Медленные шаги к свободе

Как только заканчивается гимн, нас берут под охрану. Нет, нам не надевают наручники — ничего такого. Просто пока мы идем к Дому правосудия, рядом неотступно следует группа миротворцев. Возможно, раньше трибуты пытались бежать. При мне такого не случалось. Меня отводят в комнату и оставляют одну. Давно я не встречала такой роскоши: ноги утопают в мягких коврах, диван и кресла обиты бархатом. У нас дома в Капитолии тоже практически все диваны и кресла были обиты бархатом. Когда я сажусь на диван, то не могу удержаться, чтобы не погладить его. Мягкий ворс действует успокаивающе. Следующий час — время, отведенное на прощание с близкими. Вот только у меня их нет… и что мне тут делать целый час? Я только решила подумать чем можно занять себя, как в комнату вошли Китнисс, Прим и Миссис Эвердин. -Саманта! Я не знаю, что мы можем сделать, чтобы отблагодарить тебя! — всхлипывает Китнисс. -Поверьте, все хорошо! Я просто не могла допустить, чтобы Прим учавствовала, а этом ужасе! И этого не позволила бы и ты, Китнисс. — девушка смотрит на меня с недопонимаем. — Я чувствовала, что ты вызовешься добровольцем. А ты практически глава семьи… Знаю, мы с тобой мало знакомы, точнее вообще не знакомы. И возможно ты, как и многие, называла меня чистокровкой… Знай, я не держу на тебя зла. Я восхищаюсь тобой! Не многие способны на те поступки, что ты совершаешь. В общем, я и подумать не могла, что твоя семья могла остаться без тебя. Поэтому я и вызвалась… меня все равно никто не будет ждать и оплакивать. У меня никого нет, а для жителей вашего дистрикта я чужачка… Так что, никто и слезинки не проронит. — я пыталась улыбаться во время своего монолога, хотя понимала, что это все правда. У меня ведь действительно никого не осталось… Так что я теряю? Семейство Эвердин слушало меня очень внимательно. Будто они хотели где-то возразить, вот только негде. В дверях появился миротворец — время вышло. Они ещё раз благодарят меня и исчезают за дверями. Я сажусь на диван и опускаю взгляд на пол. Входит кто-то ещё. Я поднимаю глаза и с удивление вижу пекаря, отца Пита. Даже не верится, что он пришёл ко мне, ведь совсем скоро я, возможно, буду пытаться убить его сына. С другой стороны, мы с ним знакомы. И все-таки зачем он пришёл? Пекарь смущенно присаживается на край плюшевого кресла. Большой, широкоплечий мужчина с лицом, опаленным от долгих лет работы у печи. Видно, только что попрощался с сыном. -Он тебя любит. — после недолгого молчания говорит мистер Мелларк. -Сомневаюсь в этом… -Утром он так сказал, потому что чувствовал, что это его последний день здесь. И как видишь, он был прав. — поясняет он. Погодите, что значит последний день? Неужели они не верят, что их сын может победить? Я бы так не сказала. -Спасибо вам. — только и говорю я. Больше мы ничего не говорим. Так и сидим молча, пока не приходит миротворец. Тогда пекарь встаёт и откашливается. -Береги себя. Он уходит. Следующую гостью я тоже не ожидала. Уверенным шагом ко мне приближается Дания. Она не плачет и не отводит глаз, но в ее голосе слышится странная настойчивость. -Ты справишься! Я в тебя верю! Дания является единственной моей подругой. Она приняла меня, не смотря на то, кто я и откуда. -Ты не представляешь, как мне сейчас важны эти слова от близкого человека! -Поскорее возвращайся. Мне будет не хватать твоих рассказов о Капитолии перед сном. — она попыталась пошутить, но поняла, что это не подходящее время для шуток. — На арену разрешают брать с собой одну вещь из своего дистрикта. Что-то, напоминающее о доме. Ты не могла бы надеть вот это? Она протягивает мне круглую брошь. На ней изображена маленькая летящая птица. -Твою брошь? — удивляюсь я. Вот уж не думала брать с собой что-то на память. -Я приколю ее тебе, ладно? — Не дожидаясь ответа, Дания наклоняется и прикрепляет брошь к моему платью. — Пожалуйста, не снимай ее на арене, Саманта. Обещаешь? -Да, — отвечаю я. Уходя, она обняла меня и чмокнула в щеку. Больше посетителей не было. От Дома правосудия до станции рукой подать, особенно на машине. Хорошо, что я не плакала. Вся платформа кишит репортерами, их похожие на насекомых камеры направлены прямо мне в лицо. Мой взгляд падает на экран, где в прямом эфире показывают наш отъезд, и я с удовольствием отмечаю, что вид у меня почти скучающий. Несколько минут мы стоим в дверях вагона под жадными объективами телекамер, потом нам разрешают пройти внутрь, и двери милостиво закрываются. Поезд трогается. Мы несемся так быстро, что у меня дух захватывает. Я ведь никогда раньше не ездила на поезде. Перемещения между дистриктами запрещены кроме особо оговоренных случаев. Для Дистрикта-12 особый случай — транспортировка угля. На таком товарняке мы с мамой и приехали сюда. Но что такое обычный товарняк по сравнению с капитолийским экспрессом, у которого скорость — двести пятьдесят миль в час? До Капитолия мы доберемся меньше чем за сутки. Нам выделяют по отдельному купе, к которому примыкают гардеробная, туалет и душ. В выдвижных ящиках — красивая одежда. Эффи говорит, я могу надевать что хочу и делать что хочу — здесь всё для меня. Нужно только через час выйти к ужину. Я снимаю свое платье и принимаю горячий душ. Давненько я не принимала душу. Я и забыла как это прекрасно! Затем надеваю темно-зеленую рубашку и штаны. В последний момент вспоминаю о золотой броши Дании. Теперь я рассматриваю ее как следует. Кажется, кто-то сделал сначала маленькую золотую птичку, а уж после прикрепил ее к кольцу. Птица касается кольца только самыми кончиками крыльев. Внезапно я узнаю ее — это ведь сойка-пересмешница! Папа рассказывал мне о них. Забавные птицы — сойки-пересмешницы, зато Капитолию они точно бельмо на глазу. Когда восстали дистрикты, для борьбы с ними в Капитолии вывели генетически измененных животных. Их называют перерождениями или просто переродками. Одним из видов были сойки-говоруны, обладавшие способностью запоминать и воспроизводить человеческую речь. Птиц доставляли в места, где скрывались враги Капитолия, там они слушали разговоры, а потом возвращались в специальные центры, оснащенные звукозаписывающей аппаратурой. Сначала повстанцы недоумевали, как в Капитолии становится известным то, о чем они тайно говорили между собою, ну, а когда поняли, такие басни стали сочинять, что в конце концов капитолийцы сами в дураках и остались. Центры позакрывались, а птицы должны были сами постепенно исчезнуть — все говоруны были самцами. Должны были, однако не исчезли. Вместо этого они спарились с самками пересмешников и так получился новый вид птиц. Потомство не может четко выговаривать слова, зато прекрасно подражает другим птицам и голосам людей — от детского писка до могучего баса. А главное, сойки-пересмешницы умеют петь как люди. И не какие-нибудь простенькие мелодии, а целые песни от начала до конца со многими куплетами — надо только не полениться вначале спеть самому, и птицам должен понравится твой голос. Я прикалываю брошь к рубашке, и на ее фоне кажется, что птица летит меж покрытых густой зеленью деревьев. Эффи приходит, чтобы отвести меня на ужин. Я иду вслед за ней по узкому качающемуся коридору в столовую, отделанную полированными панелями. Пит уже ждет нас за столом, рядом с ним — пустой стул. -Где Хеймитч? — бодро осведомляется Эффи. -В последний раз, когда я его видел, он как раз собирался пойти вздремнуть, — отвечает Пит. -Да, сегодня был утомительный день, — говорит Эффи. Думаю, она рада, что Хеймитча нет. Я ее не виню. Ужин состоит из нескольких блюд, и подают их не все сразу, а по очереди. Густой морковный суп, салат, бараньи котлеты с картофельным пюре, сыр, фрукты, шоколадный торт. Эффи постоянно напоминает нам, чтобы мы не слишком наедались, потому что дальше будет еще что-то. Я давно не ела досыта. Поэтому сейчас я с удовольствием наедаюсь как следует. К тому же следует набрать пару фунтов к Играм, а то в Детдоме я совсем истощала. -По крайней мере у вас приличные манеры, — говорит Эффи, когда мы заканчиваем главное блюдо. — Прошлогодняя пара ела всё руками, как дикари. У меня от этого совершенно пропадал аппетит. Пит — сын пекаря. Он должен был знать хотя бы основу. (Ну то, как пользоваться вилкой и ножом) А я другое дело. Почти всю жизнь прожила в Капитолии, так что, тут нечему удивляться. Наелась я до отвала, теперь главное удержать все это в себе. Пит тоже выглядит довольно бледно. Такого пира у меня давно не было, поэтому привыкать довольно трудно. Но раз я сумела приучить себя голодать, то приучить себя есть не составит никакого труда. Мы переходим в другое купе смотреть по телевизору обзор Жатвы в Панеме. В разных дистриктах ее проводят в разное время, чтобы все можно было увидеть в прямом эфире, но это, конечно, только для жителей Капитолия, которым не приходится самим выходить на площадь. Одна за другой показываются все церемонии, называются имена; иногда выходят добровольцы. Мы внимательно разглядываем наших будущих соперников. Некоторые сразу врезаются в память. Здоровенный парень из Дистрикта-2 чуть из кожи не выпрыгнул, когда спросили добровольцев. Девочка с острым лисьим лицом и прилизанными рыжими волосами из Пятого дистрикта. Хромоногий мальчишка из Десятого. Неотвязнее всего запоминается девочка из Дистрикта-11, смуглая, кареглазая. Ей — двенадцать. Вот только когда она поднимается на сцену, и ведущий задает вопрос о добровольцах, слышен лишь вой ветра среди ветхих построек за ее спиной. Нет никого, кто бы встал на ее место. Я сразу вспоминаю о Прим. Наверное у девочки из 11 тоже есть братья и сёстры. Как же они будут страдать, если потеряют ее… Последним показывают Дистрикт-12. Вот называют имя Прим, вот кричу я. В моем крике отчаяние, словно боюсь, что меня не услышат, и все равно заберут Прим. Я взбираюсь на сцену. Потом — молчание. Тихий прощальный жест. Комментаторы, похоже, в затруднении. Один из них узнаёт меня по имени и начинает охать. -Как? Саманта Брайн? Это дочь Рональда и Мелистины Брайн? Не может быть! Как она выросла! — на этих словах я начинаю немного краснеть. Тут со сцены падает Хеймитч, и они, забывая обо мне, начинают громко хохотать. Наше с Питом рукопожатие. Потом играет гимн, и программа заканчивается. Эффи недовольна тем, как выглядел ее парик. -Вашему ментору следовало бы научиться вести себя на официальных церемониях. Особенно когда их показывают по телевизору. Пит неожиданно смеется. -Да он пьяный был. Каждый год напивается. -Каждый день, — уточняет Пит, и я тоже не удерживаюсь от улыбки. Со слов Эффи выходит так, что Хеймитч просто несколько неотесан, и все можно исправить, если он будет следовать ее советам. -Вот как! — шипит она. — Странно, что вы находите это забавным. Ментор, как вам должно быть известно — единственная ниточка, связывающая игроков с внешним миром. Тот, кто дает советы, находит спонсоров и организует вручение подарков. От Хеймитча может зависеть, выживете вы или умрете! В этот момент в купе пошатываясь входит Хеймитч. -Я пропустил ужин? — интересуется он заплетающимся языком, блюет на дорогущий ковер и сам падает сверху. -Что ж, смейтесь дальше! — заявляет Эффи Тринкет и семенит в своих узких туфельках мимо лужи с блевотиной наружу. Пару секунд мы с Питом молча наблюдаем, как наш ментор пытается подняться из скользкой мерзкой жижи. Вонь от блевотины и спирта стоит такая, что меня саму чуть не выворачивает. Мы переглядываемся. Да, толку от Хеймитча мало, однако больше нам рассчитывать не на кого, тут Эффи права. Не сговариваясь, мы берем Хеймитча за руки и помогаем ему встать на ноги. -Я споткнулся? — осведомляется он. — Ну и запах! Он закрывает ладонью нос, вымазывая лицо блевотиной. -Давайте мы отведем вас в купе, — предлагает Пит. — Вам стоит помыться. Хеймитч едва переставляет ноги, и мы почти тащим его на себе. Конечно, не может быть и речи, чтобы взвалить эту грязную тушу прямо на расшитое покрывало, мы заталкиваем его в ванну и включаем душ. Он почти не реагирует. -Спасибо, — говорит мне Пит. — Дальше я сам. Я чувствую к нему благодарность. Меньше всего мне хочется сейчас раздевать Хеймитча, отмывать блевотину с волосатой груди и укладывать его в постельку. -Ладно, — отвечаю я. — Могу позвать тебе на помощь кого-нибудь из капитолийцев. Их тут полно в поезде. Готовят, прислуживают, охраняют. Заботиться о нас — их работа. -Обойдусь. Я киваю и собираюсь уходить, но меня останавливает Пит: -Сэми, ты не будешь против увидеться позже? Поговорит? -Хорошо. Зайди ко мне. В купе я стою и смотрю в окно, мне хотелось бы его открыть, да не знаю, что может случиться на такой скорости. Вдали виднеются огни другого дистрикта. Седьмого? Десятого? Я думаю о людях в тех домах, они уже ложатся спать. Становится тоскливо. День тянется бесконечно. Неужели только сегодня утром я ещё была в Детдоме? Кажется, прошла целая жизнь. Очень долгий сон, превратившийся в кошмар. Может быть, если я лягу спать, то проснусь в Дистрикте-12? Или вообще дома, в Капитолии? От раздумий меня отвлекает стук в дверь. -Сэми, можно? — выглядывает из-за двери Пит. -Да, проходи. Он заходит и садится на кровать рядом со мной. Мы молчим. Никто не решается начать разговор. Да и о чем тут можно говорить? «Прости, я тебя люблю, но чтобы выжить я тебя убью?» — класс! Самое то! В итоге Пит не выдерживает и разрывает нити напряжения: -Саманта, то что произошло утром… -Я знаю. Твой отец приходил попрощаться. — Пит смотрит на меня изумленными глазами. То есть он даже на знал, что его отец был у меня? Я думала, что Пит отправил его ко мне. -Зачем ты вызвалась вместо Прим? -Я просто поняла, что у неё семья. У неё есть те, кто будет страдать, если она умрет. А я… я одна, — Пит хотел возразить, но я не дала ему это сделать, — не спорь и не приводи себя в пример. На тот момент я думала, что больше тебе не нужна… Так что мне было терять? Правильно, нечего. А так, я хоть побываю дома. — я невольно улыбнулась, вспоминая о доме. -Это моя вина. Если бы я тогда не сказал Джону передать тебе мои слова, ты бы сейчас уже спала. Это все из-за меня… Я ничего ему не сказала. Да и что на это вообще можно сказать? -А что тебе сказал мой отец? — смотря на меня, спросил Пит. -Что ты меня любишь. — от смущения я опустила взгляд на пол. Он одной рукой поднял мой взгляд на себя. -И это правда. — на этих словах его губы коснулись моих. Это был легкий, почти невесомый поцелуй, но очень чувственный. Он будто говорил мне, что любит меня и извиняется передо мной. -И я тебя. — оторвавшись, говорю я ему. Мы устраиваемся удобнее на кровати и засыпаем в объятьях друг друга. Что будет дальше? Что мы будем делать? Что будет на арене? Как мы собираемся жить дальше? Неизвестно… Подумаю об этом завтра. Я засыпаю, но один вопрос мучает меня: «Что будет на арене? Победитель толко один…»