***
Похмелье ударяло в голову сначала точечно — горящими очагами в свербящем, воспалённом мозге, а потом перешло в тупую, заполняющую всё собой боль. Верхние веки с трудом расстались с нижними, открывая чуть хмельные зрачки с голубыми радужками. Первое, что увидел перед собой проснувшийся с тяжёлой головой Эксл, была крепкая, жилистая смуглая шея, в которую он утыкался чуть вздернутым веснушчатым носом. Эта шея пахла приятным одеколоном с древесными нотками и вылитым вчера ночью на себя шотом с абсентом. Роуз только сейчас понял, что обнимает Слэша поперек груди и ощущает теплоту кожи любовника рукой. Впервые за долгое время ему было тепло не только от жара чужого тела, но и на душе. Несомненно, Иззи был и остаётся Экслу лучшим другом, и все эти ночи, когда узкие кровати сдвигались вместе, были частью этой дружбы, однако... Однако Иззи не был тем, кого сейчас обнимал Роуз. Эксл всегда удивлялся — как можно узнать человека всего за несколько встреч и мгновений? Он был именно тем, кто дорожит людьми, которых подпускает близко к себе, и тщательный отбор друзей и излишний перфекционизм оставили рядом с Роузом Иззи, с которым он дружил с детства, с которым они вместе пережили трудные подростковые времена — беззаботные дни юности, когда гормоны бушуют, а ночи в Индиане такие теплые. Иззи был тем, к кому Эксл был привязан сердцем и душой, кто мог отогреть прозябшего под ноябрьским дождем трудного подростка Эксла, убежавшего от родителей и теперь влезшего в иззино окно мальчика, которого Стредлин зовёт греться под большое воздушное одеяло. Эксл любил Иззи, любил как родного брата и доверял ему больше, чем себе. А вот тот, кого Эксл знал едва ли три дня, засел в голове, иногда раздраженной мигренями, отказываясь выбираться из-под скользких извилин мозга, оставаясь где-то в эйдетической памяти. Слэш запомнился не только отличным сексом, но и чем-то внутренним, неосознанно импонирующим экселовской морали. Роузу нравился этот образ развязного добряка, который скрывал его скромную, молчаливую натуру, скрывал нежность и заботу о партнёре — то, как Сол поправлял спадающие на лоб и мешающие обзору медные пряди, то, как Сол трепетно щекотал лёгким дыханием ушную раковину и как зацеловывал выемку между ключицами и блестящие от пота мышцы, — все это рождало в Эксле новую вселенную, выбрасывал в кровь такое огромное количество адреналина, что задыхаться при виде глаз Слэша было частым для Эксла явлением. Прошедшей ночью Эксл, укладываясь рядом с ним, негромко прошептал: «Я обыскал всю вселенную, и нашел себя в твоих глазах».***
Из раздумий о том, что было ночью, Эксла вывели невесомые касания пальцев до кожи. Слэш сначала осторожно, как бы боясь разбудить, проводил пальцами по кисти до предплечья руки Роуза, а потом теплая, большая ладонь проехала по плечу и шее до скулы, немного приподняв горящую пожаром голову и нежно касаясь губами теплых губ Эксла. Поцелуй длился непозволительно долго, но был до того сладок, что, казалось, их губы склеились карамелью. Слэш прервал поцелуй, смотря в голубые, слегка подернутые дымкой наслаждения, глаза. — Доброе утро, Экс, — широкая улыбка вновь растянула припухшие от поцелуя губы. — Как ты? Эксл лежал на его груди, прикрыв глаза. Он был в моменте. Он наслаждался всем, что происходит в эту утреннюю минуту. — Отлично, — не открывая глаз, отозвался Роуз. — Я рад, — Сол запечатлел легкий поцелуй на носу Эксла, отчего последний слегка поморщился с умиротворением, застывшим в чертах лица. — Давай вставать. Будешь завтракать? Эксл мог только распахнуть глаза и одними губами сказать тихое «Да».***
Лето в Индиане было жарким — казалось, что поле, окружённое редкими деревьями на Рузвельт-Авеню, плавилось от убийственно-жгучих лучей ультрафиолета; небо было чистым, и даже маленькая тучка, похожая на кудрявую овцу, уплыла куда-то на север. Духотой был наполнен стоячий воздух, и ветер настолько слабо колыхал верхушки изумрудных шевелюр деревьев, что до двух мальчишек, лежащих в тени разлапистого, величественного вяза, даже не доставал. Они лежали в этой звенящей тишине уже около часа, молча глядя в синие небеса, и солнце, как маленькая бусина, отражалась в их ясных, юных взглядах. Тот, что, закинув одну руку за голову, на которой в разные стороны торчали отрастающие черные волосы, сорвал тонкими пальцами травинку и зажал ее между губ наподобие сигареты, слегка пожевывая зелёную горечь. Тот, чьи волосы на солнце за половину лета выгорели и стали чуть светлее охры, в цвет которой прямые, ещё не достающие до юных, крепких плеч, были окрашены генами, повернул голову к лежащему по левую руку от него Джеффри с травинкой во рту. Он долго, внимательно всматривался в заученные наизусть черты узкого, белого лица с фиолетовыми кругами под темного цвета глазами, будто хотел прочесть его мысли, залезть к нему в голову или в самое сердце, чтобы без слов угадать его мечты и желания. И что-то всколыхнуло податливый, иссушенный жарой мозг, и какая-то дикая мысль ползала омерзительным слизнем в его голове, что он приподнялся на локтях, и стремительно, будто Джеффри Исбел был противоядием для умирающего Билли Бейли, приник к сухим губам. Слизняк, точущий его мысли меньше года, тут же испарился. Мозг стал плавиться, казалось, уже вытек из черепа, потому что сейчас Билл поддался тому далёкому зову, который мучил его уже год. Целый год он не мог спокойно заснуть, ведь противный, жуткий слизняк не давал покоя, подталкивая к обрыву, к пропасти, из которой уже не выбраться без травм и боли — и вот Бейли совершил отчаянный шаг. Сгорели все сны, сгорела доводящая боль, и теперь было так легко, когда Исбел отвечал на этот искренний первый поцелуй, что Биллу было не жаль всего, чего он мог потерять, если кто-то из людей узнает о таком выборе. После этого жаркого лета, в ночь на тридцать первое августа, эти двое соберут заработанные на каникулах деньги, достанут карту Соединённых Штатов из тайника в комнате Билли и отправятся за мечтой, слепо веря зову, влекущему к приключениям и новой, совсем беззаботной жизни.