«В смуглых чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле — виселица».
Н. В. Гоголь «Сорочинская ярмарка»
К открытию ярмарки они, ясное дело, опоздали. Приехали к полудню, большую часть времени провозившись со сломанным колесом. Поразительно, но путь, по которому Мелинар ездил уже лет пять точно, после встречи с алчным паном показался мельнику абсолютно другим: он стал водить его кругами! То ли от растерянности полесовцы свернули в какой-то момент не на ту тропинку, то ли взаправду действовало лихое колдовство озлобленного чародея, пусть и отчасти их «простившего». Однако, несмотря на преграды, хвала Единому, до места все-таки добрались. Славенск — столица Славении, страны, к счастью, сохранившей старые названия и прежний уклад жизни, судя по последней переписи населения, считался самым большим и многочисленным городом. Со всех его окраин виднелся замок правителя — каменная громада, воздвигнутая взамен бывшего расписного царско-княжеского терема. Стараниями нового государя любые упоминания о княжеской семье, о прошлой власти и прошлых законах потихоньку угасали в забвении. Город окружала крепостная стена. При въезде странников встречал не самый лучший вид: выстроившиеся в ряд шибеницы с висевшими на них преступниками. Жуткое зрелище сразу давало понять, как в столице поступают с карманниками, ворами да изменниками. Настасья старалась туда не смотреть. Девчушка знала, что в петлю порой попадали и невиновные люди. Впрочем, кто бы стал разбираться? Зато показательно — страх внушает. Великая заслуга всеми обожаемого монарха. Проезжая по вымощенной булыжником дороге, троица направлялась в центр, на ярмарку, уже раскинувшую на несколько дней праздничные шатры. Перед въездом на пёстрые улицы в отдалённой стороне базара располагалась особая часть — место, где по выходным дням встречались богатые помещики. Чаще всего для того, чтобы оформить между собой, по договору, купчую-продажу закрепощённых людей. Обширные невольничьи рынки несколько лет назад по просьбам народа запретили, в столице так уж точно! Правда, подобную «радость», как разрешение торговать людьми в отведённых местах для графов, баронов, панов, словом — высшего сословия, составляющего Славенскую Шляхту, решили оставить. Возможно, и у дворян-чародеев тоже имелась собственная Шляхта, нечто вроде ордена, но Настя никогда про такое не слышала, не интересовалась и углубляться в изучение системы дворянской знати не собиралась. Мельникова дочь, проезжая мимо, непроизвольно кинула мрачный взгляд на одного помещика, в красках расписывающего свой товар какому-то дворянину. Помещик распинался перед лысеющим графом в мундире, предлагая ему поочерёдно невольных девушек. Те обречённо ждали решения, склонив головы. Подле одной из женщин стоял её маленький сын. Граф осматривал каждую с холодным расчётом, заглядывал в лица, с удовольствием ощупывал прелести и заставлял открывать рот, чтобы проверить зубы. «Будто кобылу, живых людей выбирает» — успела подумать Настасья и нахмурилась ещё сильнее. Сам граф, перезрелый, напыщенный, низенького роста, похожий чем-то на индюка, которого и в суп-то добавить было бы противно, решил скостить для себя цену: ярко и яростно начал расписывать все недостатки товара продающему его помещику. Спектакль продолжался недолго. Договорились. Граф, лицо коего Насте отчего-то показалось знакомым, указал на последнюю в строю молодую невольницу с сыном. И охрана дворянина, его солдаты тут же, без тени жалости, отцепили крестьянку от её чада. — Нет! Нет, нет! Ради Бога! Милости вашей прошу! Он же мой сын! — надрывала горло неизвестная мама, силясь вырваться из грубых рук. Шум рынка и праздничная музыка, льющаяся с главной площади, перекрывали истошные крики. Настасья ощутила, как внутри неё всё похолодело. Невольница брыкалась, вопила, моля только об одном: не разлучать её с мальчиком, но всё оказалось напрасно. — Всыпь-ка ей хорошенько, чтоб заткнулась! — услышала Настя скрипучий голос графа. Управляющий помещика вскинул руку с зажатой в ней плетью. Настасья, ехавшая в это время в повозке, содрогнулась. Успела увидеть, как лён белоснежной рубахи на спине крестьянки окрасился кровью… Ребёнок хотел подбежать к матери, но путь ему преградили, да ещё, для острастки, замахнулись кнутом. Относительно довольный же продажей помещик получил мешочек серебра. — Насть, не гляди туда, — сказал сидящий на козлах мельник. Настасья честно попыталась, но не смогла. А потом просто отвернулась, уткнувшись в плечико Данилушки. В носу неприятно щипало, глаза против воли сделались мокрыми. — И вообще, держись рядом со мной, — посоветовал отец. — Тот человек, которого ты только что видела, не кто иной, как сам королевский канцлер Лихслав Вольцейховски, — Мелинар пробурчал что-то вроде того, как же тяжело произносить эту замудрённую фамилию, больше напоминавшую фамилии ненавистной простому люду западной Славении, и добавил: — Мне ему ещё муку продавать, сам решил проверить, видать… Советник государев… Несколько лет назад, кажется, ты его видела? Не помню, чтобы вы ещё когда-то встречались здесь, в столице. Настя вспомнила. Точно! Вот отчего его лицо показалось ей знакомым! Просто тогда он ещё не носил пенсне! В отрочестве, когда ей было лет одиннадцать, после пяти лет с окончания войны, после переезда в деревню, каким-то чудом отца нанял новый королевский двор и советник Лихслав был первым, кто повстречался с ним и его дочкой. Тогда Настасье он показался очень милым человеком. Детям вообще всё постоянно кажется, и предстаёт в лучшем свете не то, что есть на самом деле. Заплутав в своих думах, девочка вскоре успокоила кипящие в душе чувства. Страшное место осталось далеко. Настя, Мелинар и Данилка очутились в самой весёлой части базара: на торговой ярмарочной площади с белокаменным фонтаном в центре. На улице стоял невообразимый гомон. Люди продавали, кричали, расхваливая свой товар, предлагали, торговались. Дети тащили за руки матерей, прося купить им пряников или леденцов; гуляющие компаниями мужичины, решившие отметить Медовый праздник, устремлялись в ближайший шинок пропить последние деньги; по рынку даже в приятной в какой-то степени какофонии разливалась задорная музыка скрипок бродячих артистов. — Свежие булочки! Лучшая в Славенске выпечка! Подходи, покупай! — нараспев кричали пекари. В нос ударил запах горячих сладких булочек, начинённых малиной, маком и яблоком. — Горшки глиняные, расписные! — вторили другие продавцы. В цвете красок Настя умудрилась разглядеть на прилавках глиняную посуду, разукрашенную необыкновенными орнаментами. Сосед-старичок рядышком продавал поделки для детей: — Игрушки деревянные, покупай, порадуй чадо потехой! — в его руках затрещал шаркунок — погремушка из бересты для самых маленьких. Дети толпились у его лавки, пока он рассказывал их родичам про куклы, трещотки и прочие побрякушки. Телега ехала дальше. Посуда сменилась более дорогим товаром. Засияли речные жемчужины в тяжёлых ларцах. Блестящие глаза Настасьи и Данилушки отражали восторги людей. — Бусы! Ожерелья! Жемчуга скатные! — Да вы поглядите, сударыня, сюда! Сюда! Шелка заморские! Под цвет ваших дивных глаз! Как раз на платье пойдёт! Заструился разноцветный шёлк. Тронула чудесную ткань хрупкими ручками какая-то панночка. Настасья погрустнела. Так хотелось тоже протянуть к шёлку пальцы, пощупать, насладиться, но желание это сменилось другим, благодаря сильному сладкому запаху. — Рахат лукум, пахлава, пряности с жаркого востока, что далеко-далеко за Кровяными горами! Данила, выглядывая из повозки, облизнулся. Сладости перебил необычный горьковато-приятный аромат. — Зёрна кофейные, привезённые с Шаньи! — певуче голосил загорелый торговец. — Три моря было переплыть нелегко, чтобы диво такое достать! Диковинка дорогая, но стоит того, поверьте, сей напиток вы не забудете! — Да горький, як полынь твоё кофе басурманское! — плюнул ему в ответ проходящий мимо мужик, пряча за пазуху кошель с последними гривнами, какие, видимо, отложил на покупку горилки. Настя проследила за ним и усмехнулась: действительно, несчастный направлялся прямиком к трактиру. Продавали на базаре и цветы. Пёстрыми пятнами бросались в очи разноцветные букеты. Запах роз, лилий и орхидей дурманил голову похлеще хмеля, что лился вместе с музыкой скрипки по городу. От изобилия красок, запахов и вида у Насти с Данилкой разбегались глаза. Денег бы на всё это, да дорого, ну хоть на булочку хватает, уже счастье. «Ничего, — думала Настя, — стоит лишь подождать, когда отец продаст муку и можно будет спокойно повеселиться… Он со своей щедрой руки, как обычно, даст на сладости». В Славенск, казалось, съехались люди разных ремёсел. Люди, самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по роду занятий — лучшие мастера своего дела толпились сейчас в торговых рядах столицы. Среди столов-прилавков пустовало лишь одно место: телега Мелинара туда и стремилась проехать. На ярмарочной площади их встречал городской друг мельника — старый резчик по дереву. В любой день он выглядел весьма обаятельно: высокая, чуть сутулая худая фигура, выразительное гладко выбритое лицо, такое доброе, простое, с мягкими чертами. Припорошенные сединой волосы завивались на концах в разные стороны, как стружка, на тонких губах мастера играла приветливая улыбка. Его звали Любором. Старый друг в круглых очках, опрятной рубахе и надетом поверх плаще в заплатках, штопанном похоже не один раз, сейчас стоял около пустующего стола для мешков муки и, видимо, ждал самого мельника. С самого утра он, что ли, их ждёт? Ах этот верный, вечно встревоженный дядюшка Любор! Понятное дело, надо о ком-то заботиться, ведь нет ни жены, ни детей. Улыбка при виде его сразу озарила лицо Настасьи, и плохие воспоминания, такие, как встреча с паном в лесу или разлучение матери с сыном, не забылись, но по крайней мере на какое-то время исчезли из мыслей. — Привет, любезный мой друг! Да благословит дни твои Единый! — Дядя Любор пританцовывал на месте, отстукивая ритм деревянными башмачками, затем отсалютовал чёрной конусообразной шапкой. Закадычные друзья с хохотом обнялись, поздравили друг дружку с Медовым праздником. Мелинар, опуская подробности, пересказал причину их опоздания на открытие ярмарки. Любор не успел ничего сказать в ответ — на него тотчас накинулись с объятиями дети. — Как же ты подросла, Настёнка, девица красная, ненаглядная! Невеста уже! — резчик по дереву крепко обнял девочку, поцеловал в щёку. А Даниле, взяв его на руки, вручил петушка на палочке. — Вижу, ты и соседского сорванца с собой взял, — шутливо заметил старый мужчина, глазея на мальчонку поверх круглых очков. — Да, пущай помогает, небольшие денежки хоть получит от меня, опосля в семью принесёт. Мать его в последнее время хворь одолела, а лекари сейчас дерут очень дорого, сам знаешь. Любор понимающе закивал. Погладил мальчишку по голове, пожелал матушке Лисавете, одинокой вдове, скорейшего выздоровления. После вежливо попросил Мелинара отнести ему через какое-то время в дом мешок муки, а к концу ярмарочного дня пригласил всех в гости, зная, что ночевать в гостинице добрым деревенским друзьям будет не по карману. — Конечно-конечно, — отвечал Мелинар, распаковывая товары, и, кладя их на прилавок. — Настя моя тебе всё отнесёт. Иди пока домой, ожидай нас. — Вот ещё! — поразился резчик совершенно искренне. — Сто лет тебя не видел, и ты сразу меня выгоняешь! Э-э, нет, братец мельник, так дела не делаются, давай сюды, помогу! Оба занялись мешками муки и зерна; глиняными горшками; свежими, пусть уже и не горячими, но очень вкусными булочками, завёрнутыми в ткань, раскладывая их на прилавок. Дети норовили помочь, но старики почему-то отмахивались, ссылаясь на то, что пока в этом деле помощи не требуется. — Дядя Любор, вы бы отряхнулись, опилки в хлеб попадают, — заметил глазастый Данилка. Любор поглядел на себя и ахнул. Действительно! К плащу и рубашке чертополохом липла деревянная стружка. Не вовремя она опадала прямо на булки, точно листья в осеннюю пору! — Ой-ёй, и впрямь! Извини, друг, работал сегодня много, — с оправданием старый резчик отряхнулся, потянулся к следующему мешку и вдруг застыл в полусогнутом положении. Рот его раскрылся в немом крике. — Эх ты ж, спички-ящички, хвороба проклятая, — прошипел он, потирая спину. Спохватившись, Настасья подошла и с жалостью коснулась его ноющей поясницы. Боль вмиг испарилась. Любор со вздохом разогнул спину. Настя в очередной раз не обратила особого внимания на собственное чудо, а вот резчик шепнул её отцу: — Девчушка твоя ворожит, исцеляет лучше любого доктора, оберегай её как зеницу ока. Настасья услышала. Встрепенулась, словно её в который раз обозвали ведьмой: — Дядюшка, и вы туда же! Может, хватит? Я не волшебница… Вам бы домой идти да отлежаться, а не молоть всякую чушь! Любор закивал, конечно-конечно, мол, не волшебница. Ведь всем же детям подвластно одним лишь прикосновением исцелять боль! Это же обычное дело, подумаешь! Старый плотник прижал палец к губам, давая знак не кричать так на весь базар, хотя, казалось, всем было не до её чудес: вокруг продолжалась торговля, звучала музыка скрипки, звенели радостные голоса детей. — Иди-ка давай, отдохни, — повторил Мелинар другу. Тот вздохнул, спорить не решился. И, ворчливо кряхтя, поплёлся к себе домой: — Эх ты ж, спички-ящички, опять он меня гонит, не хочет, чтоб помогал, дурень старый. — От старого дурня слышу, Любор! — раздалось резчику в ответ. Со стороны обоих послышался смех. Мелинар взялся за торговлю. Столица — не деревня, прибыль совсем иную может принести, главное — уметь правильно показать товар. Дочь и соседский мальчишка охотно помогали мельнику, зазывали покупателей, и в какой-то момент Мелинар спровадил Настю отнести мешок муки для друга. К самому мельнику вскоре должен был подойти королевский советник, тот самый граф, купивший крестьянку себе в имение. Он должен подойти с главной кухаркой, так будет лучше, если дочь мельника, чародейку, он не увидит… Дом Любора находился довольно далеко от базара, почти на самой окраине в сторону северных улиц. Девочка помнила дорогу. Она шла с закинутым на плечо мешком муки. По весу не особо тяжёлый, бывало, таскала и тяжелее. Привыкшая. По пути Настя повстречала незадачливого женишка, осматривающего коня какого-то прохожего для будущей подковки. Захарий назвал цену, договорился о времени и, не раздумывая, едва освободился, бросился следом за своей «невестой». — А-а, и ты здесь, — равнодушно обронила Настасья, постаравшись не смотреть на Захария. Для вежливости, правда, спросила, как его обожжённая рука. — Уже почти не болит. Настенька… Настя, да остановись же! Дочь мельника, закатив к небу глаза, остановилась и даже соизволила обернуться. Всё равно надо передохнуть. Всё-таки, следует признать: тащить мешок муки на хрупком плече через весь город — занятие не из лёгких. — Ты мене пробач, будь ласка, за вчерашнее… ну, шо я тя ведьмой обозвал, — стушевался кузнец, залепетал с ней на привычном для себя южном наречии. Поднять взгляда на неё не отважился. — Простила. И что же дальше, сокол ясный? — Ну так это… раз усё добре, может быть, мы… Ну-у… — И не мечтай! — отрезала Анастасия, вздёрнула голову, подняла мешок и пошла дальше. — Но лучше меня ты не найдешь, дурёха! — отчаянно бросил ей вслед кузнечных дел мастер. Чем больше девчонка ему отказывала, тем сильнее ему становилось пусто на душе и вместе с тем хотелось завоевать её. — А мне и не нужен никто! Я вольная птица! — Настасья звонко рассмеялась. — Не сидеть мне в узах брачных темничных! Захарий что-то ещё кричал ей в спину, но девушка уже не слышала. Она шла вперёд, с мешком муки на плече, смотря лишь себе под ноги и напевая задорную песенку про девицу, которая отказывала женихам, а потом по-настоящему влюбилась в бедняка. Да и не бродягой оказался он, а настоящим царевичем! И любовь в песне была взаимной. Сказочный красивый сюжет… В жизни всё по-другому. Так лучше вообще замуж не выходить! Настя, наверное, так бы и продолжала напевать любимую песню и даже бы пропустила дом резчика, если бы в один момент не случилось то, что предвещала ей свыше госпожа Судьба. Всё произошло в одно мгновение. Нечто страшное, болезненное и сулящее неприятности: девчонка столкнулась лбом прямо о грудь выросшего будто из-под земли прохожего мужчины. На дорогу рухнули они оба. Мешок муки вылетел из тонких рук, раскрылся, упал на землю и разом весьма аккуратно и качественно выбелил чёрные одежды господина. По улице прогремело несколько бранных слов, а после них удивлённо-злое: — Опять — ты?! К своему ужасу, Настасья узнала голос. Потирая ушибленный лоб, уставилась на мужчину, и ахнула. Перед ней стоял тот самый колдун — богатый пан и кандидат на звание худшего человека в мире! Трудно представить и описать, какое негодование овладело Настей, глядящей широко раскрытыми, чуть ли не заплаканными глазами на рассыпавшийся мешок муки. И всё же последовала совету отца, с господином решила не спорить. — Простите, — она выдавила сие слово с трудом, будто говорила о чём-то запретном. Пан Вишнецкий потрепал по гриве своего коня, гарцующего рядом, и перевёл свирепый взгляд на девочку. — «Простите»? — с трудом скрыл он гнев за удивлённой насмешкой. — Ты извинениями желаешь откупиться? Как забавно. О, посмотри, что ты наделала, дрянная девчонка! Маг указал на себя. Настя оценивающе оглядела невезучего помещика с головы до ног. Весь в её драгоценной муке перепачкался. О возврате денег за мешок можно и не мечтать. Девушка осмотрелась по сторонам, в душе надеясь, что сейчас подойдёт кто-то из знакомых и защитит её от этого чёрта. Но проходящие мимо люди были ей не знакомы. Зато, они тихонько посмеивались над ней, а дети, бегущие на ярмарку, показывали на перепачканного мукой сударя пальцами. Властош старался их не замечать. Всё его внимание приковала Настасья. — Вы сами виноваты и опять во второй раз! —бросила тихо, но твёрдо она. — О вашем красивейшем плаще можете не переживать. Мука — не чернила, отстирается быстро. Если правильно стирать. И… вам даже идёт! Чёрные одежды — это всегда так мрачно смотрится, а тут вы прямо белый-белый, бледный. Аки мертвец, восставший из гроба! Бес за язык дёрнул сказать такую дерзость. Самое страшное, в рёбрах поселился колючий ёжик, который пробирал на хохот. Настасья прикрыла рот рукой, засмеявшись. В сердце горело желание если не унизить пана, так хотя бы слегка над ним потешиться. Отчего да почему? Она не знала. Просто господин Вишнецкий ей не понравился ещё во время первой встречи, там, в лесу. Разум угас, позволив чувствам вылиться в мысли. Хотелось высказать ему многое, но было нельзя: он же — пан! Он из высшего сословия, а кто она? Крестьянка. Кметка, как говорят эти западные славенские шляхтичи. Благо, хоть вольная. «Беги отсюда, дурёха, пока не поздно!» — вторил ей голос. Настя, продолжая нервно посмеиваться, потянулась к мешку муки. — Пойду я, пожалуй, сударь, — быстро пролепетала она, но сильная рука намертво вцепилась в локоть. — Стоять! Сердце девочки упало. Взгляд пана пригвоздил её к месту и заставил встать смирно. — Я вижу, ты шутить любишь, девчонка, — волшебник улыбнулся до того приятной улыбкой, что под землю захотелось провалиться сразу. — Я тоже очень люблю, — Вишнецкий, не отпуская локоть, ласково погладил дочку мельника по золотым волосам. От его прикосновения по спине разом пробежала армия мурашек. Внутренний голос кричал не показывать злости или страха, а держаться ровно и покорно. Про себя девочка лелеяла надежду о неумении колдунов слышать чужие мысли. — Кажется, я говорил, что второго шанса не даю. Ты едва меня не убила утром. Мой Даман захромал из-за тебя, — Властош кивнул на вороного коня. — А теперь, ты сталкиваешься со мной, дерзишь и пачкаешь своей поганой мукой мой любимый плащ. Такой хороший солнечный день мне испортила. Причём дважды. Настасья смекнула о том, что не зря пан перечисляет все неприятные происшествия, клонит к чему-то. — Сто славенских рублей или два мешочка золота — и мы в расчёте, замухрышка. Нехорошее чувство не подвело. — У меня… У меня нет таких денег, — голос Насти потух, не оставив и намёка на смех. Чародей театрально развёл руками: — Что за люди пошли, а-а! Кого не спросишь, так ни у кого нет денег! Все прямо сплошные голодранцы! Милостыню впору просить! Анастасия не сдержалась. — Вам, видно, такая жизнь незнакома. По себе привыкли мерить. Хорошо живёте, небось, что такие слова говорите! Жируете, на чужом горе счастье своё строите… А так с живыми людьми нельзя, они ведь слабее вас! Властошу ждать, и уж тем паче, выслушивать дерзости крестьянской девки, не захотелось. — Ты меня, шляхтича Вишнецкого, учить собралась? Не слишком ли много обязанности на себя берёшь, а, мельникова девка? Полно лясы со мной точить! Папаша твой где? Говори. — Вас это не касается! — смело заявила Настасья, вырвавшись. Опустилась на колени и подвязала наполовину пустой мешок. Хоть что-то, но осталось в нём, хвала Единому. Властош скрипнул зубами. Не выдержал и, вновь схватив Настю за локоть, поднял на ноги. — Я узнаю в любом случае и деньги свои получу, а коль нечем отдавать будет, то… — маг не договорил. Взор его зацепился за необычный сверкающий знак на запястье Настасьи в виде крохотного солнца. «О нет, он увидел! Хорошо хоть ещё кулон под рубахой скрыт». Настя лихорадочно соображала, как ответить, если спросит, и морщилась от боли. Властош с силой сдавил её запястье, внимательно рассматривая колдовской символ. — Откуда у тебя этот знак? — голос чародея вдруг сделался тихим, былой злобы в нём не осталось. Только глаза смотрели широко, поражённо, будто увидели не девочку со странным знаком на руке, а громадного крылатого змея, слетевшего со страниц сказки. Пришлось ответить честно. — С рождения он у меня. Прошу вас, отпустите, мне… Мне больно! И Властош, на удивление, отпустил. Затем нежно улыбнулся. — Всё-таки, дивчина, нас не зря с тобой Судьба свела. Мои боги видят это насквозь. Мы ещё встретимся… — Не думаю, пан. — Как же ты любишь перечить старшим, душа моя, — усмехнулся колдун, качая светлой головой, и с интересом разглядывая Настасью. Вишнецкий точно хотел понять, из какого теста она вообще слеплена. — Так и быть, дам батюшке твоему отсрочку, скажем, дней на семь. Идёт? — Мы вам ничего не должны. — Конечно же, должны. А долг — святое. Радуйся и благодари меня за мою доброту. А то могу и заколдовать кое-кого, я ведь способен. Знаешь, как неприятно, когда тебя превращают в жабу? Или, скажем, в дерево… — маг любовно засмотрелся на своё кольцо, сверкающее зелёным светом. Настя тоже не сводила с него взгляд. — Да-а, превращу тебя, пожалуй, в яблоньку, ежели твой батька не заплатит. Будешь у меня около усадьбы стоять — такая молодая и красивая в виде деревца. Молчаливая. С наливными яблоками. Представь, в летний день буду прогуливаться и, смотря на тебя, вспоминать нашу встречу. «Я обязательно вас одним яблочком пришибу, вот увидите» — с издёвкой подумала Настасья, но вслух не сказала. Ладони вспотели от страха. Изумрудный перстень чародея ей не нравился. А вдруг, правда, заколдует?.. На какие забавы способны настоящие чёрные чародеи она помнила хорошо, и всё же чаяла, что не все так безумны. Властош негромко засмеялся. Он достаточно напугал дерзкую девчонку. Волшебник полюбопытствовал, где живет дочь мельника. — Там, где свобода, — кратко бросила та. Нет, выходит, недостаточно. Ну да ладно, успеется. Улыбка озарила лицо чародея. Такая резкая смена настроения насторожила Настю. Невольно она кинула взгляд на собственную руку и скрыла символ рукавом сорочки. — Я найду и тебя, девочка моя, и твоего отца. И деньги вы мне вернёте. Я не отступлюсь от своего. Папочке так и передай. Привет от пана Вишнецкого. И да… возможно, я предложу тебе ещё кое-что, только не спеши отказываться сразу, Анастасия. Поговорим об этом в твоём доме. Ты мне только скажи: когда я могу тебя навестить? — После дождичка в четверг, пан чародей! — Настя зло ожгла дворянина взглядом, давая понять об окончании разговора, и подняла на плечо полупустой мешок. Настроение помрачнело разом. Властош больше не стал расспрашивать. — Ну как скажешь, дорогуша. После дождичка, так после дождичка, четверг у нас каждую седмицу, — вместо привычной угрозы, колдун подмигнул Настасье вроде и весело, но в тоже время жутковато. Он будто воспринял выражение всерьёз! Настя нахмурилась. Странное ощущение заполонило душу. — Прощайте, пан, — молвила она, и, никого не видя, устремилась вперёд. — Скорее, до свидания, замарашка! Чародей насмешливо помахал ей вслед, а затем, когда та почти скрылась за поворотом ближайшего трактира, незаметно прошептал что-то, глядя ей в ноги. Настя споткнулась. Упала, окончательно высыпав оставшуюся муку в мешке прямо на постояльца, вышедшего из заведения. Того самого, что на ярмарке оскорбил продавца кофейных зёрен. На руках он нёс бутылку горилки, точно так же, как мать несёт, покачивая и напевая колыбельную, новорождённого малыша. И столкновение с девочкой, умудрившейся разбить его сокровище вдребезги, да ещё испачкать и без того грязную рубаху, сподвигло пропойцу разораться на всю улицу. — Ты шо, слепая?! Где твои зенки, негодница?! — орал хриплым голосом на сжавшуюся Настю пьяница, а потом опустился на колени, чуть ни плача, собирая дрожащими руками осколки. — Це ж була последняя! На последние грошики куплена-а-а… Мерзавка! Шоб тя черти уволокли! В Огненном Царстве шоб кочергами по башке лупили да припекали! Тварь подколодная! Откуда ноги растут?! Властош, издали смотрящий на происходящее, блаженно улыбался. Настроение подскочило вмиг. — Вот и я думаю, откуда? — Он пожал плечами, поглаживая по гриве своего коня. И взял вороного под уздцы. — Ну что, Даманушка, пошли? Подковать тебя надобно, а то из-за этой неумехи ты у меня совсем захромал. Сняв побелённый плащ, но не переставая злорадно скалиться, волшебник отправился пешим по улице к кузнице, ведя за собой коня. Ещё долго до его уха доносилась непристойная брань в адрес дочки мельника.***
Городская башня с часами показывала три часа дня. Слышался колокольный звон из ближайшего храма. Славенский люд продолжал веселиться. Ярмарка к тому времени заиграла более пёстрыми, жизнерадостными красками. На улицы высыпали скоморохи, бродячие артисты, дрессировщики со зверями и владельцы кукольных театров. Дети носились через толпы взрослых, как угорелые. Крестьянским ребятишкам было потешно видеть, как на площади под музыку танцует настоящий медвежонок. Некоторые устремлялись посмотреть представление кукольного театра. Тем, кому повезло оказаться на сверкающим праздником базаре с мешочком медных грошей, гривен, а то и нескольких рублей, бежали скупать всевозможные сладости: яблоки в карамели, леденцы, баранки… Заморские яства закупала знать. Властош шёл против разноцветной толпы одиноким чёрным пятном. За ним следовал его хромающий конь. Пану ярмарочное веселье не доставляло никакого удовольствия. Танцующий под дудочку медведь наводил неприятные мысли; звенящий колокол в башне храма напоминал о святом празднике, который язычникам-чародеям вставал поперёк горла. Но Вишнецкого, однако, заботило другое. Погружённый в думы, он вспоминал её… Обыкновенная дерзкая девчонка! Такую на место грех не поставить, но вместе с тем, она ведь не его невольная… Пташка свободная. Пока свободная. «У неё символ Солнца, древнего бога Сварга, имя которого уже давно все позабыли… Неужто та самая?» — думал чародей, шагая по лабиринту торговых рядов. И там, и тут, со всех сторон кричали ему вслед весёлые голоса, предлагая свой товар, в нос били резкие сладкие запахи, мелодия жалеек и скрипок сейчас казалась невыносимой. Проходя мимо прилавка со сладостями, маг остановился, вспомнив, что чуть было не забыл прикупить подарок. — Добро пожаловать, почтенный сударь! С праздником вас, почтенный сударь! Да осенит Звездою Медовой своей сердце ваше Единый Творец! — лучезарно улыбнулся пузатый верующий торговец, и Вишнецкий помрачнел ещё сильнее. — Выбирайте! Сласти разные, дюже вкусные! — Сколько? — холодно спросил шляхтич, указав на самый большой леденец. — Рубль. Всего один рубль! Вы для детишек своих, сударь? «Для своей шестилетней невольницы, — мысленно, с горечью усмехнулся Властош. — Хоть почует вкус праздника маленькая Заринка. Она давно мечтала». Вслух сказал лишь: — Один дай. Торговец завернул леденец в свёрток и протянул пану. Тот заплатил, положил его в суму и, прежде чем отправиться дальше, спросил: — Скажи мне, любезный, а где здесь кузница? Жеребца моего надо подковать. — Ой, так это ж недалеко! Как раз из деревни, из Полесовки, с юга приехал статный кузнец, мастер! У хлопчика не руки — золото! После пояснения, как найти кузницу, пан продолжил путь, не обращая внимания на беснующихся вокруг людей. В голове вертелось только одно имя: Настасья…***
— Так ты говоришь, девчонка магией владеет? — осторожно переспрашивал пан Вишнецкий кузнеца, пока тот менял подковы его захромавшего коня. В кузнице было так жарко, что Властошу пришлось расшнуровать чёрную тунику на груди. Чародей устроился поближе к распахнутому окошку. Не ожидал он, что первый попавшийся кузнец окажется несостоявшимся женихом его проблемы. Верно говорят, нет на свете случайностей! — Ну-у, как магией… — сквозь зубы говорил Захарий, тщательно вычищая копыто вороного жеребца. — Чудеса разные, бывают, происходят в нашей деревеньке из-за неё. Казала, лет с десяти у неё это началось. Недавно, считайте. Исцеляет, поломанные вещи может починить, да и словом по-настоящему задеть. Мне вон вчера руки ожгла колдовством своим… Во, глядите! Как бы то ни было, усё одно, нашу Настьку ведьмой кличут! «Нет, не ведьма она. До ведьмы ей далеко» — промелькнуло в мыслях пана. — Не зря кажут, дескать мельники все связаны с нечистой силой! — сказал кузнец и быстро осенил себя знамением. — Ну, ковалей тоже народ причисляет к чародеям, — резонно заметил Властош, едва удержавшись чтобы не открыть страшную тайну про собственное ремесло. Эх, доверчивый парень, с кем же ты говоришь! — Да я ж не колдун, помилуйте, сударь! — Милую. И прекрасно тебя понимаю, парубок. Девчонка на редкость противная. — Ну-у, не противная она, пан, хорошенькая, гарненькая, просто с характером. И замуж за меня не хочет! Это я молчу про всех наших хлопцев, получивших отказ. Эх, от своего счастья ведь отказывается, уж я бы её осчастливил… Властош сидел у окошка. В задумчивости водил пальцем по губам. Пока коваль рассказывал, одновременно не прекращая работы над копытами Дамана, чародей старался уловить и понять о Насте всё. Про себя радовался, что ему таки удалось разговорить кузнеца. За несколько серебряков кого хочешь можно разговорить! Правда, стремление кузнеца поскорее жениться на мельниковой дочке, пана, разумеется, не волновало. «Неужели, та самая? — вновь терзали мысли волшебника. — Неужели я её нашел? Или очередная простая неумёха с магическим даром? Как бы мне разобраться в этом? И тот символ…» — Ты в жёны её взять хочешь? — с наигранным недоумением вопросил маг. Захарий в это время перешёл к наковальне и ковал подкову. Удары молота о металл раздавались по всей кузнице, чародей даже поморщился от головной боли. Терпеть он не мог такого шума. Даже в селе его закрепощённых крестьян кузня находилась на самой окраине, чтобы до усадьбы звуки не долетали. Услышав вопрос господина, кузнец закивал: — Больше всего на свете желаю! Я столько ей наговорил… Всё бы отдал, пан, гарная же дивчина! Волосы будто пшеница спелая, а очи! Ах, очи, аки васильки в летнем поле… — Она слишком худая, Захарушка… — Плевать, откормлю! Магия, видать, истощает, работает-то девка много. А замуж за меня не хочет. Дура дурой! — Согласен. — И тятя, главное, повлиять на дочку не может! — Ну папашу мы с тобой убедим, — Вишнецкий хитро улыбнулся, поднялся с табурета. Светлые глаза Захария на измазанном смуглом лице засверкали надеждой, будто начищенный хрусталь. — А… А вам-то какая выгода? — Денег мне мельник должен, сумма немалая. Я добьюсь того, чтобы деньги он мне не вернул. Взамен получу его имущество, а вместе с ним и дочку. — Так как же это… это же… — Ты подкову куй, Захарушка, не спеши перебивать пана. Кузнец продолжил работать, навострив уши. Властош искренне ликовал и тонул в своём отчасти правдивом плане. — Мельница и всё остальное достанется мне, а дочку, так и быть, я подарю тебе, хлопец. Больно хорошо копыто вычистил… Настенька полюбит тебя, я применю все силы для этого. Захарий отошел от наковальни и, серьёзно глядя помещику в лицо, прошептал: — Так вы что, чародей?.. — Волховская Шляхта. Дворянская магическая знать, — прошептал осклабившись пан. — Будем знакомы, кузнец. Захарий покачал головой, точно размышляя, а стоит ли применять ворожбу, получить Настю таким нечестным способом, но искушение быстро победило. — Что от меня требуется сделать, пан Вишнецкий? — Сущие пустяки! Лишь проводить меня в следующий четверг до вашей деревеньки. Далековато ехать, ни разу там не бывал. Как-то бишь её?.. — Южная Полесовка. — Ну да-да, Полесовка… Проведёшь меня и просто будешь ждать свою невесту. А сейчас расскажи о дочке мельника всё, что знаешь, в особенности мне интересно знать про её дар. — Зачем же вам знать про магию, сударь, коль не ваша она невеста будет? «Надо же, ум у него начинает работать, — засмеялся про себя пан. — Ну ничего, сейчас мы твои подозрения отбросим». — С ведьмой жить трудно, а я чародей опытный, чем больше узнаю, тем велика вероятность, что смогу извлечь её дар из души. Думаю, боги по ошибке такой талант ей даровали. Магия — своего рода наука, и она дана не всем. Кметке уж точно не следует ею пользоваться. В наше время деревенские люди не жалуют волшебников, если только у волшебников нет для них добротного откупа… Ты ведь не хочешь, чтобы на вас показывали пальцами? Проклинали невесту за любую сдохшую курицу, а потом дом подожгли, думая, что жинка твоя порчу наводит? — Не хочу, — покачал головой Захарий. Кузнец счёл доводы мага убедительными и вскоре, доверившись, принялся рассказывать всё, что только знал о Настасье, её отце и друзьях, вернее одном лишь друге, соседском мальчишке Данилке…***
Первый раз в жизни да не спорилась сегодня торговля у мельника. Люди обходили стороной его прилавок, чурались, словно прокажённого, а кто и подходил, тот оскорблял товар. — Эка, мельник, у тебя мука серая! Из неё и пирожков хороших не напечь! — говорила старуха и с мрачным настроением переходила к прилавку, где продавались свежие овощи. На ярмарке жужжал гомон голосов, звучала звонкая музыка скрипки, слышался ароматный запах выпечки. Славенцы с охотой покупали товары у соседей, но плевались в сторону мельника. На какой-то миг ему показалось, что весь мир ополчился против него разом. И главное, за что? Что случилось? Почему так несправедливо? — Ох, Мелинар, сколько лет тебя знаю, а ни разу не видел, шоб у тебя черви в мешке пшена водились! Шо ж ты не уследил, а-а, — качал головой пузатый пивовар и уходил. К Мелинару подошла невольная светловолосая девушка закупить зерна на кухню. Увидав склизких тварей в пшене, заверещала и отпрянула. — Личинки у тебя в крупах! О, Единый! Я не могу такое покупать! Вот что ты мне, окаянный, прикажешь теперь моему пану говорить? Он же лютый, хрыч старый, засечёт… Мелинар ничего не успел ответить несчастной крестьянке: та убежала, не сдерживая рыданий. Про червей и личинок повторили ещё несколько покупателей да пригрозили хорошенько, чтобы такое не повторялось. Лицо мельника уже само распухло от слёз. Он глядел на свой абсолютно чистый товар и недоумевал. — Да где, люди добрые?! — вознегодовал он в один момент. — Где вы тут их видите? Какие черви? Сколько лет уж сюда прихожу, никто не жаловался, у меня самое лучшее зерно и мука… Я не пони… А-а-а! — тут до него дошло. — Это всё тот чародей! Пан… Пан В… Леший его побери, имя запамятовал! Но это он, он, лиходей проклятущий! Бесопоклонник! Тот чародей! Толпа, собравшаяся вокруг прилавка мельника, хохотала. Многие крутили пальцем у виска. — Это происки колдуна, мстит, видать, поверьте! — продолжал восклицать мельник, всё больше привлекая к себе внимание. Какая-то старушонка из толпы злобно плюнула: — Чем на добрых панов наговаривать да сказки всякие про ворожбу сочинять, лучше б своей семейкой занялся! Может, сам чего недоброе задумал, а? С дочерью твоей обручаться никто не желает! Прокажённая! Самая настоящая ведьма! Слова старушки поддержали улюлюканьем и гомоном: — Ведьма! Ведьма! — И отец никудышный! Глупец, проворонивший свою жену! Хохот и оскорбления продолжались. Мелинар больше не мог выдержать, он попросту закрыл лицо руками. Едкие слёзы обожгли сухие ладони. Вскоре к нему подошёл королевский солдат, ухватил за локоть и грозно процедил: — Ты мельник, смотри, не шути так больше! Прежде чем в следующий раз ехать на рынок, проверяй свой товар! А то сам знаешь, король отравится, а ты на шибеницу отправишься! О дочурке хоть подумай! Совсем сироткой её захотел оставить?! Мамаши уже лишились! Кто следующий? — А контракт на поставку муки от вас, дражайший Мелинар, мы расторгаем, — произнёс вдруг кто-то. Мельник тотчас узнал голос графа Лихслава, самого канцлера. Как быстро успели доложить! Но, неужто он и сам видит червей в крупах?! Как оказалось, да. — Королевский кухонный двор отныне в ваших поставках не нуждается. Любезно прошу вас впредь не торговать на рынке столицы, на Красных Рядах так уж точно, — проговорил Лихслав, пренебрежительно косясь на мешки муки. По ним ползли черви. — Господин Вольцейховски, господин… — Мелинар выскочил из-за прилавка и кинулся перед советником на колени. — Помилуйте, дочка ж у меня! Деньги только от вас приходят! Сколько вы нам помогали, господин Вольцейховски! Верой служу вам! Мы ж по миру пойдем!.. — Думаю, с сего дня благая помощь закончена, — холодно отрезал советник. На сем разговор и завершили. Вдалеке, наблюдая за развернувшейся неприятной сценой, Властош и Захарий переглянулись. Колдун негромко посмеивался. Его и кузнеца никто не видел, их попросту не замечали. — Как вы это сделали? — поразился коваль. — Неважно, главное, что в таком положении денег отдать он мне не сможет. Дальше будет ещё веселее. Дочка его скоро перейдёт к тебе. Захарий мечтательно улыбнулся. Сейчас он был готов пойти на всё, лишь бы заполучить строптивую девицу. И Властош тоже. Но не ради женитьбы. — Остался последний штрих, смотри, — заговорщически прошептал волшебник, обращаясь к кузнецу. Взгляд пана упал на проезжающего всадника неподалёку от прилавка. Вернее, на его лошадь. Губы чародея бесшумно начали читать заклинания. Кобыла встретила зелёный взгляд и словно услышала то, что шептал маг. В тот же миг, с диким ржанием, будто её хлестнула сотня плетей сразу, встала на дыбы, сбросила с седла юношу и помчалась прямо на прилавок мельника. Мелинар успел отпрянуть в последнюю секунду, однако все мешки с мукой, зерном, выпечка и несколько глиняных чашек оказались на грязной земле. Всё было рассыпано, всё было разбито… Властош улыбнулся. Начался обратный отсчёт…