Забота врага

Акутагава замер, испытывая немалую долю удивления. Он вовсе не ожидал, что его пригласят остаться на чай после того, что произошло. Разве что с целью отравить, но Ацуши был слишком бесхарактерным для этого, слишком честным. Он скорее ударит напрямую, чем так, исподтишка. Рюноске отпустил ручку и развернулся, проходя мимо замершего Накаджимы назад в комнату. Он останется, но, конечно же, лишь за тем, чтобы продемонстрировать, что ничуть не считает себя виноватым, а Ацуши понёс заслуженное наказание и не более того. Проходя мимо замершего и, похоже, не менее удивлённого согласием, Тигра, он сказал: — Только душ сначала прими, от тебя потом пасёт за версту. Шум воды был отлично слышен из комнаты, где сидел Акутагава, однако, это его не слишком волновало. Сняв с себя плащ, развязав шейный платок и расстегнув пару верхних пуговиц, несмотря на открытое окно в квартире всё равно было душно и кондиционера, разумеется, не было, Рюноске разместился за низким обеденным столом. Сложив ноги по-турецки и положив голову на сцепленные руки, что локтями упирались в деревянную поверхность стола, Акутагава медленно обводил взглядом комнату. Настенные часы, секундная стрелка которых бесшумно отсчитывала время, показывали десятый час. Далеко не самое позднее время, когда его не бывало дома. Мысли упорно возвращались к блеснувшим под искусственным освещением жёлто-фиолетовым глазам. В самом начале, когда идея отомстить именно таким способом пришла в его голову, Акутагава, тогда уже прождавший под дверью Тигра более часа, никак не предполагал подобную развязку. Действительно, порка ведь не самое страшное, что он с ним делал за, уже можно сказать, что продолжительный срок их знакомства. Особенно, если сравнивать с тем, как было в начале. Сейчас бы, конечно, Акутагава тоже был бы не против оторвать скалящемуся Оборотню ногу, руку или ещё какую-нибудь важную часть тела, но все подобные порывы уже давно и прочно были пресечены предусмотрительными Дазаем и Мори. Так что Рюноске оставалось довольствоваться лишь нанесением несмертельных, ну почти, ран и не пересекать установленной границы, следуя вполне чёткому и не терпящему компромиссов приказу: «вы должны работать вместе. Хоть наизнанку вывернись, но сработайтесь». Наверняка подобному положению дел была какая-то причина, просчитать которую Акутагава был просто не в состоянии, но от него этого и не требовали. Просто работать с Тигром, больше ничего. Он и работал, сжав зубы, иногда не сдерживаясь в собственных презрении и ярости, но работал, ни разу не попытавшись проигнорировать свои обязанности или сбежать. И со временем стал замечать, что, каким-то немыслимым и странным образом, начинает к этому привыкать. Не сразу, не безболезненно, но Оборотень перестаёт восприниматься как абсолютно ничтожная грязь, недостойная чтобы жить. Да, он разочаровывает своей слабостью духа, но, тем не менее, во время боя, ни разу не плошал, стойко перенося вместе с Акутагавой все выпады противников и вот, случилось даже, что сам оттащил его домой. Даже несмотря на то, что это была полностью ошибка Тигра, Рюноске также хорошо понимал, что он сам мог бы попасть под контроль гораздо быстрее и проще, стоило вражескому эсперу счесть его более сильным. Это задевало. Одновременно по двум причинам: кто-то вновь признал Ацуши более сильным, чем он, а второй причиной было… Стыдно признать даже самому себе, но это была растерянность из-за внезапно исчезнувшего союзника, вновь превратившегося, пусть и по чужой воле, во врага. Стыдно было, потому что он, Рюноске Акутагава, работавший всегда, абсолютно всегда, исключительно в одиночку стал, хоть и в совершенно ничтожной степени, полагаться на Тигра. Самую малость, один единственный грамм доверия, но это уже было много больше того, чем кто-либо мог получить от него за всё время работы в Портовой Мафии. Своей ошибкой Ацуши показал, что не был достоин и того грамма, что на него был выделен, но затем он спас его сестру, несмотря на то, что вообще никаким боком не был причастен к этому делу. Подставленное плечо помощи подкупило, какой же он всё-таки наивный придурок, вновь восстанавливая веру в отброса, а его последующее исчезновение на три недели, снова эту веру пошатнуло. Так и качался Рюноске на качелях своего странного отношения, не желая признавать то, что было закономерным финалом их сотрудничества: они привыкают друг к другу. Привыкают становиться рядом, не касаясь друг друга плечами, но точно зная, что подстраховка, той, которой ни у одного из них никогда раньше не было, придёт. Теперь же, когда отмщение за свои сомнения было совершено, Акутагава задумался над тем, что на сердце ему почему-то не полегчало. Не было чувства удовлетворённости, хотя он бы солгал, если бы сказал, что порка Тигра ему не пришлась по вкусу. Это было забавно. До определённого момента. Память снова продемонстрировала ему воспоминание о не пролившейся влаге из чужих глаз. Он ведь не этого добивался. Проучить, пристыдить, наказать, но вовсе не обидеть. Оборотень должен был осознать, как он был не прав, когда решил, что может острить и грубить ему без последствий, что может вызывать смятение и колебания в душе Рюноске, своей нелепой заботой. Он должен был понять это, а не расплакаться, будто несправедливо обиженный ребёнок. Какого чёрта вообще Акутагава думает об этом, переживая о его чувствах и обидах?! Работать вместе, не значит быть друзьями. Работа вместе не равно привязанности. Ацуши зашёл в комнату как раз в тот момент, когда Рюноске пришёл в то состояние бешенства при котором неминуемо должен был начаться мордобой, желательно, с кровавыми последствиями. Тигр был чистым, от него веяло жаром и мятным гелем для душа, а на плечах, поверх расстёгнутой на больше чем половину пуговиц рубашке, висело полотенце на которое ниспадали капли воды с мокрых волос. Не было подтяжек, не было беспальцовок, не было и следа тяжело прошедшего рабочего дня, кроме, пожалуй, некоторой медлительности в движениях. Не зря же он не смог превратиться, когда Акутагава схватил его, значит, сильно устал. — Извини, что заставил ждать, — получив на эту реплику совершенно злой взгляд, Ацуши удивлённо хлопнул светлыми ресницами. Если раньше он не понимал только некоторые отдельно взятые элементы поведения Рюноске, то теперь Накаджима перестал понимать что-либо в принципе.— Почему ты бесишься? Сам же сказал идти мне в душ, — он нахмурился. — Не твоё дело. Тащи уже свой чай, — Акутагава отвернулся в сторону, демонстративно глядя в окно. Ацуши промолчал и ушёл, но ненадолго. Вернулся Оборотень уже без полотенца, зато с подносом в руках, на котором стояли две чашки чая, приборы и сами пирожные. Молчать, конечно же, он тоже долго не смог. Точнее, похоже, даже не собирался. — Нет, это моё дело, — сказал он, переставляя всё с подноса на стол. — Потому что ты бесишься на меня, — с этими словами Накаджима пододвинул к Рюноске чашку и пирожные, предлагая этим жестом ему выбрать первым. — Переживаешь, что твоя задница вновь пострадает? — Не съязвить по этому поводу было просто невозможно. Чёрно-белый кусочек перекочевал на тарелку. — Хотелось бы, знаешь ли, для начала знать, за что она пострадала в первый раз, — Ацуши выбрал себе фисташковое пирожное. Обстановка мирного чаепития начинала накаляться. — Тебе повторить? — Акутагава поднял от тарелки тяжёлый взгляд, встречаясь с глазами Тигра. Тот медленно отложил вилку, которой до этого уже собирался отломить ломтик от приятного глазу зелёного бока пирожного, и спрятал руки под стол, разместив их на своих коленях. Сидеть Ацуши предпочёл в традиционном японском стиле, видимо, задница действительно побаливала. — Хочешь сказать, мне стоило оставить тебя подыхать на дороге? Или на балконе? — Жёлто-фиолетовые глаза сощурились, а руки под столом сжались в кулаки. — Хочу сказать, что тебе не стоило трепать языком направо и налево, — Рюноске тоже отложил вилку. Зря он остался. Похоже, Накаджима уже полностью оправился от потрясения после порки и теперь вновь нарывался на неприятности. Ацуши несколько секунд сверлил его взглядом, но затем вновь взялся за вилку и принялся есть. Молча. Никаких оправданий, отрицаний или извинений, что было бы логичным в отсутствии первых двух, не последовало. Рюноске это не устраивало. — До этого ты сказал, что ты никому ничего не говорил. — Сказал, — Накаджима сделал глоток из своей чашки. — А потом я сказал, что это был я. — Ты непоследователен в своих заявлениях. — А ты непоследователен в своих действиях, — долго просто защищаться у Оборотня не получилось. — И в чём же я непоследователен? — По-твоему, вломиться в мой дом, после трёх недель молчания, выпороть меня, а потом поставить перед моим носом пирожные и смыться это верх логики и последовательности? Был бы сейчас на Рюноске плащ, Ацуши немедленно оказался бы пригвождённым к полу. Но плащ аккуратной стопочкой лежал неподалёку, и это пока спасало ситуацию от перехода устного спора в спор с применением физической силы. Однако если так продолжится в том же духе, то ненадолго. Накаджима не хотел, чтобы его с Кёкой дом пострадал в этом абсолютно идиотском возможном сражении, поэтому принял сторону капитуляции, надеясь, что на этом всё разрешится. К тому же, он вовсе не хотел, чтобы у Рампо были проблемы, после которых, несмотря на запрет Мафии и Агентства трогать друг друга, он мог бы и не остаться целым и невредимым. — Я приношу извинения за то, что все узнали о картине, — ничего он не гордый, перетопчется как-нибудь. Рюноске несколько секунд смотрел на него. — Извинения приняты, — после чего он взял вилку и сосредоточился на своём кофейно-шоколадном пирожном. Хочется Тигру покрывать кого-то, подставляясь вместо настоящего виновного, пусть покрывает, его полное право. Крысятничество в Мафии никогда не приветствовалось, несмотря на то, что именно на это вынуждали чуть ли не всех и каждого. Так что Акутагава был способен понять это. Правда, понять, не значит принять. И неудовольствие от того, что Ацуши в очередной раз решил поступиться собственной гордостью, которой, у него, вроде как и у Акутагавы сердца, тоже не было, рискует проявиться, если они скоро не разойдутся. Пирожное было вкусным. Приятная горчинка кофе, смешивалась с белым и молочным шоколадным муссом, и в итоге всё получалось очень легко и бодряще. В отличии от Накаджимы, Рюноске предпочитал не смешивать вкус чая и сладостей, поэтому, когда его кусочек закончился, в чашке ещё оставался нетронутый и чуть поостывший чай, за который тот и взялся, в то время как Ацуши позволил себе сложить руки на столе и опустить на них голову. Кажется, он собирался заснуть. — Почему ты разревелся? Вопрос, так и не оставивший Акутагаву в покое, повис в комнате, словно материальный, вынуждая Тигра открыть глаза и сменить положение, чтобы вести беседу. В итоге он сидел, подперев голову рукой. — А почему ты меня выпорол? Вопросом на вопрос ответил Оборотень, правда, как-то, без огонька. — Я же уже объяснил почему. — Я тоже уже сказал, что не плакал. Так и будем продолжать врать друг другу? Акутагаву посетило ощущение, что этот стиль речи он уже где-то слышал. Может быть, чуть более изощрённый и несущий в себе куда больше подводных камней, но в любом случае, всё это всё-равно очень смахивало на стиль Дазай-сана. — Боже, я уже разговариваю, как Дазай-сан, — будто эхом откликаясь на мысли Рюноске, произнёс Ацуши, хлопая себя рукой по лбу. После короткой паузы, Акутагава решил зайти с другой стороны. — Ты меня бесишь, потому и выпорол. Накаджима убрал руки и выпрямился, кажется, понял, что никто ему спокойно задремать не даст. Впрочем, вряд ли бы он мог на это рассчитывать с самого начала, не такой же он, в самом деле, дурак. — Мне было больно, вот и заплакал. — Да? Давай я сейчас тебя пару раз проткну и посмотрю ещё раз, как ты от этого ревёшь? — Давай я тебе ещё сейчас что-нибудь скажу и ты меня снова выпорешь? — Запросто. Можешь даже ничего не говорить, мне понравилось. Ацуши уже готов был на это что-то ответить, но внезапно захлопнул рот и густо залился краской, опуская взгляд в пол. Чёрт, как-то тупо он подставился, не иначе как из-за спотыкающихся друг о друга мыслей. Продолжать играть в игру: «я отплачу тебе той же монетой» становилось опасным. Акутагава, тоже уже приготовившийся к дальнейшей перепалке, а может и к тому, чтобы действительно перейти от слов к действию, озадаченно посмотрел на красного, как варёный рак Накаджиму. Секундой позже он тоже подумал о том, о чём подумал Ацуши, но, в отличии от него же, ничуть не смутился. — Ну ты и извращенец, Тигр, — тихо фыркнул Рюноске, пряча за ладонью и покашливанием улыбку. Оборотень вскинулся, как это было и в прошлый раз, в квартире Акутагавы, когда тот дразнил его пошлыми фразочками. Именно дразнил ведь, никак иначе. — Это не я сказал, что мне понравилось кого-то пороть, — возмущение смешивается со смущением, прогоняя сон. — Но ты же сказал не врать, вот я тебе честно и признался. — Может, тогда ещё ты честно признаешься, почему так злишься на меня, когда я даже в поле твоего зрения не попадаю? Вопрос застал Акутагаву врасплох. За увлекательной, чёрт бы его побрал, перепалкой он потерял бдительность и не заметил, как его злость и раздражение сошли на нет, а ставшее, чуть лучше, чем обычно, настроение, открыло уязвимые места, чем Ацуши не замедлил воспользоваться. Нарочно или просто так совпало, Рюноске бы не взялся сказать, но то, что Тигру нужно было ограничивать общение с чересчур проницательными и умными семпаями, стало для него очевидным. Иначе ещё полгодика и Накаджима начнёт читать его, как открытую книгу, как это раньше делал Дазай. Что он ему должен ответить? Что он уже давно забыл, как это — полагаться на кого-то? Что ему с трудом удаётся доверять и он, глупый Оборотень, постоянно испытывает это доверие на прочность? И нервы Рюноске заодно. Что он… боится привязываться? Пусть даже убить Тигра вовсе не так просто, как было убить его товарищей в детстве, но это не значит, что это невозможно. Да одолеть Френсиса было проще, чем признаться в этом страхе даже самому себе. Акутагава поднялся с места. — Спасибо за чай, — он поднял плащ и накинул его на плечи. — Пирожные были вкусными. Ацуши проводил его взглядом, пока тот не скрылся в коридоре, а затем, поднявшись, вышел следом, наблюдая за тем, как Рюноске обувает свои чёрные туфли и поправляет шейный платок перед зеркалом. Когда тот снова взялся за ручку двери, уже второй раз за этот вечер, Накаджима его окликнул: — Акутагава… В этот раз брюнет не стал поворачиваться. — Что? — Зачем та жёлтая краска? Память вновь услужливо вытаскивает воспоминание: блестящий от слёз взгляд не людского цвета. — Чтобы раскрасить глаза. Акутагава выходит, закрыв за собой дверь.