Круги на воде

      Тяжелая пауза повисает в воздухе и раздувается, как огромный уродливый дирижабль.       — Почему мы не получили радиограмму? — рвет наконец молчание Трубецкой. — Почему только шестая?       — Вам отлично известны повсеместные проблемы со связью, — Милорадович смотрит исподлобья. — Нам повезло, что эта радиограмма вообще хоть кому-то была передана.       — Значит действовать мы теперь будем на свое усмотрение, — Пестель сжимает лежащие на столе ладони в кулаки и поворачивается к Бенкендорфу. — Нужно соединяться с шестой и идти на прорыв.       — Без разведки нельзя, — Бенкендорф вертит в руках карандаш и хмурится. — Если они собираются ударить по столице, значит на севере сейчас самое массовое скопление войск.       — С юга давно уже все плотно обложено, — подхватывает Муравьев. — Надо смотреть по флангам. Попытаться обойти и нащупать слабое место. Разрешите мне, я Бестужева возьму и попробуем пробраться посмотреть с западного направления.       — Восточное беру на себя, — Орлов поднимается с лавки. — Выходить надо сейчас, времени мало.       — Сядь, — в голосе Милорадовича металл.       Опешивший Орлов опускается на место.       — Мысли, конечно, крайне интересные. Но у нас есть приказ.       — Какой приказ? — Бенкендорф хмурит брови.       — Приказ главнокомандующего, какой же еще, — Милорадович смотрит пристально. — Стоять на месте и удерживать позиции.       — Какие позиции?! — Пестель вскакивает с места и бьет ладонями по столу. — У нас линия фронта теперь со всех сторон!       — Паша, — шипит Бенкендорф сквозь зубы. — Не лезь.       — И мы останемся на этой линии, как предписывает последняя известная нам директива Главнокомандующего, будем отбиваться, с какой бы стороны ни началась атака, — Милорадович роняет слова тихо и размеренно, как свинцовые пули. — Будем беречь людей и боеприпасы и ждать помощи от центра.       — Для кого нам их беречь? — вскидывается Орлов, игнорируя предостерегающие взгляды Бенкендорфа. — Для неприятеля, что ли? Сидеть и ждать, когда он явится сюда, как на променад?       — Да, — Милорадович брезгливо вздыхает. — Распустил вас командир.       — Это как понимать, товарищ генерал? — холодно осведомляется Бенкендорф.       — Значит так, слушаем все сюда, — игнорирует его реплику Милорадович и обводит присутствующих тяжелым взглядом. — Как старший по званию, принимаю командование подразделением на себя. Привести личный состав в полную боевую готовность. Проверить оружие и боеприпасы. Выставить дополнительные посты. И ждать приказаний. Выполнять!       — Когда вы в последний раз связывались с центром? — Романов спрашивает негромко, но вздрагивают от неожиданности все. — Как давно была получена директива?       — Я непонятно выразился? — Милорадович свирепеет окочательно.       — Главнокомандующий вряд ли одобрил бы слепое следование бессмысленному в данном случае приказу, — Романов прямо смотрит генералу в глаза, потом переводит взгляд на Бенкендорфа. — Он доверяет своим командирам.       — Офицерам, кроме Бенкендорфа и Романова, покинуть блиндаж и приступить к выполнению своих прямых обязанностей! — рычит Милорадович.       Никто не двигается с места.       — Выполняйте, — спокойно в полголоса командует Бенкендорф. — Готовность номер один.       Трубецкой первым покидает блиндаж. Пестеля Орлов практически выталкивает перед собой.       — Вы забываетесь, Николай Павлович, — с Милорадовича мгновенно слетает маска железной уверенности. — Ваше родство с Главнокомандующим не повышает вас волшебным образом в звании и не дает вам на фронте никаких дополнительных прав и преференций.       — Я не требую преференций, — Николай абсолютно спокоен. — Но, основываясь на знании характера моего брата, военной доктрины нашего государства и местной специфики, которую я в достаточной мере изучил за время пребывания в данном подразделении, я твердо убежден в том, что ваш приказ ошибочен. И более того — преступен.       У Милорадовича отваливается челюсть.       Дурак. Господи, какой же дурак, — думает Бенкендорф и смотрит на Николая с гордостью.       — Вон отсюда, — шипит Милорадович, выплевывая слова. — А ваши убеждения изложите потом перед военным трибуналом. Я позабочусь, чтобы вам представилась такая возможность.       — Так точно, — Николай встает по стойке смирно, глядя прямо перед собой. Разрешите идти?       — Проваливай, — Милорадович вытряхивает сигарету из лежащей на столе пачки.       — Миша, — проникновенно начинает Бенкендорф, когда брезентовый полог возвращается на место. — Ты что творишь?       — Я, блядь, что, не по-русски изъясняюсь? — Милорадович отшвыривает едва зажженную сигарету. — Тебе тоже два раза повторять надо, как и дуболомам твоим?       — Нет-нет, — Бенкендорф подозрительно прищуривается. — Ты и сидение в окопах? Чтобы ты променял безбашенную атаку на бессмысленную осторожность? Быть такого не может. Если бы я от тебя самого этот приказ не услышал, никогда бы не поверил. Что ты задумал, Миша?       — Ясно, — Милорадович вздыхает. — Я в этом полку единственный, кто хотя бы отдаленно знаком с понятиями приказа и армейской дисциплины. Шел бы ты, Саш, офицеров своих по местам расставлять. Они, я смотрю, без твоей указки ни шагу не делают.       — А о задумках ты потом там, наверху, сам спросишь, — бросает Милорадович тихо в спину молча выходящему из блиндажа Бенкендорфу.       Николай стоит, прислонившись плечом к бревенчатой стене, и смотрит себе под ноги. Увидев Александра Христофоровича, проводит руками по шинели и подтягивается.       — Ты чего в бутылку полез, дурень? — в голосе Бенкендорфа ни тени осуждения.       — Технически Михаил Андреевич прав, — голос у Романова твердый. — И следует уставу. Но он тут единственный, кто ему следует.       — В смысле? — Бенкендорф внутренне напрягается.       — Я не слепой, — Романов смотрит ему прямо в глаза. — Остальные уже давно что-то замышляют. Планируют, обсуждают.       Бенкендорф внутренне подбирается.       — Меня не любят, — уголки губ Николая ползут вниз. — Поэтому ни во что не посвящают, но надо быть идиотом, чтобы не понять, что так замышляют только прямое неподчинение. Я это вижу. И я знаю, что и вы это видите. И ничего не предпринимаете.       — Это обвинение? — тихо и обманчиво спокойно спрашивает Бенкендорф.       — Нет, — быстро и твердо отвечает Романов. — Если вы так поступаете, значит у вас есть на то веские причины. Я просто хочу сказать…       Он мнется и закусывает губу, потом резко вскидывает голову, словно решаясь.       — Я знаю, что вы с Орловым… Я все понимаю. Я только хотел сказать, что я вас… — он мучительно сглатывает, кривит губы и заканчивает тихо. — Что я пойду за вами, какое бы решение вы ни приняли.       — Коль, я… — оглушенный Александр Христофорович глядит на Николая, не находя слов.       — Саш, — запыхавшийся Орлов возникает за спиной у Романова и выражение лица у него такое, что сердце у Бенкендорфа ухает в пятки. — Быстрее. В общем блиндаже. Это бунт.