***
— Тебя НИКОГДА не бывает дома! Ты все свое время посвящаешь работе! Что я, по-твоему, должна была делать?! Сидеть и ждать тебя дома? Ну, конечно, я же жена, должна все терпеть, да?! — Милая, успокойся, мы можем все решить. — Ничего решать мы уже не будем! Я не собираюсь больше терпеть твоего постоянного отсутствия. Я уже устала таскаться с Тэ по всем этим выставкам, музеям. Он любит только тебя, а меня и за мать не считает! — Дорогая, это вовсе не так, — мужчина пытается сохранить спокойствие в голосе, но под действием тревоги связки срываются, и голос дрожит, — ты же сама знаешь, как он любит тебя, и относился бы к тебе еще лучше, если бы ты поощряла его любовь к искусству. Не горячись, пожалуйста, мы еще можем спасти нашу семью… Женщина оборвала его на полуслове: — Да нечего нам спасать! Он такой же странный, как и ты, повернутый на своих дурацких картинах, и вырастит он таким же, и тогда все вокруг него будут страдать от его одержимости, как страдаю в этом сумасшедшем доме я! Ему неинтересны игрушки, он не хочет ни с кем дружить, кроме уже сдохших Донателл! — она перестала кричать, и ярость в голосе сменилась на мольбу, — хватит все усложнять. Я уже нашла другого человека, который может сделать меня счастливой… — Но как же так, ты не можешь уйти… Я не смогу жить без тебя и Тэтэ, только вы — моя жизнь, милая, ты же знаешь! — Твоя жизнь — кино, и ТЫ это знаешь, — она ткнула в грудь мужчине и продолжила говорить с паузами, пытаясь подавить подступающие слезы, — ты можешь забрать Тэхена… Я не смогу воспитать из него нормального человека. Да и ты не сможешь, но хотя бы он будет счастлив. — Но это — чистой воды эгоизм, ты его мать, а я… — Хватит переводить стрелки, ясно? — женщина уже окончательно сменила тон и теперь говорила так, будто она диктор на радио. Железные ноты ее голоса пробежали неприятной дрожью по коже мужа, — мне не нужен ни ты, ни Тэхен. Сокджин будто почувствовал удар в виски, а мир вокруг упал в бездну, расколовшись на тысячу осколков. Он смутно слышал слова жены, все плыло, ноги стали ватными, все тело вмиг опустело и тут вновь заполнилось, но уже тяжелым жидким металлом или липкой тягучей резиной. Каждая мышца его тела подверглась судороге, он не чувствовал ничего, кроме давящей тьмы вокруг. Изредка обрывки фраз пробивались через густую темноту.…я уже подала на развод, завтра в шесть приедут адвокаты…
…после смерти мамы я не могла……даже она любила тебя больше…
…Тэхен — ненормальный, ты же сам понимаешь, что это твоя вина…
…всем так будет лучше……ты же любишь меня и его, хватит заставлять его страдать…
…я беременна от другого человека…
Последняя фраза вывела Кима из оцепенения. Внутри него все горело от ярости, он так хотел задушить свою жену, что сам испугался этих мыслей. Боже, это ненормально, но он не мог ничего с собой поделать. Ярость присуща всем, а Сокджин не был никаким маньяком или убийцей и понимал, насколько такие мысли естественны, но недопустимы. Он злился. Он был в ярости, потому что женщина, которую он любил больше жизни, нагло врала ему больше двух лет. Женщина, которой он посвящал все, что делал, отдавал все, что имел, предала его. Женщина, которая была его семьей, разрушила все. Женщина, которая была матерью его ребенка, отказалось от самого дорогого ему человека — его сына. Пути назад не было. Он только что дотла сгорел в ненависти, ядовитой и легко воспламеняющейся. Сделав глубокий вздох, Джин не почувствовал облегчения. Его тошнило, а легкие показались каменными, будто там не было и кубического сантиметра свободного для воздуха места. Выдержав трехминутную паузу, которая тянулась для обоих мучительно долго, Ким стальным голосом сказал: — Хорошо. Значит, завтра в шесть? Отлично. Закончим с этим. И скорее. В его черных глазах стояли слезы, ресницы намокли и тянули веки вниз. По правде говоря, все его положение тянуло вниз, прямиком к горящему аду. — Но, раз ты считаешь собственного сына ненормальным, — Сокджину было мучительно больно произносить эти слова, — ты больше не будешь с ним видеться, и в заявлении ты напишешь это по собственному желанию. — Хорошо, — Кима удивило, насколько спокойно его жена, видимо, уже бывшая, приняла эти унизительные условия «мира». Он, кажется, услышал усмешку в ее голосе, хотя может, это была болезненная галлюцинация, но она все равно будто ударила его в самое солнечное сплетение. Казалось бы, такое согласие должно было только успокоить его, но этого не случилось. «Почему тебе так легко отказаться? Почему не стала бороться?». Он бы хотел, чтобы она боролась. То ли потому, что Тэ нужна любовь матери. То ли потому, что он хотел отобрать любовь Тэ у нее. И вернуть, и отомстить хотелось одинаково. «ПОЧЕМУ ТЕБЕ ДАЕТСЯ ЭТО ТАК ПРОСТО?!». «ТЕБЕ ПРОСТО, НО НЕ НАМ?». Постояв еще несколько минут в тишине и испытав даже какое-то обманчивое облегчение, молодые люди вышли из комнаты. Сначала она, затем и он. Муж направился в ванную комнату, чтобы смыть соленые нити слез. Он пробыл там от силы минут пять, просто стоя перед забрызганным зеркалом, опираясь на раковину, смотря куда-то бесцельно, пока холодные капли стекали по шелушившейся от стресса коже. Но эти пять минут казались ему неделями на затерянном острове в огромном черном липком океане. Немного пошатываясь, он вышел из ванной и направился в спальню. Он шел по длинному коридору, когда услышал шум закрывающегося гаража и отдаляющийся рокот мотора. Моля все высшие силы о том, чтобы маленький Тэ не слышал ни их ссору, ни звук авто, молясь о том, чтобы он сейчас мирно спал в своей кровати, Джин пошел в детскую. Подойдя к изрисованной гуашью двери, он остановился и тяжело выдохнул. Легкие еще не наладили работу в полной мере. Он с трудом надавил на ручку, она не поддалась. Тогда мужчина навалился на нее всем весом. И вошел. Маленький ребенок посапывал в своей кровати. Извертевшись, как только можно, он лежал поперек маленькой постели с цветным бельем, а его рука и голова немного свисали с высоты. Маленькие черные локоны завивались, как у барашка, и лезли на миниатюрный белый лобик. Джин подошел к кроватке и бережно, как настоящее сокровище, переложил сына, а потом присел рядом. Угловатой и огромной, по сравнению с Тэхеном, ладонью он погладил его по голове. Мальчик стал щуриться во сне, довольно кряхтеть и что-то невнятно бормотать. Ким старший решил не тревожить его сон и продолжил просто сидеть рядом. Чувствуя под боком спящего ребенка, теперь единственного дорогого ему человека на этом проклятом свете, он чувствовал пустоту и одновременно огромные силы, источником которых была любовь. Да, он плохой отец, но его сын — не ненормальный. Он особенный. Он талантливый. И он самый-самый лучший. Никто не причинит ему вреда, Сокджин этого недопустит. Он сидел на детской постельке всю ночь, перебирая в голове сотни вариантов того, как он будет объяснять девятилетнему ребенку, что такое развод, и почему мама больше не хочет жить с ними. Но пока малыш Тэтэ спокойно лежал рядом с отцом и видел сны, мужчина чувствовал, что все будет хорошо. Не сегодня, не завтра, но все будет хорошо. Пока малыш Тэ спокойно спит рядом, у них будет надежда.***
Скоджин открыл глаза, и образы растаяли в воздухе, все до последней капли. Темнота давила на глазные яблоки, духота обвивала шершавыми лентами горло, мешая кислороду попадать в кровь. Мысли роились и бились о стенки головы, как огромное пылевое облако, готовое разнести все на своем пути. Слишком. Много. Мыслей. Настолько, что они проносятся и ранят, но выловить хоть одну невозможно. Вкус тревоги и несказанного чувствовался на языке и никак не проходил. Почти парализованный, Джин лежал в кровати под большим одеялом, обливаясь потом. Собрать силы и направить их в отяжелевшие конечности казалось титаническим трудом. Разряд, сгиб, разряд. Облокотившись на руки, он привстал над кроватью, сбросив тяжёлое, почти придавливающее его одеяло. Он оглянулся вокруг — ни одного источника света в комнате, кроме его сына, спавшего под боком. Гости заняли все места в доме, а две гостевые комнаты были отданы под кладовки на время ремонта. Гостевые, вообще-то, ни разу никто не использовал по назначению ни разу за всю их жизнь в этом городе. Никто не мог подумать, что однажды к ним завалится ночевать столько гостей. Тэхен мирно сопел. Он был больше похож на ёжика, чем на студента престижного университета. Ким старший посмотрел на сына. Родные изгибы, родная кожа, родное дыхание. Он почувствовал приятное тепло где-то в груди. Мысли, обрывки фраз и образов из прошлого все ещё гудели в черепной коробке, но сухой и соленый привкус тревоги пропал с языка. Вот ради кого Сокджин борется со всеми своими сожалениями, вот ради кого он становится сильнее каждый день. Он возводит железные стены и мосты, уходит от прошлого все дальше. Мужчина знал, это не спринт, а марафон. Долгий изматывающий путь до сладкой победы и долгожданного облегчения. Сегодня крепкие металлические балки дали слабину, и волна страхов ударила Джина в спину, но он держался.***
Неделю назад ему написал Юнги и рассказал о своей проблеме: его отец, бывший учитель Тэ, давно страдающий ревматизмом, почти перестал ходить. Он физически не может двигаться, а значит, работать тоже. На Мина младшего свалилась огромная ответственность, теперь ему придется полностью обеспечивать себя и своего престарелого отца. Зарплата учителя рисования никогда не была большой, поэтому Юнги приходилось работать, начиная с шестнадцати лет. Он успел примерить на себя кучу профессий — от банальной работы уборщиком до должности наборщика текста. Из-за работы времени на подготовку к выпускным экзаменам просто не хватало, поэтому парень после школы не поступил в университет. Конечно, это не такая большая редкость для Кореи, да и сам Юнг понимал, что жизнь на этом не кончилась, хоть и усложнилась. Но его отец очень сильно корил себя за то, что не смог дать сыну образование и возможность на осуществление его мечты. Мин младший был определенно очень талантливым и умелым в сфере создания музыки, но бытовые проблемы мешали ему заниматься этим делом. Грея мечту в душе, сын продолжал усердно работать, обеспечивая семью и умудряясь откладывать деньги на университет. Отец с сыном жили очень дружно, поддерживали друг друга во всем. Потому так тяжело им было расставаться. Когда мужчину сразил недуг, парень нашел только одно решение — поехать в Сеул и найти работу там. Высокая конкуренция не особо пугала его, а вот высокие зарплаты очень манили. Оставив папу с двоюродной сестрой, Мин Юнги, полный надежд и стремлений, но с ноющим сердцем в кармане рубашки, стал собираться в Сеул. Там временным пристанищем для него послужит дом Кимов. По другому чудесному стечению обстоятельств парень встретился на вокзале с другими старыми знакомыми Тэхена. В очереди он встал за высоким юношей в огромном бомбере пламенно-оранжевого цвета и в черной кепке на бок. Разговорчивый сосед по очереди завел знакомство с каждой бабушкой в радиусе пяти метров. Его жизнерадостность и вежливость разили бабуль прямо в сердце, они рассказывали ему разные истории из жизни, давали советы и хвалили: «Какой хороший мальчик». В какой-то момент незнакомец повернулся к Юнги, и, как оказалось, он был ему очень даже знаком. Чон Хосок, учившийся на класс младше, вымахал так, что его было не узнать. Щуплый низкий ребенок со странной черной челкой на бок, который постоянно пританцовывал на переменах, а еще ослепительно блестел своими серебристыми брекетами, превратился в высокого и красивого молодого человека с вьющимися бурыми волосами и милыми ямочками на щеках. Не изменилось лишь одно — улыбка. Чон Хосок сразу же узнал Юнги и мгновенно изменился в лице. Они мало общались в школе, но пересекались десятки раз на школьных мероприятиях, где Мин был диджеем, а Чон главным танцором и заводилой толпы. Нельзя было отрицать: он двигался ловко и грациозно, почти любые движения были подвластны телу танцора-любителя. Теперь же Юнги-хен смотрел на знакомого снизу вверх — маленький Хоби был выше его почти на целую голову. Они обменялись изучающими взглядами темных глаз, и Хосок развел руки широко-широко, приглашая старшего в объятия. Немного неуверенно Мин шагнул навстречу. — Сколько лет, сколько зим! Как дела? Как живешь? Ты так изменился, но все тот же Юнги-хен! А какие прекрасные волосы, тебе так идет этот пепельный оттенок, боже! — парень радостно восклицал, заваливал старшего вопросами и, не дожидаясь ответа, задавал все новые, — ты что, тоже собрался в какую-то поездку? Случайно не в Сеул? Как тебе вообще этот город? Он такой красивый. А как написание музыки? — Стой-стой, давай затормозим, — старший прищурился и засмеялся, — я не успеваю отвечать на твои вопросы! Чон, не переставая ярко улыбаться, немного отступил назад, оставив место парню, — ты все такой же разговорчивый и позитивный, я смотрю. Длинная очередь, которая разрослась по вокзалу до самых касс, двигалась медленно, и все это время школьные знакомые оживленно беседовали, делясь всем произошедшим за шесть лет. Оказалось, что Хосок также не стал поступать в университет, и пять лет после выпуска из школы работал и одновременно тренировался, нарабатывая свои навыки танца. Его младший брат, тот самый забияка-Чонгук, который тоже многого добился в спорте, в борьбе, если быть точным, собрался переходить в столичную команду. Юнги рассказал про своего отца, а младший про свою маму. Его мама работала в полиции до этого года, но получила ранение при исполнении. Какой-то грабитель выстрелил в нее из пистолета и попал в руку. Как итог — порваны сухожилия. Хоть никакой опасности для жизни и здоровья больше нет, ее отправили на пенсию, наградив хорошей премией за отвагу и верную службу. Теперь, когда у матери Хоби нет работы, а его младший брат закончил школу, в этом маленьком городке на Юго-Востоке Кореи семью Чонов больше ничего не держало. Семья переезжала в поисках лучшей жизни, и Мин Юнги, чтобы было не так одиноко, присоединился к ним. Чон Чунсон, их мама, оставалась на пару недель в Ульсане для решения всех вопросов с продажей квартиры. А три молодых парня через несколько дней после встречи уже мчались на поезде в огромный город на другом конце полуострова, чтобы начать новую жизнь.***
Часы пробили шесть утра. Весь дом спал, укутанный приятной тишиной, а по небу только-только пошли мелкие тонкие трещинки света между облаков. Он тихо бродил по дому, аккуратно ступая на линолеум босыми ногами, чтобы никого не разбудить. Воскресное утро прошло по пустым районам, все дома шумной днем улицы спали, но Джину больше не спалось. Побродив по квартире, он подошел к окну: двор еле освещался уличными фонарями. Погода стояла крайне теплая для мартовского утра, почти безветренная. Ким старший оглянулся и посмотрел на мягкую кровать: его сын еще спал. Мужчина укрыл его одеялом и вышел из просторной комнаты, тихонько закрыв за собой дверь. Он прошел мимо открытых дверей гостевой комнаты, где спали братья Чон, и около своей комнаты, которую сейчас занимал Юнги, проследовал до больших бирюзовых дверей со стеклянными вставками, которые вели в большую с панорамными окнами столовую, и дошел до коридора. Немного пошуршав, он накинул старую дутую куртку, обулся и вышел за дубовую дверь прямо на пустую дорогу: ни одна машина не нарушала тишину и покой, только самые ранние пташки щебетали на ветках. Словно персонаж фильма «Я — легенда», Сокджин, немного пошатываясь, побрел к окраине квартала, где расположился небольшой парк. На улице было еле светло, а в тенях деревьев еще стояла густая темнота. Мужчина прошел в глубь дубовой аллеи и присел на скамейку, глубоко вдохнув весенний воздух. Он закрыл глаза. Наконец-то ему дышалось спокойно, тревога отступила. Ким почувствовал легкую усталость и холодок, такой приятный после душной комнаты. Его мысли были уже далеко, неслись над острыми скалами какой-нибудь скандинвской страны. Он вспоминал советы своего психотерапевта. В моменты, когда тревога не давала ему продохнуть, Джин обращался за помощью специалиста. Он помнит небольшой теплый кабинет телесных оттенков, мягкое кожаное кресло и успокаивающий бархатный голос пожилого мужчины. Приемы у него действительно пошли Джину на пользу, и в конце работы усмирить тревогу помогало обычное внушение. — Попробуйте закрыть глаза и представить пляж. Что-то приятное и спокойное. Мысли об отдыхе действительно помогают успокоиться. — Я не люблю жару, можно это будет побережье Атлантического океана, или какая-нибудь гористая местность у Балтийского или Северного моря? — Конечно, — терапевт поправил очки в тонкой оправе, — мы вправе представлять что угодно, — он посмеялся, — если ваш идеальный отпуск — скалы на берегу холодного моря, то переместитесь туда. Глубоко вздохните и представьте это. А еще классическая музыка, да. Очень неплохое дополнение. Не думаю, что у вас, как у актера, возникнут проблемы с воображением. Так что Ким Сокджин представлял свежее зеленое поле на большой скале, величественно возвышавшейся над синими пучинами Норвежского моря, высокий полет чаек и исцеляющий ветер, пробирающий клетки тела насквозь. Но теперь он видел маленькую избушку на самом краю обрыва. Деревянная и скрипучая постройка не вызывала большого доверия, но из ее окон исходил теплый желтый свет. Тепло. Домашнее тепло манило его. Сейчас его собственный дом был полон детей, которые больше и не дети вовсе. Такие знакомые, шумные и смешные. Теперь это были уже почти взрослые и почти самостоятельные молодые парни, на чью долю выпало немало трудных испытаний. Все еще дети в душе и в памяти Джина, они могли бы помериться жизненным опытом со многими людьми. Такие знакомые и такие… чужие. Прошла целая декада с их последней встречи. Кто они теперь? Оторванные от родного дома, они приехали в большой город. Да и старший понимал, что дети рано или поздно вырастают. Скоро и его маленький Тэтэ, которому уже, к слову, стукнуло девятнадцать, отучиться, заведет семью и переедет. Будут ли они так же близки? Близки ли они сейчас по-настоящему? Все измениться, перевернется с ног на голову, а Киму этого так не хочется. Выдержит ли он это очередное, возможно, самое тяжелое в его жизни испытание. Мужчину начало скручивать изнутри, на глазах выступила влага. Он был готов разрыдаться прямо на этой скамейке в темной аллее, но тут он услышал хруст ветки и шелест листьев. Что-то маленькое прошмыгнуло почти у самых ног. Сокджин убрал большие ладони с лица и посмотрел в сторону, откуда исходили звуки. Маленький серый бельчонок неподвижно сидел и смотрел прямо на него, перебирая лапками. «Какой крошечный», — подумал старший. Какой-то безнадежный детский инстинкт заставил его наклониться и протянуть к бельчонку руку. Когда между человеком и зверьком оставались считанные сантиметры, малыш соскочил с места и убежал в гущу веток. «И на что я только понадеялся?» — подумал Джин. Он повернулся в сторону деревца, куда убежала белка. На тонком стволе молодого дуба сидел бельчонок, а рядом, вцепившись в кору, притаилась белка раза в два крупнее малыша. Белка-ребенок и белка-родитель на пару секунд направили взгляд на Кима, а затем исчезли в молодых листьях, будто их и не было. «Удивительные живые существа», — пробормотал под нос Сокджин. Он опять прямо сел на скамью и заметил, что лучи все еще низкого солнца уже проникали вглубь рощи. До него донесся шум проезжающего автомобиля. На соседней тропинке пробежала пара молодых девушек, которые громко говорили о чем-то. Этот маленький парк вообще был излюбленным местом многих людей, которые занимались утренней пробежкой. Мужчина почесал затылок и посмотрел на свои наручные часы: стрелка показывала пятнадцать минут восьмого. Его не было дома уже два часа, а по ощущениям прошло лишь минут двадцать. Он поспешил домой.***
Дом шумел и кипел, во всех комнатах, даже пустых, работал телевизор, где показывали привычные воскресные программы. Звенели тарелки и ложки, в открытых окнах свистел ветер. Заканчивалось утро, очень приятное и солнечное, все комнаты дышали свежестью. За большим круглым столом уселись пятеро: старший и младший Кимы, братья Чон Хосок и Чон Чонгук, и Мин Юнги. Всю столовую заполнили ароматы тостов и жареных яиц. Золотистая лапша лежала в глубоких глиняных тарелках, а вчерашние кимчи гордо стояли по середине стола. Гудела кофе-машинка, кипел чайник, завтрак был в разгаре. — И тут проводник объявляет: «Поезд отправляется с первого перрона», — Хосок поднес ладони ко рту и изобразил голос из громкоговорителя, — и вы бы видели его лицо! Он почти плакал, типа, он правда был уверен, что не попадет в Сеул! Вот он, наш маленький смелый борец, — он рассмеялся и по-доброму легонько толкнул локтем Чонгука, — а Юнги схватил его за рукав и потащил на поезд. Мы со всех ног бежали, нас даже проводники испугались! Но успели же! А потом мы еще часа два дышать нормально не могли, ха-ха. — Да ну тебя, я просто переволновался, — младший Чон надулся и скрестил руки. Тут почти все время молчаливый Мин Юнги потрепал Гука по голове и сказал: да он еще совсем малыш, не придирайся к нему, Хо, он скоро вырастет в настоящего Годзиллу на сеульской химозной еде — тогда все громко захохотали, и даже макнэ не смог сдержать улыбки. Вся компания с аппетитом поглощала блюда, наготовленные Сокджином для гостей. Все кому не лень рассказывают забавные истории, которые происходили с ними за последние пять-десять лет. — Мой пес буквально съел мою школьную форму! — Мой БРАТ буквально съел мою форму! — Да не было такого! — А мой отец перепутал мою рубашку с холстом… — Сколько ж ты ее не стирал, раз она так затвердела? — Меня в школе дразнили помидором. — А я правда был помидором, потому что волосы красные. Все на перебой стремились вставить свое слово, рассказать что-нибудь, ведь за такое долгое время накопилось столько всего. Никакого барьера не возникло, а за столом будто сидели все те же дети, что и много лет назад. Даже Тэхен быстро влился в этот словесный поток. — Я найду работу и пойду тренироваться! Стану танцором. — Я продолжу заниматься борьбой. — А мне нужно заработать как можно больше денег, отцу нужна помощь, — просто произнес Мин и пожал плечами, не изменившись в лице. А вот стол мгновенно затих. — С ним что-то случилось? — Тэхен с беспокойством посмотрел на друга, а Юнги посмотрел на Джина. Мужчина покачал головой, давая понять, что не говорил сыну об истинной причине визита. — Да, он… у него ревматизм. Не смертельно, но больше не может работать. Поэтому теперь мне нужно зарабатывать еще больше. — Но ты ведь хотел заниматься музыкой! — Хотел, но обстоятельства складываются не всегда так, как мы хотим. — Может, — Тэ задумался, — мы можем помочь чем-нибудь? — Нет, вы уже достаточно мне помогли, раз приютили на время. Сегодня я иду на собеседование, и завтра рассмотрю еще два варианта работы. Буду делать все возможное. — Но как же твоя мечта? – младший Ким посмотрел в глаза Юнги, его лицо выражало участие, беспокойство и даже какую-то тень жалости. - Мечты мечтами, а реальная жизнь немного сложнее. Тебе повезло, что ты не сталкивался с таким. Ты еще ребенок. И вообще, я не отказываюсь от музыки, просто немного повременю с этим. А дальше как сложится — так сложится. — Я не ребенок! — брюнет искренне негодовал, — я просто хочу помочь, не нужно никакого снисхождения… — Я же сказал, — старший перебил Тэхена, — никакой помощи не нужно. Спасибо тебе, но это мое дело. Остальные молча наблюдали за неловкой ситауацией. Чонгук хотел бы провалиться под землю, лишь бы не видеть ссоры, а Хосок уже перебирал варианты шуток, чтобы разрядить обстановку. Но в дело вмешался отец: — Своими недоперепалками вы ничего не решите. Кофе и чай готовы, так что закроем эту тему. За этим столом мы не меримся проблемами. Только кофе, чай, булочки и полное принятие проблем других. — Извини, хен… — Да я тоже перегнул палку, — парень неловко почесал шею, — знаете, мне пора. Спасибо за завтрак, господин Ким, было очень вкусно. — Рад, что тебе понравилось. И что за официальные обращения? Я не старик! Придумай что-то более неформальное. Мин Юнги улыбнулся, встал из-за стола, похлопал Тэ по плечу и вышел. — Да… он все такой же, каким был в старшей школе, — Чон-старший улыбнулся каким-то своим мыслям. Джин закивал головой: — Согласен… Ох, святые оладьи! Я забыл о сегодняшнем занятии со старшими ребятами! — он ударил себя по лбу, — вот и ранний склероз подобрался. — Не такой уж и ранний, — Чонгук отвел глаза от надувшегося от обиды Сокджина. — Ты дурак, Гук, а ну извинись, кто ведет себя так со старшими?! — Хоби залился краской. Тут прозвучало резкое: «Ай! Больно!» Довольный собой Сокджин, только что поставивший звонкий щелбан наглому юнцу, потирал руки: — Да я выгляжу моложе тебя, ха! А мне ведь уже сорок первый год пошел! Чон и Ким показали друг другу языки, и второй вышел из кухни. Тэ и Хоби посмотрели друг на друга с крайним непониманием: что сейчас вообще произошло.«Словно малые дети, боже»
***
Воскресенье было единственным днем для Чимина, когда юноша позволял себе поваляться в кровати подольше. Вместо привычных тренировок в шесть утра, в час дня и в семь вечера, в этот день его ожидала лишь одна в пять после полудня. Острая струя света пробилась сквозь плотные синие занавески. Тесная душная комнатка общаги все еще была погружена в темноту: шторы отважно сторожили ее от яркого весеннего солнца, и только мелкие пылинки блестели в воздухе под его лучами. Противный будильник, зачем-то поставленный на девять утра, проскрежетал, пошатнув утреннюю тишину. Пак встал и выключил его. Положив телефон на прикроватную тумбочку, парень оглянулся: его соседа не было, а кровать была аккуратно застелена, как и вчера вечером. Еле раскрывая слипшиеся ото сна глаза, Чим наклонил голову на бок в непонимании и начал собирать крупицы информации. Почему-то каждое утро из его головы вылетает воспоминание, что его бывшего соседа, второкурсника Ли Ёнсона, исключили из университета. Странное это дело, Ли был тусовщиком до мозга костей, да и с Чимином обменивался парой слов четко раз в день — когда предупреждал, чтобы тот ложился спать и закрывал комнату на ключ. Старый скрипучий замок открывался снаружи только ключом, потому что Ёнсон сломал замок, открывающийся картой. И приходил сосед Пака слишком уж поздно, чтобы тот его дожидался. Танцор все время в общежитии был предоставлен самому себе — и его это очень даже устраивало. И все же одинокому, живущему вдали от дома парню было приятнее просыпаться, зная, что в комнате он не один. Огромное храпящие в подушку тело придавало иллюзию какого-никакого общества. А теперь Пак Чимин был один. Юноша плавно приподнялся на пружинистом матрасе, немного сгорбился и потер глаза. Длинная полосатая футболка повисла на острых плечах, а твердое одеяло отпечаталось на его коже красными пятнами. Блондин потянулся и встал на ноги. Прохладный после ночи ковер приятно щекотал ступни, электрические импульсы забегали под кожей. Юноша подошел к небольшому окну в толстой пластиковой раме и откинул одним движением в стороны шторы: свет залил, до краев заполнил маленькое пространство комнаты. Чим пощурился и потянул за ручку окна. Через небольшую щель для проветривания просочился свежий мартовский аромат с частицами хвои. Угловатые высокие ели и лиственницы росли прямо под окнами, верхушками разрезая лазурное утреннее небо в разводах облаков. Танцор, вдохнув прохладный воздух, уселся обратно в теплую кровать. Теперь он был один, и все воскресное утро принадлежало ему. Он будет скучать по противному хриплому храпу Ли Ёнсона и по его глупым историям с вечеринок. Но весеннее настроение проникло глубоко, до самых нервных волокон, и избавило его от тяжелых мыслей. Пак прикрыл колени одеялом и стал рассматривать очертания лучей на стенах своего жилища. Иглы света пронзили желтые, почти прозрачные волосы, торчащие во все стороны, и такую же прозрачную бархатную кожу. Майка оголила одно его плечо, и острие ключицы заблестели. Он немного подогнул плечо, поглядев на себя в запачканное и пыльное зеркало. Чимин выглядел как персонаж детских сказок. Маленький, с наивными глазами и доброй улыбкой. Шёлковая кожа, светлые волосы, крупинки веснушек и небольшие медовые пигментные пятна, выползшие на щеки с первым приходом весны, аккуратные изгибы талии и бедер делали его похожим на молодую тигровую лилию, только распустившуюся в саду. Пак повернул голову влево и посмотрел на маленькое ушко, повернул вправо, посмотрев краем глаза на мягкие очертания профиля, которые растворялись в свете солнца. Пальцами он помассировал шею и растер спину после сна, немного потянул носки. Он долго нежился в кровати, словно котенок. В продолжение процедур он начал надавливать на кожу вокруг коленей и вдруг почувствовал неприятную ноющую боль. Синяк. Небольшой круглый синяк немного зеленоватого оттенка красовался на коже в компании таких же следов поменьше размером. С одной стороны, ничего необычного, после тренировок на телах спортсменов часто остаются ссадины, мышцы болят, кожа покрывается небольшими трещинками. Но причиной этих отметин были вовсе не физические нагрузки. Десять часов прошлого вечера. В огромном зале с зеркальной стеной осталось всего четыре человека, даже преподаватель ушмыгнул домой пораньше. Четверо молодых людей, трое из которых крепкие высокие парни, а другой — Чимин, оттачивают прыжки битый час подряд. Пируэты. Взмах рукой, поворот, прыжок. Прыжок, нога влево, кабриоль. Стук сердца, эхом расползающийся по уставшему телу, удары крови о стенки артерий где-то у виска, громкое учащенное дыхание, покалывание в боку. Боль и дискомфорт преследуют Пака на каждой тренировке. Связки с прыжками подходят к концу, как и время тренировки. Еще немного, и можно будет пойти в темную опустевшую раздевалку и скинуть с себя мокрые насквозь вещи. Осталась лишь небольшая растяжка. Опираясь длинной ногой на перила, парень глубоко наклоняется, потом ставит тело в обычное положение, опять наклон, опять естественная поза. Отведя ногу в сторону, он медленно выгибает туловище, наклоняется в бок, рука в идеальной дуге располагается над телом, пальцы почти касаются идеально вытянутого носка. Больше похожий на фарфоровую фигурку, блондин стоит неподвижно долгое время. Но изящность и неподвижность еще не все качества, которые роднят танцора и фарфор. Он хрупкий. Хрупкий как тонкие стенки статуэтки. Пока Чимин находится в этом положении, когда кровь прилила к ушам, и вокруг все звуки сильно приглушены, к парню подходят остальные тренирующиеся. Они смотрят на Пака как дикие животные на добычу. В любом стаде сборище глупых и сильных выбирает себе жертву. Простейшая потребность в том, чтобы самоутвердиться, почти первичная, первобытная и беспощадная. Миниатюрные размеры и высокий голос Чима всегда служили красной тряпкой для хулиганов в школе. А теперь и для взрослых парней в классе балета. Юноша терпел издевки с восьми лет, но занятия танцами были его отдушиной. Он бежал в зал от всех своих бед. Кто же мог предположить, что университет станет для него огромным испытанием. Он не слышит их. Только чувствует толчок, боль под коленом и вонь пота. Он стекает по зеркалу. Его единственное желание сейчас — раствориться, впитаться в пол. Теперь он слышит смех, грубый и громкий, больше похожий на бездумные крики чаек, которые нашли маленькую рыбешку на берегу. Парни уходят, а обмякший Чимин остается лежать на паркетном полу, собирая в кулак осколки сил и собственного достоинства. «Это так несправедливо. Но почему?». Теперь на полу зала лежал уже не молодой парень, там лежал маленький ребенок. Маленький розовощекий ребенок, которому только что порвали тетрадку, которого только что толкнули в грязь, у которого только что отобрали любимую игрушку, которому только что сломали ногу. Меняются локации и время. А Чимин все еще не понимает, почему его любимой лошадке отломали копытце. И почему копытце хотели оторвать и ему.