Страх

Константинополь. Ноябрь 1539 год.

      Кютсаль к семи годам была очень эрудированным ребёнком, подобно матери она не грешила тщеславием и гордыней, девчушка росла спокойной и покорной, проводила время за книгами, читала вместе с братом Джихангиром, он очень любил сестру, рос с ней вместе и занимался уроками. Хюррем не противилась подобной близости, напротив, это ей казалось вполне приемлемым и правильным — Гюльфем добра, к тому же после рождения дочери более не посещала покоев Султана, а следовательно соперницей сильной не была, а уж дочку воспитывала подобающе и полностью отдавалась лишь заботам о ребёнке, не думая обо всём остальном, окружающем её. Султана не волновала наложница так сильно, как дочь.       Маленькая Султанша ловко вымещала из сердца отца старшую дочь: Кютсаль выглядела невинней и беззащитней, к тому же имела слабый иммунитет, часто болела и несмотря на то, что быстро поправлялась, всё же волновала сердце своего отца. Она ловко притягивала к себе внимание окружающих: хорошо пела, к семи годам бегло говорила на фарси и греческом, любила искусство, хотя сама не рисовала и не играла на инструментах — она подавала большие надежды, ей точно нужно было родиться мальчиком. Порой она говорила вздорные вещи и задавала чересчур много вопросов, ответа на которые не мог дать и сам Падишах, а она обещала прочесть ещё больше книг и отыскать ответ на них в рукописях и священных книгах. — Мы будем разбрасывать золото для благословения сестры, мама?       Кютсаль крутилась на балконе, поглядывала на служанок и золото, которое находилось в золотых глубоких тарелках; в гареме устанавливали столы, выставляли щербет и пахлаву, музыка заиграла, разносясь по всем углам дворца.       Султанша не любила такие празднества, она была ребёнком воли: любила сидеть в беседке подставив лицо воздушным потокам, обожала разговаривать с Джихангиром и читать вместе с ним, состязаться в переводе и счёте, наблюдать за природой и существами, которые так активно вели свою жизнь в саду. Ей нравилось наблюдать за муравьями — она часто говорила, что устройство их жизни похоже на гаремную, но себя она неизменно сравнивала с певучей канарейкой, которая будет ценить свободу больше, чем жизнь взаперти. Кютсаль была любимицей отца и тот часто позволял ей наблюдать за тренировками братьев, ей подобное особо не нравилось, но она мирилась — так она становилась ближе к отцу и он больше привязывался к ней; мама говорила, что благосклонность и любовь Падишаха очень важна во дворце и она должна быть его хорошей и умной дочкой, чтобы в последствии не потерять свой положение и иметь влияние на его мнение, касающееся её дальнейшей жизни. — Кютсаль, это не совсем так, сейчас мы пойдём в покои к Хюррем Султан и там будем праздновать, а служанки пойдут впереди свадебной процессии твоей сестры, раскидывая золото для благословения. — Мама, а можно я не буду выходить замуж? — она по-детски наивно взглянула на мать. — Я хочу остаться с отцом и тобой, а ещё не хочу покидать брата. И все эти церемонии… зачем вообще нужно замужество? Глупое расточительство денежных средств и бессмысленные традиции! — Как пожелает моя прелестная дочурка, — Гюльфем рассмеялась, погладила дочь по голове, а потом повела в сторону покоев Хасеки Султана. — Уговори отца, тогда навсегда останешься подле меня и не будешь следовать «глупым» традициям.       Гюльфем знала одно наверняка — она не отдаст дочь замуж против её воли. У Кютсаль нет родных братьев, все её братья и сёстры единокровны, родной брат умер много лет назад, а следовательно обременять её ранним браком с престарелым пашой не имеет никакого смысла. Гюльфем хотела бы отдать её за бейлербейя какой-нибудь дальней провинции, отослать подальше от дворцовых интриг и кровавых перипетий, защитить дочь от нечестивости и чертей, обитающих здесь. Но девочка была ещё ребёнком и черни вокруг не видела: Гюльфем уповала на её невинность, доброту и честность, делая эти качества достоинством в глазах окружающих.       Кютсаль для неё была отдушиной, лекарством от горящих огнём шрамов: она была искренне любима матерью, а потому росла не обременённая никакими тяжбами, общалась с братьями наравне, любила их всех одинаково, не была вынуждена выбирать между ними в отличии от Михримах. Она находилась в куда более выгодном положении, будучи дочерью второй наложницы, являясь её единственным ребёнком. Не осознавая этого, она всё же могла легко манипулировать чувствами отца и играть на его эмоциях, зачастую склоняя на свою сторону.       В покоях Хасеки играла музыка, танцевали девушки, все радушно поздравляли Хюррем и выказывали той своё почтение. За столом сидели Шах Султан, Хатидже и Махидевран, к ним же присоединилась Гюльфем, оставляя дочь за отдельным столом, за которым сидела Эсмахан. Кютсаль в силу возраста не имела дружбы с двоюродной сестрой, но всё же старшая относилась к ней с должным уважением и своеобразной заботой, проявляющейся в отдельные периоды её жизни во дворце. Младшая дочь Сулеймана была безразлична к этому, но на публике демонстративно улыбалась и кивала; она так же не имела хороших отношений с Михримах, да и Хюррем Султан казалась ей немного самодовольной. Мама учила избегать стычек с матерями шехзаде — Кютсаль исправно выполняла это наставление. В конечном счёте, Кютсаль член Династии по праву рождения, она кровью связана со всей ветвью Османской Империи, её жизнь переплетена с жизнями других членов Династии, а не с наложницами отца. — Кютсаль, солнце моё, подойди сюда.       Маленькая Султанша улыбнулась, поднялась с подушки и подскочила к любимой тётушке Хатидже, которая всегда очень благосклонно и по тёплому относилась к маленькой племяннице. Кютсаль была похожа на покойную Валиде и отличалась кротким нравом, её невозможно было не любить. — Как проходят твои занятия, милая? — Султанша взглянула на свою сестру, а потом на наложницу брата. — Гюльфем, я надеюсь, твоя дочь прикладывает много усилий и исправно посещает занятия. — Госпожа, Кютсаль не пропускает уроки и делает большие успехи на занятиях — все учителя её хвалят, к тому же, она занимается вместе с братом, что позволяет ей находиться на одном уровне с шехзаде, — горделиво улыбнулась Гюльфем, смотря на свою ненаглядную дочку. — Это очень хорошо, наша Кютсаль как дочь Падишаха обязательно укрепит позиции Династии в будущем и сможет занять высокое положение. К тому же, мы должна позаботиться о будущем наших детей, чтобы они имели обеспеченную жизнь и не отделялись от нас, — рассуждала Хатидже, прижимая к себе племянницу. — Аллаха и впрямь ниспослал нам благословение в виде тебя, маленькая Султанша.       Девчушка улыбнулась, принимая тёплые объятия и поцелуи от тёти за данность — да, она любимица Династии потому что беспрекословно подчиняется их требованиям и исполняет желания — она должна быть идеальной, чтобы оставаться подле власти и заполучить благосклонность всех в этом дворце.       Кютсаль слышала шепотки позади, вслушивалась в сплетни господ и с детским недовольством и обидой поглядывала на окружающую её обстановку. Она не хотела быть здесь, но идти против слова матери не смела — послушание и покорность, что могло ещё быть на первом месте для дочери Султана огромнейшей Империи? Султанша за долгое время сидения на одном месте сильно устала и хотела спать, день уже шёл на убыль и близился вечер, потому матушка отправила дочь с Эдже-хатун в покои. Кютсаль перед этим недолго посидела с благородными тётушками, которые нахваливали девочку и её воспитанность и со спокойной душой покинула празднество. — Папа!       По дороге она встретила Султана, который направлялся в сторону покоев жены, чтобы поздравить свою дочь со свадьбой.       Сулейман подхватил налетевшую дочь на руки и поцеловал её в щёку, прижав к себе со всей силой своих натруженных тренировками рук. Он поправил её платок и потрепал по щеке, оглядел её служанок, а потом вновь устремил взгляд в чистые серо-голубые глаза дочки, такие же как у него самого. — Кютсаль моя, счастье моё, куда ты направляешься? — он наблюдал за тем, как она играет с воротом его рубашки и оправляет кафтан. — Спать. Я сегодня очень сильно устала, хотела поздравить сестрёнку, но мама отправила в покои — я очень хочу спать, но перед сном хотела навестить Джихангира. Я не сумела увидеть его сегодня из-за свадьбы сестры, — она улыбнулась, жмуря глаза. — Хорошо, но после того, как к брату сходишь — сразу же направляйся в свои покои. Ты должна заботиться о себе, милая.       Султан поцеловал дочь в щёку и опустил вниз, девочка кивнула и направилась дальше, минуя стражников и евнухов, сопровождающих отца. Она быстро добралась до покоев, где жил её старший брат, легко она миновала и служанок, стоящих перед дверями шехзаде, оставила своих слуг там же и легко вплыла в комнату. — Джихангир?       Мальчик сидел за столом и что-то старательно выписывал на пергаменте, одна из самых толстых книг была раскрыта, и он что-то сверял с написанным. Кютсаль подошла к брату, недовольная тем, что он даже не заметил её прихода, в силу возраста она не умела скрывать эмоции и почтения брату не выказывала — в среде детей это было лишним. — Джихангир, что ты делаешь?       Её голос прозвучал чуть звонче предыдущего раза, и она подошла к нему чуть ближе, он слегка подскочил от резкого шума, но увидев сестру тепло улыбнулся и быстро поднялся с места. Брат сел на тахту, сестра последовала его примеру и села совсем рядом, разглядывая обстановку полутьмы, где горели свечи и полыхал огонь в камине. Комната у брата была небольшой, но он уже жил в собственных покоях и это выделяло его на фоне Кютсаль — мальчик, какой бы он не был, он был сыном, к тому же любимым и умным ребёнком Султана, ценным шехзаде. Девчушка не завидовала, ей было жаль брата — подобная комната, выделенная для него, словно в наказание — небольшая по площади, самая тёмная во дворце — издевательство, не иначе! — Я изучал священное писание и выписывал понравившиеся мне фразы. А ты почему в столь поздний час гуляешь? Твоя матушка должна была уже отправить тебя спать, — голосом учёного проговорил он. — Она и отправила, — буркнула девочка. — Но я сама устала — свадьба сестры слишком нудное и затянувшееся мероприятие. Повезло тебе, что не нужно сидеть с Султаншами и жёнами чиновников — лебезят и раболепят без устали, — девчушка выдохнула. — Лучше бы я с тобой французский учила — проку больше.       Джихангир горько улыбнулся, искренне не понимая причины грусти сестры — он бы был счастлив жить так же, как и она, существовать в мире, развиваться в ногу, а не быть откинутым на затворки дворца, живя под извечным надзором. Кютсаль была близка его сердцу, не просто сестра, а товарищ, близкий друг, частичка его души — они и впрямь были словно разъединённая при рождении душа и теперь рвались друг к другу, желая воссоединиться вновь. — Когда-то подобное нудное торжество и тебя ожидает, — улыбнулся он без намерения задеть сестру, просто констатировал факт. — Вздор! Я не выйду замуж, не стану женой какого-то паши — я буду умнейшей женщиной Османской Империи и всю жизнь проживу при дворце, — она весело улыбнулась. — Буду проводить время с братом и матушкой, но замуж не выйду! Это глупо, к тому же, нет такого человека, которого бы я смогла полюбить больше, чем отца, — она не без величавой гордости проговорила последние слова. — Если такого желание моей сестры, то Падишах непременно его исполнит, да, любимая дочка? — Верно говоришь, я же его любимица, к тому же, я могу пригодиться дворцу — я всё знаю о гареме, моя мать была Хазнедаром и до сих причастна к управлению денежными запасами дворца. Если продолжу хорошо учиться и заниматься точными науками, то непременно мои таланты заметят, и папа и обязательно оставит меня подле себя, — самоуверенно провозгласила она, задирая подбородок в горделивом жесте. — Тогда ты день и ночь должна учиться, должна знать языки, разбираться в политике и экономике, понимать природу различных вещей, разбираться в науках, искусстве, а ещё быть почтительной и уважительной к другим. И только тогда ты сможешь закрепиться и жить во дворце вместе со мной и своей матушкой.       Кютсаль активно закивала, лучезарно улыбаясь старшему брату, который не смог сдержать ответную улыбку. Он посмотрел на огонь, а потом на свой стол и сладко потянулся — время сна, а значит он должен уже отойти в нежное царство, которое принимает его каждую ночь, не оглядываясь на внешность, к тому же, к завтрашнему занятию он должен хорошо выспаться и быть бодрым для изучения нового материала. Кютсаль поняла мысли брата, она поднялась с места и пожелав приятных снов, вышла из покоев Джихангира.       Султанша, сопровождаемая служанками из Персии, направилась в сторону покоев матери, которые находились в другом крыле дворца. По дороге она несколько раз споткнулась и ощутила головокружение — девочка предчувствовала скорую болезнь, но не знала, как реагировать на это. С пяти лет её мучили головные боли и частые кровотечения из носа, во сне она зачастую бредила и произносила странные имена — Гюльфем сваливала всё на то, что девчушка много читала и всё чаще оставляла дочь с собой в кровати, чтобы облегчить страдания её и свои. Кютсаль любила мать и её доброту тоже и оставаться с ней было приятно — родной запах и стук сердца, но она всё чаще ловила себя на мысли, что опека матери не беспочвенна — она боялась потерять дочь и девочка в такие моменты прижималась к материнской груди лишь сильнее, думая о том, что не покинет свою мать никогда.       В покоях служанки помогли снять её платьице, оставив юную госпожу в белой хлопчатой рубахе и штанах-шароварах. Эдже расплела причёску девочке и помогла управиться с украшениями и умыванием; малышку уложили в кровать, после чего начали тушить свечи в её комнатке. — Эдже, а существуют ли летающие птицы величиной с дворец в твоей стране?       Служанка ласково улыбнулась, услышав мелодичный голосок Султанши, вопрошающий с такой наивностью и лёгким детским смущением. Кютсаль хоть строила из себя всезнающую всё же была ребёнком и многих вещей не понимала, порой фантазировала и выдумывала странные вещи, говорила о многом — отстранённом и странном. — Я никогда не видела подобного, госпожа. Не думаю, что их можно встретить в природе, разве что в книгах. — Так и думала… Скажи, а ты когда-нибудь видела кареты, движущиеся без помощи лошадей? Такие уродливые с вытянутой мордой? Или небольшие коробочки, с помощью которых можно разговаривать? — Госпожа, вы снова разыгрываете меня, пересказывая ваши сны? Ваша рабыня не любит, когда над ней шутят, вы же знаете, — не смотря на мягкий голосок, слова служанки можно было расценить за грубость, но Кютсаль не отреагировала, прося выйти девушку. Она не обращала большого внимания на такие мелочи.       Ей вновь снились странные сны, в которых люди не походили на людей её эпохи — мужчины и женщины были равны, сословий не было, работорговля не существовала на законных основаниях — люди в независимости от положения были равны и получали образование. Этот мир был прекрасен, в нём не было того неравенства, в нём не было ограничений для детей — девочки росли нераздельно от мальчиков, а мужчины не имели гаремов, там не было Султана. Этот мир поражал своим обилием вещей, каких-то незамысловатых, но таких необычных вещей — она желала оказаться в нём, но могла видеть это место лишь во снах. Мир был слишком несправедлив к юной госпоже — так ей думалось, когда прихоть не исполнялась — она любимейшая дочь Султана, младшая дочь, не имеющая возможности оказаться там, где она желает? Но так оно и было! Даже Михримах, не желавшая брака, сейчас находится в столь ненавистном месте, окруженная родовитыми женщинами.       Никаких прав. А ведь они не рабыни!       Кютсаль всего семь и она не вкладывает в брошенные ей слова глубокий смысл, не предполагает, как может обернуться жизнь, она не глупа, но наивна в силу возраста, правда речи служанок наталкивают на определённые мысли и выводы. Она видела в чьих руках власть, видела кто помыкал её отцом и прекрасно осознавала позиции своей матушки — глядела далеко, но не всегда глубоко. Она не переносила ситуации на себя — ей было страшно в редкие моменты помутнения рассудка и головных болей, она созерцала нечто чудовищно страшное в грядущем — она и была тем монстром из собственного будущего, страшилась себя же — глупо! Но она знала что станет монстром в этом мире, не может не стать, если хочет жить, а жить она хочет больше всего — жить, а не влачить жалкое существования на затворках дворца, дышать полной грудью, быть свободной — никто не остановит ту, будущую Кютсаль от её целей, а вот малышка Кютсаль может спокойно спать и смотреть сладкие сны с летающими в небе железными птицами. — Кютсаль, дочка моя.       Сквозь сон она слышала нежный голос своей матери, которая медленно гладила её спину, вдыхая сладковатый аромат волос собственной дочери. Девочка покрутилась, перевернулась на спину и усталыми, заспанными глазами взглянула на мать, она сонно улыбнулась, положив свою ручку на руку матери. — Сестрёнка уже вышла замуж? — зевая, спросила девочка, закрывая глаза. — Брачная церемония ещё идет, но там мы уже не нужны… У тебя небольшая температура, милая, так что поспишь сегодня со мной — не хочу, чтобы ты разболелась в эту чудную пору.       Слабое здоровье девочки отражалось на состоянии окружающих, служанок наказывали за то, что те недоглядели за госпожой, а евнухи могли получить за безразличие к маленькой девочке и её играм у фонтана в жаркую погоду — она простужалась легко и чаще всего именно осенью или весной. В столице было тепло, но именно в эту обманчивую пору легче всего можно было подхватить какую-нибудь заразу, а уж об эпидемиях здесь и вовсе не говорили — все боялись за шаткое здоровье дражайших господ. Все знали как Султан дорожит маленькой госпожой, как он любит её и лелеет, насколько она ценна для него — вторая дочь от некогда любимой наложницы, вторая красавица империи как долго можно перечислять её титулы? Все они меркли на фоне одного единственного слова – Д-Е-В-О-Ч-К-А, пол — гарант выживания, но он же обрекал её на принудительное замужество и неравный брак. Она рожденная с титулом непременно утратит его с замужеством, не передаст своим детям и будет проживать жизнь вдали от дворца, как отщепенец. В её положении нет чего-то ужасного, но это же непременно доставит кучу проблем в будущем — быть женщиной в этом столетии всё равно что клеймить скот, который непременно подадут на стол господам — замечательно!       Кютсаль прижималась к матери во сне, обласканная её тёплыми руками, она вдыхала материнский запах с придыханием и удовольствием — что может быть лучше родного человека? Медленно заболевая, она могла наслаждаться близостью занятых родителей, могла довольствоваться их опекой и любовью, так усердно проявляемой для её благополучия и скорейшего выздоровления.       Маленькая госпожа видела странные сны, сменяющиеся картинки, быстро бегущие образы. Во сне она видела красивых людей, которых называла родителями, к которым тянула руки — она желала быть с ними всем своим необъятным сердцем, она росла в этом сне и выглядела иначе, чем эта Кютсаль; у той девушки были волосы по плечи, уходящие в тёмно-медный оттенок, глаза грязно-зелёные, только лицо отдалённо напоминало детское личико Кютсаль. Та девушка во сне любовно смотрела на красивого юношу, она льнула к нему и целовала, не будучи замужем, она ступала за ним, закрыв глаза, уверенно держа его руку в своей. Она называла его по имени, позволяя прикасаться к себе, подставляя шею и обвивая его тело — она была по истине преданной в этом сне и она любила какой-то безумной любовью. Та девушка страдала, точно умирала тысячу раз, её сердце ныло и болело, оно разрывалось на части от тоски и боли — она умирала раз за разом, переживая смерти близких людей, принимая их уход, мирилась и погибала под обломками боли и страданий. — Эдит…       Нежный голос нашёптывал чуждо-родное имя, которое пыталось срастись с этим телом, слиться с ним в единое целое и окутать своими путами, чтобы она точно знала — она не одна в ней достаточно места для двоих. — Nenni dersem uyur m’ola Üstüne güller gelir m’ola Benim yavrum böyür m’ola Nenni nenni e guzum nenni       Материнский ласковый голос наперебой с чужим пел песню, взывая мольбами к Аллаху.       Кютсаль давилась кровью во сне, не могла дышать, ощущая как вся грудь горит от боли, чувствуя боль души, проживающей вторую жизнь. Она кричала, хрипела, стонала от боли, она вновь и вновь кидалась на огонь, пытаясь спастись, но лишь приближалась к очагу. Её разрывало и в конечном счёте что-то надорвалось, лопнуло с характерным хлопком, вселяя в неё ту, что, кажется, умерла давным-давно где-то в заточении. Спящая проснулась, ожила в этом юном теле, крепко вцепилась в душу, намереваясь остаться здесь на долгий срок. Она приняла самое удобное положение, прижимаясь всем своим существом к душе Кютсаль.       Эдит наконец-то открыла глаза.       Кютсаль не знала сколько времени прошло, но пришла в себя она поздним утром, окружённая служанками и заплаканной, измученной, не спавшей долгие сутки матерью, которая крепко сжимала руку дочери.       Гюльфем заплакала, когда её дитя, после долгих пяти дней лихорадки наконец-то открыло глаза. Девочка все дни мучилась высокой температурой, постоянными приступами рвоты, она не ела, но её рвало и в конечном счёте начала выходить кровь, слышались хрипы внутри тела и звуки характерные для ломающихся костей. Безутешная, потерявшая надежду, она молила Всевышнего об успокоении её дочери — потерять долгожданного ребёнка было бы большим ударом для неё, даже Хюррем сжалилась и сочувственно смотрела на женщину; Султан проводил время в покоях жены каждую ночь, он приглашал лучших врачей, но те ничего не могли сказать, разводили руками, ощущая на себе весь гнев Повелителя. Они поистине познали Ад на земле, осознавая своё полное бессилие.       В этот день, почти к полудню, она как ни в чём не бывало потёрла глаза и сладко потянулась, медленно поднялась и взглянула на мать, даруя ей улыбку. Гюльфем тут же прижала дочь к груди, впуская сдавленный выдох, облегчённый, хрипловатый, долгожданный — дочь жива, лихорадки нет, она как ни в чём не бывало смотрит на неё и улыбается. — Что-то случилось, матушка? — она смотрела на усталые лица слуг и читала облегчение на лице матери. — Я хочу пить и есть.       Только вчера вечером Гюльфем омыла тело дочери, чтобы сбить температуру, а уже сегодня она преспокойно говорит о своих естественных потребностях и лучисто улыбается. Не уж то дети и впрямь так легко переносят заболевания? — Накройте на стол, быстро, — кинула женщина, неотрывно смотря на дочь. — Всё ведь в порядке, да? Ничего не болит? Дочка, скажи если чувствуешь себя плохо. — Мамочка, всё хорошо, не волнуйся, — девчушка забралась на колени к матери. — Я не больна и ощущаю себя вполне здоровой. Мама, не плачь, пожалуйста, — девочка крепко обняла мать за шею. — Я честное слово больше не буду тебя так пугать, прости меня, пожалуйста. — Что ты, ягнёночек мой, ты ни в чём не виновата, это я… я от счастья.       Гюльфем гладила свою ненаглядную дочь по спине, осознавая, что чуть не потеряла её, а после сильно напугала. Её кровинка, частичка её сердца — душа её чуть не ушла, а она пугает её своим поведением: что за мать такая? — Отправьтесь к Султану, сообщите, что Султанша пришла в себя, — Гюльфем взглянула на Гюль-агу, который покорно кивнул и направился в сторону дверей.       После того как несколько лет назад Махидевран его выгнала, Гюльфем, не желавшая доверять свои секреты и жизнь своего ребёнка другим, сумела найти его и вернуть, восстановив в должности. Конечно, когда-то он преданно служил Хюррем, но сейчас Гюльфем была его покровительницей, женщиной, доверившей жизнь своей дочери — он решил посвятить свою жизнь им, да и возвращение во дворец к лучшему другу было приятным дополнением к прочим привилегиям аги второй наложницы, любимицы Султана. — Кажется, я заставила вас сильно переживать, мне искренне жаль, матушка.       Кютсаль щебечет как птичка, но что-то в ней меняется, она и выглядит так же, и говорит как прежде, но вот взгляд становится менее детским — перед Гюльфем взгляд взрослого человека, женщины не ребёнка. Эта девочка, пережившая столь страшный недуг, не могла остаться прежней, верно? Поэтому она выглядит так, не стоит так волноваться — руки Гюльфем трясутся, судорожно прижимают маленькое тельце к себе и нашёптывают слова утешения — не то для себя, не то для ребёнка.       Взгляд девочки исследует покои матери, она весело болтает ножками и не обращает особого внимания на служанок, копошащихся в покоях. Всё её внимание сосредоточено на маминых руках и подсвечниках, стоящих у кровати.       В покои, чуть погодя, торжественно, с громогласным воем стражи, входит Султан Империи. Кютсаль тут же спрыгивает с колен матери и стремглав летит в распростёртые объятия отца, она весело смеётся, обнимая его за шею и целуя в щёку, мужчина крепко прижимает тельце дочери к себе и неотрывно смотрит на её здоровый румянец и лучистую улыбку. — Всё хорошо, хвала Аллаху, ты в порядке, ясноглазая моя. Как же ты напугала свою матушку и меня, доченька моя, — он посмотрел на Гюльфем. — Давно она пришла в себя? — Только что, мой Повелитель, — женщина присела в поклоне, склонив голову, — она сразу же попросила накрыть столы и подать воды, а значит уже вполне здорова. — Это хорошо, — он поцеловал дочку в щёку, рукой приказал сесть Гюльфем на место; Кютсаль обнимала отца за шею, уперев голову в его висок. — Мой драгоценный ребёнок не должен ощущать неудобства, так что плотно поешь, а чуть позже тебя навестит брат. — Джихангир? Я быстро поем, папа, честное слово, пусть только брат быстрее придёт, хорошо?       Султан улыбнулся и одобрительно кивнул, он подошёл к постели жены и поставил босую дочку на кровать, та сразу же вернулась на колени к матери и начала лепетать о том, что рада своему пробуждению. — Папа, давай мы навестим Мустафу в этом месяце? Я хочу увидеть Нергисшах и полюбоваться природой Манисы… это же был твой санджак когда-то, а я хочу видеть начало пути моего отца — с чего всё началось.       Сулейман расплылся в счастливой улыбке от такого заявления — его сокровище интересуется жизнью отца, она так чиста и невинна в своих желаниях, так наивна и добра. Он не мог противиться желаниям дочери — улыбнулся тепло и кивнула, погладив девочку по голове.       Сулейман отобедал вместе со второй наложницей и дочерью, он вёл беседу с Гюльфем и порой поглядывал на Кютсаль, которая медленно поедала всё на что падал глаз — её аппетит вернулся, а значит она и впрямь здорова. Его дочь, которая чуть не отдала свою незапятнанную душу Аллаху, сейчас сидит на мягкой подушке и о чём-то думает, улыбается и порой смеётся над шутками отца. И почему она, этот ребёнок, вынужден страдать, почему грехи её родителей отражаются на ней — в чём виноваты дети? Самые беззащитные, слабые, самые уязвимые переносят слишком много страданий заместо взрослых. Несправедливо!       После обеда и прочих приготовлений, в покои к Гюльфем зашёл шехзаде Джихангир, он не застал наложницу отца, но смог наконец-то увидеть сестру, которая расположилась на тахте и о чём-то глубоко думала. Она улыбнулась брату и пригласила его присесть, он кивнул и озадачено взглянул на сестру, которая казалась ему немного иной в этом бледном свете ноябрьского солнца. Она долго молчала, оттеняемая пудровым платьем в этой величественной комнате, а потом заговорила: — Джихангир, скажи мне, если бы ты мог знать события наперёд, что бы ты сделал? Допустим, ты знал, что кто-то, очень дорогой и близкий твоему сердцу, может скоро умереть, что бы ты предпринял: позволил жизни идти своим чередом или предотвратил кончину?       Её взгляд был острым и серьёзным, она глядела на него этим омутом, он даже немного испугался — так смотрел отец на старших братьев, этот прямой и лишенный страха взгляд достался ей от отца, он так и блестел благородством и статусом, уникальностью крови. — С одной стороны мы не можем вмешиваться в цикл жизни — она должна идти так, как предписано, течь степенно в своём темпе, мы не вершители судеб, чтобы нарушать её законы. Но если ты видишь угрозу, знаешь, что человек умрёт — в независимости от степени близости и родства — упорно игнорируешь эту вероятность смерти, не поступаешь ли ты плохо, не идёшь ли ты против Аллаха, игнорируя боль и угрозу, нависшую над человеком? И если в твоей голове вложен сакральные знания будущего, то скорее всего они даны не просто так — ты должен предотвращать события, раз Всевышний позволил тебе знать грядущее. Возможно, это предназначение, шанс исправить ошибки, ради лучшего и светлого будущего, да?       Кютсаль взглянула на брата. Ему же точно семь, да? Он трезво рассуждал и его доводы были очень логичны, но он делал опору на веру, а что же наука и все эти многочисленные теории о разломе времени и разветвлении? Возможно ли, что, совершив определённый поступок она спасёт кого-то и создаст новую вселённую? Если не пострадает её настоящее (то будущее, в котором она мертва), то она осмелится совершить подобную дерзость — спасти персонажей этой вселённой… спасти братьев, родных людей по крови в этом мире, пойти против воли окружающих и сделать то, что обязана.       Джихангир удивлённо смотрел на без эмоциональную Кютсаль, её лицо — лицо семилетнего ребёнка с детской припухлостью и наивным взором сейчас было таким непонятным для него, совершенно не детским — лицом взрослого, рассудительного человека со своими мыслями и планами на жизнь. Эта непоседливая девчонка, его родная сестра, выглядела иначе и вела себя как-то не так — мелкие жесты, какие-то нелепые движения и совершенно холодный взгляд. Так он выглядит со стороны? Все ли люди, пережившие смерть, выглядят так отстранённо и пугающе одиноко? Если нет, тогда почему его сестра походит на мученицу, пережившую не одну смерть?       Сердце Джихангира ёкает и ломается в один момент: сестра — душа его, частичка его жизни ещё никогда не приносила столько боли своим скорбным лицом, никогда он ещё не ощущал себя настолько слабым рядом с человек, съеденным печалью и горем; никогда ещё он не переживал горе, которое может сломить тебя — и боль его стала болью двух искалеченных душ, объединившихся под знаменем общности крови и рода.