Считай вслух

Майкл Тело пробивает судорогой. Я понимаю сразу: дверь нужно захлопнуть. Оставить этих двух — моего глупого брата и надоедливого Никсона в коридоре. Так, чтобы нас с Сарой не догнали. Отгородиться и нестись прочь: прыгнуть в окно, успеть завести тачку. Я научился убегать, и два старшеклассника не смогут мне помешать. Как бы им не хотелось. Дверь не закрывается, что-то плотно встает на ее пути. Смотрю вниз: черный носок ботинка Никсона. — Майки, стой! Мне нужно с тобой… — осекается, — …с вами поговорить! Брат хрипит в истерике. Он ставит руки вперед, кривит брови. В оставшейся щелке вижу: всхлипывает. Рядом с его лицом — другое, неподдельно серьезное и хмурое. Его шея еще покрыта струпьями, некоторые из них отковырянные — явно пальцы чешутся у малыша. Нервничает много. Я стараюсь делать вид, что не нервничаю. Давлю на дверь, ботинок Дерека скрипит. — А Никсон с тобой зачем? Ответ у Бобби давно заготовлен, он впопыхах выдаёт: — Дерек подвез меня, чтобы мы успели поговорить лично. Майки, я должен! Я должен вам все рассказать! Пусти нас, — он до наивного глупый, каким всегда был и казался. Поражает ирония судьбы: как в эрудированной голове может помещаться такое доверчивое эго. Я вижу в краях сжатого рта Никсона: он здесь неслучайно. Вижу это в его злых глазах. Жить эту жизнь, стараясь доказать, что ты чего-то стоишь. День за днем искать причины для уважения, для любви. Просыпаться утром и знать: никому ты нахуй не нужен. Ловушка тираничного отца сыграла злую шутку с воспитанием, из мальчика вырос злобный одиночка. Мне все равно не жалко Никсона. Он вырос щенком, дворняжкой. Бесполезной кучей ненависти. — Развлекайтесь, — голос снаружи, хостесс. Тихие шаги. — Сара не одета, я закрою дверь, — я не оправдываюсь, а ищу причины. Не отвожу взгляда от щели. Мне кажется: отвернусь и они попадут внутрь комнаты. — Потом пущу вас, ладно. Вру. — Врешь! — голос Никсона срывается на визг. Он прочищает горло и повторяет: — Врешь. Какая проницательность. Сразу видно: шерифский отпрыск. Что-то снаружи щелкает. Дыхание спирает. Я знаю, что это за щелчок, ни с чем не спутаю. — Дерек, ты чев… — мятый голос Бобби. — Тихо, Бобби. Тёрнер, открой дверь — поговорим. Как дешево. Хуже двойного суицида или смерти от передоза, а главное — совсем реально. Не на экране телевизора, не на страницах книги. Снова перед моими глазами, будто главным героем какой-то нелепой пьесы стал я. И Бобби здесь — в роли жертвы. Черный пистолет у виска брата — а кажется, что у меня в глотке. Губы Никсона чуть дрожат, выдают его тревогу. Бобби замер, явно не ожидал такого. Подножки никогда не ожидаешь. — Пусти его, дурак. Это тебе не кино про копов: папочка не приедет, чтобы спасти твою жопу… — я нападаю первым, надеюсь обескуражить его. Блефую. Я выше Никсона, тяжелее его в два раза точно. Я заломал бы ему руки, не было бы одного «но». Черного «но» с порохом и пулями внутри. — Я отпущу Бобби, когда войду внутрь. И мы поговорим. У нас нет времени говорить. Я боюсь отводить глаза назад — но знаю, Сара… — Замри, Сара. Я зайду внутрь, и только тогда вам можно будет двигаться, ясно? — краем глаза вижу ее белый силуэт чуть позади себя. Никсон смотрит не вперед, ниже. Сара в одной футболке, я помню. Он смотрит на ее стройные ноги, и я сжимаю челюсть. Дерек сглатывает. — Тогда же оденешься. Мелкий уебок. Я отпускаю ручку двери, и она тут же распахивается, пуская Никсона с Бобби внутрь. Я убил бы его. Я убил бы его намного раньше: когда он касался Сары в Рождество. В ночь пожара, когда он устроил идиотскую игру в правду или действие. На кухне Морингов, когда мы спустились за минералкой. В коридорах школы, когда он прохлаждался в тени. Ночью на улице, когда возвращался домой. Я бы стер его, испугал так, чтобы никогда больше не увидеть. Я бы сделал это, но всегда допускаю ошибки. Из милосердия. Никсон шагает вперед, не отводя дула от виска Бобби. Я вижу, как брату страшно — но эта паника в его глазах не достигает апогея. Он не понимает, не принимает того факта, что его жизнь находится в руках идиота Никсона. Наивный Бобби не верит, что его ненаглядный дружок способен на гадости. Я бы научил брата, каким парням верить можно, а от каких стоит держаться подальше. Но допускаю ошибки. — Что тебе надо, Никсон? — я спрашиваю тихо. Он охотится на меня, на Сару, Дерек вообразил себя хищником, возможно, впервые за всю его никчемную жизнь. Я готов сыграть в это цирк, лишь бы шерифский сынок свалил отсюда как можно раньше. Он останавливается посреди комнаты, держит Бобби при себе и оглядывается. Не отвечает мне, и я раздражаюсь. Но держусь. На шахматной доске я — загнанный в угол конь, а Дерек с пистолетом — ферзь напротив меня. Я давно придумал, как сматывать отсюда, если Никсон отвлечется. Он не выстрелит в Бобби. Он выстрелит в меня, если будет возможность и мотив. Нельзя давать ему повода. Осторожничаю. — Сара, — он наконец отвечает. Говорит это хрипло, он едва сдерживает улыбку в уголке рта. Сукин сын понимает, что находится в выигрышном положении, и это невероятно льстит ему. — Я заберу Сару и верну ее домой, а ты делай что хочешь. Брат таращится на меня своими круглыми глазами. Он тихонько вздыхает. — Опусти пистолет, — я стараюсь звучать мягче, чем хотел бы. Стискиваю кулаки так, и ногти прорезают кожу ладоней. — Ты обещал. Были мы здесь наедине, Никсон наплевал бы на все свои обещания, я знаю. Он только притворяется храбрым рыцарем, особенно старается выглядеть таким в испуганных глазах Сары. Сейчас у меня есть фора, Дерек не может сорвать маску прямо здесь. Позже, дальше — да. Сейчас — ни за что в жизни. Он немного колеблется, но отпускает Бобби. Он молча падает на колени, явно напуганный поступком «друга». Друзья ли вы теперь, мой наивный младший брат? Никсон не выпускает из рук пистолет, все еще крепко держит его, направленный дулом в пол. Я наконец оборачиваюсь на Сару, она не сводит глаз с оружия. — Ты пойдешь со мной? — спрашивает Никсон, и он почти умоляет. Я знаю, не пойдет. Ни за что в жизни не пойдет: хотела бы, сделала это еще давно. До того, как я забрал ее из Сентфора. До моего ареста и суда. До нашего с ней знакомства. До того, как она стала той, кем является сейчас. В Саре слишком много свободы, чтобы Никсон оборвал ее крылья и посадил на цепь рядом с собой. А ему бы так хотелось. Ни за что. О’Нил не двигается, замерла и сверлит льдистыми глазами пустоту. — Она не пойдет. — Я не у тебя спрашиваю, Тернер, — Никсон сжимает челюсть так, что желваки гуляют по его детским скулам. — Она не пойдет с тобой. Взрывается. — Закрой свой рот! — он не кричит, гневно шипит. — Я говорю не с тобой, а с Сарой, и не надо отвечать за нее! Ты уже доотвечался, придурок. Сколько еще придется крови пролить, чтобы тебе было достаточно? — обращается теперь к Саре, — пожалуйста, пойдем со мной! Я верну тебя домой, Сара, ты слышишь? Он делает несколько шагов к ней, и я повторяю за ним. Вишневые губы Сары мелко дрожат, вижу это даже на расстоянии. — Не подходи к ней. — Это я здесь решаю, кто к кому подходит, а кто нет! — направляет дуло в мою сторону. Мне все равно. Я вижу в его глазах, не выстрелит. Он слишком слаб, чтобы стрелять. Слишком труслив, чтобы заканчивать всё самостоятельно. Слишком ничтожный, чтобы отказаться себе в возможности проявить милосердие. Не каждый день становишься творцом судеб. За что Дереку Никсону была дарована такая возможность? Может быть, он никогда не допускает ошибок? Я допускаю. — Стреляй. Давай. Он кусает губы. Правая рука — та, в которой пистолет — заметно трясется и выдает с потрохами весь ужас Никсона. Я слышу, как тяжело задышал Бобби. Судя по всхлипам, по его щекам потекли соленые слезы. — Дерек, не надо, пожалуйста… — просит младший, делая шаг навстречу ему. Никсон переводит пистолет на брата, тот взвизгивает и начинает плакать навзрыд. Я шагаю ближе к Саре, снова чувствую взгляд дула на себе. Никсон трясется и глубоко дышит, от кожи на его губах ничего не осталось, и он слизывал выступившую на ранках кровь. Снова на Бобби, когда тот кричит, — Дерек, не смей! — Трус, — я скалюсь в последний раз. Когда падает тело Бобби, я замечаю, что одновременно с ним падает и Сара. Никсон кричит, и я тоже кидаюсь на пол. Звучит выстрел.