Майкл
— Сильно болит? — касаюсь указательным пальцем воспалённой кожи вокруг ожога. Девочка дёргается и качает головой. Врёт. Маленькое бурое пятнышко кровоточит и пухнет на тонкой коже шеи. Сара перехватывает мою ладонь, пытливо изучает сбитые о рожи псов костяшки. Многозначительный взгляд, в нём читается: «Ты дурак». Буквально слышу голос О`Нил в своей голове. Она шмыгает носом и отодвигается от меня, вжимается в сидение. Закрываю дверь с её стороны и возвращаюсь в водительское кресло. Руки замёрзли. Нельзя оставлять ожог вот таким, останется рубец.
Мотор податливо жужжит, машина срывается с места. Дом Стива остаётся позади нас с плачущей внутри Адель, скулящих от боли псов и похороненным прошлым. Стараюсь успокоиться и скуриваю несколько сигарет подряд, дым щадяще гладит лёгкие. Не смотрю в сторону Сары, она и сама отвернулась от меня и наблюдает за сменяющимися за окном пейзажами. Думает.
Наверняка грызёт себя изнутри.
Останавливаюсь в давно изученном наизусть переулке. Я знаю каждый его закоулок. Каждый сантиметр я помню ещё с детства. С отцом мы ловили здесь ящериц, с матерью — раздавали соседям яблоки в особо урожайные годы.
Вглядываюсь в зашторенные окна первого этажа. В субботу утром семья ещё спит, мы не из тех, кто просыпается чуть свет. Матушка просыпается к десяти. Готовит вкуснейший завтрак: тосты и кофе. Она забирает почту, газету кладёт на обеденный стол, к месту отца. Протирает пыль с камина и подоконников, поливает душистые цветы, кормит Люци. Потом вместе мы завтракаем, отец мягко журит меня за поздное возвращение домой. Они спрашивают, как дела в сборной. Спрашивают о Саре и здоровье её матери. Мама целует просыпающегося позже всех Бобби.
Звякает телефон. Бросаю взгляд на уведомление.
«Сходи к ним. Родители обрадуются».
Смотрю на Сару, печатающую что-то снова.
«Другого шанса не будет, » — она отправляет следующее сообщение.
— Я не могу.
«Почему?»
— Потому что тогда уехать будет тяжелее. Что я им скажу, Сара?
«Если не попрощаешься — будешь жалеть всю оставшуюся жизнь, » — убедительно. Девочка мягко смотрит на меня, протягивает руку к моей, накрывает ладонью мои пальцы и сжимает их.
Минуты колебаний даются мне тяжелее всех прочих. Мы задерживаемся. Тратим время, как я не планировал. С каждой секундой больше и больше оттягиваем выезд из города.
Но там внутри, за дверью, тихонько плачет мама. Я знаю, что если бы позволил ей увидеть себя ещё разок, она бы засветилась от счастья… Целовала бы мою макушку, как в детстве, когда я жаловался ей на ночные кошмары.
Это необходимость. Дома обработаем ожог на шее Сары. Так будет лучше.
— Пойдём, — говорю ей отрывисто и покидаю салон. Ненадолго, на несколько минут. Я обниму маму, намажу пятно от сигареты заживляющим гелем, и мы уйдём.
Дверь легко поддаётся и пускает нас внутрь. В нос резко ударяет знакомый с первых моих дней запах — дома пахнет детством и яблоками. Меня встречает чернохвостый Люци, он крутится в ногах и мешает разуться.
— Хороший кот, — смеюсь. Он тычется мокрой мордочкой в мои ладони и урчит, протяжно мяукает. Следом за мной мучает Сару, Люци игриво прикусывает пальцы девочки и продолжает кряхтеть.
— Майкл? — поднимаю глаза и вижу мамино лицо. Растерянное, она совсем близко, стоит рядом и изумленно смотрит на меня. Отец должен был рассказать ей о побеге. Её губы мелко дрожат, с локтей мама вытирает мыльную пену. Сердце пропускает пару ударов.
Она обнимает меня так же, как делала это в детстве — с трепетом и аккуратностью, защищая от всего плохого. Чувствую себя мальчишкой в маминых руках. Она вся еле дышит, кажется, плачет. Не рассчитывала, что я снова появлюсь на пороге дома. У неё нет слов.
— Задушишь, — шепчу ей на ухо, ощущая, как плечи женщины вздрагивают. Она может расплакаться, не могу такого допустить. Поглубже вдыхаю аромат маминых волос. — Пахнешь вафлями.
— А ты потом, милый, — она отрывается от меня и хохочет, сквозь пелену хрустальных слёз смотрит в сторону улыбающейся О`Нил. — Правда, Сара?
Ну скажи, скажи…
Девочка кивает головой. Чертовка!
— Э-эй! — бурчу я, не сдерживая смеха. Якобы принюхиваюсь к себе и, вот дерьмо, понимаю, что действительно не благоухаю. — Не так уж и плохо!
— Ну-ну, — журит меня мама и прислушивается к шуму с лестницы. В дверном проёме показывается лохматая голова. Брат заспанный, совсем сонный. Проснулся недавно. Видит меня и в изумлении распахивает глаза.
Наши отношения с Бобби никогда не были идеальными, тем не менее, мальчишка любил меня особенной любовью. Терпел мои шутки и подколы, иногда даже обращался за помощью или советом… Он крепко обнимает меня, затем почему-то боязливо смотрит в сторону Сары. Девочка прожигает его недоброжелательным взглядом. Она не смотрит так на друзей. Парнишка тянется к ней руками, чтобы также стиснуть её фигурку в объятиях, но О`Нил резко выставляет ладони в отказе. Что-то случилось, а я, как всегда, не в курсе.
— Вы надолго? — спрашивает мама несколько приглушённо, прерывая молчаливый поединок бывших друзей. Размышляю прежде, чем ответить ей.
— Нет. Возможно, на завтрак? — да, всего один завтрак. Мы съедим по вафле, выпьем сладкого чая с гибискусом и уедем. Мама расцветает в улыбке.
— Тогда ты успеешь заглянуть в душевую, — говорит она, затем обращается к стоящей в дверях девочке. — Сара, милая… Что с твоим лицом и шеей?
Слышу, как громко сглатывает Бобби. Лицо О`Нил на секунду искривляется в гримасе злости. Перебрасывая взгляд со взволнованного парнишки на маму, она поджимает губы.
— Ожог, — отвечаю вместо неё. — Сможешь обработать, пожалуйста?
Мама всплескивает руками, забирает из рук Сары куртку, вешает её к остальной верхней одежде и жестом приглашает вглубь гостиной.
— Разумеется! Ох, как же так вышло… Пойдём, милая! Болит, наверное?
***
Принять горячий душ в участке было за гранью реальности, поток полухолодной воды из леечки позволял лишь ополоснуться. Я обожаю ошпаривающие струи. Кипяток стекал по моей спине, и впервые за долгое время я наконец насладился водными процедурами.
Было время подумать. Наблюдаю за тем, как мыльная пена струится к водостоку сквозь пальцы ног, и, прикрыв глаза, размеренно вдыхаю обжигающий пар. Спокойно. Не нужно бежать, не нужно принимать поспешные решения. Можно представить, как будет хорошо там — за чертой Сентфора. Интересно, где бы хотела остаться жить Сара? Наверное там, где всегда светит солнце. Она ведь из Балтимора. С востока. Хотела бы Сара вернуться туда?
Нет, я бы отвёз её в солнечную Калифорнию. Чтобы она никогда не снимала любимые тонкие платья. Чтобы её кожу тронула бронза загара. Мы бы постоянно нежились в пенных волнах океана, целовались бы на горячем песке и никогда не ссорились. Купили бы дом на побережье и радовались бы всему, что происходит — там ведь совсем не так, как в Сентфоре. Небо не затянуто тучами, дожди не стучат по асфальту круглые сутки…
«У вас в Сентфоре… всегда так темно. Пасмурно и холодно».
«Тебе не нравится?»
«Не знаю. Просто хотелось бы больше солнца».
Было бы хорошо.
Выхожу из душевой кабины, оборачиваю бёдра
своим полотенцем. Тёмно-зелёное. На нём маминой рукой вышито моё имя. Встаю перед зеркалом, ладонью протираю его от конденсата. Выгляжу свежее, чем раньше. Беру в ладони
свою бритву. Её подарил отец — какая-то понтовая, дорогая. Я не разбираюсь в этом так, как разбирается он. Тем не менее, бриться такой куда приятнее, чем одноразовыми, которые предоставляли в участке.
Своим лосьоном протираю гладкие щёки. Чищу зубы
своей щёткой.
Здесь всё родное, своё. Плитку на полу мы положили два года назад вместе с отцом, лампочку — я поменял буквально после Рождества. Дом дышит мною.
Моя комната не изменилась с тех пор, как я вышел отсюда в последний раз. Ни пылинки — мама, видимо, регулярно здесь убирается. В груди щемит. На полках — бесконечные спортивные награды. Не больше, чем побрякушки. Подхожу к рабочему столу, задерживаю дыхание.
В деревянной рамочке, окрашенной Сарой в красный, ютится наша с ней фотография. Подарок на Рождество — мы ещё совсем беззаботные внутри снимка. О`Нил тогда разговаривала — она что-то произносит, улыбаясь. Я молчу — смотрю в её по-прежнему льдисто-серые глаза. Нас сфотографировал Люк, когда мы ненадолго заехали в любимую забегаловку у шоссе. Сара пьёт вишнёвую колу, кто бы сомневался… Я — горький американо. Длинные пшеничные кудри спадают на тонкие плечи девочки, я помню, как сладко от них пахло грушей и жасмином.
Вещи в шкафу все выстираны и выглажены, я достаю любимый синий свитер и джинсы. Одеваюсь быстро, отчего-то спешу. Забираю заначку с деньгами — из ветхового тома старины Хемингуэя, прячу купюры в карман джинсов. Следом туда же — сложенную в четверо фотографию из красной рамки. Больше ничего не нужно.
***
На первом этаже кипит жизнь — Сара и мама накрывают на стол, пока Бобби гоняется за ошалевшим котом. Приглаживаю ещё сырые волосы, позволяя себе немного полюбоваться семейным уютом. Сладко пахнет вафлями и какао. Мама много улыбается, что-то рассказывая Саре, в ответ девочка прикрывает ладонью губы и беззвучно смеётся. Это утопия. Идиллия. Такого больше не случится.
— Чем-то помочь? — спрашиваю я, на что мама хитро улыбается.
— Ага-а, помылся. Чистенький и румяный, как я люблю, — журит она. — Нет, мы почти закончили. Бобби, зови отца…
— Уже здесь, — глухой сиплый голос принадлежит только зашедшему на кухню мужчине. Отец всегда выглядит опрятно, несмотря на время суток. Идеально выбритый, причёсанный, с неизменной скупой улыбкой на губах, он подходит ближе ко мне и молча протягивает руку. Жму её, с детства сухую и тёплую. Отец не из тех, кто любит объятия. Со мной ему достаточно мягкого взгляда и доброго слова. — Заехали всё-таки.
Проходит вглубь комнаты, он мягко целует в лоб маленькую Сару. Девочка дарит ему самую светлую улыбку. Смотрит на её израненную шею, хмурит брови, но ничего не спрашивает.
— Пора к столу, — нежно подытоживает мама. Правда, пора.
***
