Не жди от меня благодарности

***

Танджиро, не торопясь, покинул больницу, прохладный вечерний воздух врезался в лицо юноши, заставляя парня недовольно зажмуриться от столь резкого перепада температуры. Весна так обманчива и лукава: днём светит солнце, греющее и ледяное сердце, а вечером ветер пробирает до самых костей. Он пожалел, что не взял с собой тёплый клетчатый шарф, подаренный Незуко на одном из прошлогодних зимних праздников. Щёки парня покрылись лёгким румянцем, который был ловко списан на холод, но никак не на бурю чувств, царившую глубоко внутри. Пытаясь унять волнение после столь важного и долгожданного разговора, столь нежного поцелуя в лоб, столь неожиданного признания, Камадо шел к станции и размышлял: Интересно, что такого пережил Мудзан, чтобы так сильно измениться? Имею ли я теперь право спросить его об этом, или лучше не стоит ворошить прошлое? Вдруг ему неприятно об этом вспоминать? Танджиро было легко рассуждать о сложности пересказа событий давно минувших дней: он не юноша, случаем обращённый в чудовище, проживший в холодном и жестоком мире не одно столетие, а после попавший в самые глубины Ада. Камадо — свободный и здоровый человек, который таковым родился, умер и переродился. Парень, к счастью, так и не познавший всю ту колющую боль, отвратную горечь и раздирающее душу одиночество, что несёт за собой бремя бессмертия. Танджиро, не сломанный под натиском безразличной к людским мукам Вселенной, не мог и предположить, какие кошмары мучали Кибуцуджи редкими ночами, когда его разум терял своё привычное хладнокровие и стальную стойкость. Охотник мог только догадываться о переживаниях и потаённых страхах бывшего демона, играя в угадайку, но не получая правильного ответа из уст виновника сих дум, ибо Танджиро так и не нашёл в себе сил задать интересующие его вопросы, боясь причинить ещё большую боль своими глупыми догадками. Прежде чем спросить, я должен поставить себя на его место. Смог бы я рассказать о своём темном прошлом хоть кому-то, отрывая корочку с ран, только начавших заживление? Смог бы я мучать самого себя, постоянно вспоминая прошлое? Наверное, нет. Я бы хотел забыть, начать с чистого листа, тут же принявшись за искупление грехов своих. Но исповедь иногда приносит облегчение… Может, и ему… Решено: я больше не буду копаться в чужих шкафах и вываливать оттуда покрытые пылью скелеты. Прошлое больше не имеет значения. В моих воспоминаниях от Мудзана всегда пахло только жестокостью и кровью… Но сейчас, пусть характер у него всё такой же невыносимо упертый, грубый, нередко высокомерный и эгоистичный, я не чувствую от его ауры и капли былой злобы, а в его глазах не видно того кровожадного хищника, выжидающего момента, когда жертва приблизится достаточно, чтобы лишить её жизни без лишней беготни. Мне и этого знания достаточно: он не причинит боль невинным. Неужели любовь смогла изменить даже такого кровожадного демона? Любовь ко мне? Танджиро накрыл порозовевшие щеки руками и, качая головой, попытался отогнать столь самоуверенные мысли. Сердце бешено колотилось, желая вырваться из груди. Мудзан просто переродился человеком — вот и причина всех перемен! Нет демонической крови — нет необоснованной жестокости и ненависти ко всему на свете. Моей заслуги в этом точно нет! Я же давно не ребенок, так почему же реагирую настолько эмоционально, когда речь заходит об обладателе этих чудесных красных глаз, так похожих на багровые рубины? Юноша шел к станции, окидывая взглядом стволы деревьев, тянущиеся к небу, и ветви, на которых уже появились зелёные листья. Зимой деревья всегда кажутся такими одинокими, сломленными и неживыми, но весной они вновь блещут жизнью — совсем как люди. Рассматривая высокие здания и рекламные вывески, Танджиро останавливался и подолгу смотрел на яркие огни витрин и билбордов. Иногда Камадо засматривался на проходящих и пробегающих мимо людей. Все они были такие разные: их одежды, эмоции, голоса, походки. Но никто из них почему-то не замечал красоты друг друга и безграничности мира вокруг. Все куда-то спешили, никого не интересовали повседневные мелочи. Людское внимание и взгляды сосредоточились на целях, вовсе не на пути к их достижению. Только однажды умершие знают, насколько важно наслаждаться каждой минутой, секундой, каждым моментом. Только они знают цену времени, только они видят его истинную важность и значимость. За свою жизнь Танджиро убедился, что случайностей не бывает, что абсолютно все события прошлого, настоящего и будущего связаны между собой красной нитью самой Судьбы. Непомнящие люди слишком слепы, они никогда не смогут понять природу этих сложных сплетений, но каждая жизнь важна для полноценности полотна, что с таким усилием ткёт Вселенная. Камадо шел по шумным улочкам Токио и пытался разобраться, как же работает механизм перерождения и времени, который свёл вместе таких разных людей — Мудзана и Танджиро –, крепкой паутинкой сплетая их донельзя печальные биографии между собой. С какой же целью колыбель мира продолжает свою ритмичную песнь? Камадо не знал. Но подчиниться задумке Вселенной он совсем не был против: дарить кому-то радость, даже самому недовольному человеку в его окружении, было для Танджиро истинным счастьем. Нет ничего красивее искренней улыбки человека. А улыбка Мудзана, пусть и столь редкая, так сильно радует мой взор. Иногда кажется, что ей можно обжечься: такая тёплая, но по-своему опасная. Танджиро, натыкаясь взглядом на гулявшие по вечернему Токио парочки, с трепетом в душе вспоминал каждое произнесенное Кибуцуджи слово, каждое прикосновение, каждый заботливый жест, каждый страстный и нежный взгляд. Пусть в мире без демонов они были знакомы чуть больше месяца, за этот короткий срок Камадо настолько сильно привык к обществу бывшего врага, что не мог и дня спокойно прожить без компании этого необыкновенного человека. С Мудзаном можно было не только восполнить пробелы в учёбе, но и весело провести время, узнать что-то интересное, скрытое от глаз всех остальных за толстой пеленой времени. Именно с Кибуцуджи Камадо мог позволить себе по-настоящему быть собой, думать не только о семье и обязанностях, а ещё и о собственных желаниях, при этом не бояться осуждения за эгоизм. Танджиро часто стыдил себя за подобные мысли, но никуда от правды убежать не мог: она везде его находила. Только с прародителем бывший охотник ощущал себя кем-то важным, особенно после детального ознакомления с жизненной позицией Мудзана и его предубеждениям по отношению к людям. Камадо не только чувствовал себя особенным — он был таким. Исходя из того, что Танджиро слышал от Кибуцуджи на протяжении всего их знакомства, можно было без труда сказать, насколько же негативного мнения Мудзан был обо всем на свете, хоть бывший демон и звал себя реалистом — не пессимистом. Он нередко говорил, насколько Судьба жестока и несправедлива, насколько люди алчны и бессердечны, что человек для человека и есть причина всех страданий — даже демоны этому миру не сдались. И пусть в словах брюнета был скрыт жизненный опыт длиной в тысячу лет, Танджиро был совершенно иного мнения. Камадо знал, что многие люди на самом деле добрые, честные, любящие и понимающие: только вот они скрываются за слоем масок, лишь бы не показаться окружающим слабыми, защитить своих близких, не быть преданными. Танджиро был уверен, что Мудзан такой же. Конечно, он не посмел бы заявить Кибуцуджи о том, что считает его после перерождения добрым: пожить юноше еще хотелось. Возможно, истина действительно лежала где-то на поверхности, между суждениями бывшего истребителя и демона, но кто уж разберёт. Кибуцуджи когда-то верил, что для выживания необходимо бороться, а чтобы выйти победителем из любого конфликта, следует проложить путь из черепов павших врагов. Он был прав: так оно и было столетия назад. Да только кровавые века минули, уступая дорогу новой системе, построенной не на трупах, а на капитале, информации и доверии. Меняется мир и время, меняются люди. Кто не приспосабливается к переменам — сгорает, но всегда по-разному: от костров, от солнца, от чувств. Даже я изменился. Думал, что никогда не прощу Мудзана за те зверства, что он совершил. И все же сами Боги дали ему второй шанс — это не просто так. Я помогу ему исправить грехи, помогу всем, чем только смогу. Он искренен и честен со мной… Как же можно не открыть ему свое сердце? Танджиро глубоко вдохнул и выдохнул. Нечего думать о таких сложных вещах в такой хороший вечер. Кибуцуджи пришел в себя, Камадо отпустил то, что мучало его не один день, и вот вскоре они смогут вновь коротать дни за просмотром фильмов, философскими беседами с чашечкой чая. Не это ли прекрасно? Завтра испеку Мудзану чего-нибудь сладенького: хочется поднять ему настроение. Наверняка в больничный рацион не входит сладкое. Помнится, он вскользь говорил Рокуте о том, что ему нравится вишня. Может, ему понравится вишневый коблер… Или лучше попросить у мамы рецепт того вкусного вишнёвого пирога… Может, попробовать приготовить фирменный крамбл Мицури, заменив начинку вишней? Да, нужно будет обязательно заглянуть к ней по пути домой. В приподнятом настроении Танджиро добрался до станции и сел в поезд. Выглянув в окно, Танджиро не увидел ничего, кроме самого себя: с раскрасневшимся от смущения лицом, мечтательной улыбкой и сияющими глазами. Камадо чувствовал себя так легко и свободно, как никогда раньше: ему ответили взаимностью, его не осудили за внутренний конфликт и обрушенные шквалом обвинения, у которых давным-давно истёк срок годности. Юноша был по-настоящему счастлив, хоть и корил себя за то, что совсем с ума сошёл: купился на чарующее колдовство Мудзана, прямо как те девчонки из параллели! Больше Танджиро не думал ни о чем серьезном: ни о времени и судьбе, ни о смысле бытия. Все мысли были только об одном — вишневом крамбле.

***

После встречи с Тамаё Мудзан узнал о себе мало нового. Насколько его новое человеческое тело жалкое, слабое и убогое, он понимал с самого рождения, но напоминание об этом каждым обходом вгоняло парня в состояние сильной хандры. Такой сильной, что даже актерское мастерство почти не помогало скрыть истинные чувства бывшего демона от больно уж проницательного соседа по палате. Доума и его раздражающее дружелюбие были для прародителя не лучше, чем кило соли, просыпанное на выпущенные наружу кишки после совершенного харакири. — Да закройся ты, — устало отвечал Мудзан на любую попытку блондина завести разговор. — И без тебя тошно. Бывшая Вторая Луна действительно пытался хоть как-то поддержать старого начальника, чем только сильнее злил его. Возможно, обладатель радужных глаз искренне жаждал помочь тому, кто когда-то попытался помочь ему, но диалоги выходили суховатыми. Вскоре он понял, что положительные эмоции у прародителя демонов вызывал лишь один парнишка, забегающий в больницу по вечерам, но попыток подбодрить брюнета бывший демон не оставил: чисто из принципа и нежелания подчиняться приказам. — Черта с два я пальцем пошевелю, чтобы заполучить тебе данные об отравительнице, если ты рот свой не зашьешь, — этого было достаточно, чтобы Доума наконец угомонился. Жаль, конечно, что Мудзану даже мёртвая, но такая желанная тишина не смогла поднять настроение. Во время консультаций и медосмотров различные доктора и медсестры информировали Кибуцуджи о неприятных изменениях, которые произошли с его телом после столкновения с автомобилем. Ему поведали о запрещенных физических нагрузках и о новых обязательствах: уходе за швами, обработке и перевязке ран, а также о важности ухода за аппаратом внешней фиксации на его руке. И после каждой такой лекции Мудзан устало вздыхал, желая, чтобы весь этот кошмар наконец прекратился. Нет, брюнет совсем не жалел, что спас Танджиро. Не жалел, потому что таков был его личный выбор: не чей-либо, а его собственный, осознанный. Но все же быть беспомощным Мудзану претило, раздражало до хруста костей, скрипа зубов и разбитых о бортик больничной койки костяшек. К счастью, врачи больше запугивали Кибуцуджи возможными последствиями аварии, чем констатировали реальные факты. После очередного осмотра Тамаё сообщила, что новости не так уж и плохи, какими их выставили другие её молодые коллеги, без перерывов болтающие о шансе заражения крови, опасности нагноения ран, риске появления ложного сустава: словно они наизусть цитировали книжки, которые бедняг заставляли подолгу зубрить в университете — решили отыграться хоть на ком-то. Тамаё уверила бывшего демона, что перелом руки хоть и казался чем-то серьезным самому Кибуцуджи, на деле был вовсе не так страшен, а если кость правильно срастётся, то через пять недель можно будет снимать железную бандуру. Благо, Мудзан был еще молод, что увеличивало шансы на успех. К тому же аппарат, который установили брюнету, действительно оказался лучшим решением, по мнению докторов совсем скоро можно будет начать разработку мышц. С гипсом так не получилось бы. Это всё, конечно, радовало, только вот не сильно притупляло чувство собственной неполноценности, ненависть к обстоятельствам и треклятым Богам, которые играли с жизнью Кибуцуджи, как им хотелось. Что не давало прародителю покоя ни днём, ни вечером — Тамаё, которая делала обходы. Пусть она была не одна, за ней постоянно хвостиком ходили интерны, Мудзану казалось, что они вдвоем заперты в тесной комнатушке, из которой не сбежать, в которой женщина обязательно его придушит. Но её доброжелательная улыбка не была похожа на лживую — от этого Кибуцуджи только больше становилось не по себе: всё ждал, когда же зарытую собаку откопают, оживят некромантией и спустят прямо на него. Танджиро, который изначально ничегошеньки не помнил о прошлой жизни, всё-таки вспомнил её в мельчайших подробностях. Не забывая о мизерном шансе на восстановление памяти Тамаё, Мудзан, прекрасно помня всю ту ненависть, что испытывала к нему женщина в прошлой жизни, постоянно был начеку, ожидая, когда же в него метнут скальпель или пришибут пилой. Из-за таких постоянных стрессов у него жутко болела голова. Средний срок госпитализации при его травмах занимал около пяти-семи дней, что означало скорую возможность убраться из нелюбимых больничных стен. Благо, все перевязки и процедуры можно будет делать день через день, в амбулаторном режиме*. Медика Кибуцуджи мог позволить себе и на дом, так что прародитель не видел никакого смысла в прожигании своих дней жизни в ненавистных госпиталях. Плюс, Мудзану ужасно не нравился тот факт, что Танджиро добирался до него на общественном транспорте. Кто знает, какие полоумные начнут сталкерить его Камадо. Больных на голову полна Япония. Именно волнение за Танджиро было единственной причиной, по которой Мудзан хотел покинуть больницу: вовсе не лисица Тамаё или болтающий круглые сутки Доума, — убеждал он себя.

***

Поднявшись по лестнице на нужный этаж, Камадо посмотрел на часы и мысленно прикинул, сколько времени есть у него на посещение. Насчитав час с небольшим, он уверенным шагом направился к знакомой двери. У неё беседовали высокий парень и низкая девушка. Судя по выражению лица дамы, она жутко устала от трёпа собеседника, но уходить пока не намеревалась. — Здравствуйте, Доума, — Танджиро кивнул блондину, отвлекая того от пустой болтовни с дежурной медсестрой. — Здравствуйте, — поприветствовал Камадо незнакомую ему доселе женщину. — Привет, Танджиро, — улыбнулся мужчина, демонстрируя ряд ровных белоснежных зубов. — Как поживаешь? — Хорошо, спасибо. Вы как? Как рука? — задал вопрос больше из вежливости, нежели настоящего интереса, Камадо. — Ужасно, так болит, сил нет терпеть, — слишком драматично произнес обладатель радужных глаз, из-за чего медсестра рядом устало закатила глаза: Доума шел на поправку, выписка была лишь вопросом времени, а он как всегда переигрывает. — Так ещё и Мудзан такой ворчливый зануда, с ним вообще не о чем поговорить. — Ну что вы, он довольно интересный собеседник, — не согласился с высказыванием бывший охотник. — К нему, конечно, весьма трудно найти подход… — Просто ты ему не нравишься, — выдала уставшая от трёпа пациента медсестра, после чего развернулась и пошла прочь от палаты, глухо стуча белоснежными балетками по кафелю. — Она как всегда жестока, но говорит правду. В свою защиту скажу, что ему многие не нравятся, — пожал плечами бывший демон. Он перевел незаинтересованный взгляд с девушки на Камадо, желавшего поскорее войти в палату, и уступил ему проход. — Пойду перекурю. Оставляю эту ледяную глыбу на тебя, Танджиро, — протянул он, улыбнулся и поспешил удалиться. Танджиро поблагодарил старшего за короткую и совершенно бессмысленную беседу и поспешил открыть дверь цвета слоновой кости. Она отворилась, поскрипывая, и юному Камадо открылся вид на просторную палату. На краю больничной койки, что расположилась слева, спиной к двери сидел Кибуцуджи, устало перелистывающий страницы какого-то медицинского журнала. Сперва он никак не отреагировал на вошедшего, продолжая лениво пробегать взглядом по иероглифам. Но спустя несколько секунд всё же безразлично сказал: — Доума, если ты не закроешь дверь и меня продует, то я клянусь, что собственными руками вырву тебе глазёнки. Тебе тут первую помощь и окажут. Танджиро закрыл дверь, как того и пожелал больной, а после тихо подошёл к кровати Мудзана. Тот, услышав лёгкий шаг, сообразил, что в комнату вошёл вовсе не Доума. Прародитель грозно посмотрел на внезапно заявившего гостя, а после его взгляд смягчился. — Это ты. — Ага, я. Не ждал? — улыбнулся Танджиро, снимая с себя рюкзак и бросая его на стоящее поблизости кресло. — Почему же? Ждал. — Не собирался ли ты вырвать мне глазёнки? — Это привилегия Доумы, уж извини, — саркастично ответил Кибуцуджи, откладывая журнал на тумбу у кровати. — Тебе такой чести не полагается. Камадо покачал головой, демонстрируя свое недовольство: нельзя же так с другими пациентами разговаривать. Вроде бы Кибуцуджи наизусть знает сборник правил этикета, но почему-то познания свои не демонстрирует. Мудзан, неторопливо встав, подошёл к Танджиро и улыбнулся уголками губ. Пригладив растрёпанные после дороги волосы юноши, он перевел взгляд на ногу Камадо. — Как ты? Ничего не болит, нога лучше? — поинтересовался брюнет. Нотки сарказма и безразличия полностью исчезли из его голоса, уступая место неподдельной заинтересованности и искренней заботе. — Если тебе нужны какие-то услуги, не покрываемые страховкой, то просто скажи и… — Я в полном порядке, — покачал головой Танджиро, отказываясь от предложения. — Тебе разве вставать можно? — начал волноваться юноша. — А кто мне запретит? — усмехнулся бывший демон, убирая руку с волос Танджиро. — Марш в кровать, — тут же скомандовал Камадо. Он постарался придать голосу грозный окрас, чем вызвал у Мудзана только лёгкую усмешку. Вот он — взрослый дух в теле подростка. Забавное зрелище. — Я шучу. Можно, если не буду бегать и прыгать, — ловко выкрутился он. Недоверчиво посмотрев на брюнета, Танджиро все же решил ему поверить: а что ему оставалось? Вызвать доктора, отрывая её от важной работы? — Садись, я тебе кое-то принес, — воодушевлённо сказал бывший истребитель. — Не знаю, понравится ли. В конце концов… я впервые сделал что-то такое. Кибуцуджи вопросительно взглянул на Камадо, но ничего не сказал, выполняя просьбу. Удобно расположившись в кресле у окна, Мудзан принялся рассматривать весёлого Танджиро, пытающегося достать что-то из рюкзака. Спустя несколько секунд, наполненных пыхтением и кряхтением парня, бывший охотник всё же вынул нужный ему контейнер. Открыв его с характерным пластиковым крышкам звуку, Камадо поставил его на небольшой журнальный столик. Следом он вытащил тарелку и палочки, чем вызвал у Мудзана больше вопросов, чем ответов. — Ты ужинал? — вдруг спросил он. — Да, — ответил Кибуцуджи. — Незадолго до твоего прихода. — Отлично, — довольно ответил юноша. — Объясни свои подозрительные действия и вопросы, — спокойно попросил он. — Я подумал, что ты захочешь чего-нибудь сладкого. Когда я маленький лежал в больнице, очень тосковал по чему-нибудь вкусненькому, — сказал Танджиро, накладывая выпечку в тарелку. — Я, правда, впервые взялся за этот десерт, но, думаю, должно было получиться недурно. Кибуцуджи посмотрел на протянутую ему тарелку и подметил: — Одной рукой неудобно держать палочки и не давать тарелке упасть с колен. — Прости, не подумал, — извинился Танджиро, двигая своё кресло ближе к бывшему демону. — Тогда я покормлю тебя, если ты не против. Мудзан ничего не ответил: ему не нравилась чрезмерная опека окружающих, но вот другое дело, если заботу проявлял Камадо. Совсем другое. Согласившись, Мудзан мог порадовать не только комплекс спасателя у бывшего истребителя, но и своё собственное, забитое отцовскими ремнями эго, демонстрируя себе свою важность для кого-то. Убив двух зайцев одним выстрелом, Мудзан мысленно ухмыльнулся своему мастерству брать любую ситуацию под контроль и выносить из неё сплошную выгоду. Только он и не догадывался, что у Танджиро на уме было нечто подобное, но так и не признанное юношей. Камадо, верно посчитав молчание знаком согласия, отломил небольшой кусочек десерта, ловко подхватил его палочками и преподнёс ко рту брюнета. — Паровозик едет, — пошутил он. — Открывайте станцию. Мудзан посмотрел на Танджиро, как на самого последнего идиота. Поняв, что шутка не удалась, Камадо смущённо посмеялся, неловко прося прощения. Не удовлетворённый извинениями Кибуцуджи всё же открыл рот. Прожевав, он добавил: — Ещё одна такая шутка, и Доума станет не единственным, кто лишится органов чувств. Откушу тебе язык. — Хорошо-хорошо, — отмахнулся Камадо, стараясь не думать о том, как именно Кибуцуджи добрался бы до его языка. — Ты лучше скажи, как на вкус? — воодушевлённо спросил Танджиро, смотря прямиком в красные очи собеседника. — Понравилось? — Да, — кивнул Кибуцуджи. — Не ел ничего вкуснее. — Правда? — глаза Камадо заискрились. — Хотя кое-какой человек с редкой кровью и мог бы с этим сравниться, — ухмыльнулся он. –О Боги, даруйте мне немного терпения, — вздохнул Камадо, подхватывая палочками ещё кусочек десерта. — Лучше уж молчи, ты гораздо симпатичнее, когда не говоришь гадостей и не шутишь свои мрачные шутки. Мудзан, который не шутил, а говорил всерьез, лишь усмехнулся про себя. Проигнорировав упрёк в свою сторону, он с удовольствием съел ещё кусочек, а за ним другой. Пусть больничная еда была не такой уж и гадкой, как о ней часто отзываются, её нельзя было даже сравнивать с угощением Камадо. Танджиро умел печь: как-никак он сын пекарей, который далеко не первый год занимается семейным ремеслом. Одаренный золотыми руками, он умело пользовался своими талантами. Но тот факт, что Камадо решился на кулинарный эксперимент исключительно ради того, чтобы порадовать вкусовые рецепторы Кибуцуджи, заставлял тепло разливаться в сердце. Правильно говорят: путь к сердцу демона лежит через его желудок. Буквально. Когда с трапезой было покончено, Кибуцуджи заинтересованным взглядом рассматривал Камадо, рассказывающего о том, как ему понравилось экспериментировать на кухне, что он обязательно приготовит что-нибудь ещё: стол заказов открыт. — Танджиро, как у вас в целом продвигаются дела? — поинтересовался Мудзан. — В пекарне. — Дела? — отложив палочки, Танджиро свёл брови. — В последние недели всё хуже и хуже. После того как неподалеку открыли ещё один супермаркет, люди стали покупать хлеб там: быстрее всё смести по пути, чем ходить в несколько мест одновременно. — Реклама не помогает? — Реклама? — переспросил Камадо, приподнимая бровь. — Какая реклама? — Всё понятно, — поднялся с места Мудзан, подходя к окну. Отодвинув бежевую шторку с незамысловатыми узорами, он открыл себе вид на самый огромный мегаполис страны. Яркие огни сияли вдали, словно зовя путников за собой. За ними хотелось последовать. Спустя пару минут немого рассуждения о возможности спасения семейной пекарни Камадо из финансовой ямы, Кибуцуджи нашел идеальный выход из ситуации, который принёс бы выгоду не только ему, но и полюбившемуся человеку. — Нужно будет заняться рекламой, слоганами, логотипами, мерчендайзером и всей этой белибердой. Иначе загнётся ваше дело. Мы и из вашей пекарни можем сделать достойный бренд в сфере питания. У неё есть долгая история, на которой можно акцентировать внимание. — Да всё в полном порядке, — отрицательно покачал головой Танджиро, не желая напрягать кого-либо своими проблемами. — Трудное время не будет длиться долго, всё наладится, — оптимистично добавил он. — Если ничего не делать, то ничего и не изменится. Сейчас вы и года на продажах древесного угля не протянули бы, если понимаешь, о чём я, — спокойно и по факту ответил Мудзан. — В современном мире жизнь бьёт ключом, и если ты не приспособишься, то тебя собьёт потоком. На личном опыте пережил. — И я знаю это, — печально вздохнул Камадо, прекрасно понимая, на что намекнул Кибуцуджи, говоря и про уголь, и про поток. — Что ты предлагаешь? — поинтересовался истребитель, ужасно переживавший за благо своей семьи. — Есть пара идей, — загадочно произнёс Мудзан, переводя взгляд на охотника. — Потом обсудим, когда у меня всё будет готово. — Я, правда, не очень понимаю, что ты задумал, но давай без нелегальных делишек. — Какого же ты хорошего обо мне мнения, Танджиро, — хмуро произнес он. Мудзан усмехнулся, увидев виноватое выражение лица собеседника и опущенный в пол взгляд, услышав скомканное «прости». — Хорошо, я обещаю, что обойдусь без нелегальных делишек, — смягчился он. — Рад это слышать, — подняв голову, искренне улыбнулся парень. Мудзан кивнул, довольствуясь очередной небольшой победой. Танджиро редко принимал чью-то помощь, чаще оказывая её другим. Удивительно, что он так просто согласился: явно не понимал масштаб предстоящей работы. Хотя для него ничего не жалко: ни времени, ни сил, ни средств. — И чтобы ты без меня делал? — тихо задал вопрос Кибуцуджи, скорее самому себе. — Ну, нашел бы подработку после школы, — предположил Камадо. — Работал бы на выходных. Как-нибудь выкарабкался бы за счёт упорства и… — Я не об этом, — сел на койку Кибуцуджи, заправляя выбившуюся прядь темных волос за ухо. — Просто интересно было бы посмотреть на то, как сложилась бы твоя жизнь, умри я тогда. Стали бы твои будни лучше? Танджиро не ожидал подобного вопроса. Бывший истребитель вдруг побледнел и не смог ничего ответить: сердце сжалось в невидимых тисках. Очевидно, в ту ночь он, вспомнив все события прошлого, не смог бы справиться с нахлынувшей на него паникой, умри Мудзан. Не стань брюнета, кто бы подтвердил или опроверг обрушившиеся шквалом стрел на охотника ужасные воспоминания из эпохи Тайсё? Узнай Танджиро о смерти Кибуцуджи, его шансы на здравое осмысление и принятие ситуации упали бы до нуля. Да и как можно столь легко пережить потерю того, кого ты полюбил всем сердцем? — Нет, не стало бы, — уверенно прошептал он. Сидя там, в больничном коридоре, слушая болтовню корреспондентов по телевизору, он переживал за жизнь брюнета куда больше, чем за свою собственную. Тогда Танджиро решил игнорировать даже сотую процента возможность ужасного, пропитанного кровью и скорбью исхода. Он верил и надеялся, молился и готов был даже принести жертву Богам в виде собственной жизни, лишь бы все прошло гладко. Теперь Камадо был бесконечно благодарен небесам за то, что госпожа Тамаё оказалась тогда на дежурстве. — Эй, Танджиро… Ты меня слышишь? — щёлкнул пальцами Кибуцуджи, пытаясь обратить внимание юноши с кристально чистого пола на себя. — Только не говори, что ты не думал об этом, — упрекнул Мудзан бывшего истребителя за детскую наивность. — С твоей стороны весьма глупо верить в счастливые концы. — Думал, конечно, — нервно посмеявшись, ответил Камадо, избегая пристального взгляда Мудзана, который всем своим видом говорил: я знаю, что ты лжешь. — Ладно. Я старался не настраиваться на негативную волну, — дополнил он. — Я не хотел верить в плохой исход. Разве это плохо? — Глупость какая. — Для тебя может и глупость. Окажись ты на моём месте, похоронил бы ты меня раньше срока, а? Кибуцуджи ничего не ответил, признавая своё поражение в данной словесной баталии. Однако, Мудзан всегда умел перейти с позиции защиты на атакующую, забирая себе главенство в диалоге. — Небось всё ещё думаешь, что я буду говорить тебе «спасибо за заботу» после того, что ты вчера тут вытворял, — вскинул бровь Кибуцуджи, напоминая о небольшом срыве юноши. — Я и не ждал от тебя благодарности, — понимающе улыбнулся Танджиро. — Мне достаточно того, что сейчас ты искренне улыбаешься. И вот прародитель почувствовал себя самым последним уродом на Земле. И кто же из нас двоих бессовестный манипулятор, а, Танджиро? Камадо никогда не строил из себя обиженного и спокойно воспринимал все замашки Кибуцуджи, игнорируя колкости и грубости, которые тот частенько бросал. Танджиро прекрасно понимал, что слова Мудзана зачастую расходятся с его мыслями, а тем более действиями. Пытающийся казаться холодным и неприступным, словно Брестская Крепость, Мудзан всегда настаивал на том, что не имеет и малейшего отношения к вещам вроде верности, преданности, любви и так далее. Собственно, ему все верили. Все, кроме Камадо: юноша без труда эту самую крепость осадил. — Не ждал благодарности? По-твоему я неблагодарный? — насмешливо спросил в ответ Мудзан, переходя в атаку, а на лице его появилась лисья ухмылка. — А ну подойди. — Зачем? — поинтересовался Камадо, отрываясь от насиженного места. Поправив толстовку, он сделал несколько шагов к кровати, останавливаясь подле брюнета. Заглянув в глаза, которые переливались, словно драгоценные камни на свету, Танджиро почувствовал, как сердце пропустило удар. — Я приготовил тебе пару подарков, пока умирал тут со скуки, — ответил Кибуцуджи, всё так же хитро ухмыляясь. Здоровой рукой он провёл по бархатной щеке Камадо, вызывая у юноши приятное чувство в области сердца. — Знаешь, по разным поводам: в честь окончания твоего первого года в старшей школе; как благодарность за то, что ты спас мне жизнь; просто за составленную компанию и избавление меня от общества кретинов. В общем, поводов много. Сейчас ты можешь получить один из них. — Не стоит, правда. Это я должен благодарить тебя за твою бесценную помощь, да и жизнь мне ты спас, — принялся отнекиваться Камадо, активно жестикулируя руками. Пусть он сам того и не осознавал, Танджиро вытянул Мудзана из холодных лап смерти, так отчаянно желавших вернуть своего любимца в пучину беспроглядной тьмы. Кибуцуджи был уверен, не будь Камадо рядом с ним всё это время, демон не стал бы бороться и спокойно принял судьбу мученика, отправляясь на Небеса: в Ад ему вовсе не претило возвращаться. — Я всегда вознаграждал тех, кто как-то себя проявил. Изменять этой привычке — ниже моего достоинства, — сострил он. — Мудзан, я не сделал ничего особенного. Честно, я не заслужил ничего… Наклонившись, Мудзан осторожно, словно боясь, что парень рассыплется на мириады цветочных лепестков прямо в его руках, оставил на щеке Танджиро нежный, как воздушный заварной крем, поцелуй: такой детский и невинный, но искренности в него было вложено с лихвой. От неожиданности у бывшего охотника перехватило дыхание. — Мудзан… — обратился Камадо к виновнику своей аритмии, прерывая минутную тишину. — Да? — А можно ещё раз? — с надеждой во взгляде попросил Танджиро, положив свои руки на талию брюнета. — А кто-то у нас невероятно жадный до ласк, — пошутил демон, радуясь тому, что прощупал почву верно, найдя правильный подход к Камадо. Сейчас ему не нужна напористость и дикая страсть — нужно создать атмосферу комфорта и заботы. И Мудзан в лепёшку разобьётся, но сдержит голодного демона внутри себя. — Твоих ласк мне всегда так мало, — без упрёка ответил Танджиро, прижимаясь к груди пациента, стараясь не причинить ему лишний дискомфорт, помня и про рёбра, и про инсулиновую помпу где-то ниже. — Они точно подарки на дни рождения. — Тогда я обещаю, что каждый твой день будет днём твоего рождения, — прижав юношу ближе, сладким тоном ответил он, поглаживая растрёпанные бордовые волосы. — Я же так состарюсь, за тройку лет стану твоим ровесником, — озорно засмеялся Танджиро, подрагивая в чужих объятиях. — Даже когда состаришься, я не перестану, — улыбнулся Кибуцуджи, носом зарываясь в волосы бывшего истребителя. Конечно, ничто не вечно: любой прекрасный момент рано или поздно будет прерван появлением третьего лишнего лица. Мудзан давно списал все эти законы подлости на свою темную карму, но всё никак не мог перестать испытывать нескончаемый гнев на тех, кто смел рушить и без того редкие моменты, когда он мог наслаждаться жизнью на этой бренной Земле. — Упс, а я, кажется, не очень вовремя зашёл, — без предупреждения ворвавшийся в палату Доума шкодливо ухмыльнулся, подходя к своей кровати. — Как неловко, — наигранно прикрыл глаза он, словно увидел что-то вульгарное. — Тебя мать стучаться не учила? — сухо спросил Кибуцуджи, бросая на бывшего подчинённого убийственно холодный взгляд. — Элементарные телодвижения: поднять руку и пошевелить ею, соприкасаясь с деревянной поверхностью. Даже умственно отсталый справился бы. Доума в прошлом — мастер испортить любому человеку жизнь, Доума в настоящем — мастер испортить жизнь самому себе. Утопить бы его где-нибудь, — подумал Мудзан, нехотя отстраняясь от Танджиро. — Он не должен стучаться в свою же палату, — защитил невиновного Танджиро, неловко прокашлявшись. — А ты теперь его адвокат? — вскинул бровь Кибуцуджи. — Сколько он тебе платит? Улыбнувшись и убедившись, что Доума занят поиском чего-то у кровати и на них не смотрит, Танджиро встал на носочки и поцеловал разгневанного Мудзана в уголок губ, успокаивая. — Мне пора идти: сегодня моя очередь помогать матушке. Отдыхай, — ласково прошептал он, одаривая брюнета доброй улыбкой. — Добрых снов. И Вам, господин Доума! Мудзан хотел было посмеяться, что силуэт Танджиро даже во снах никуда не девается, так что сны однозначно будут «добрыми», но сдержался. Прикоснувшись к месту поцелуя, он почувствовал, как тепло бурно растекалось в груди. — И тебе. Когда Танджиро покинул палату, улыбка рассеялась, а на лице Кибуцуджи читалось лишь желание сломать кому-то парочку костей. Но, к счастью, бывший демон слишком устал за прошедший день, из-за чего Доума получил лишь медицинским журналом и тирадой отборных оскорблений в лицо.

***

Проснуться из-за того, что ощущаешь на своем теле пристальный взгляд — странный феномен для Кибуцуджи. Ощущение Мудзан описал бы не только как одно из самых неприятных, так ещё и до скрипа в зубах жуткое. Бледные и тонкие после долгих болезней пальцы незаметно проскользнули под подушку и коснулись пластиковой ручки тонкого раскладного ножа, который ранее был спрятан в личных вещах Кибуцуджи. Слегка нажав на кнопочку предохранителя, Мудзан раскрыл средство самообороны. Ему не раз говорили, что он ведёт себя как параноик, но вот результат — паранойя действительно может спасти жизнь. А тому, кто посмел заявиться в его больничную палату посреди ночи, Кибуцуджи собирался доказать это, воткнув нож в печень. Вошедший не заметил во тьме, что больной не спит, а потому отреагировал на встретившую его тишину облегченным вздохом, выдавая свое местоположение: совсем рядом с кроватью. Гость слишком близко, бывший демон это понимает. Мудзан не успеет нанести удар и увернуться от атаки, которая может последовать в любой момент. Мурашки устроили марафон прямо на его спине. Они не просто занялись джогингом или легким бегом — бежали спринтом. Кибуцуджи почувствовал, насколько невыгодна его позиция, и ему стало не по себе. А ведь он всегда был довольно быстрым, хитрым, ловким, изворотливым демоном, даже от машины для убийств по имени Ёриичи сбежать смог. Но незваный гость оказался быстрее — Кибуцуджи не успел даже с кровати скатиться. Его полную надежды попытку отбиться без особого труда пресекли. Неизвестный перевернул Мудзана на спину и поднял запястья прародителя над головой, сжимая их невероятно сильно и причиняя ужасную боль, даже не обращая внимания на железяку на одной из рук. Нож беззвучно падает из здоровой руки на кровать. И вот безоружный Мудзан не просто раздражён из-за сложившейся ситуации — он в бешенстве. Кибуцуджи смотрит на лицо нарушителя, освещаемое ночной луной, жалея о том, что способностей древнегреческих чудовищ вроде Горгоны* после перерождения он не получил: не может взглядом обращать людей в камень. — Убуяшики, — сухо произносит Мудзан, на деле испытывая вселенское облегчение. — Чего ты тут забыл и к чему этот цирк? Ответом ему послужила привычная спокойная улыбка, которую только Кибуцуджи считал надменной. Но Мудзан не был бы собой, если бы спокойно отреагировал на подобное нападение. Пинок ногой в бедро и по рёбрам — слишком малая плата за испуг. — Извини, — тихо и миролюбиво ответил Кагая, отпуская руки двоюродного брата, словно опасность в виде разъяренного Кибуцуджи уже обошла его стороной — вот наивный! — Я думал, что ты спишь. — Прибить пришел? Не ты ли поддержал идею забыть о конфликтах прошлой жизни и начать всё с нового листа? — с едкостью в тоне поинтересовался Мудзан. — Что ты такой мелочный… Не за этим я тут, — отрицательно махнул головой Кагая. — Я пришёл не за твоей головой, можешь оставить нож в покое. И как он вообще у тебя оказался…? Кибуцуджи посмотрел на Убуяшики многозначным взглядом, решая всё-таки оставить нож там, где он и приземлился. — Не твоё дело. Ответь лучше, зачем припёрся? — безразлично спросил прародитель, убирая пряди темных волос со своего лица. — И кто вообще тебя пустил? — Пришлось угостить медсестру кофе, чтобы она дала мне пройти. Я просто хотел убедиться, что ты здоров, — без толики лжи ответил Убуяшики, присаживаясь на стул у кровати. — Не вини её. — Убедился? Теперь можешь уйти с глаз моих. Или мне придется выпроводить тебя через окно, — грозно выпалил пациент, сложив нож и убрав его обратно под подушку. — Танджиро расстроился бы такому решению, — проигнорировал выпад мужчина, внезапно переводя тему. — Я с ним недавно пересекался, мы приятно поболтали. — Когда это вы встречались? — Сегодня, пару часов назад. Зашёл забрать дочерей, которые отпросились поиграть к младшим Камадо, — объяснился Кагая. — У него и спросил, пришёл ли ты в себя окончательно. — Ясно, — сухо ответил бывший демон. — Видимо, он не знает о том, что память о прошлом осталась со мной лежать тяжким грузом, раз он так легко говорил мне о тебе только положительные вещи. — Почему ты думаешь, что к нему самому вернулась память о прошлом? — с сомнением посмотрел он на мужчину. — Я тебе ничего подобного не говорил. — Интуиция, — что же, другого разумного ответа от Убуяшики Кибуцуджи и не ждал. — Я надеюсь, тебе хватило мозгов не ворошить прошлое? — в голосе послышался скепсиз. — Хватило. Но у всех есть свои интересы. Мудзан нахмурился, не зная, что именно Убуяшики хотел этим сказать. — Танджиро действительно удивительный ребёнок. Он смог найти способ вернуть своей сестре человеческий облик, — ностальгия о давно минувших днях окутала комнату, тяжким грузом давя на душу одного из присутствующих. — Смог освоить Дыхание Солнца самостоятельно, без наставников. Смог простить тебя, — фиалковые глаза выразительно глядели прямиком в красные. — Несмотря на все плохое, что ты ему сделал. — К чему ты завёл этот бессмысленный разговор? — сурово спросил Кибуцуджи. — Несмотря на то, что ты был сущим чудовищем, — невзначай напомнил Кагая, — я думаю, что Танджиро выглядит куда счастливее, когда ты рядом. Как директор, я частенько видел его на учёбе, в компании друзей. Но с тобой… — Танджиро просто в миг повзрослел, когда ему вернулась память, вот с детьми ему и не так интересно, как раньше, — отрезал Мудзан, отводя взгляд в сторону. — В общей сумме ему лет сорок, так что неудивительно, что даже ты заметил перемены в его поведении. — Интересная теория. Только вот перемены я заметил задолго до пробуждения его воспоминаний. Впрочем, лучше уж промолчу. — Я говорю факты. — Да и ты сам меньше похож на плотоядное создание, когда он кружится вокруг тебя со своей заботой, — прошёлся по тонкому льду Убуяшики, проверяя терпение Мудзана. — Тоже говорю факты. — Чепуха, — отмахнулся прародитель. — Почему же? — лёгкая улыбка вновь скользнула на лице Убуяшики. — Тебе ведь, как и любому другому человеку на планете, нужна забота? Не удостоив вопрос ответом, Мудзан сказал: — Если честно, надо отдать Танджиро должное. Он не всегда такой глупый и наивный, каким кажется. Я и впрямь обязан ему жизнью. — Ты его хвалишь, — немного удивлённо сказал Кагая. — Кибуцуджи Мудзан по-настоящему хвалит кого-то, лично я слышу это впервые. — Даже не думай сказать хоть кому-то о том, что ты только что услышал, если хочешь встретить старость хотя бы раз, — заявил Кибуцуджи. — Отрицание — одна из фаз принятия суровой истины, — спокойно ответил Убуяшики. — Но все же банальное спасибо он заслужил, тут ты прав. Не смею спорить. — Опять ты знаешь больше, чем должен? — Танджиро был рядом. Он не мог ничего сделать, но сидел тут днями, опекал тебя, как единственное сокровище, — спокойным тоном говорил очевидные всем, кроме самого Кибуцуджи, вещи он. — Я не удивлен, на самом деле. Ты и сам неделями ранее, задирая нос и громко возмущаясь, помогал ему с «глупыми людскими делишками». А потом и вовсе позволял ему дремать на твоих коленях, пальцами расчёсывал его взъерошенные волосы, думая, что никто не смотрит. — Так ты серьезно следишь за мной, — злобно проговорил он. — Ты больной? — Не я виноват, что у стен есть не только уши, но и глаза, — пожал плечами Кагая. — Кроме того, таков мой долг: следить за тем, чтобы ты не истребил человечество. — Кагая, я клянусь, что когда-нибудь проучу тебя за твою наглость. Возомнил о себе невесть что… Внезапно Убуяшики положил руку на плечо Кибуцуджи, из-за чего тот тут же напрягся, и тихо, в своей привычной манере, сказал: — С выздоровлением. Я рад, что ты пришёл в себя. Правда рад. Мудзан подавился собственной злостью и поспешил освободить руку от нежелательного контакта. — Поэтому прокрался ко мне под покровом ночи? — Вышло недоразумение, — уверил брата Кагая, устало прикрывая глаза. — Рано утром я уезжаю с семьёй в Киото на один важный съезд, меня не будет неделю. Лучше времени зайти не нашел, уж прости. — Понятно. — Но раз уж у тебя появилась опека, то я могу не переживать, — дополнил он, вызывая у прародителя демона скрип зубов. — Убуяшики, тебе правда жить надоело или ты просто пустоголовый? Думай, что и кому говоришь, — грубо упрекнул собеседника брюнет. — Разве я не прав? — спросил Кагая, прекрасно осознавая свою правоту: а что Мудзан думал на этот счёт — не так уж и важно. — В любом случае увидимся мы не скоро, поэтому от такого пустоголового брата ты сможешь вдоволь отдохнуть. — Хоть что-то хорошее за последние недели, — ухмыльнулся Кибуцуджи, но при столь тусклом освещении его довольное выражение лица так и осталось незамеченным. — Береги себя, — решив оставить старшего без напутствий, Кагая пожелал бывшему демону добрых снов, удаляясь. Доума, который проснулся минутами ранее, наконец подал голос: — Вот это страсти… Кто бы мог подумать, что все те столетия, что мы охотились на Убуяшики, закончатся вот так. — Уж лучше так, чем повторная охота за нашими головами, — подметил Мудзан. — Это верно. Второй Салем нам не нужен, — согласился блондин, кивая. — Но раз уж даже Убуяшики смогли простить и отпустить обиды, у меня точно есть шанс с прекрасной Шинобу… Доума принялся без остановки болтать о том, как же прекрасна и красива была истребительница демонов Кочо. Он чуть ли не слагал стихи о Столпе Насекомого на ходу, пока Мудзан всеми силами сдерживал желание открыть форточку и даровать бывшему подчинённому свободный полёт. Кибуцуджи уснул с большим трудом, проклиная за это Убуяшики и весь его род на чём только свет стоял: других козлов отпущения он, увы, не нашёл.

***

На следующий день Мудзан наконец-то смог добиться благосклонности Тамаё: она пообещала ему столь желанную путёвку домой в один конец в течение двух дней. Кибуцуджи пытался выторговать у доктора более ранний срок — сегодняшний вечер или, если совсем на крайний случай, завтрашнее утро, — но женщина была непреклонна. С трудом дожив до вечера под нескончаемые попытки Доумы найти общий язык и восхваления Шинобу, Мудзан был несказанно рад, когда Танджиро вошёл в палату, моментально развеяв привычное плохое настроение прародителя. Но что не понравилось Кибуцуджи — усталость в глазах бывшего истребителя и помятый вид. Без труда выпнув Доуму прочь, вновь напомнив тому о возможности получить личную информацию Шинобу, Мудзан посадил Танджиро на кровать и, перебирая пряди бордовых волос, спросил, что же случилось и что за химическая реакция должна была произойти, чтобы улетучился привычный позитив Камадо. — Мне приснился сон. Такой краткий ответ был нетипичен для любителя подробных описаний сцен и действий, что насторожило прародителя. — И что тебе снилось? — бережно поглаживая юношу по голове, спросил бывший демон. — Ты снился. — Ночной кошмар что-ли, — понял он, усмехнувшись. — Но мне льстит, что я исполняю главную роль злодея в твоих чудных снах. — Ты не был злодеем, — махнул головой парень, носом зарываясь в больничную рубашку прародителя. — Неужели я стал центром твоих эротических фантазий? — хотел разбавить тяжёлую обстановку он, на что Танджиро лишь устало покачал головой. — … Так и будешь молчать? — Мы сидели в кофейне, — после недолгой паузы парень наконец решился рассказать о фантазиях своего уставшего мозга. — Всё было хорошо: мы пили чай, беседовали о каких-то мелочах. Но потом ты вдруг встал и вышел на проезжую часть. Я пытался вернуть тебя, на что ты лишь сказал, что тебе всё это надоело: память, тяжесть на душе, муки совести. Жизнь. А потом… Танджиро смолк, сглатывая. Продолжать рассказ он явно не собирался. Мудзан молчал, ожидая более детальных описаний, пока тишина не стала совсем давящей. — Ты же знаешь, что такой как я просто так не пойдет и не прервёт собственную жизнь, какой бы трудной она не была, да? — Я хочу, чтобы ты всё мне рассказал, — вдруг попросил Танджиро, вцепившись в рукав больничной рубашки брюнета, с удивлением смотрящего в уверенные глаза Камадо. — Всё-всё. — Я правильно понял? Ты хочешь услышать мою исповедь? — приподнял бровь он. — О, решил сыграть роль священника. Не рано ли для ролевых игр? — подкол, увы, так и не был понят. — Я хочу, чтобы ты разделил все свои переживания со мной. Я хочу, чтобы ты больше не нёс этот груз один. Таким невинным и чистым существам, как Танджиро, не было места рядом с такими пропащими чудовищами, как Кибуцуджи, — скажет любой. Порочная душа Мудзана, прошедшая все ступени Ада, вряд ли могла сделать мальчишку по-настоящему счастливым. Как бывший демон не знал рецепт лекарства от солнца, так он не знал и рецепта счастья. Прародитель это прекрасно понимал, но хотел доказать обратное не только Богам, но и самому себе. — Ты хочешь услышать что-то конкретное? Или мне стоит начать с самого начала? — решился доверить всю свою память и историю Мудзан, как и планировал изначально, когда составлял планы насчёт этого мальчишки. Планы, которые он так и оставил черновыми набросками храниться в блокноте в дальнем кармане сумки. — Чем больше ты расскажешь, тем легче станет и тебе, и мне, — попросил Танджиро, легонько приподнимая уголки губ в подобии улыбки. Получилось совсем вяло. — Это будет не самый приятный и весёлый рассказ, — предупредил собеседника Кибуцуджи, на что получил понимающий кивок. Честно? Демон желал оставить всё в прошлом: начиная от своих кровавых похождений, заканчивая излюбленным притворством и игрой в примерного сына, ученика и гражданина. Внешнему миру Мудзан стабильно демонстрировал сдержанного, расчётливого, образованного и холодного парня, когда внутри кипел первородный гнев и ненависть ко всем существующим богам и людям за все те муки, что на него постоянно сваливались — это он тоже хотел скрыть. Скажите на милость, каким образом Кибуцуджи должен был сказать самому чистому существу, которому не было плевать на него, что он клал на порядки мира, на устои и любые святые догмы? Как рассказать о тьме, живущей глубоко внутри, не отпугивая от себя единственный лучик света? Любой, выслушав его, сразу поставит вопрос: а разве может такой мерзкий и погрязший в пороках демон не запятнать такого чистого и нежного человека? Нет, он обязательно испортит всё, к чему только прикоснется, — ответит любой, павший от его рук. Точно в притче, в которой любое прикосновение алчного героя обращало всё в золото: такова и природа разрушений Мудзана. Кибуцуджи, точно его горе-отец, отражение его прошлой личности, способен был только уничтожать. — Будь честен со мной, пожалуйста, — попросил Танджиро, пододвигаясь поближе, чтобы он был способен лучше слышать тихий голос больного. — Сейчас это важно. — Потом не жалуйся. Пока Мудзан рассказывал Камадо о событиях прошлого, которые он не передал Танджиро сто лет назад со своей кровью в связи с нехваткой времени, он невольно отметил, что какие бы неприятные воспоминания не пересказывал: про свой самый первый вдох тысячелетие назад, о надеждах, которые навалили на него как на единственного наследника, про детство в четырех стенах, про людей, которых он довёл до смерти одним лишь своим острым языком, про родителей, которые старались поддерживать его жизнь сугубо в эгоистичных целях, о боли, которую он испытал, обращаясь в кровожадное существо, о бесконечном голоде, о страхе стать пеплом под Солнцем, о смерти в эпоху Тайсё, о пытках, которые он испытал на каждом кругу Ада, о перерождении, о тысяче и одном несчастье, что последовали после… сколько бы подробностей и деталей он не перечислил — его вообще ничего не задевало. Эмоций не было, словно ему лёгким движением катаны отрубили голову, мозг потерял связь с телом, свет вокруг потух навеки. Пусть Мудзан и говорил о своих самых болезненных воспоминаниях и переживаниях, при этом он совершенно ничего не ощущал: не осталось ни былой злобы, ни печали, ни ненависти. Он просто устал. Может, обезболивающее, выписанное Тамаё, затупило восприятие? Кто знал… — А потом, проведя с тобой какое-то время, я кое-что понял, — устало вздохнул Кибуцуджи. — Даже в слабом и немощном теле, даже с самой ужасной кармой на свете я в самом деле не хочу умирать, — горько усмехнулся он, задерживая взгляд на измерительных приборах, которые были отключены за ненадобностью. — Я же даже пожить по-настоящему толком не успел: жизнь демона и с натяжкой жизнью не назвать — игра на выживание… Мне полюбился современный мир. В этом времени рынок так стремительно растет, да и технологический прогресс уже невозможно остановить. Умирать совсем не хочется, не познав все тонкости вселенной и потенциал человечества. Мудзан сказал, что именно эта мысль вселяла в него маленькую призрачную надежду на то, что ему ещё есть за что побороться: было что-то, чего он, вероятно, за тысячу лет не испытал. И именно это в своё время заставило Кибуцуджи осознать, что в одиночку он точно не сможет справиться. Он нуждался в помощи, в наследнике своей воли. Жаль, что никто не хотел протягивать руку ему навстречу — боялись, что откусит. Никто… кроме одного человека — до боли в сердце ласкового и доброго мальчишки, который ворвался в его жизнь без стука. Танджиро Камадо. На вид лишь подросток, парнишка среднего для своего возраста роста, бордововолосый, большеглазый, внешне напоминающий наивного мальчишку, а не мужчину нескольких десятков лет, который уже прожил не одну жизнь. Но у него было одно яркое отличие от других людей: его нежной и ласковой улыбке хотелось верить. Мудзан позволил себе эту невероятную роскошь — поверил. Во время рассказа-исповеди Камадо молчал: внимательно слушал, пока Кибуцуджи говорил. И в какой-то момент, где-то на пересказе одной из заморочек отца и душевных мук матери, Мудзан посмотрел на Танджиро и с неподдельным удивлением заметил, что у парня в глазах стоят слезы. Самые настоящие прозрачные солёные слёзы, которые тот с большим трудом сдерживал. Кибуцуджи прервал рассказ и замолчал. В голове крутилась лишь одна единственная мысль: это были слёзы совсем не Танджиро, а его собственные. Его слёзы, которые он отказывался проливать на протяжении веков, считая их признаком слабости и убогости. Слёзы, которые за всю осознанную жизнь он обронил единожды: в момент смерти, когда всё его мировоззрение разрушилось, словно карточный домик. То, что заставило Кибуцуджи окончательно осознать свою неправоту, было далеко не невзгодами, которые он пережил, то был даже не Ад. Это Камадо, который на протяжении всего их знакомства потихоньку давал бывшему демону крупицы новых эмоций: радость, счастье, любовь, заботу и надежду. Юноша смог очистить душу, в которой ранее царили грязь и мрак, пыль былого и нечистоты настоящего. И под всем слоем черни получилось разглядеть первородный цвет души демона: пылкий и обжигающий красный. Танджиро, который словно пережил то, о чем ему поведал Кибуцуджи, вытер соленые капли, что не удержались и покатились с мальчишеских щек. Взяв Мудзана за руку, осторожно, не желая причинить дискомфорт, Камадо преподнес её тыльной стороной к своему лбу и замер. Пусть лица бывшего охотника толком не было видно, но осязалось, как он прикрыл глаза, сведя брови к переносице. Этот жест вызвал у Кибуцуджи пару вопросов, которые тот так и не решался задать, пока плечи Танджиро не начали мелко дрожать. Душа Танджиро была комплементарна душе Кибуцуджи: нежный голубой — цвет неба в безоблачный день. Глупец бы ответил, что цвет этот бедноват, прост и скучен, как скоротечные жаркие летние будни. Но ценитель прекрасного легко бы уловил, насколько чудесен сей оттенок, насколько он чист и непорочен, точно ангелы из мифов, высеченные на древних церковных витражах. А Кибуцуджи всегда считал себя ценителем высшего искусства: вот он и смог разглядеть в Танджиро то самое великолепие, недоступное взору многих. — Ну и почему ты плачешь? — тихим, немного охрипшим после долгого рассказа голосом поинтересовался Мудзан. — Потому что тебе всегда было тяжело, — его голос неуверенно дрожал, но вовсе не от испуга или ненависти: от сидящей в глубине души обиды. — Боги были слишком жестоки к тебе. Пусть это не оправдание всем твоим ужасным поступкам, — вскользь напомнил Камадо. — Но ты ведь искупил свои грехи там, внизу. Почему же они… — Это всё ещё не ответ на мой вопрос. Почему ты плачешь? — он повторил вопрос более четко, пока Танджиро не начал уходить не в ту степь: Мудзану не нужна жалость. Жалость — та самая непрошеная подачка, которую ему всегда были готовы всунуть грешники, дабы почувствовать себя благодетелями. Жалость — яд, который предлагается смертельно больному под соусом лекарства. Жалость — убийца, сгубившая не одну сотню жизней. И Мудзану она не нужна. Любая, даже самая тяжёлая рана когда-нибудь восстановится, но именно жалость будет тем, что перечеркнёт все труды времени на корню: сорвёт бинты, раскроит швы и расковыряет рану тупой отвёрткой. — Сейчас тебе так больно и плохо, в этом есть и моя вина, а я бессилен, ничего не могу поделать и никак не могу помочь, — признался Танджиро, сминая края своих одежд. — Потому что как бы я не старался… — … прошлое не исправить, — закончил фразу Кибуцуджи, пальцами стирая слезы с щек юноши. — Я свыкся с тем фактом, что все живое когда-нибудь умрёт, уже очень давно. Я свыкся со всеми наказаниями, что мне выпадают, — слукавил он. — Так что не стоит сейчас из-за чепухи лить слёзы, будь мужчиной… — Не чепуха! — возразил Танджиро, резко поднимая взор. — Твоя жизнь — не чепуха. Не говори так. — Да я не про… Боги. Как скажешь, — сдал позиции брюнет, не желая продолжать банкет. — Не чепуха. — И чувства есть и мужчин, так что плакать, если тебе грустно — совершенно нормально, — возразил Камадо, в лёгкой обиде надув щёки. — Хорошо, — кивнул Кибуцуджи, приподняв уголки губ в лёгкой лукавой улыбке. — Как скажешь. Довольный ответом Танджиро заглянул в глаза брюнета и, не увидев в них былой пустоты и отчаяния, что он периодически мог наблюдать, спросил: — Теперь тебе стало лучше? — поинтересовался Камадо с надеждой во взгляде, вспомнив, ради чего вообще попросил брюнета излить свою душу. — Есть такое, — честно признался прародитель, пальцами здоровой руки играя с волосами собеседника. — Я знал, что от болтовни может стать легко, но на себе так не экспериментировал. Хороший из тебя психотерапевт, — пошутил брюнет. И чего он не ожидал, так это того, что после нескольких минут литья крокодильих слёз Танджиро начнёт смеяться, не сдерживаясь: громко, в голос, лишь чудом не привлекая внимание дежурных медсестёр. Словно звон колокольчиков, смех его игриво звучал на всю палату. Танджиро тут же извинился, стыдясь, что позволил себе такое распущенное поведение: — Прости… Я спал не очень хорошо, вот и творю что попало, не подумав. — Прощу все твои наглости, но с одним условием. — Это с каким? — склонил голову в бок Камадо, уже ожидая какой-нибудь подлянки. — Больше никакой жалости. — Ты это о чём? — не понял юноша, с любопытством рассматривая подозрительно спокойное лицо собеседника: словно наигранное. — Жалость, Танджиро, которую ты пытаешься проявлять ко всему живому — твоя вредная привычка, которая уж очень подбешивает, — строго ответил брюнет. — Ты словно язву пытаешься расчесать, делая тем самым только хуже. Жалость — максимальная степень неуважения и презрения. Уж лучше пытайся отрубить мне голову, чем жалей. Я не слабак, — твердость голоса дала понять, что Кибуцуджи серьёзен, как никогда. — Я более не считаю тебя слабаком. После перерождения ты стал куда сильнее, чем был раньше. Я не хотел, чтобы моё волнение и сочувствие выглядело… так, — виновато опустил взгляд в пол Танджиро. — Мне жаль. — Я знаю, — смягчился прародитель, указательным пальцем приподнимая голову Камадо за подбородок. — Поэтому я вовсе не злюсь на тебя. Радуясь тому, что последняя из недомолвок была устранена, Камадо наконец-то смог улыбнуться от самого сердца. Улыбка Танджиро всегда была такой необычайно яркой, теплой и завораживающей. Так и хотелось прикоснуться к ней, растаять, сгореть её жаром. И Кибуцуджи не сдержался. Он поцеловал Камадо уже не в лоб, не в щеку, не в шею, не в макушку, не в спину и даже не в плечо — в эту самую улыбку. Мудзан целовал даже не обворожительную своей чистотой улыбку, не розоватые обветренные губы, а самого Танджиро. Целовал его душу небесно-голубого цвета, оставляя на ней оттенки своей души опьяняющего красного цвета, рисуя чудесный лиловый закат. Целовал так, как никогда прежде: с чувством, а вовсе не былым плотским желанием. И Камадо ему отвечал. Со всем своим юношеским пылом, огнём в сердце и искрами в глазах. Мурашки бежали по спине, губы уже побаливали, но было так хорошо, что не хотелось отрываться. Однако вместительность лёгких Кибуцуджи не позволила ему долго наслаждаться вкусом и теплом чужой души. Нехотя, они всё же оторвались друг от друга. — Как хорошо, что тот жуткий сон — всего лишь кошмар, — вдохнул Танджиро полной грудью. Демон в один миг осознал, что ещё не был так счастлив: по-человечески, легко, просто, примитивно, безгрешно, без уймы труда и тяжёлой усталости. По-настоящему счастлив. Возможно, когда-то он и презирал эту форму счастья… Но не сегодня. Не с Танджиро. — Да. Очень хорошо.

***

Пара дней в ожидании выписки прошли для Мудзана так же нудно, как и всегда. Дни были мучительно длинными, однотипными и, по мнению Мудзана, совершенно бессмысленными. Но он не терял времени зря, периодически отсылая какие-то требования в один из филиалов компании отца — теперь уже своей компании — занимающийся рекламой. Кибуцуджи считал, что его личное присутствие сказалось бы куда продуктивнее для разработки плана по подъёму пекарни Камадо, но без выписки Тамаё ничего поделать не мог: честно говоря, он сторонился гнева этой женщины на подсознательном уровне. Вечера были любимой частью дня Мудзана. В целом, они были похожи на предыдущие: Танджиро заваливается в палату, закармливает своей выпечкой, ластится в объятиях, просит не орать на Доуму… В общем, ничего особо не изменилось, наверное, только за одним исключением: Танджиро стал куда раскованнее, смелее и явно счастливее. Кибуцуджи и не думал, что Камадо действительно полегчает, узнай он о прародителе демонов всё, что тот о себе помнил. Но результат беседы был положительным — этого достаточно, чтобы Мудзан мог спокойно вдохнуть полной грудью. Всё же… иногда стоит говорить правду. Когда на третий вечер Тамаё зашла в палату в компании Танджиро, Мудзан понял, что вот она — свобода. Женщина, стоя с идеальными анализами, новыми рецептами и готовыми справками в руках, всем своим видом говорила: победа! Она пожала Кибуцуджи руку и поздравила с выпиской, вкратце напоминая о том, какие таблетки ещё нужно принимать с неделю, а когда приходить на дальнейшие обследования. Прародитель, нацепив дружелюбную маску, поблагодарил её за всё, что она сделала для его поправки и сказал, что всегда будет помнить её доброту. Конечно, то, что она стала главной причиной его смерти в прошлый раз, он забывать не собирался. — Кроме того, у меня есть ещё одна новость. Ваша мать пришла в себя, — улыбнулась брюнетка, а в её фиалковых глазах можно было видеть неподдельную радость. — Я сказала только сейчас, чтобы вы вдруг не подорвались и не побежали её проверять. Мы изначально не делали никаких прогнозов из-за серьезной черепно-мозговой травмы… но всё обошлось: она справилась! Кибуцуджи сначала ушам не поверил, услышав один лишь диагноз. Когда он решил переспросить о возможных последствиях, след Тамаё уже простыл в коридоре: срочный вызов через пейджер не дал им договорить. Камадо, помогая Кибуцуджи собирать вещи, радостно говорил о том, что вот-вот начнётся новый учебный год и его младший братик Рокута пойдёт в школу. Пока Танджиро болтал о своём первом дне, пытаясь скрасить гробовую тишину, Мудзан переживал. Раз уж она пришла в себя… Почему не пришла? Неужели у неё осложнения после аварии? Ладно, если ноги — их можно заменить, но если и правда пострадал мозг… — Ты чего такой мрачный? — спросил Танджиро, закончив со сбором всех вещей. — Всё в порядке? — Да. — Ты волнуешься за маму? — проницательности бывшему охотнику было не занимать. — Всё же хорошо! Госпожа Тамаё сказала, что всё в норме, так что не нужно переживать понапрасну! Мудзан, привыкший людям на слово не верить, решил тут же пойти и проведать женщину, чтобы убедиться в услышанном от Тамаё самостоятельно. Юный Камадо поспешил составить компанию брюнету, в глазах которого переливались оттенки негативных эмоций: особенно четко можно было разглядеть недоверие, и, наверное, страх. Кибуцуджи подумывал о том, чтобы отправиться в одиночку, послав Танджиро куда-нибудь подышать свежим воздухом: он не хотел демонстрировать свою слабость вновь. Но Камадо уже всё решил за него: — Пойдём скорее? — позвал он, накинув сумку с вещами на плечо и покидая палату. Поднимаясь на лифте вместе с Танджиро, Мудзан нервно постукивал тонкими пальцами по железной двери, разрезая тишину, царившую в движущейся вверх комнатушке. Камадо заметил, что стук был вовсе не скучающим — взволнованным, раздраженным. Медленно взяв руку брюнета в свою, он провёл большим пальцем по костяшкам прародителя. Тот перевёл взгляд со стен на бывшего истребителя и приподнял бровь, молчаливо спрашивая: ну и чем я тебе мешаю? — Ты же слышал, она пришла в себя, не волнуйся, — дружелюбно, но очень уверенно сказал Танджиро, словно он овладел телепатией и мысли демона были для него открытой книгой. — Есть из-за чего волноваться: действительно ли она в порядке? Черепно-мозговые травмы — не шутка. Нарушенные нейронные связи могут и не восстановиться, — мрачно, но честно признался он, опираясь на свой долгий жизненный опыт. Амнезия после комы — явление далеко не редкое, но в его случае просто неприемлемое. — Если бы все было так плохо, то госпожа Тамаё предупредила бы. Всё хорошо, — чуть крепче сжав руку, добавил юноша. Его интонация была нежна, как летний бриз, но столь же уверена, как воля человека, желающего защитить близкого. Такому голосу нельзя было не верить. — Да, верно, — легче Кибуцуджи стало, но навязанные сознанием переживания никуда не делись. Однако, теплая рука Танджиро придавала уверенность: не важно, что случится, пока у него есть надёжная поддержка в лице бывалого истребителя… он как-нибудь справится. Лифт остановился, стальные двери распахнулись, открывая взору длинный светлый коридор, в котором скопилось несколько человек: пациенты да пара медсестер. Танджиро отпустил руку Кибуцуджи и покинул узкую комнатушку, пропахшую средствами дезинфекции. Мудзан прошёл следом, уже куда тверже ступая по свежевымытому полу, на котором стояла жёлтая предупреждающая табличка об опасности скольжения. Взглядом парни выискивали нужный им номер палаты и, наконец, нашли. Открывая дверь, Кибуцуджи даже предположить не мог, что в него влетит какой-то маленький ребенок, едва не сбивая с ног. — Куда несёшься? — недовольно спросил он. — Ой, простите, — сию же секунду извинился ребёнок. — Я уже ухожу! Мальчик окинул взглядом появившихся перед ним парней, после чего облегченно выдохнул: они — не ворчливая медсестра или извечно хмурый медбрат, которых он так опасался. Поправив одежды, он решил проскользнуть в проём и удалиться, пока его не сдали с поличным за нарушение постельного режима. Не может же он скрываться вечно! Кибуцуджи удивился, не понимая, каким образом они могли ошибиться и попасть не в ту палату, но виду не подал. Он недовольно, с легким гневом во взгляде, посмотрел на незнакомого мальчишку, как тут же раздался удивлённый женский голос: — Мудзан? Тот самый голос. Голос, который с самого первого вдоха Кибуцуджи заявил о своих самых искренних и нежных чувствах, что только можно встретить у людей. Голос, который пел ему колыбельные, когда очередная болезнь пытала юный организм бессонницами. Голос, который читал ему книжки, а после выводил мораль каждого рассказа. Голос, который надрывался, моля докторов спасти Мудзана, когда у того отказывали лёгкие, когда тот не мог спать из-за сильного жара и ломки костей, когда приступы астмы участились, а обмороки стали чем-то обыденным. Голос, который становился хриплым после многочасовых бесед с раковой опухолью их жизни — главой семейства. Без сомнений, это был он — голос его матери. — Мудзан? — удивлённо спросил мальчишка. Паренёк лет шести от роду поднял свой взор и глаза его ярко засияли. — Тот самый герой из твоих рассказов, тётя? — Он, — улыбнулась женщина, легонько кивая головой. — Тётя очень много рассказывала о тебе! Ты правда такой классный? — и множество вопросов посыпались градом, вызывая у Кибуцуджи лёгкую головную боль. Мудзан недоверчиво посмотрел на ребенка и на его невероятно яркую улыбку, хоть в той и отсутствовала пара молочных зубов. Тёмные волосы цвета каштана и беспорядочная прическа создавали ощущение, что на голове паренька сидит восьмилапый паук-переросток. Этот жизнерадостный ребенок показался Кибуцуджи до мурашек по спине знакомым, но сейчас ему было совсем не до него и не до его болтовни о «герое» каких-то там рассказов. Переведя взгляд на мать, прародитель облегчённо выдохнул. Она жива. Она без каких-либо проблем разговаривает. Она помнит всё, что нужно: его имя, которое так ласково звучало из её уст, его облик, хоть и потрёпанный недолгой комой, его голос, охрипший после аварии. Она не забыла сам факт существования Мудзана, что успокоило бурю в душе бывшего демона. «Нет ничего хуже забвения. Именно забвение и есть смерть.» Маленький мальчик, который был главным объектом наблюдения людей вокруг, наспех попрощался с брюнеткой и побежал по коридору к своей палате, перед этим уверив её, что обязательно зайдёт позже. Мудзан молчал, хотя ему и было что сказать. Но, как всегда, сложнее всего было правильно начать. Стартовать с той ноги, чтобы ещё до начала забега не споткнуться на ровном месте и не улететь носом в грязь. Так Кибуцуджи и молчал, не находя правильных выражений. Слишком сложно общаться с теми, с кем нужно подбирать выражения, чтобы своим острым языком не причинить боль. — Его зовут Руй, — после минутной гробовой тишины начала непринужденную беседу женщина. — Этот мальчуган пробрался ко мне в палату пару дней назад, когда прятался от медсестры, потому что не хотел получать укол, — сдержанно посмеялась женщина, рукой прикрывая улыбку. — С тех пор он меня навещает. Очень любит поиграть со мной в верёвочки. Так вот почему он показался мне таким знакомым… Действительно, у Богов по-настоящему извращённое чувство юмора. Кибуцуджи подошёл к женщине и сел рядом на кровать. Матрац прогнулся под его весом, простынь натянулась, а сама койка издала тихий жалобный скрип. Видимо, его отец намеренно поместил мать в местечко подешевле, лишь бы сэкономить на ней. Кулак непроизвольно сжался. Но гнев всё же оказался слабее других эмоций. Какое же облегчение бывший демон испытал, окончательно убедившись в том, что мать пришла в себя, что черепно-мозговая не оставила неисправимых последствий в качестве прощального подарка. Он теплым взглядом посмотрел на матушку и искренне, слегка приподняв уголки губ, улыбнулся ей. Её тонкие черты лица стали более отчётливыми, угловатыми, но от этого женщина не стала менее привлекательной. Большие глаза с любовью смотрели на сына и блестели в свете лучей заходящего солнца. Черные волнистые волосы контрастировали с бледной, немного сероватой кожей. Ключицы также выделялись в вырезе больничной пижамы цвета жемчуга до своей первичной обработки. И без того худенькие пальцы, поправляющие выбившиеся пряди волос, когда женщина о чем-то задумывалась и теряла счёт времени, теперь выглядели совсем костлявыми. Под тонкой бледной кожей брюнетки можно было разглядеть синеватые венки и красноватые сосуды. Женщина была настоящей красавицей: даже в свои сорок она выглядела лучше многих в двадцать. Мудзан был рад тому, что столь прекрасная девушка была его матерью, что его внешность была унаследована именно от неё. Только вот теперь она выглядела совсем уставшей, измученной и разбитой. Словно неживой. Мудзан почувствовал первородный гнев на того, кто сотворил с его матерью подобное. Если бы это произошло тысячу лет назад, то он бы и бровью не повёл, но не сейчас. Сейчас изменилось всё: мир, люди, да и он сам. Мудзан был бы рад пойти и прикончить того, кто в её несчастье виноват, да только умер единственный подозреваемый. Не хотелось признавать, но, даже если бы отец и жил себе дальше припеваючи, Кибуцуджи не посмел бы взять оружие в руки или отдать роковой приказ: убить. Не тогда, когда знает, что будет ожидать его на той стороне. Не тогда, когда осознает, что Танджиро нашел силы, чтобы отпустить обиды и тягостное прошлое, только потому что убедился в отсутствии новых грехов демона и в чистоте его намерений. И Мудзан не собирался отдавать своё, заслуженное потом и кровью маленькое счастье ради глупой мести: он теперь хоть и человек с бурей чувств внутри, но не идиот. — Этот мальчик такой любознательный и непоседливый, — сказала женщина, с любопытством глядя на Мудзана. Её глаза бегло осматривали царапины на лице, руках сына. — Совсем как ты, когда был маленьким. Вечно тянулся к электронике, к книжкам разным. Бубнил, когда я читала тебе сказки. Ты только книжки по истории да биологии признавал! — Ты часто читала мне вслух, — вспомнил он, слегка улыбаясь: она ведь не знала, что он и сам прекрасно умел читать, а не только картинки рассматривать. — Я так уставал от тех глупых и бессмысленных романов писателей классики, которые мне читала моя последняя нянька, что для меня ты стала спасителем от мучительной смерти со скуки. — Ты мне льстишь, — улыбнулась она, отмахиваясь. — Так как всех друзей я с ходом времени потеряла, ты был моей единственной радостью и отдушиной. Кхм-кхм, — прервала мысль она, наигранно прокашлявшись. — А теперь приготовься. — К чему? — Прямо сейчас я буду доставать тебя вопросами о том, что случилось с твоей рукой и где так сильно ты расцарапал лицо, — строгие нотки раздались в её мелодичном голосе. — Не повезло попасть под машину, — тут же признался он, непроизвольно бросая взгляд в коридор, в котором так и остался стоять Танджиро, не желавший нарушать воссоединение семьи. — Не везёт нам с тобой в последнее время, — печально улыбнулась она. — Отец мертв. Так что фортуна нас всё-таки не покинула, — добавил он. — Как же… так? — спросила женщина, прикрывая рот рукой, с трудом сдерживая удивленный вздох. — Я не знала… Мне не сказали… Что случилось? — Теракт в «Энигме». В любом случае, этот неадекватный кретин заслужил все муки мира сего, а после и каждый круг Ада. А мы теперь с тобой свободны не только на словах конституции Японии, — слишком довольно для ребенка, потерявшего отца, сказал прародитель. Отец буквально был воплощением Кибуцуджи из прошлого: безжалостный, жестокий, кровожадный, эгоистичный кретин. На примере поведения мужчины Мудзан понял, в чем именно ошибался ранее. Как ему не стоит вести себя с людьми, как нельзя пользоваться своей властью и средствами, если он не хочет, чтобы недоброжелатели подорвали его в дорогом ресторане… Наверное, Мудзану стоило выказать Богам почтение и благодарность за столь хороший урок… Но пошли они. — Мальчик мой, не ругайся, — попросила она, понурив голову. — Прошу. — Но я прав, — стоял на своём он. — Твой отец был хорошим человеком, когда я с ним познакомилась. Он был замечательным. Время и стресс меняют людей, но… — Не неси околесицу. Мне не три года и я не умственно отсталый, чтобы я вдруг в это поверил. — Тебя невозможно переубедить, — сдалась она. — Непробиваемый. Но, наверное, это твоя самая сильная сторона. Мать Кибуцуджи взглянула в окно, через которое виднелся дверной проём, в который её сын порой бросал кроткие взгляды, и увидела Танджиро, на лице которого читалась неподдельная радость за людей перед ним. — Мудзан, а это… — А? — отвлёкся от воспоминаний о собственной жестокости и бездушии он. — Ах, Танджиро. Мой… друг, — ответил он, немного призадумавшись. Какое же неподходящее слово он всё-таки выдал! — Здравствуйте, я очень рад знакомству, — вежливо сказал Камадо, наклонив голову. — Ну к чему эти формальности? Мы же не на благотворительном банкете, в конце концов. Я и не знала, что у моего сына есть друзья. Проходи, не стой в дверях, — дружелюбно ответила она. Кибуцуджи устало закатил глаза. Мать часто надоедала ему вопросами о том, почему же Мудзан не приводит домой друзей на чай, не устраивает пьяные вечеринки по пятницам и предпочитает проводить выходные дни перед экраном ноутбука, читая очередной научный труд или заказывая иномарки из Италии. Он не заводил друзей по причине их несовершенства и полной бесполезности: если ему было что-то необходимо, то он просто покупал нужные ему услуги, которые обязательно выполнялись согласно чёткому перечню требований, с сухим безэмоциональным аналитическим подходом, с наличием гарантий на успех — вот и всё. Конечно, даже у него был небольшой круг общения в виде Кокушибо и Аказы, однако дружбой тут и не пахло: они — всего лишь его братья по несчастью, пережившие столетия сотрудничества, а после и самые глубины Ада, готовые подсобить друг другу, продолжающие свои доверительно-торговые отношения: ты — мне, я — тебе. Но возражать матери и пояснять свою жизненную позицию насчёт дружбы Мудзан не хотел. Пусть она говорит, что хочет: в любом случае, от её слов о дружбе и умозаключений о бескорыстности человеческих отношений тектонические плиты не сдвинутся, вызывая катастрофы на Земле. К тому же… Танджиро не был его другом. Он был куда больше столь размытого определения. Ни одно сырое словечко не могло описать их взаимоотношения. Даже пресловутое слово «любовь» не дотягивало до нужного уровня. Любовь приходит и уходит: в ней всё решают гормоны. Но их уровень взаимоотношений — иной, не построенный на потребности утолить либидо, желании самоутвердиться за счёт отношений или доказать свою пригодность. Их души были переплетены столетиями, и они оба чувствовали красные нити, что теперь соединяли и их сердца — о простой дружбе и речь быть не могло. — Спасибо, — Камадо поблагодарил её за приглашение и прошел в палату. Женщина принялась расспрашивать Танджиро обо всем, что приходило ей на ум: возраст, семья, братья и сестры, школа, хобби, любимая еда. Парень охотно отвечал, с головой погрузившись в своеобразную светскую болтовню. Мудзан чувствовал себя так, будто он вдруг накинул мантию-невидимку, ибо в этой комнате его явно больше не замечали. Даже мать перевела интерес с него на Камадо. Собственно, Кибуцуджи и не был удивлен. Он и сам бы с радостью держал всё внимание только на своём ярком огоньке надежды. Но, матушка, уж от кого, а от тебя я такого предательства не ожидал. Танджиро не уступал даме в количестве заданных вопросов, но по большей части интересовался именно сыном женщины. С каждым вопросом чаша терпения Кибуцуджи переполнялась. Зачем Танджиро знать, когда у него выпали первые зубы? На кой чёрт интересуется, когда Мудзан впервые встал на ноги или были ли у него подружки в детском саду или школе? Эта информация не несёт в себе никакой смысловой нагрузки, всё самое важное ему уже известно, так зачем? — Он у меня просто золотце, невероятно развитый и талантливый ребёнок, — хвалила она его. — Моя самая большая гордость. Почему-то лесть, которая раньше всегда доставляла Мудзану хоть какое-то удовольствие, вдруг его смутила. Нет, он не покраснел, как девочка на первом свидании при виде объекта обожания во фраке с бабочкой и алой розой между белоснежных зубов. Он захотел одного — но с той же силой, что и первые люди возжелали вкусить запретные яблоки с древа в саду Эдема — просто уйти поскорее домой, прихватив с собой одного излишне любознательного индивидуума. Одно дело — когда тебя расхваливают толпе незнакомцев, которые в последствии тебя идеализируют и обожествляют, другое — когда о твоей святости говорят тому, кто лучше всех знает о твоих грехах. Он ощущал себя мальчишкой, которого поймали на экзамене за списыванием. — Кхм-кхм, — наигранно покашлял он, возвращая женщину с небес на землю. — Такси нас уже наверняка заждалось, да и часы посещения почти подошли к концу. — Уже? — спросил Танджиро, который явно не хотел заканчивать беседу с матерью брюнета. Он тянул из неё самую милую и интересную — исключительно по его собственному мнению — информацию, и был весьма рад узнавать о том, насколько же человечен на самом деле тот, кто вызывает у Камадо бурю в душе. — Так быстро время летит за хорошей беседой, — вдохнула она. — Но здоровым нечего в больнице делать. — Вы правы, — согласился Камадо, вставая с насиженного места. — Мы тогда пойдём и не будем мешать Вам отдыхать. — Спасибо, что зашли, — улыбнулась она на прощание. — Ах да, Мудзан, пока не забыла сказать… Я отправила прислугу в отпуск ещё до того как… Сам понимаешь. В общем, перед закрытием магазинов заскочи себе за завтраком, а то голодный будешь. — Я понял, — отрезал он, доставая из кармана визитку, которую дал ему Танджиро в день его пробуждения. — Вот. Ко мне не раз приходили адвокаты из той самой конторы, которую ещё Мичикацу рекомендовали. Я уже подписал все необходимые бумаги, но если будет что-то нужно и от тебя… — Хорошо, если возникнут трудности с документами, то я обращусь к ним, — кивнула она, принимая бумажку. — Ты постарайся в общественных местах сейчас не появляться, а то эти коршуны-журналисты… — Знаю, не дурак, — ответил Кибуцуджи. — Мы пошли. Поправляйся. Я буду ждать, — бросил он напоследок, вызывая у Танджиро нежную улыбку. — Увидимся дома, — дала понять она, что в больнице демонстрировать сыну свою слабость и беспомощность не желает. Яблоко от яблони…

***

Когда парни покинули палату, их внимание привлек звонкий детский смех. Молодая медсестра пыталась поймать одного непоседливого ребенка, пока двоё других мальчиков весело смеялись над этой ситуацией, иногда вставляя забавные комментарии. Их искренний смех разлетался по больничному коридору, разнося жизнь и тепло, словно летний ветерок разносит семена одуванчиков. Танджиро невольно улыбнулся, вспоминая о своих младших братьях и их проказах. На лице Мудзана нельзя было прочитать ни единой эмоции, но в глазах его плескалась тоска. Тоска, появившаяся от осознания того, что в эпоху Хэйан, в его детстве, не было и капли того простого, но важного, что было даровано другим детям. Кибуцуджи был обречён с рождения. Боги отобрали у него не только здоровье, но и право быть обыкновенным ребёнком: он не мог побегать в садах поместья, поиграть в мари с другими детьми аристократии того времени, погоняться за синицами. Всё, что он мог — лежать на белоснежном футоне в ожидании излечения, чуда. Чуда, которого так и не случилось. Состояние Мудзана ухудшалось из года в год, пока боль не достигла своего апогея, сводя юношу с ума. А дальше… А дальше он не хочет и вспоминать. Больше не хочет. Да и незачем. Пусть с опозданием, но счастье постучалось и в его двери. — Танджиро, — заговорил брюнет, вызывая лифт. — Что заказать на ужин? Я угощаю. — А может лучше я сам приготовлю, а? — предложил Камадо, явно не восторгаясь подобной идеей. — Есть заказные полуфабрикаты — не очень полезно для твоего здоровья, знаешь ли. Одарив истребителя заинтересованным взглядом, Кибуцуджи согласился. — Как скажешь. Предложения? За монологом Танджиро, который активно расхваливал семейные рецепты, передаваемые из поколения в поколение, они покинули госпиталь. Вечерний воздух тут же встретил их своей свежестью и прохладой. Вдохнув полной грудью, Кибуцуджи тихо сказал: — Ну наконец-то долгожданная свобода… Танджиро нежно улыбнулся, заглядывая в красные глаза, которые вновь заискрились жизнью, словно звёзды на ночном безоблачном небе. В груди Камадо разлилось тепло. Увидев такси, парни направились к белоснежному автомобилю. — Так что приготовить? — воодушевлённо пролепетал Танджиро, ожидая четкого ответа. — Выбирай на свой вкус, — ответил Кибуцуджи, открывая дверцу авто, пропуская Камадо вперёд. Назвав водителю адрес, брюнет устало прикрыл глаза, удобнее располагаясь в кресле. — Доверься мне, и это будет лучший ужин в твоей жизни! — уверено произнёс Танджиро. — Я тебе доверяю, — улыбнулся он чарующей улыбкой, переплетая свои пальцы с пальцами юноши.