***
Говорят, вода одна из тех вещей, на которые можно смотреть бесконечно. В идеале — быстрая река, прыгающая со скалы на скалу, медленно отбирая себе территорию у упорного камня. А может и вовсе море — величественное, бурное, безудержное, пожирающее песок с берега и уходящее крутыми барашками волн. Но Юле достаточно было смотреть на бегущую из крана водопроводную воду, и казалось вместе с ней в трубы утекала и её нервозность. Девушка уже раз в третий намыливала руки, снова подставляя ладони под струю и наблюдая, как пена исчезает в лабиринте канализации. — Юль, ты ужинать будешь? — слышится окрик с кухни, где уже раздаются какие-то брякающие звуки. — Нет! — отзывается она чуть сорвавшимся голосом, и этот звук резко ударяет по собственным перепонкам. Наболталась уже. Поднимает взгляд в зеркало, наблюдая за своей физиономией и чуть припухшими красными глазами, и быстрым движением мокрых пальцев стирает тёмные круги от растёкшейся туши. — Это ещё почему? — раздаётся голос за её спиной, и она ловит отражение подозрительных глаз в зеркале. — Я не голодна. — Так же, как утром? — усмешка одними губами, но взгляд всё также остаётся серьёзным. — Нет, правда, я поела в офисе, — она не хотела, чтобы это прозвучало как оправдание. — И что же ты ела? — Костя, это допрос? — вскидывается она, слегка улыбнувшись, также ловя отражение в зеркале. — Это забота, Юленька, — выдыхает Лисицын, и она чувствует этот маленький укол вины, — Ты даже не знаешь, что у нас на ужин, а уже отказываешься? — мужчина прислоняется плечом к косяку, и весь его вид выражает небрежную загадочность. — Пельмени? — уже смелее улыбается девушка. — Обижаете, Юлия Александровна! — выглядит возмущённым, но глаза выдают спокойную радость, — А ты хочешь пельмени? А то я могу сварить. — Нет, спасибо. Ты не скажешь? — в ответ только отрицательное качание головой, — Интригааан, — протягивает Юля, глядя, как его губы растягиваются в улыбке. — Ты же можешь сама прийти и посмотреть. И поесть, — он безразлично опускает взгляд на свои руки и непринуждённо вытирает их кухонным полотенцем, которое, очевидно, прихватил с собой. — Пицца? — слегка подумав кидает девушка новое предположение, и видит заинтересованный взгляд. — Так вот почему у тебя такая высокая раскрываемость… Ты экстрасенс, — мягко произносит мужчина, — мысли читать умеешь… — после этих слов Соколова внутренне группируется, ожидая упрёка, и слышит его, — Кстати, я тебе пришлю счёт за коммунальные услуги, сама будешь расход воды оплачивать, — со смехом добавляет он, и женщина быстро выключает кран. — Прости, — который раз она говорит за этот вечер, и всё ещё внутренне содрогается. Да, он сказал, что ей нужно оставить это чувство внизу, но как это сделать, если всегда берёшь с собой — себя? Он не отвечает, лишь только ухмыляется и покидает свой пост. — Жду тебя на кухне, хорошо? Если не захочешь есть, то чай-то попьёшь. Или шампанское, или вино, или коньяк? — последнее перечисление звучит как вопрос, но Костя не ждёт ответа, — Приходи, — бросает он уже на развороте и уходит. Юля глубоко вздыхает и медленно и задумчиво вытирает руки. Внутри всё ещё немного потряхивает от чувства, что она совершила непоправимое. Нет, она понимала, что Костя, несмотря на то, что спустил её выходку на тормозах, не будет делать вид, что ничего и не произошло. Да и не должен. Доигралась, умничка. И ладно, что он оказался таким понимающим и любящим, что не хлопнул дверью, сказав ей, чтобы она катилась на все четыре стороны. Осознание того, что она может потерять его сейчас и навсегда остудило её пыл и притупило внутреннюю гордость, сделавши весьма настороженной. И пусть большую часть слов Кости составляли полупросьбы-полуприказы, она готова была соглашаться с ними, потому что она так устала от необходимости отдавать их самостоятельно. Соколова тихо проходит на кухню, наблюдая, как Костя хозяйничает. Конечно, в большинстве случаев эта обязанность должна относится к женскому полу, но как же ловко и хорошо он с этим управлялся. Как же она любила его за то, что на него можно положиться даже в такой элементарной и непримечательной работе. Девушка обводит уже такую знакомую кухню взглядом и замечает свой букет, украшающий стол. — Ты купил вазу, — она скорее просто констатирует факт, и удивляется тому, насколько он предусмотрителен, и как старается изо всех сил, чтобы ей было комфортно. А она — неблагодарная. — Ну да, — легко пожимает плечами мужчина, словно говоря «а что такого?» на языке жестов, — Садись, — он отодвигает один из стульев, почти не отрываясь от работы. — Ты что, сам её приготовил? — тихо спрашивает Юля, глядя на весьма аппетитные кусочки явно домашней пиццы, которая буквально пышет жаром и сотнями калорий. — И вечно этот удивлённый тон, — не глядя на неё бормочет он себе под нос, но она прекрасно всё слышит, — Юль, мне сорок лет, я могу приготовить себе еду. И поухаживать за любимой женщиной — тоже, — Лисицын оборачивается к ней с усталой улыбкой, будто объясняет ей в сотый раз очевидные вещи, держа в обеих руках по тарелке, а она кусает губы, чтобы вновь не расплакаться. В этом была самая сложность — во время работы им необходимо было сдерживать эмоции, они накапливались внутри, день за днём, неделя за неделей, и только стоило допустить одну слабость, как всё это превращалось в снежный ком, и её глаза были на мокром месте по любому мало-мальски значимому поводу. Он сказал, что она любимая. Не в первый раз, но сейчас она верила ему безоговорочно. Девушка медлит лишь мгновение, а после двумя шагами преодолевает разделяющее их расстояние и жадно целует мужчину, а он и не сопротивляется. — Солнце, у меня же руки заняты, — улыбаясь бормочет он, отстраняясь, потому что у него и правда нет возможности обнять её, прижать к себе к крепче, — Если б я знал, что ты станешь такой покладистой, обиделся бы раньше, — хитро улыбается он, и видя как женские глаза округляются от смеси непонимания и негодования, вновь быстро соприкасается губами, — Садись давай, а то знаю я, какой ты бываешь, когда голодная, — майор опускает тарелки на стол, и всё же ловит женщину в свои освободившиеся объятья, снова горячо и долго целуя, собрав волю в кулак, чтобы, наконец, отпустить её и сесть за стол. Едят они молча, перебрасываясь только красноречивыми взглядами голубых глаз. — Если ты думаешь, что мы не вернёмся к этой теме, ты ошибаешься, — произносит он в итоге, аккуратно, но не подразумевая возражения. — Я и не думаю, — она вполне понимает, что им необходимо ликвидировать всю недосказанность между собой. — Мы же хотели попытаться, Юля. Оба. Или ты передумала? — она лишь отрицательно мотает головой, — Это хорошо. Ты боишься, что не получится, что я сделаю тебе больно, что мы совершаем ошибку. Видишь, я могу понять твои страхи. Но и ты должна понимать, что я тоже не танк прущий, что моя уверенность — не железобетонная стена, что я не могу убедить тебя в чём-то, если ты даже не можешь мне довериться. — Я понимаю, — взгляд её виноватый, как у школьницы, и он невольно улыбается. — Я ведь тебя не ругаю. Мы с тобой знакомы очень давно, и мне кажется, прекрасно друг друга знаем. Но я не хочу с тобой воевать, Юля. Мне это надоело очень давно, ещё в Чечне, мне борьбы хватает на нашей работе, и мы вроде бы с тобой и по одну сторону баррикады, вот только почему-то постоянно раним друг друга. Я люблю тебя, и говорю это не только как обещание моего уважения к тебе, заботы, поддержки. Это моё добровольное обнажение перед тобой, да, я абсолютно гол, ну прекрати улыбаться, когда я серьёзные вещи говорю, Юлька! — он сам не может удержаться от мимолётной улыбки, но быстро становится вновь серьёзным, — Я беззащитен пред тобой, открыт нараспашку, при чём абсолютно сознательно. И всё, что ты мне отдаёшь, действует на меня напрямую. Твоя любовь, твоё счастье. И боль, которую ты причиняешь — она тоже усиливается. Я могу это вынести, я столько тебя ждал, что готов жертвовать чем-то. Но я не хочу терпеть, и дело даже не в том, что это просто желание. Я не смогу. Я не хочу начинать тебя тихо ненавидеть, думать о том, как бы избавиться, я не хочу, чтобы наши отношения тяготили меня, чтобы я когда-то взвешивал на весах собственный комфорт и нашу совместную жизнь. Я готов принимать тебя такой, какая ты есть. Я не собираюсь заставлять тебя меняться, потому что влюбился именно в эту вот безбашенную и невыносимую особу, сам виноват, конечно, но…и я такой, какой есть, — он слегка разводит руки в стороны очерчивая свой образ и делая небольшую паузу, — Мы с тобой уже устоявшиеся личности, и где-то не совпадаем, но нам это и не нужно. Не бывает идеальных, ни преступлений, ни людей. Помни, пожалуйста, о том, что мои чувства тоже важны, и они есть, потому что я живой. У нас ничего не получится, если мы будем только отдавать и требовать от другого что-то взамен. Уж ты-то знаешь, что это просто насилие, пускай и добровольное. Но я хочу быть взаимным. Потому что ты мне нужна. Я волнуюсь за тебя, думаю о тебе, храню тебя здесь, — он легко прикасается ладонью к груди, — Возможно, я слишком наседаю, и тебе кажется, что я хочу лишить тебя свободы и поработить. Нет, мне это не нужно. Я считаю себя достаточно сильным, чтобы иметь рядом сильную женщину. Такую, как ты. Которая могла бы почувствовать себя со мной слабой, если ей это необходимо. И с которой я мог быть слабым, если мне это будет необходимо, — он выдыхает, потому что боится потерять мысль, и доверительно накрывает её ладонь своей, — И, прости, котёнок, но я не умею читать твои мысли. Я ещё не научился понимать тебя с полуслова и полувзгляда. Могу интерпретировать по внешним признакам, но ты же знаешь, они не всегда отображают то, что у нас внутри. Пожалуйста, будь откровенна со мной, говори со мной, потому что даже самые сильные узы могут порваться, если их не поддерживать. Я сейчас чувствую себя полным болваном, говоря всё это, откровенничая и вываливая наружу то, что обычно держат внутри себя, хотя не подаю виду, но ты должна это знать, ты должна это слышать, чтобы ничего там не придумывала в своей голове. Мы научились прощать друг друга, но пора бы научиться и уменьшать количество того, за что стоит просить прощения. В общем, это всё, что я хотел сказать. И я надеюсь, что ты услышишь, — он нежно сжимает её ладонь в своей, открыто смотрит ей в глаза, без упрёка и нравоучений. Только она сама может знать, готова ли она принять его и всё, что идёт вместе с ним, чувствует ли она то же самое, так же ли он для неё важен, а всё, что в его силах, он уже сделал, — А нет, кое что ещё: что ты будешь пить? Сок, чай, кофе, что-то покрепче? — он быстро переключает тему, но видит её тяжёлый серьёзный взгляд и также замечает в нём слёзы, — Ты не обязана ничего сейчас мне говорить. Этот монолог даже больше для меня самого, на самом деле. Просто осознай, прочувствуй и попытайся принять. Так, что ты будешь? — он приподнимается, слабо целуя её в рыженькую макушку, но женщина тут же усаживает его обратно. У неё в душе буря эмоций, она слушала его долго, не пытаясь перебить, и ни на секунду не сомневалась в его искренности. Смысл сказанного проникал всё глубже, достигая полного осознания. Всё внутри неё тянулось к нему, и его слова только больше подтверждали уверенность в нём. Ей всё ещё было страшно отпустить ситуацию, но Юля прекрасно знала, что всё, что он говорит, взаимно. Да, у неё проблемы с чувством доверия, ещё большие — с выражением этого. Она была удивлена, нет, даже восхищена, насколько он точно подбирал каждое слово, чтобы они задевали её душу. И она на самом деле была готова быть перед ним такой же беззащитной. Такой, впрочем, и была. — Давай я, — произносит она, нежно улыбаясь, и усаживает его на место, а сама соскакивает, — Что ты будешь? — спрашивает она, ловко наполняя чайник и ставя его на закипание, — Кофе? — Я боюсь, что уже на семьдесят процентов состою из кофе на сегодняшний день, так что давай чай, — произносит он как бы между прочем, а Юля понимает, что снова облажалась. — Боже, ты же после суток, — произносит упавшим голосом, — ты хотя бы спал? — Несколько часов. Всё в порядке. — Я тебя не достойна, — произносит она, пряча лицо в руки и не видя, как он раздражённо закатывает глаза. Конечно, эгоистичная идиотка, он такой вымотанный, а ты ему про собственную усталость талдычишь. Давай, оправдай это изменениям в собственном теле, да толку-то. — Прекрати делать из меня святого, Соколова, и искать изъяны только в себе. Мы оба знаем, что это не так. Да это и не соревнования, кто хуже, а кто лучше. Я просто хочу быть лучше ради тебя, и если мне это удаётся, то это и твоя заслуга. Не хочу наступать на те же грабли, что много лет назад, после которых… Ну, ты сама знаешь, — он замолкает, спокойно глядя ей в глаза, и девушка невольно вздыхает, отвернувшись, чтобы разлить чай по кружкам, и опуская их на стол с тихим бряком, — Ты злишься? — Да, злюсь. — ..на меня? — Нет, на себя. Я чувствую себя полной неумехой, которая только и делает что ошибается, и даже если и знает правильный ответ, то на зло говорит не то. А кому на зло? Я делаю только хуже! — она слишком устала, чтобы вспыхивать, и запал быстро кончается, поэтому девушка горько добавляет, — Я не должна была говорить то, что сказала. — Должна была, если ты это чувствовала. — Но я не испытывала этого! В том-то и дело. Получается, я…соврала, сказала это только для того, чтобы причинить тебе боль, ради глупой, бессмысленной и нелепой проверки. Даже не думала своей головой, что я действительно могу задеть тебя, будто ты обязан бороться за меня. И с кем? Со мной же! — она резко замолкает и поднимает виноватые глаза, — Прости меня. За всё. — она смотрит на него, и в глазах столько разочарования, именно к самой себе. — Что я говорил про чувство вины? — напоминает Костя, страшно округляя глаза, но после смягчается, — Так, иди сюда, — протягивает он к ней руку, — давай-давай, — Юля нехотя делает шаг, передавая руку, и мужчина тут же усаживает её к себе на колени. — Что за жалость к себе, Юлька? Развела мне тут нюни, эх, а ещё взрослая женщина, майооор, — тянет он, ласково глядя ей в глаза, и девушка обвивает руками его шею, слегка нахмурившись, — Я тоже сделал тебе больно. Абсолютно осознанно. В отместку. Чтобы отрезвить, вот так щёлкнуть по очаровательному конопатому носику, — он и правда слегка ударяет её по кончику носа, — Давай оставим этот эпизод в прошлом. Закроем, но не будем забывать. Будем учиться на ошибках. И ты, и я. Так, три секунды тебе позлиться на саму себя, на меня, на всё остальное. Раз, — он чмокает её в правую щёку, — два, — в левую щеку, — три, — ловит своими губами её, ощущая, как она улыбается сквозь поцелуй, — Всё, собралась? — говорит мужчина строгим голосом, поудобнее устраивая её на своих коленях и даже не собираясь отпускать, а она и не вырывается, наоборот, обнимает крепче, скользит ладонью по щеке, смотря прямо в глаза, отчего его сердце делает кульбит, а сама-то вот-вот заплачет. — Ой-ой, какая плакса, не ожидал от вас такого, Юлия Александровна, не ожидал. И как такую не стрессоустойчивую взяли в органы работать? — произносит он с улыбкой, понимая, что серьёзности им на сегодня достаточно, пусть побудет маленькой девочкой, его маленькой сладкой девочкой. — Понятия не имею. Сама каждый раз удивляюсь, — девушка мимолётно смахивает ладонью слезу, вновь возвращая её на шею мужчине. — Ой ли, — смеётся майор, видя, что она улыбается, — Нарываешься на комплименты, да? — Может быть, — уклончиво отвечает та, кокетливо потупив глазки. — Хитрюга, — вздыхает Костя, нежно заправляя прядь рыжих волос ей за ухо, — моя лисичка, — он ловит её беззащитный взгляд, как у раненного оленёнка, и готов растаять от каждого взмаха этих ресниц, — Ты лучшее, что могло со мной случиться. Ну кто я без тебя? Твои чёртовы совершенные несовершенства, делающие тебя особенной. Не буду говорить о твоём профессионализме, вот ещё бы не лезла впереди меня в драку, вот была бы просто умница. Но об этом остаётся только мечтать, — его бархатный смех согревает её своим звучанием, — И готовишь ты прекрасно, только редко. А как мурлычешь, когда играешь на пианино. Твоя красота и природный шарм неоспоримы, и никакие шрамы тебя не портят, — Лисицын проводит большим пальцем по нижней губе женщины, — Ты мой адреналин, никогда не дашь расслабиться и заскучать. Моя зависимость. Моя слабость. Поэтому, будь осторожней. Что, «любишь ушами», Юль? — смеётся майор, видя как девушка в его руках просто расцветает, — А знаешь, какой самый лучший комплимент для меня? — Даже боюсь предположить, — тихо выдыхает Соколова, не в силах отвести глаз от его. Она могла ему столько наговорить, потому что ему есть, чем гордиться. И она им гордится и даже восхищается. — Лучший комплимент — твои счастливые глаза, — тихо-тихо и сладко-сладко шепчет он ей прямо в губы, незамедлительно целуя, и у обоих захватывает дух и немного кружится голова от этой близости родственных душ. — Может, ты мне всё-таки скажешь, в чём причина смены твоего поведения? — мягко, боясь спугнуть произносит мужчина, когда они вновь обращают к друг другу взор. Он прекрасно видит, как в её глазах отражается смятение. — Пока не могу, — тихо произносит она, опустив глаза. — Юль, ты опять начинаешь? — Нет! — рьяно произносит она, — Нет, Костя, правда, я скажу тебе, но чуть позже. Я должна быть во всём уверена. — Ты меня пугаешь. Точнее, пугает то, до чего ты можешь дойти своей умной головой, — слегка истерично признаётся он. — Один день, только один день, и я всё, — Юлька чмокает его в губы, — всё тебе расскажу.***
Женщина полусидит в кровати, укрывшись одеялом, и почти блаженно улыбается. Впервые за четыре дня в её голове полный порядок, на душе как-то легко, пусть и немного горько — нельзя так быстро перебрать собственное отношение и перестроить все эмоции. Юля знает одно — она больше всего хочет подарить ему ребёнка. Хочет быть его женой, матерью его детей. Его надёжным тылом, его семьёй. Она так долго шла к этому, почти десять лет, чтобы вдруг осознать — вот так, внезапно, по щелчку. Понимает, что страх и сомнения всё же вернутся, но сомневается она в себе, а не в нём. Он, конечно, не идеален. Она тоже. Но он идеальный для неё. Тот, кто может выдержать её характер и не сойти с ума. Кто знает, когда ей нужен «холодный душ», а когда ей нужна ласка и забота. Кому не нужны уже никакие проверки, а если она их вдруг и устроит, он пройдёт. Потому что дальнейшая жизнь всё ещё готовит для них испытания. Но они обязательно справятся. Вместе, как он и говорил. И она будет лучшей, обязательно станет лучшей версией себя. Если мужчина смотрит на тебя так — то у тебя просто нет шансов оставаться прежней. — И чего это ты так улыбаешься? — спрашивает Костя, гася большой свет, и вальяжно забравшись под одеяло, видя в свете ночника на устах любимой загадочную улыбку, как у Джоконды. Ох, его собственное произведение искусства. Юля легко пробегает тонкими пальчиками по влажным волосам Лисицына и так нежно усмехается, а глаза её буквально искрятся счастьем, будто подсвечивая лицо изнутри. — Так, что это ты задумала? — он уже откровенно подозревает, — Ты же сказала, что устала сегодня, да и неделя была и правда долгой, или ты опять передумала? — он, конечно, устал как чёрт, но если что, всегда готов на такие подвиги, пусть там не думает себе! — Нет, — Юля медленно качает головой, проводя ладонью по его щеке, — Мне кажется, я просто приняла главное решение.