто потому, что Тэхёна с размаха бьёт осознание: Чимин вовсе не живой. Его душа не уничтожена, не перерождена — она получила наказание в посмертии, которое и ангелы, и демоны вполне заслуженно считают самым страшным и ужасающим. Чимин стал Жнецом. Глаза Пака, ранее искрившиеся радостью и счастьем, так же пусты и безжизненны, как и пожухлая трава под его босыми ногами. Некогда тёмно-карие радужки затуманены белой пеленой, словно бы Чимин слеп. Но Тэхёну сложно в это поверить, ведь Пак своими мёртвыми стеклянными глазами смотрит прямо на него. Худое бледное лицо с острыми скулами, более отчётливо выделяющимися за счёт естественного освещения, бывшие тёмными волосы, выцветшие сейчас до сливающейся с серостью кожи седины, почерневшие и потрескавшиеся пухлые губы, которые теперь никак не напоминали о долгих нежных поцелуях — всё это лишь слабый отпечаток прежнего Чимина. Блеклая тень того демона, коего Тэхён когда-то полюбил. Безвольно опущенные вдоль тела, скрытого простыми широкими штанами с тёмной рубахой, руки Пака медленно поднимаются, демонстрируя Киму переплетение чёрных вен на открытых рукавами костлявых предплечьях, и ветхий свиток материализуется на одной ладони, протянутой к Тэхёну. — Я пришёл забрать то, что было утеряно двадцать лет назад. То, что этому месту не принадлежит, — тихо шелестит голос Чимина, и по его безмолвному приказу свиток взмывает в воздух и разворачивается, являя целый список имён, возле которых размашистым почерком был выведен приговор. За исключением одной строки, где место решения Верховного Суда пустовало. Тэхёну не нужно присматриваться к аккуратно выписанным кровавыми чернилами буквам: он прекрасно знает, за кем явился Жнец. — Чонгук, — выдыхает Ким, и его сердце замирает, когда Чимин едва заметно кивает. Тэхёну наверняка чудится и погрустневшее лицо Пака, и мелькнувшее на нём сострадание, потому что Жнецы не могут сопереживать, любить или жалеть. У этих бесчувственных машин, лишённых всяких эмоций, есть только чёткие инструкции, которые они обязаны соблюдать — лишь тогда срок их службы, возможно, уменьшат. Так что Чимину — Киму отвратительно даже называть это бесцветное существо именем его яркого и солнечного бывшего возлюбленного — его не понять. Спустя три сотни лет его история повторяется, но в этот раз Тэхён не хочет быть единственным персонажем с печальным концом. Вот только что ему остаётся? С одной стороны поджидает Владыка Ада Люцифер, с другой — прислужник Смерти Чимин. И за кем бы Ким ни последовал, его самого будет ждать смерть без возможности перерождения и, самое главное, без Чонгука. — Ты оставил меня, — сейчас, когда в его сердце место Пака давно уже занял юный демон, говорить об этом неожиданно просто, — заставил страдать и безуспешно пытаться похоронить любовь к тебе, — сухо констатирует Тэхён, не замечая даже слабых отголосков прежних чувств или волны, ударившей по нему при осознании реальности видения. Но Ким не может сдерживать в себе буйствующий в душе порыв: ему хочется накричать на Жнеца или ударить его, хочется получить ответы на все скопившиеся за долгое время вопросы. И Тэхён срывается, даёт волю подавляемым эмоциям и повышает громкость своего голоса с каждым последующим словом. — Почему ты снова появляешься в моей жизни? Почему ты опять хочешь лишить меня счастья? Почему, Чимин?! Почему все вы так жаждете отобрать у меня МОЕГО Чонгука?! Тэхён со злостью вбрасывает левую руку в сторону, и его агрессивная разгневанная сила чёрным потоком вырывается из ладони и, со всей своей мочи врезавшись в огромный валун, сталкивает этот булыжник с обрыва, едва позволяя рассмотреть паутину из множества трещин после сокрушающего удара. Но Чимин, разумеется, и бровью не ведёт, распаляя своей неуязвимостью и бесстрашием Тэхёна ещё сильнее. — Прекрати это, — полыхающая аура Кима затихает по одному приказу Пака, преисполненному спокойствием, и послушно ластится к Жнецу, обдавая его, но не обжигая. В руках Чимина свиток распадается на искрящиеся частички, а сам он взмывает в воздух, только малость отрываясь босыми стопами от земли и догоняя своего собеседника в росте. — Я расскажу тебе, раз ты желаешь услышать. — Хосок, — лишь на мгновение Тэхёна охватывает ревность, и это не ускользает от внимательного взгляда слепых глаз — у Чимина, как и у остальных прислужников Смерти, немного иное зрение, поэтому он прекрасно видит и самого Кима, и любое его действие даже мёртвыми глазами, — так зовут пришедшего за мной Жнеца. Не встреть ты Чонгука, то вряд ли поверил бы в то, что порой случаются казусы, и невинная душа может стать грязным — не обижайся — демоном. Я такой же, как и этот мальчик, вот только, — на тёмных губах Чимина растягивается усмешка, пропитанная горечью, — немного испорчен. — Должно быть, ты хочешь спросить меня, чем же я испорчен? — Пак исчезает прямо на его глазах, и Тэхёну приходится приложить все усилия, чтобы не дёрнуться, когда ледяные — знакомые до каждой линии — ладони с маленькими пухлыми пальцами опускаются на его лопатки, плавно скользят по гладкому материалу рубашки вверх и останавливаются на плечах. Спиной Ким чувствует веяние самой Смерти. Причем, в буквальном смысле. — Оказывается, что пребывание в Аду, служба Люциферу и, — Чимин тихо хмыкает, — связь с тобой превратили мою чистую незапятнанную душу в пропитанную грехами суть. — О, Тэхён-а, — Пак, видимо, всё ещё пребывающий в воздухе, наклоняется и шепчет Киму на ухо, обдавая его обжигающим холодом дыханием, — мне вынесли щадящий приговор. Я ведь мог вновь переродиться демоном, и тогда Люцифер уничтожил бы меня, предателя нашего рода, ступившего на земли его царства вновь. Жнец — это ведь такой пустяк, — ладони пропадают с плеч Тэхёна, позволяя ему расслабиться ввиду отсутствия давления, но Чимин, снова возникнув перед демоном, приближается так, что практически сталкивается с ним носами, а своими глазами с жуткими мутными радужками заглядывает в самую глубь его сознания, — и мне осталась всего лишь вечность в этой роли. Поэтому, Тэхён-а, прошу тебя, скажи мне, что ты и пальцем не тронул Чонгука и никак его не запятнал. Может ли он доверять Чимину? Тэхён больше склоняется к отрицательному ответу, но почему-то послушно головой качает, посвящая Пака в свою тайну. Чонгука он не тронул — не посмел. Ким жадно вдыхает воздух, когда Чимин, задумчиво постукивая маленьким пальчиком по своим губам, от него отстраняется на расстояние, что восстанавливает разрушенные ранее рамки приличия. Тэхён не преувеличивал ни разу по поводу смертельного смрада — люди, которых Жнецы провожают до Верховного Суда, не могут почувствовать гнилого сырого запаха смерти, зато до демонов, обоняние коих обострено, этот специфический «аромат» доносится задолго до появления прислужников могущественного духа, пожинающего умерших. Именно поэтому слабые низшие демоны столь удачно избегают встреч со Жнецами. — А если я откажусь отдавать его тебе? — решается Тэхён. В конце концов, это просто Чимин. А Ким — высший демон, которому покровительствует Люцифер. Тэхён практически на все сто процентов уверен, что Пака он одолеет, если не появятся какие-нибудь сторонние переменные, уменьшающие его шансы и вероятность победы. Вот только сможет ли он нанести удар по тому, в кого когда-то был влюблён? — Это решать не тебе и не мне, — выдыхает Чимин и мягко приземляется босыми стопами на землю, по которой начинают медленно расползаться клубы чёрного дыма, появляющиеся неведомо откуда и исходящие от Жнеца — Тэхёна они обходят стороной и так и не достигают. Что ж, эту жухлую завядшую траву уже ничем не испортишь, поэтому Ким о безвредности этого потустороннего аэрозоля даже не задумывается. — Только Чонгуку, — Чимин неспешно поворачивается к нему, и Ким, плотно сжимая губы, едва удерживает в себе крик: побелевшее сильнее прежнего лицо высохло настолько, что подчеркнуло своей худобой глубоко впалые щёки и тёмные круги под завалившимися бесцветными слепыми глазами, из которых сочилась и текла вниз по острым скулам вязкая чёрная жидкость, чем-то отдалённо напоминающая кровь. На губах Чимина растягивается широкая устрашающая улыбка, обнажающая зубы, покрытые той же жижей — Тэхёна почти выворачивает, и адская вонь, сравнимая с запахом кучи дохлых трупов, этому неплохо способствует, но внутренние позывы Киму удаётся сдержать в себе. Пак закрывает рот с приглушённым стуком нижней челюсти о верхнюю и, с каким-то пониманием хмыкнув, продолжает, — но в твоих интересах, Тэхён-а, уговорить мальчика. Ведь это единственная возможность спасти его от Люцифера. Жнецам чужды эмоции и чувства. Но Киму отчего-то кажется, что Чимин этому сопротивляется и вытаскивает из себя пусть и слабые, но отголоски прежней личности. И Тэхёну вновь хочется Пака обнять, поскольку он точно знает, что все эти старания прикладываются только ради него. Однако Ким в который раз сдерживает себя, ведь он вовсе не обязан благодарить Жнеца, нарушившего строгий протокол своим спуском в Ад — Чимин ему, в общем-то, крупно задолжал, и, расплатившись, он снова Тэхёна оставит, лишь поэтому демон не смеет поддаваться своим минутным слабостям и только уверенно кивает: — Что я должен сделать? Если перед Тэхёном предстала развилка двух дорог, одна из которых обречёт Чонгука на вечные страдания подле Люцифера, а вторая — на получение справедливого приговора от Верховного суда, то Ким выберет последний путь. Он предпочтёт Чонгука просто потерять, довольствуясь знанием, что его мальчик в лучшем из миров, а сам будет корчиться от боли под разрушительной силой Люцифера, пока его не разорвут на куски или не оставят медленно и тихо умирать. И даже тогда Тэхён будет счастлив, ведь безгрешную душу Чонгука никто так не успел опорочить. В том числе и сам Тэхён.