Страх

      Эдит Акдоган была той, кто живёт согласно своим внутренним устоям, она делала то, что желала и была той, кем хотела быть. Пережив множество несчастий и горестей, она научилась ценить окружающий мир и свою жизнь, любить то, что вроде любить нельзя, довольствоваться малым и порой неприятным.       Эдит была из тех людней, что безумно любят шум ветра в кронах деревьев по весне и желтеющие листья в начале осени — мечтательница с разрушенной жизнью.       С самого своего рождения она была обеспечена всем: родилась в семье известного адвоката, который стал весьма знаменит благодаря своему делу с мэром Батмана, матерью её стала популярная актриса, восходящая звезда Турции. Хорошая же семья, да? Только вот мать страдала послеродовым синдромом и её мучили постоянные депрессии, одна из которых привела к суициду, а отец был ходком и водил в дом любовниц. Несмотря на то, что он дал дочери блестящее образование, после её двадцати двухлетия он забыл о том, что где-то существует родная кровь, а после покинул этот свет. У Эдит были братья и сёстры от любовниц отца, но она не знала их и не горела желанием знать; львиная часть наследства перешла к его нынешней жене, Эдит достался небольшой дом в Анкаре и старенькая машинка матери. И она любила то, что имела, даже разочаровавшую её мачеху.       У Акдоган было хорошее образование — она получила диплом дизайнера в Италии, работала в ателье, которое досталось ей от родовитой бабки и всю свою жизнь посвящала этому делу. Эдит даже умудрилась выйти замуж, но через пять лет развелась — она не могла родить, и муж не осмелился держать подле себя бесплодную, получая от соседей нелицеприятные отзывы и ловя на себе косые взгляды. Эдит не таила обиды, подписала бумаги о разводе и ушла в свободное плаванье; она ценила доброту и честность Мурада, потому портить ему жизнь никогда не хотела, вот и испарилась по его первой просьбе. Через пару лет она завела роман с одним комиссаром и это было муторно, непонятно и надоедливо — она не любила его, но одиночество наскучило. Жила, существовала и даже что-то делала, но сама медленно умирала внутри, точно гнила; друзей и приятелей у неё было много — единственное, что осталось из прошлой жизни, всех она ценила и любила, не так как прежде, но всё же дорожила. Одной из её закадычных подруг была милая соседка — Асу. У Асу было пятеро детей и все погодки — пятилетние Кемаль и Керем, четырёхлетние Касым и Мерт и трёхлетняя Нихан — милые и симпатичные детки, таких любят соседи. Эдит видела, что Асу души не чает в детях и сама очень их любила, любовнику Эдит это не нравилось, но она не интересовалась его мнением, окружая себя соседскими ребятишками и находя в них источник жизни.       Эдит любила ту часть своей жизни, в которой были дети и неважно свои они или чужие — она просто любила то, чего у неё никогда не будет.       Когда-то она носила фамилию Созен, ту часть своей жизни она вычеркнула, забыла и не возвращалась к ней. Она любила истеричную мать и бросившего её отца, но их не было и любить больше она не могла, не так как раньше уж точно.       В тот тихий и безмятежный день, первый день осени, она обыденно проводила на могиле родителей, ухаживая за двумя надгробиями и разговаривая с могильными плитами — чёрный шёлковый платок (напоминание о прошлой жизни), покрывающий её голову, старил и оттенял бледную кожу и чёрные круги под глазами. Бесцельный взгляд серых глаз скользил по датам и именам, руки сжимали землю, а сердце сжималось и разжималось в болезненных приступах воспоминаний. Она любила бывать за городом, кладбище её успокаивало, а мечеть недалеко создавала ощущение блаженного спокойствия. Эдит была из тех, кто искал утешение в обыденных вещах в природе и живом мире, она устала гнить внутри, попытки сопротивляться этому процессу были нелепы. — Дочка, долго ты здесь сидишь, не пора ли тебе домой? Молодая ещё, чтобы хоронить себя рядом с пращурами своими.       Эдит подняла заплаканные глаза на пожилого мужчину, сторожила этого места, хороший и добрый мужчина с седыми пышными усами, худой и длинный, в потёртой телогрейке и новеньких ботинках. — Дядя Фатих, скоро пойду, немного ещё поговорю с матушкой и отцом и пойду, честное слово. — Ладно, дочка, дело твоё. Если что заходи.       Эдит кивнула и вновь посмотрела на могилу родных людей, она молилась здесь, потом рассказывала двум надгробиям о том, что с ней происходило в последнее время, жаловалась и просила совета, а потом плакала навзрыд — она выплёскивала эмоции там, где это было уместно и исчезала вместе с первыми звёздами.       Её путь был долгим и безрадостным. Столько воды утекло, а чего она добилась? Её ателье не было лучшим, хотя образование она получала в Европе, знала языки и вообще не чуралась критического мышления, но поднять бизнес, погрязнуть в коммерции и идти на поводу у вкусов и денег других людей? Не в её правилах.       В такие моменты она вспоминала Дениза — правдоруба, честного и открытого, идеального в закромах её памяти, такого воздушного, практически ненастоящего, любящего. Она должна была выйти замуж за мужчину, которого любила всем сердцем, к которому хранила чувства долгие годы, не забывая и оберегая память о нём. Он был её первым другом, первой любовью, мужчиной, который сделал ей предложение, а потом погиб в результате несчастного случая. Так, кажется, люди называют вещи неподвластные их пониманию. Он был первым кто принёс ей невыносимую боль, кто лишил её взаимных чувств, кто заставил страдать и молить о смерти — он канул в лету, оставив лишь свой образ и фотокарточку с отблеском чайных глаз в предрассветном тумане. Она проклинала всех; если бы он подарил ей ребёнка, она бы не ненавидела его так сильно, если бы он был рядом, она бы не была такой потерянной и запутавшейся в себе, но она была одна на обрыве своего одиночества с искалеченной душой и телом. Он ушёл, не сказав прощай; любимого человека невозможно так просто забыть: она не сможет избавиться от воспоминаний о нём уже никогда. Никогда и не хотела она избавляться от единственного света внутри себя.       Акдоган двигалась дальше со скоростью черепахи, перебирала ногами и наблюдала за уходящим солнцем своей молодости. Она давно уже умерла где-то там, внутри себя. — Эдит?! Дочка, погоди немного, — окликнул её голос позади.       Она обернулась, прямиком к ней направлялся Ферхат — компаньон её отца, хороший мужчина, который помогал девушке после смерти родителей. Он любил её как собственную дочь, она должна была стать его невесткой; смерть Дениза стала большим ударом для них обоих и горе сблизило этих людей. — Господин Ферхат, что вы тут делаете? Решили навестить отца? — Да, дочка, давненько я у брата Эмира не был и сестрицу Севинч тоже нужно было навестить, всё же мы почти родня. Хорошо, что и тебя повстречал, хотел обговорить кое-какие детали о завещании Дениза, — добродушно улыбнулся мужчина, приобнимая женщину за плечи. — Завещание? Вы о том доме, который он построил для нас? Простите, пожалуйста, мне сейчас тяжело говорить об этом, — она помотала головой. — Господин Ферхат, прошу, давайте оставим этот вопрос на завтра, я заеду в ваш офис — сейчас я ничего не смогу вам сказать. — Конечно, я не планировал наседать на тебя, просто увидеть хотел. Я выслал документ на твою почту — прочти его, Дениз хотел бы, чтобы ты полноправно заведовала его делами, ты же прекрасно знаешь, что он бы радовался, если бы ты смогла жить дальше без его поддержки и… — Дядя, прошу вас, — она сорвалась, неформальное обращение всегда ознаменовывало её готовность разрыдаться. — Мой автобус подъезжает… до встречи. — Постой, — он схватил её за руку, — мой водитель отвезёт тебя… Саваш, иди сюда… Прошу, дочка, так мне будет спокойнее — сейчас совсем темно.       Эдит кивнула и слегка улыбнулась, она не хотела обижать дядю отказом, потому пошла за мужчиной, который галантно открыл перед ней дверь и тихо ей хлопнул, закрывая.       Саваша она знала хорошо, он был начальником охраны господина Ферхата и лучшим другом Дениза, потому Эдит тепло относилась к этому мужчине и смотрела на него с сестринской заботой. — Как ты поживаешь? Я слышала о том, что жениться собрался. Поздравляю. Твоей девушке очень повезло, братец Саваш.       Саваш всегда выглядел хмурым и смотрел на женщину псевдо сердито, хотя и любил её сильно. Он ведь всегда испытывал к ней сильные чувства симпатии, уступал другу, но хотел сам оберегать, а когда Дениз умер не осмелился остаться подле — несправедливо, да и Эдит хотела избавиться от своего прошлого окончательно. Больно было всем, а ей в особенности. Ей тридцать семь, неудачный брак за плечами и парочка пустых отношений — просветлений в ближайшем будущем не предвещается.       Эдит выглядела не очень хорошо, но Саваш старался это игнорировать — годовщина ведь, пусть погрустит. Он будет рядом, монотонно кивнёт в нужный момент и попрощается, сказав, что она всегда может к нему обратиться.       Так всегда было, пусть традиция не умирает.       Эдит вдруг ощутила сильную встряску, она огляделась, понимая, что они едут по пустой автостраде и впереди что-то намечается — небо было хмурым и первые капли дождя ударили в лобовое стекло. Она должна была написать кому-нибудь, чтобы её встретили — её любовник был не вариантом, после их вчерашней ссоры он собрал вещи и хлопнул дверью, сказав, что не намерен оставаться в доме с ходячим призраком безразличия. Она выдохнула, намереваясь набрать Булута, младшего брата Асу, двадцатипятилетнего мальчишку, которому она помогала с оформлением документов, но тут по автомобилю вновь прошла встряска и послышался глухой звук, характерный для лопнувшей покрышки. Машина завиляла, поехала зигзагами по трассе; Эдит трясло, и она подскакивала, Саваш не мог ничего сделать. Акдоган как сумасшедшая вцепилась в ручку двери, ощущая как ногти ломаются от сильного давления — она ощущала как голова её тяжелеет от удара о стекло и как всё внутри медленно холодеет от страха. — Эдит, не отключайся, держись, — мужчина сорвался на дикий рык, но она уже ничего не слышала.       Дальше у Эдит в голове сплошной сумбур: Саваш вывернул руль, машину унесло в кювет, кувырки, перекатывания, её собственные крики, а потом визги, резкая острая боль во всем теле, следом глухой удар затылка о что-то твёрдое, выбитые стёкла, осколки которого впивались в её лицо, а следом она попросту исчезает, никого нет и ничего вокруг не существует.       Словно отрезало всё разом — такого никогда не было.       Темнота поглотила всё вокруг, она холодными руками обвивала её тело, прикладывала к груди и гладила костлявой рукой по голове, шептала слова успокоения — молитвы на арабском; а потом она увидела яркое свечение белого обелиска луны где-то впереди, он медленно тонул в красном мареве Марса, точно она на затмение смотрит; проваливается под лёд и тонет, нескончаемо давясь водой, не имея возможности вздохнуть. Она пытается, силится из последних сил сделать вдох, но вода наполняет её лёгкие; в предсмертной агонии грудь горит, точно пламя поглощает её органы дыхания: ей больно, словно она пробежала три километра без передышки, все суставы ломит, конечности отнимаются — всё тело теперь ей не принадлежит. Хочет пошевелиться да не может, боль вросла в её хрупкое тело, она уже ясно видела свой конец, но что-то резко выхватило её из лап ангела смерти, он так нехотя отпускал её душу, облизывая присохшие губы — она чувствовала как умирает, как кровь перестаёт циркулировать в жилах, а потом снова возобновляет движение, как лёгкие, словно у младенца, постепенно раскрываются и она делает свой заново первый болезненный вдох. Ей смертельно больно, но она дышит, кашляет, давится воздухом, но дышит и она, в ту минуту окончательно осознаёт, что всё ещё жива. Её точно вынули из утробы, чтобы она, родившись, шла вперёд.       Эдит не может разомкнуть веки, но она чувствует, что кто-то нежно обнимает её, а потом радостно щебечет слова поздравления. Голова сильно болит, точно расколоться готова на две части, разломиться и опустеть окончательно — большей пустоты она не может представить, ведь в ней сейчас сплошная тьма.       И она впадает в забвение, умирая на затворках собственного сознания, исчезая со своей жизнью в пучине неизбежного будущего…

1531 год, сентябрь. Османская Империя, Константинополь. Дворец Топ Капы.

— Что случилось? Почему она потеряла сознание?       Валиде Султан ворвалась в покои Гюльфем в растерянных чувствах, она обеспокоенно посмотрела на женщину, лежащую на кровати, а потом на лекаршу, которая осматривала верную наложницу Сулеймана.       Гюльфем в последнее время была бледна, оно и понятно: Султан увлёкся ей после беременности Хюррем, в тайне от неё женщина пару раз посетила ложе Сулеймана и теперь ощущала себя не в соответствии со своим статусом и положением — Айше Хафса понимала её, но вместе с тем была строга — она всё ещё часть гарема Султана, её статус не утерян и желание господина — закон для любой наложницы, даже для Хасеки Султан его прихоть — нерушимое вето, а уж для потерявшей в прошлом расположение — редкостное счастье и большая удача. — Нервничала очень сильно, к тому же утомилась, — выдохнула женщина. — В её положении волнения ни к чему, — эскулап, омыв руки, принялась приводить в чувства Хазнедар гарема. — О чём ты говоришь, хатун? Какое такое положение? Немедля отвечай, — непонимающе вопрошала глава гарема. — Гюльфем-хатун беременна, госпожа, дай Аллах родится здоровенький шехзаде.       У Валиде ком в глотке застрял от такого заявления, она тяжело втянула в себя воздух и выдохнула. У неё в глазах засверкали звёздочки, и она в два шага оказалась у кровати женщины, которая удивлённо озиралась по сторонам, ухватив обрывок фразы и с каким-то печальным слёзным счастьем глядела на Валиде. — Доложите Султану об этом, — Валиде обратилась к служанкам. — Гюльфем, о Аллах, какая же это замечательная новость, счастье-то какое. Беременность после стольких лет, кажется, ты угодна Всевышнему в делах своих, — она искренне улыбалась. — Мы пытались найти кого-то на стороне, но решение проблемы было перед самым носом. — Госпожа, — Гюльфем улыбнулась. — Неужели это не сон? Это замечательная новость, Аллах, благодарю. — Все хорошие поступки всегда вознаграждаются, — улыбнулась глава гарема. — Не только же Хюррем рожать, скоро по дворцу разлетится хохот двух новорождённых малышей.       Вторая наложница сперва растерялась от этой новости, но в голове быстро зашевелились шестерёнки, и она глубоко задумалась. Гюльфем обдумывала всё то, что она теперь обязана делать для своего ребёнка и себя — безопасность главное в гареме особенно для её положения. Она всё принимала с гордым смирением — смерть сына, отказ от неё Султана, горе и унижение, беременность она тоже приняла со смирением и радостью, с улыбкой и спокойствием внутри. Что может быть большей радостью для женщины, чьи чресла, казалось, уже никогда не смогут подарить жизнь? Радость материнства, счастье вновь стать матерью и испытать те сладостные чувства от осознания того, что где-то на свете есть твоя частичка, душа твоя.       Рука наложницы легка на плоский живот, где сейчас медленно развивалась жизнь другого человечка: маленького, беззащитного, но уже живого, она смяла ткань платья, вжимая руку в живот. Там, внутри неё, будет расти жизнь, подаренная ей господом спустя столько лет после утраты первенца. Поистине, Всевышний милостив к рабам своим, искренне любящим и уповающим на его доброту и справедливость.       Она и не надеялась уже на подобное чудо, но всё же в тайне имела смелые мечты родить когда-нибудь ребёнка, иметь что-то по-настоящему своё в этом дворце. — Гюльфем!       Вторая наложница вздрогнула, увидев Султана, который вошёл в покои. Она слишком глубоко погрузилась в себя, не заметила его прихода и пребывала в смешанных чувствах от этого лёгкого конфуза.       Гюльфем поднялась с места и присела в лёгком поклоне, складывая руки на животе. Он не позвал её к себе, а сам пришёл — это большая честь для любой женщины, а уж для давно забытой наложницы, которую неожиданно вспомнили два месяца назад тем более. — Султан, — она улыбнулась. — Сынок, Аллах милостив, с его позволения у тебя родится ещё один сын, — Валиде вся светилась, как фейерверки в ночи. — Нужно раздать золото и сладости в гареме, мы обязаны устроить праздник в честь этого радостного известия.       Айше Хафса взглянула на служанок и кивком приказала покинуть им покои, она и сама вышла, окинув напоследок взглядом наложницу сына, которая любовно смотрела на Султана. Валиде кивнула своим мыслям. — Аллах, не уж то ты благословил меня? Гюльфем, спустя столько лет ты подаришь мне ещё одного замечательного малыша, — Сулейман подошёл к наложнице, мазнул её губами по лбу и призвал присесть. — Больше отдыхай и береги себя отныне, ты должна быть очень осторожна, не перетруждай себя заботами дворца. Я посоветуюсь с матушкой о твоём переезде в более просторные покои, тебе должны назначить больше слуг в служение… Гюльфем, ты сделала меня поистине счастливым в этот день.       Он провёл рукой по её щеке и улыбнулся. Султана никто бы не смог так осчастливить, как рабыня, которая была с ним с самого начала, как наложница с тех давних времён, когда-то давно утратившая их ребёнка — их общее горе, забеременевшая вновь — их общее счастье. Благодать, панацея от всех ран, надежда — вот кем этот ребёнок станет в их жизни, путеводной звездой, самой яркой на синеве тёмного неба.       Священным ребёнком. — Дай Аллах всё так и будет, господин.       У Гюльфем вся жизнь закрутилась, она вихрем обернулась вокруг неё и полностью преобразила окружающий мир. Сперва она переехала в просторные покои, служанок у неё приумножилось, да и отношение Династии немного переменилось — Хатидже была радостной, вся цвела от новости о беременности очень преданного друга и старалась как можно больше времени проводить во дворце вместе с детьми. Валиде окружила фаворитку заботой и любовью, она всячески угождала ей и приносила дорогие подарки, повысила жалование и часто беседовала с женщиной о прошлом. Хюррем таила злобу, но на рожон не лезла — сама носила ребёнка и была уверена в том, что это мальчик; Гюльфем к этому относилась с должным безразличием и спокойствием. Она не смотрела на озлобленность Хасеки, была поглощена мелкими заботами о дворце и приготовлениями к рождению ребёнка. Махидевран писала и поздравляла Гюльфем, она не относилась к этому с отрицанием или ненавистью — в любом случае ребёнок второй наложницы будет младшим и явно не сыграет большой роли в престолонаследии, — обе женщины это понимали, потому Гюльфем уповала на рождение девочки; но стать конкурентом в делёжке любви и внимания, превратиться в куклу для манипулирования этот ребёнок мог очень просто, она не желала подобной участи для своего дитя, слишком ценила чужую невинную жизнь, чтобы обрекать ребёнка на подобное.       Гюльфем часто вспоминала своего шехзаде Мурада, своего львёнка, покинувшего этот мир в раннем возрасте, умершего в следствии оспы. Она приложит все усилия для сохранности жизни этого ребёнка и перво-наперво она обезопасила себя от нападок и ядов: пищу принимала только после того, как её попробует служанка, выходила из покоев лишь из острой необходимости или по приглашению Династии. Она была очень осторожной на протяжении всего периода беременности — она уже не так молода, как прежде и волнение съедало её, но женщина старательно избегала дурных мыслей. Свежий воздух, фрукты, мясо и рыба — питание три раза в день, норма воды и режим дня, она много спала и избегала всяческих тревог. Чтение Корана, сочинение стихов, обмен письмами с Хатидже Султан, общение со служанками и любование цветами полностью поглотило её, она зацикливалась на непринуждённых мелочах, сосредотачивая внимание лишь на том, что развивало её духовно и привносило разнообразие в эти дни.       В декабре родился Джихангир, что осчастливило Султана, который в очередной раз убедился в правильности своего выбора. Хюррем заняла его покои по закону, она ходила, распушив хвост и восхищаясь собственным величием, но дни омрачились тяжким недугом шехзаде. Гюльфем было по истине жаль Хасеки, но она ничего не могла поделать — ей нужно было сосредоточиться на себе и своём здоровье. Она была поглощена окружающими её вещами, беременность приносила ей небывалую лёгкость и спокойствие, умиротворение от осознания того, что скоро она будет не одна в этом месте.       Валиде радостно улыбалась, когда Гюльфем впервые заговорила о том, что малыш активно шевелится и начинает пинаться, она вслушивалась в рассказы наложницы и вспоминала себя во времена молодости и собственного ожидания. Она молодела от подобных историй.       Окруженная заботой и всесторонней лаской, Гюльфем заметно расцвела и похорошела; беременность красила её, была к лицу, собственно, как и большинство женщин она заметно изменилась. С ней случились те метаморфозы, которые не может заметить глаз, но которые существенно меняют человека в лучшую сторону. И с наложницей случилось это. Она превратилась в настоящую женщину, вынашивая внутри себя ребёнка, стала красавицей и раскрылась подобно бутону по весне, стала неземным человеком, расчудесной красавицей.       К середине мая, когда её живот раздулся до неимоверных размеров, а покои были готовы принять новорождённого, она разрешилась. В долгих мучениях, окруженная склянками, всевозможными банками с отварами и мазями, на рассвете Солнца, с лекарями, слугами и Династией в лице Хатидже Султан, она родила прелестного ребёнка на свет, представив кричащее, сморщенное, красное создание этому миру. Этот чудный солнечный день ворвался во дворец не только весенним ветерком, но и криком младенца. — Поздравляю, госпожа, это девочка, — лекарша передала омытого и закутанного в шелка младенца матери.       Гюльфем радостно заулыбалась, заглядывая в закрытые, как у котёнка глаза дочери. Маленький безвинный ягнёночек, она причмокивала, вываливая язык, открывала беззубый красный рот и кричала, делая болезненные глотки воздуха. Её изъяли из благополучной обыденной среды и поместили в жестокий мир, где мать всегда будет на её стороне, поддерживая и лелея, любя и милуя. — Аллах милостив, Гюльфем, наша Династия пополнилась чудесной малышкой, Всевышний вознаградит тебя, — Хатидже присела на край кровати и взглянула на ребёнка, который прильнул ртом к материнской груди. — Пусть будет здоровой и растёт красавицей, как её бабушка и мать.       Гюльфем улыбнулась, а потом вновь взглянула в лицо малютки начала старательно изучать её маленькое круглое личико и пухлые щёчки; она была сморщенной и красной, выглядела невинной как ангел, точно сошла с небес. Святой младенец благословляющий и освещающий её жизненный путь в последствии, наполняющий её жизнь смыслом, насыщающий её до верху.       За что такое благословение?       Что испытывает женщина в такой момент? Умиление, переполнение чувствами, точно пресыщение озоном после проливного дождя, какое-то странное чувство оторвало её от земли, делая центром притяжения маленький клубочек в руках. Становясь матерью, ты не думаешь о проблемах окружающих, ты сосредотачиваешься на существе в твоих руках, понимая, что оно может надеяться лишь на тебя, полагаться на твой здравый смысл, всепоглощающе любить тебя и полностью отдаваться этим чувствам. Это непередаваемое блаженство и умиротворение, точно на тебя сошла благодать.       Султан пришёл в её покои в сопровождении Валиде и её служанок, он сразу же заулыбался и быстро перехватил дочь в свои руки, попутно целуя наложницу в лоб. В его руках ребёнок немного поёрзал, громко причмокнул, пискнул и уснул, перебирая воздух пухленькими губами. Маленькие ручки, круглые ладони с небольшими пальчиками, лисьи глаза; девочка родилась с небольшим волосяным покровом на голове неопределённого темноватого цвета, носик курносый, небольшой рот и «гуляющий» родничок. — Гюльфем, какое чудо даровал нам Всевышний, поистине благословение небес, — он взглянул на Валиде, а потом на сестру. — Я нареку её сегодня же! Валиде, соберите мой гарем.       Айше приказала служанкам пригласить главную наложницу Сулеймана и его жену, а также старшего сына Мустафу.       Валиде поглядывала на своего сына и на новорождённую внучку, вспоминая себя, когда родила Шах, Хатидже, Бейхан и Фатьму — голова переполнилась воспоминаниями о том, что осталось далеко в прошлом, но она всё ещё прекрасно помнила те времена. Какая же это чудесная пора! И как же несправедливо быстро она пролетает мимо тебя каждый раз. — Повелитель, надеюсь, путь её будет светел, и она пройдет по жизни легко, даруя свет и тепло всем окружающим, — Хатидже улыбалась, светилась, точно она родила сейчас. — Аминь, Хатидже, аминь, — Сулейман улыбнулся, вглядываясь в печальное лицо Гюльфем, вспомнившей своего первого ребёнка. — Не грусти в этот благодатный день, Гюльфем, ты должна веселиться и улыбаться.       Сулейман кивнул ей, нахмурив брови, женщина легко улыбнулась, простодушно и немного опечаленно, но всё же искренне. Красавица дочь покоилась на руках Султана, а его любящий взгляд был устремлён лишь на это маленькое личико, ручки и тельце, которое теперь будет под его защитой ещё долгое и долгое время.       Гюльфем уставшая и изнеможённая смутно помнила события, которые происходили дальше: народ в её покои стекался будто без её присутствия. Здесь был и старший сын Султана и две Султанши — матери наследников, и Валиде с дочерью. Султан стоял ближе всех к кровати наложницы, он читал молитву, благословлял дочь, прикрыв глаза, самозабвенно моля Всевышнего о благословении. — Твоё имя Кютсаль, твоё имя Кютсаль, твоё имя Кютсаль, — он прошептал это имя на ухо дочери, передал её матери и закончил молитву.       Султан улыбнулся наложнице, своей матери и покинул обитель Гюльфем, чтобы провести день в молитвах и делах государства. Хюррем, коротко поздравив, удалилась из покоев незначительной соперницы; Махидевран поздравила с подловатой улыбочкой и повязала на колыбельке амулет, благословляющий новорождённую, Мустафа покинул покои следом за матерью, улыбаясь Гюльфем. Хатидже ещё немного посидела с наложницей брата, так же украсила колыбельку амулетом и вышла, ссылаясь на то, что давно не видела двойняшек и что-то говоря о уединении малыша и матери.       Гюльфем осталась в покоях одна, наблюдая за своей малышкой и напевая ей давно забытую мелодию албанской колыбельной.