if u wanna be my lover

      Девственно-чистое полотно отбрасывает свою тень; оно открывает для себя то, что не увидел бы невооруженный глаз, что не увидел бы взгляд, прошедшийся стремительной рябью по святости Дино. Он — синоним правильности, он — натянутая струнка, держится лишь на волевой своей выдержке, но натянутость струнки ослабевает медленно, но верно.       У Бонта — целомудренного, возвышенного — нет во взгляде того, что бывает у Дино. Он входит в комнату, и становится легко, и обреченность больше не давит массивным потолком, но Бонт никак не может понять, что так нецеломудренно свербит в водянистых радужках глаз его наставника, его пример для фанатичного подражания, его всего в мире четырех бездушных стенок.       Дино держит подальше от себя физически, позволяет себе лишь раз трогательную вольность: проходится теплой ладонью по прохладной щеке, создает трепетный контраст; Дино подпускает к себе совсем близко, уже непозволительно, невербально. Он говорит: ты заслужил лучшего, он говорит: ты заставляешь меня ломаться. Бонт не уверен в том, что должно было это значить, но искры его глаз — никем еще нетронутые, отзываются на тепляющуюся нежность; они пугаются внезапно сбившегося дыхания, внезапно сбившейся хромовой выдержке. Бонт смотрит с интересом, как темнеет чужая радужка до цвета предгрозового неба, как не слушаются руки, увитые нежным цветом сиреневых вен.       Мисселина ласково касается плеча, спрашивает, все ли прошло хорошо? Бонт кивает под аккомпанемент неразличимой за нечитаемым выражением лица ухмылки Дино. Он точно знает, в отличие от чужого непорочного ума, что имеет в виду Мисселина; она хочет знать, не заглядывала ли в крошечное окошко башни симпатичная мордашка Вики, не опорочен ли светлый, девственный ум. Дино мотает головой, мол, нет, не опорочен. Но так бы хотелось.

***

      Дино думает, что лучше бы это была Вики; он думает, что лучше бы это был кто угодно, лишь бы не он. Его выдержка натянута до предела тонкой резинкой: лопнет вот-вот, еще одно лишь невесомое-мягкое касание, один невинный овечий взгляд, и это станет той каплей, которая подточила камень. Это ляжет грехом на плечи Дино, и будет изощренным грехом, и будет шепчущимся секретом между взглядами лазурных глаз.       Дино громко думает, мол, Шепфа, прости, но еще громче кричит, бьется в жилке на виске далеко не святое желание чужую невинность обесцветить, нагло отобрать. Дино дышит рвано и загнанно, оказываясь близко чересчур, когда платиновые прядки коснулись лба; он улыбается совершенно искренне, светло и мягко, говорит: до встречи и хлопает дверью, оставляя свою похоть во плоти, свое дрожащее искушение, свою святость, залитую вызывающим красным позади.       Его грех скрывается в тенях башни и хуже — вплетен в светлость души.