ты же сдохнешь с ним как ебаная собака.
Кэнди смиренно разрывается между так тебе и надо и терпеливым ожиданием, когда Сара не в первый раз оголяет истину в виде синевы по телу — она не о любви уже, но О’Нилл не просит помощи от большой любви. Сара, хрупкая Сара Аарона любила горячо-громко, всеобъемлюще, и руки, и сердце ему отдала; Сара в тайне ночи отдалась его телу и его естеству, но приняла ломающие ее синяки — не о любви, о разрушенной их сказке; О’Нилл любуется лишь смиренно, говорит, мол, таких красивых цветов ей никогда еще не дарили. У Сары больше не переливается темень ее глаз летней живостью, осенне-печально опускаются ресницы, губы шелестят: все нормально. Кэнди испытывает чувство со мной было бы лучше, но сокрушается вселенским сочувствием, она — спокойствие О’Нилл в целом мире, шаткое пристанище ее успокоения. Сара засыпает головой на коленях Кэнди: слезы оставляют свои пути на щеках, колени жалобно выступают косточками. Ночная идиллия впутывается в спящие волосы пальцами, медленный свет запоминает мгновение хором с Нельсон: это никогда не повторится, и повторяется каждый раз, как только Кэнди снова на порог пускает жалкую Сару; они — заевшая на угрюмом моменте кассета, они — параллельные, которые никогда, говорила их новая преподавательница, и была права в одном: никогда не пересекутся.***
Кэнди отрывает от сердца свое ломкое будь счастлива, голос предательски дрожит, руки тоже, отпуская О’Нилл; они расстаются на заре почти: Сара кокетливо дует губы, тянет сладко слова в трубку телефона, болью в сердце Кэнди намечает свидание. Нельсон думает, мол, сейчас или никогда. Сара уплывает в кровавом рассвете неба Сентфора, растворяется недостижимой мечтой, вечной любовью. Сейчас или никогда, и Кэнди в последний раз сжигает не первые свои слова любви; такие красивые цветы Саре еще никто не дарил.но знай, я в любом случае буду тебя ждать.