Майкл
Они праздновали
победу — видно по обилию пустых, разбитых бутылок из-под абсента. Глушат только его, водка и виски — слишком благородно и долго, чтобы вылететь из себя в пьяный угар. Морщусь. Знаю, каков он на вкус — горький, дерущий горло. Знаю, что после четырёх стопок можно здороваться с умершими родственниками за руку — галлюцинации не заставляют себя долго ждать. Сплёвываю в лужу — кого-то знатно вырвало ночью.
Переступаю через щуплые тела бормочущих что-то невнятное полураздетых девчонок, я видел некоторых из них в школе раньше. Эта, крошка Молли, казалась мне божьим одуванчиком. Вечно с книжкой подмышкой, серьёзная и правильная, почти монашка. Малышкино лицо висело рядом с моим на доске почёта, кто бы знал, что мы сойдёмся снова в таких нелепых обстоятельствах. Другая — лежит рядом с Одуванчиком — Софи. В прошлом году мы встретились с ней в школьном чулане на День Святого Валентина. В тех узких стенах девчонка подарила мне сердце из гофрированной бумаги и минет. Дёргаюсь.
— Кто здесь? — фыркает лысый парниша, на нём баскетбольная форма, такую же носил я. Крейг. Новенький нападающий, пришёл на замену мне. Наслышан об этом по чужим рассказам. Знаю, что он изо всех сил старался примкнуть к
элите, ближайшим псам Адель. Может, из него можно выведать что-то полезное? — Эй ты…
Он обращается ко мне, ведёт рукой по воздуху и опрокидывается на спинку кресла. Устало хрипит, поскуливает. Ломка. Я помню,
что это такое. Подхожу ближе к Крейгу и хватаюсь за воротник его бомбера. Он невольно стонет.
«Бить лежачих — плохо». Так сказала бы Сара. Её здесь нет.
— Привет, малыш, — почти плююсь в его рожу. — Меня зовут Майкл, но ты вряд ли вспомнишь это. Посекретничаем?
Лицо его корчится в муках. Немного жаль парнишу. Вспоминаю, что забыл сострадание в машине. Упс.
—
Ты случайно не знаешь, кто избил немую Сару О`Нил в этот вторник? — он отрицательно качает головой, однако прежде пропускает судорогу, прямо на имени девочки. Знает. — Не обманывай меня. Быстрее закончим — больше костей унесешь в себе домой.
Я пугаю его, блефую. Разумеется, кости ломать ему никто не собирается. Не стоит трогать мальчишку, ещё такого свеженького. Очередная надежда Сентфорской сборной. Тренер будет в бешенстве, если узнает, что его ненаглядный новенький лежит в госпитале с сотрясением. Не хочется расстраивать старика.
— Ну же, расскажи мне, — сжимаю воротник крепче, пацан кривится, теперь от страха. Бедный. — Скажи правду, я и отпущу тебя, честно.
Качает головой, какой упёртый. Бросаю его на пол и прижимаю горло дрожащего парнишки носком ботинка. Он исступленно визжит, проклятый. Нагибаюсь, накрываю его рот ладонью.
— Тише, тише. Назови имена, — жму сильнее, — и будешь свободен. Скажешь?
Он раскалывается легко, как грецкий орешек в челюстях Щелкунчика. Отчаянно кивает головой и хрипло-хрипло, из последних сил, шепчет:
— Брюс. Там был… был Брюс, — славно. Кто ещё? — Стив и Винсент. Я… Я не трогал девчонку, честно! Они взяли меня с собой, чтобы… чтобы… На шухере…
Не сомневаюсь. Отпускаю парнишку. Он, задыхаясь, остаётся валяться на мокром полу.
Прохожу вглубь дома, всё здесь мне знакомо. Высматриваю нужные лица, мне незачем трогать невиноватых. Нужны трое, самые близкие к Адель псы. Они никогда не отрываются на первом этаже, восседают выше — в бильярдной на чердаке. Стараюсь не вляпаться в лужи и чужие рожи, пока поднимаюсь к нужной комнате. Кручу в руке биту — один из аксессуаров, подогнанных Аароном. Крепкая, тяжёлая, хорошо сидит в запястье. Пару ударов такой не оставят бедолаг без переломов. К лучшему.
За дверью в бильярдную приглушенно играет музыка. Не церемонюсь и проникаю в комнату, оценивая обстановку. Я был прав. Трое — Брюс, Винсент и Стив, их полудышащие после приходов тела разбросаны по углам. Сонное царство, здесь табаком и спиртом пахнет сильнее, чем снизу. Не кашляю, лёгкие научены фильтровать такое. Адель среди них нет, странно. Прикрываю дверь.
Уложить троих — несложно. Уложить троих пьяных и неадекватных идиотов — ещё легче, поэтому я не чувствую тревогу или страх. Только невыносимая ненависть прожигает глаза и губы, я подхожу ближе к плотно закрытому окну. Сквозь него пробиваются слепящие весенние лучи солнца. Посильнее замахиваюсь битой — удар — стекло разбивается вдребезги, хрустальным дождем сыпется на загаженный окурками пол. Все трое мигом дёргаются, бросают на меня мутные взгляды. Следующее окно — удар — лопнувшие осколки, звеня, летят во все стороны.
— Ты чё? Тёрнер? — речь Винсента, младшего среди псов, смятая и неразборчивая. Он щурит чёрные пустые глаза на меня и хмурится. Ничего ещё не понимает.
— Майкл? — лепечет Стив. — Старик, какими судьбами?
Когда-то мы упарывались вместе, выкуривали один косяк на двоих и ни о чём не жалели. Со временем многое переменилось. Во мне — точно, насчёт Стива — не знаю. Ничего внутри не ёкает, когда я дёргаю его жёсткие волосы и, прежде подняв крупный осколок с пола, подношу его к шее бедолаги. Жалобно скулит и замирает. Так делают муравьи — притворяются мёртвыми, чтобы не быть задавленным и проглоченным.
— Привет, Стив, — совсем равнодушно. Смотрю в его полные ужаса глаза. Знаю, что тело парнишки обмякло и не способно сопротивляться. — Я не постучался, прости.
Расплата входит без стука.
Оставляю на их телах такие же отметины, какие я ненароком нашёл на рёбрах Сары. Псы не кричат, они молча кривятся от боли. Каждый получает сполна — битой и ботинками в живот, я хватаюсь за длинные патлы Винсента и бью его тупым лбом о бильярдный стол. Они едят крошёное стекло. Они сплёвывают кровь со рвотой. Превращаются в набитые разбитыми костями мешки, обессиленные стонущие тела.
Так нужно.
— Сара тоже просила вас прекратить, — шиплю я в ответ на мольбы Крейга остановиться.
Мне плевать на них. Щенки заслужили поплакать от боли.
— Ебучий псих, мой отец… мой отец тебя отправит за решётку, где тебе и место… — что-то в этом роде лепечет Стив, харкаясь мне под ноги бордовыми сгустками. — … где тебе и место!
Какой ты наивный, Старик…
Когда они придут в себя, я и Сара будем уже далеко от Сентфора, в другом, пахнущем счастьем и новизной штате. Там никто не будет знать о Майкле Тёрнере, выбившем всё живое из трёх никому не нужных псов. Будет новая жизнь — без гнилого прошлого и тугих воспоминаний. Мы оставим дерьмо за её чертой.
***
Платком стираю кровь со сбитых костяшек и бросаю заляпанную биту на пол, она мне больше не понадобится. Снова тела — много бездыханных пьяных тел. Восстанавливая дыхание, я переступаю через них и стремлюсь к выходу из задымленного дома. Сколько я здесь пробыл? Полчаса? Пятнадцать минут?
Вечность?
Проходя мимо заставленного пустыми бутылками журнального столика, замечаю запечатанную пинту любимого Гиннесса. Жестяная банка тёплая, хотя я бы не отказался от ледяного пива прямо сейчас. Недалеко отсюда кухня — тенью проникаю внутрь и прикрываю дверь.
— А вот и ты, сладкий! Я уже собиралась звонить…
Её голос. Противный, приторный, прорезающий слух надвое. Ёжусь. Медленно разворачиваюсь лицом к обладательнице слов.
Ноги подкашиваются. Дерьмово.
— Я ведь сказал
не выходить из машины, Сара… — шепчу грубо, плююсь яростью. Сара лежит на чёрном кафеле спиной, она не может посмотреть на меня. Сверху на её бедрах сидит моя рыжеволосая бывшая подружка. Глаза Адель, кажется, обезумели ещё сильнее с нашей последней встречи.
— Вот непослушная девчонка у тебя, Тёрнер! — лепечет Моринг. Трезвая, слышу по твёрдой интонации. — Как хорошо, что она и слова сказать не может… Не покричит, не позовёт на помощь. Идеальная заложница.
Шалят нервы. Я чувствую, как клубится тревога в моей глотке. Руки Сары затянуты каким-то жгутом над её головой. Её тело непокорно извивается, до чего умиротворенной Адель нет и дела. Она достаёт пачку тонких сигарет из кармана джинсов, подкуривает красным крикетом. Ментоловый дым заполняет кухню.
— Как дела, сладкий? — спрашивается Моринг между затяжек. Это всё не к добру. Сара, маленькая Сара, такая глупая… Я оцениваю обстановку. Нужно валить, скорее.
— Отпусти девочку, Адель.
— Ты не ответил, — она брезгливо кривится.
— Сойдёт. Отпусти её, — повторяю. Сара ещё раз резко дёргается. Свободной ладонью Адель размахивается, звонко лепит пощёчину. Срываюсь с места.
Тонкий наманикюренный ноготь останавливает меня жестом, Моринг подносит горящий край сигареты к зажмуренным векам Сары.
—
Стой! — иступленный визг заставляет меня остановиться. — Подойдёшь ближе хоть на дюйм, и крошка О`Нил останется без глазок.
Стискиваю челюсть и вижу, как вздрагивает Сара. Ей страшно. Снова страшно, и я не знаю, что делать. Моринг вышла из себя, она сейчас — не просто девчонка-черлидерша. Она готова разорвать О`Нил на клочья. Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони.
— Я немножко поиграюсь и отдам её тебе, честно-честно. Веришь мне, Тёрнер? — рыжеволосая сука невинно хлопает густо накрашенными ресницами. Не верю.
Опускает окурок ниже, к шее Сары. Я не успеваю моргнуть, как Моринг впечатывает уголёк к тонкой кожице девочки. Она распахивает немой рот и беззвучно кричит, взмахивает ногами.
Я обещал, что её больше не обидят. Я соврал Саре, нагло соврал. Так больше нельзя.
Уповая на плохую реакцию Адель, я приближаюсь к ней в пару шагов и за пышную копну рыжих волос сдёргиваю стройное тело с извивающейся О`Нил. Вижу в родных льдисто-серых глазах тихую тоску, я рывком подхватываю хрупкую фигуру на руки, прежде сдёрнул жгут с её запястий. Визг Моринг стелет уши. Заткнись. Заткнись.
— Вы… Вы… — в бешенстве она задыхается. — Из-за вас всё сломалось! Вы виноваты! Виноваты, Тёрнер! Ты и твоя немая подружка!
Мне плевать. Собираюсь уйти, вывалиться из этого проклятого дома наружу и умчаться далеко от Сентфорских границ. Больше здесь про меня не вспомнят. Никто и никогда. Сара вдруг дёргает рукав моей куртки и приземляется на слабые ноги.
— Сара, — говорю грозно, девочка и не поворачивается. Она подходит ближе к плачущей Адель и садится подле неё. Моринг продолжает кричать.
Дурочка О`Нил. Не подходи к ней. Держи дистанцию. Не лезь на рожон.
— Я хочу, чтобы вам было так же больно! Вы не знаете, что это такое… — она вдруг замолкает. Тонкие руки белокурой девочки обвиваются вокруг шеи Моринг, она крепко прижимает к себе истерящую.
Она чувствует вину. Чувствует её так, как мне никогда не удавалось — не во время суда, не за решёткой. Сара пропитана чертовым чувством ответственности за произошедшее и не может найти себе места от этого. Она готова жалеть только что причинявшую ей боль Моринг. Она готова стерпеть избиение. Готова плакать в одиночку о том, как ей стыдно. Готова жить с виной до конца своих дней.
Я знаю, что она беззвучно шепчет «прости» на ухо Моринг, вижу, как та старается успокоиться, но плачет сильнее и сильнее, краснеет от рыданий и едва дышит.
— …виноваты… вы так виноваты, виноваты… — продолжает бормотать она в тонкую шею.
Сара плачет вместе с ней.
***
