Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич. «Свободы сеятель пустынный» А. С. Пушкин
Чёрная чаща на мгновение расступилась перед путниками, принимая в свои объятия, а когда полностью поглотила их, пожрав утренний свет, Данила понял, что легенды не врали. Лес и впрямь встречал людей с неприязнью. Даже северный Навжий лес не казался таким мрачным по сравнению с восточной его окраиной. Не то, что люди, но даже солнце не смело туда заглядывать, словно боялось не выбраться после. Здесь не властвовал ни Лесной сударь, ни обыкновенный лешачок. Скорее всего, он уже давно покоился в заросшей корнями могиле, а если и существовал, то явно слыл недоброжелательным духом. Издали слышался душераздирающий вой, и Данилушка твёрдо был уверен: вряд ли это выли волки. Несмотря на полное безветрие, сухие деревья качались из стороны в сторону как спятившие, утратившие человеческий облик люди. Обитатели Чернолесья исподтишка следили за проезжающими. Кривые ветви бросали на пыльную дорогу жуткие тени. Будь их воля, деревья бы на мгновение перестали покачиваться, схватили бы за шиворот непрошеных гостей да с удовольствием проглотили бы дуплами-пастями. Сердце впечатлительного ребёнка ушло в пятки. Дудочка выпала из его рук. Впрочем, он мог поклясться перед Единым, по всему лесу звучала иная мелодия. Неприятная, терзающая слух, мелодия. Отчасти она напоминала пение мавки, хотя Данилка, честно признаться, никогда не слышал, как поют несчастные утопленницы. Байкам корабельщиков далеко не всегда можно верить. Данила терпел-терпел и не удержался от вопроса, кто же так красиво и жутко воет. — Неупокоенные души зовут к себе, — усмехнулся Властош, прекрасно понимая правдивость своих слов. Восседая на спине медведя, ехавший чуть впереди, он вполоборота покосился на Данилку. — О заложных покойниках али упырях слыхал, малец? — спросил с улыбкой, так словно его это веселило. — Д-да… — А встречался ли с ними? — Н-нет… — всё так же с заиканием, отвечал Данилка. От нарастающего страха он осенил себя знамением, и то получилось неправильно. — Х-хвала Единому. Души летали по лесу невидимками, могли напугать до смерти, но Властоша и тех, кого он обозначил своими друзьями, слугами и приятелями, они не трогали. По крайней мере, пока Властош тихо нашёптывал себе под нос заклятия, а Данилушка играл на дудочке. — Оставь надежду на молитвы своему божку. Он здесь не властен. Коли с ними встретиться не желаешь, советую продолжать играть, Даниил Некмирович. — В повелении колдуна впервые послышалось полное и такое взрослое имя Данилки. Мальчик понял с полуслова, и, стараясь придать более храбрый вид, поднёс музыкальный инструмент к губам. — Играй, играй, — поддакивал Властош. — Музыку живую они на дух не переносят. Она-то будет посильнее любых молитв и даже чар. Путники ехали дальше. Мальчонка то и дело поглядывал на спящую подругу, с беспокойством всматриваясь, дышит ли она. Дышала. Настя, хоть и казалась очень слабой, всё же была живой. Жизнь раздражала и пугала живущих в Чернолесье бесов. Проехав полверсты без злоключений, господа и их пленники были вынуждены остановиться. Медведь испуганно заревел, попятился и едва не скинул со спины пана, тот успел вцепиться ему в загривок. Приглядевшись, Властош увидел, кто так напугал хищника. Перед зверем из-под земли вылезла, будто крот, уродливая голова с пустыми глазницами. Руки у неё росли прямо из башки, как ни странно, служа ещё и ногами. Она чем-то напоминала паука. Горящие красным глаза скрывали чёрные, напоминающие тину, волосы. Странное существо рванулось к медведю, схватило его за лапы костлявыми пальцами. Испуганный Данилушка обронил дудку, в страхе резко повернувшись к Вишнецкому, но последний медлить не стал. Одного жеста оказалось достаточно, чтобы Каркрас бросил магу посох. Свет из черепа-фонаря резко ударил по глазам нежити. — Прочь пошла, живо! Сгинь, тварь нечистая! — прошипел с яростью чёрный волшебник. Уже четверть века он въезжает в собственные владения, а нечисть, выведенная покойной женушкой за все эти годы, вести себя прилично так и не научилась. — Кому говорю, пошла прочь, пока не испепелил! Хозяин приехал! И, хоть голова не видела его, она чувствовала на своей сморщенной коже противный свет, слышала злой угрожающий голос чародея. Делать нечего! Гаркнув, и облизнувшись, странное создание недовольно юркнуло обратно в рыхлую землю. Данилка сглотнул ком в пересохшем горле. Мальчишку трясло. Каркрас поглядел на него с довольной холодной усмешкой, а Властош серьёзно предупредил: — Лучше не сбегать, запомни! Велика вероятность, что станешь лакомством для таких тварей. Советую предупредить и эту, когда проснётся, — он с пренебрежением кивнул на Настасью. — А то, голубка по-видимому, просто обожает нарываться на неприятности. Хотя, вы, в любом случае, не сбежите. Купол могу открыть только я… Данилка навострил уши. Купол?.. А это ещё что такое? Однако, спрашивать про него он не решился, но задал вопрос на более волнующую тему: — А в вашем поместье тоже так жутко? У вас, наверняка, стоит на холме тёмный замок, над которым сверкают молнии, а нежить спокойно разгуливает по комнатам? Властош с лёгким удивлением уставился на Данилушку. И откуда у мальца такие представления о жилищах колдунов? Правда, его можно понять, его впечатлила обёртка, но саму конфету он не распробовал. — Тебе не кажется, что это слишком примитивно? — При… прими… Как? — Просто, бесхитростно. Уважающий себя чародей не станет жить в грязи и посреди упырей прямо у себя дома! Вздор! — Н-у, — Данилка задумался. — Так в книгах про тёмных волшебников пишут, мне Настя читала! Например, в повестях Анджея Кирецкого… — О-ох, ну Кирецкий хоть и известный фольклорист, но под конец жизни стал много придумывать несуществующего! Насолили ему чем-то соратники чародеи, вот и стал поклёпы на них наводить! Сказочки для детей начал строчить про страшных тёмных волшебников, бытом которых даже не соизволил поинтересоваться! Ох, Анджей, тот ещё шельмец, проклятый писака… Благо, внук его помалкивает, поэтом заделался, в имении отсиживается, тоже мне представитель Волховской Шляхты… — Простите, пан, не знал, что так отреагируете… Властош тяжко вздохнул. Порой, вспоминать родословную его товарищей по ремеслу действительно занятием было непростым. — Сказок много на свете, больше верь. Чернолесье и его уродливые обитатели — всего лишь предостережение, охрана от слишком любопытных. Пропустят только моих гостей, волшебников и шляхтичей. А Настеньке теперь будет не до повестей и рассказов… Надеюсь, глупостей делать не станет. И да, я не сказал. Бежать бесполезно. Вы все будете буквально заперты под куполом. Вижу, Данилушка, по глазам твоим, тебе интересно узнать про это. — Да нет, пан, с чего вы… — Не притворяйся, хлопец. Любознательностью так и горят очи, я ведь вижу. — Чародей подмигнул мальчику, тронул пятками медведя, приказав ему двигаться дальше; кивнул Каркрасу. Оборотень хлестнул вожжами коня, Даман тронулся с места. Повозка поехала вперёд. — Что же, я тебе охотно отвечу, — продолжал спокойно Властош. — Купол невидим людскому глазу, это некая магическая стена, ограждающая мои земли. За куполом у меня своеобразное государство, так сказать, собственный мирок, а демоны Чернолесья — всего лишь стражи на границе этого мирка, не стоит на них злиться понапрасну, но таких, как ту страшилу, право, необходимо приструнить вовремя. За барьером начинается настоящая жизнь. Моя жизнь и жизнь моих слуг. И поверь, она почти не отличается от обычной людской жизни господ да их крестьян. У меня своя работа, у них своя. В моём имении и вокруг него всё относительно спокойно и даже уютно. Мы — одна большая семья, и как в любой семье, у нас существуют определённые правила. За примерное поведение и хорошую работу могу поощрять, ну, а ежели пана чем-то расстраивают, приходится обходиться построже, — господин Вишнецкий улыбнулся одними только губами. Данилушка поймал его взгляд и сразу всё понял. Что же, если пан значился отцом этой, как он её сам назвал, «семьи», то весьма суровым. Деревенским ли не быть наслышанными о том, как помещики порой обращаются со своими крестьянами. Отчасти, и впрямь как с детьми — растят, воспитывают их, устраивают их личную жизнь (правда, в отличии от настоящих родичей, так, как будет удобно им, а не «детям»), ну и, разумеется, без правила кнута и пряника никогда не обходится. Хотя, что уж тут скупиться на объяснение жизни невольных «детей», зачем скрывать? О пряниках из них мало кто слышал. Сладости зубы портят, а лечить дорого, чай не господин. Кнут же, напротив, вещь нужная и полезная. И уму-разуму научит ленивых чад, и спина — не зубы — тратиться не надо, заживает быстро. Данилушка убедился в своих домыслах, когда перевёл взгляд на Каркраса. Оборотень периодически разминал грубые руки, и возникало ощущение, будто ворон сильно скучает по тяжести нагайки в ладонях. «Да уж, сестрёнке здесь долго не протянуть», — думалось Данилке. В один момент мальчик утомился играть на дудочке, и оставшуюся часть дороги к магическому барьеру ехал молча. Благо, ему ничего не сказали. Он уже не обращал внимания на жуткий вой призраков, на темень и грязь, на кривые ветви деревьев и странных существ, с неприязнью выглядывающих из мрака… Бесы, злые духи… Он даже не читал мысленно молитвы. Он просто крепко жмурился, стараясь не глядеть по сторонам. И думал. Думал о Настёнке, о бедной названой сестрёнке, размышлял о её будущей жизни и немного — о себе. На языке вертелась уйма вопросов, связанных с понятием «справедливости», но Данилушка принял решение молчать. Когда путники доехали до того самого чародейского купола, минуло около лучины. Где-то издали, сквозь тени чёрных крючковатых деревьев, слабо струился едва видимый свет. Данилушка прищурился, всмотрелся вперёд. Призрачной искрящейся стеной свет взмывался ввысь и, казалось, не имел ни конца ни края, ни в длину, ни в ширину. — Поразительно! — выдохнул Данилка, огромными глазами уставившись на сияющую полупрозрачную стену. Мальчонка проследил за паном. Тот спешился с медведя, приблизился к барьеру и положил на заслон ладонь. Настроившись, чародей закрыл глаза, безмолвно прошептал мелодичное заклинание на древне-славенском. Спустя мгновение по стене, точно по стеклу пробежали трещины, так будто его разбили камнем. Одно мгновение, и в стене возник проход, напоминающий арку. Властош с улыбкой отошёл на несколько шагов, повернулся к спутникам и медведю. — Открылся барьер. Что ж, думаю, царя леса мы отпустим с миром. Не собираюсь я пленить тебя. За службу благодарствую. Колдун пересилил себя, ласково потрепал медведя по загривку, прошептал что-то ему на ухо, и хищник мотнул головой, точно кивая. Отвернувшись от чародея, он неспешно поплёлся назад, к выходу из леса. Ослеплённый, но свободный. — Прощай, Михал Потапыч, — вздохнул ему вслед Данилушка, назвав зверя на северный манер. Честно, он немного позавидовал его свободе… Путники переехали порог волшебного барьера, магическая брешь позади них сомкнулась обратно. Светящаяся арка пропала и… Выход закрылся.***
Данилка не прекращал даваться диву. Чем дальше они отъезжали от магической стены, тем сильнее оживал мрачный лес. Буквально на глазах живая добрая природа раскрашивала лес!.. Чёрные оголённые деревья по-царски принаряжались в пышные кроны, нечисть уже не встречалась на пути, а солнечный свет вновь проливал яркие лучики, играя с листьями толстых дубов и вязов. Данилка много раз оглядывался назад, но купола видно уже не было, как, впрочем, и высоко в небесах он не был заметен. Человеческому глазу он стал незрим. Властош сам создал такое заклятие, когда воздвигал защитную стену. Мальчик с любопытством глазел в разные стороны, пытаясь углядеть хоть немного волшебства, но кроме мелких зверушек, снующих туда-сюда по тропинкам, ничего не увидел. Птицы щебетали, словно переговариваясь друг с другом. — Стрранно дюже, что ушастый оборротень нас не встрречает, — проронил доселе помалкивающий Каркрас. Властош и сам напряжённо озирался по сторонам, выискивая взглядом Хранителя его леса. — Видать, в моём имении всё настолько плохо, что даже Степан решился не бить мне челом, а побежал докладывать крестьянам… Почуял меня, когда ещё до купола не успел доехать, вероятно. Даже Данилушка прекратил играт на дудочке, с интересом вслушиваясь в разговор. о каком оборотне они вели речь? Что ещё за Степан? — Пр-рохлаждались поди р-работнички твои! — не сказал, но точно выплюнул слова Каркрас. — Интересно, где же был в это время ты, любезный друг? Люди по твоей плети соскучились, а ты в Навжьем лесу с моим посохом прогуливался! Дармоед! Ворон хотел было что-то сказать, но пан остановил его одним лишь жестом. — Если они действительно не выполнили работу, какую я им задал, то их ждут больши-ие проблемы, — протянул волшебник, нахмурившись, и повернулся к братцу Настасьи. Мальчонка, белый как полотно, со страхом смотрел на шляхтича. — Дедушка меня с детства научил одной вещи, Данилушка, — прошептал Властош, наклонившись над мальчиком, — будь ты даже архимагом, за своим домом необходимо следить самому и держать в узде всех, кто нагло отлынивает от работы. Колдовство не создано решать домашние вопросы и проблемы. Нет, их решает сам хозяин. Стоит лишь одному позволить своевольничать, система обрушится, и всё полетит к чертям. Приходится быть строгим и не дозволять ломать устоявшиеся правила. Данилушка сомкнул губы, чтобы не дать противоречивым словам сорваться с языка, но серьёзного взгляда от пана не оторвал. Властош приказал ехать дальше. Каркрас, хмурясь, хлестнул Дамана. Повозка со скрипом тронулась с места. Птицы неожиданно прекратили петь заливистые мелодии. Лес будто застыл в напряжении, пропуская путников вперед. — Отчего играть прекратил, мальчишка? — резанул по ушам Данилки ледяной голос. Только слепой не мог заметить, что Властош едва сдерживал ярость. — Я, кажется, не велел останавливаться! Играй, пока не доедем до села. Живо! Данилка без лишних слов взял дудочку и принялся в неё дудеть, разливая по лесу грустную мелодию. Мальчик был уверен: скоро его и его сестрицу, как пить дать, заставят плясать.***
Повозку, чёрной точкой, выползающую из тени леса, приметила маленькая девочка, которая шла из чащи с лукошком, наполненным ягодами. — Вишнецкий едет! — выдохнула она, ахнув. Подол разноцветной понёвы полетел за ней следом, когда она рванула в сторону села. — Батько, мамка! — верещала она, примчавшись, босая, к хате. — Вишнецкий едет! Пан едет! На крыльцо выбежали её родители, встревоженные и испуганные. Недолго думая, они взяли серпы и, наказав дочке оставаться дома, быстрым шагом направились к полю. Заринка же, как её назвали родичи, не послушалась совета и побежала оповещать остальных. Над землями пана сочилось золотистое утро, согревая августовским теплом спины трудящихся на своих маленьких наделах работников. Люди распространяли новость, наперебой рассказывая о прибытии Властоша. Среди деревьев, ломившихся от обилия наливных яблок, то тут, то там проглядывали белые постройки с соломенными крышами. Ближе к северо-западу они сменялись деревянными избами. То были многочисленные крестьянские дворы. Отовсюду веяло свежестью и теплом. В воздухе слышались ароматы выпечки, молока, ягод; доносился запах леса и пшеницы. Раздавались мычание коров, блеяние коз, хрюканье поросят; слышался детский смех. Громко бурлила жизнь — как в селе, так и в усадьбе, до коей, правда, новость ещё долететь не успела. Вотчина Вишнецкого, скрытая невидимым куполом, и впрямь походила на собственное, отделённое от всей остальной Славении государство. Было бы грехом не напомнить, но Славения значилась одной из самых больших и красивых стран мира. Крестьяне Властоша происходили родом из разных губерний и волостей, разных народов, берущих начало ещё с четырёх удельных княжеств, которые когда-то соединились в одно большое царство. Большая половина крестьян была куплена покойной женой Вишнецкого — тёмной чародейкой Луньей Грацианской, вторая — самим паном у дедушки из его земель. Подобно предкам, каждая семья носила собственный наряд, говорила на привычном для себя диалекте, почитала древние традиции и ютилась там, где было удобно, будь то деревянная изба или белоглиняная мазанка. Пан Вишнецкий, благо, дозволял. Пусть закрепощённые и жили в разных домах, пусть носили разные одежды, пусть говорили на разных наречиях, всё это не мешало им воссоединяться, работать и прекрасно друг друга понимать. Их всех объединяла вера, не только в Единого Бога, но и в свои силы, в свою надежду, в помощь друг другу. Да, они были разными, никто не спорил, порой могли поссориться из-за простых житейских трудностей, но на деле никто не помнил жарких, пылающих, как костёр, конфликтов. Их не случалось. Славения… Многострадальная, разбитая Славения, ставшая буквально колонией Илантии, управляемая заморским государем, но всё же ещё державшаяся на ногах, продолжала дышать, сердце её билось в ритме богов и природы. Уставшая, но сильная духом, она не погибла лишь потому, что народы считали друг друга братьями. Возможно, только заходский западный народ, откуда брал начало род Вишнецкого, считал себя выше всех, но пока главный враг для них тоже представал в лице иностранной власти. Конфликтов, повторимся, не случалось. С этой стороны Властош действовал даже благородно, ведь он всегда говорил: «Народы рассорить — нехитрое дело, да только ежели такое случится, вот мой вам наказ: сплотитесь вместе и сбросьте с обрыва врага, того, который вас стравил». Такую заповедь его крестьяне выучили как молитву. — Вишнецкий едет! Вишнецкий едет! — кричала Заринка, и спустя минуты её ровесники уже наперебой докладывали известие родителям, забегая в хаты. Крестьяне отрывались от семейных дел. Кто-то с досадой покидал только что накрытый стол, толком не успев позавтракать. Мужчины и женщины, старые и малые хватали косы, серпы, выбегали из домов, стараясь побыстрее оказаться в поле. Конец Жнивня, пшеница не собрана! Едва пан уехал, люди начали косить, но, когда их покинул и Каркрас, голод да заботы не заставили себя долго ждать и вынудили заняться бытовыми проблемами. Задание чародея не исполнено до конца. Такой поворот чреват последствиями…***
— Вишнецкий едет! — задохнувшись, возвестила молодая девушка в сорочке, вышитой красным орнаментом, опрометью вбежав в хату к другу сердца. — Оксана, горлица моя! — белокурому юноше пришлось оторваться от повседневной работы — разукрашивания кувшинов и росписи тарелок, за которые пан потом получал немалый доход, поставляя такую красоту заморским купцам. Олеша, лучший художник на селе, вскочил из-за стола и подошёл к Оксане. От быстрого бега её чёрные волосы спутались, цветочный венок с повязанными пёстрыми лентами, съехал набекрень, а сердце билось так сильно, что Олеша прислушивался к этому взволнованному стуку, затаив дыхание. — Олеша, любый мой, Властош приехав… — Оксана, как и её возлюбленный, говорила на юго-западном наречии. — Але ж тильки спокийно зажили! — вздохнул паренёк, не сводя нежного взора с дивчины. — Так коли мы спокийно жили? — Оксана звонко рассмеялась. Подойдя сзади, обняла любимого за талию и ласково уткнулась ему в спину. От него пахло красками, травами и свежеиспечённым хлебом. — Иль ты думав, що чаровник своих невольных навично покинув? Це дви седмицы стали глотком воздуха! Це були самые мои щаслывые дни! — Це потому, шо Яков Мыколыч да Каркрас уехали, — произнёс с нескрываемой радостью Олешка, но услышав, что оборотень уже приехал в имение и скоро вновь погонит их на работу, побледнел. — Час вид часу не легше! — Ось же проклятый! Та ще нихто работу не выполнил, а я им казав! — Вси один одному казали, да ничего при цьому не робили, — рассмеялась ещё заливистее Оксана в спину хлопцу. — Щось, сонечко моё ясное, нам потрибно не унывать. Будь, що буде, — Олешка, развернувшись, прижал дивчину к себе в намерении схватить поцелуй, но крестьянка ловко вывернулась из его хватки. — Да ты погодь, хлопче, ось дознается пан, що забавами тешимся замисто работы, як прикажет к столбу тебе отправить, а мене выдаст за другого! Так його дедушка развлекался, кажут… — Да мене хоч к столбу, хоч к чёрту на сковородку, — хмуро молвил Олеша. — За тебе жизнь отдам, а иншому, ясноокая, сизокрылая моя голубка, тебе не отпущу, слышишь?! Не разлучит нас з тобою нихто! — Слышу, любый, слышу… Оксана поддалась чувствам и, закрыв глаза, позволила горячим губам художника запечатлеть на щеках поцелуи. Звонкая песня лилась за дверями хаты, затем послышалось множество перепуганных и ругающихся голосов, но ни Олеше, ни Оксане, казалось, не было до них никакого дела. Они не смели отпустить друг друга из объятий, не желали прерывать поцелуи и ласковые речи. Но рано или поздно любому счастью приходится на миг оборваться, дабы вернуть к реальной жизни. Вот и сейчас, со скрипом отворилась дверь в хату и на пороге возник один из сельских мальчиков в синей рубашонке, с ярко-рыжими, горящими, как костёр волосами, на которые он нахлобучил картуз, чтобы не припекало. По одёжке можно было догадаться, что мальчишка родом из какой-то восточной губернии, ближе к Кровяным Горам. Завидев возлюбленных, он скривился, верно, терпеть не мог «телячьих нежностей» и хмыкнул: — О-о, я и не сомневался, что увижу подобное! Про вас и так вся Вишнёвка знает! Что вы здесь застыли, ради Единого, объясните? — мальчик с недовольством сложил на груди руки. Оксана с Олешкой улыбчиво переглянулись и нехотя взяли из-за печи серпы для жатвы. — Дворовых сначала предупредите, а опосля сами в поле вертайтесь! Или вам и впрямь нравится искать неприятностей? — Савва, усё буде добре, — отчего-то смеясь, молвила Оксана, носом уткнувшись в белую сорочку парня, вышитую красными узорами. Рыжий мальчишка хлопнул себя по лбу от безысходности. С этими говорить что воду в решете проносить! — Ага-ага, ка-ак же добре! Торопитесь, голубки, да скоренько! В поле уже народ собирается! Оксана с Олешкой понимающе кивнули, и Савва убежал. С неохотой они вышли на улицу. Влюблённым пришлось разделиться: Оксана побежала за недавно испечённым караваем, который готовила для Олешки. Теперь его нужно было преподнести в честь возвращения хозяину. Олешка же рванул в сторону поместья, чтобы по-скорому сообщить новость близким друзьям.***
На первом этаже белокаменной усадьбы располагалась панская столовая. Через неё можно было запросто выйти в кухню, миновав длинный коридор. Кухня находилась в отдельном флигеле, пристроенном сбоку к господскому дому. В небольшом помещении главенствовала лучшая кухарка имения — немолодая женщина Пелагея, по-простому тётка Палашка. Сейчас она принимала голодающих гостей. Дворовые и порой сельские заходили набраться сил. Ели обычно наспех, а бывало, успевали только перекусить. Но, в последние две седмицы из-за отсутствия хозяина, многие прочувствовали ту самую жизнь, когда тебя никуда не торопят и не зовут, когда не отрывают от обеда и не кличут грубым словом. Палашка сегодня радовала пришедших к ней селян яичницей, жареной на сале. Слышались мелодии, которые напевала полнотелая кухарка, и стук ножа о доску — Палашка ловко шинковала репчатый лук. Солнечный свет лился в белоснежную кухню, озорными зайчиками падая на морщинистое лицо поварихи. Тёплый ветерок влетал с улицы из открытого окошка и разносил аромат мясного борща, варящегося в кастрюле к обеду. — Вы нас сегодня балуете, тётушка Палаша, — широко улыбнулась сидящая за столом девушка в простой белой рубахе, с недлинной каштановой косой, перекинутой через плечо. — Так чего ж не покормить, коли есть чем, — смеясь, отвечала Палашка, бросая нашинкованный лук в кастрюлю. — И так вон худющие, как тростинки, замуж негоже такими выходить. Особенно ты, Аннушка, двадцать четыре… уже и пора б задуматься, приглядеться. Старой девой остаться хочешь? Аннушка — та, что с косою через плечо, — смолчала. Рядом с ней наслаждалась яичницей и куском сала на хлебе совсем юная девчушка, лет четырнадцати-пятнадцати, с реденькими рыжими волосами, спрятанными под косынку. В отличии от Анны, красотой не отличалась, но была взята в панский дом за умение прибираться и отменно готовить чай. Увы, но это ей нужно было думать о будущем замужестве, чтобы в девках не остаться. Аннушка однако обидные слова кухарки пропустила мимо ушей. — А нам не влетит, что отобедаем сегодня борщом с мясом? — опасливо спросила девчонка в косынке, ожидающе глянув на Палашку. Кухарка обернулась. Ласковая улыбка тронула её губы, на пухлых щеках появились задорные ямочки. — Ничего, мясо хоть и с панского стола, но я уверена, он не заметит, я позволяю. Вам нужно сил набраться. Пшеницу его дивную следует покосить. Злато в её зернах — самое драгоценное для него, дань королю за ещё один год спокойной жизни для господ-волшебников… — Угу, — кивнула Аннушка, заканчивая трапезу, — скоро, как пить дать вернётся, а поле как было не пожато, так и осталось. — Вам и тому, кто это затеял, Ивашке, кажись, достанется, помяните моё слово. — Знаете, тетушка, — Аннушка приподнялась из-за стола, — мы — тоже люди, нам и на себя когда-нибудь работать надо. Уборки, урожаи, семьи, заботы… Всё смешалось, нам почти хватило этих двух седмиц. Зная, что учиняет Властош Ладович… — Аннушка, дитятко, — начала было Палашка, но невольница вышла из-за стола и приблизилась к кормилице пана. — Прошу, выслушайте… Я знаю, как вы к нему относитесь, тётушка, — мягко заговорила Анна, прямо глядя в ореховые глаза поварихи, — но и нас надо понять. Повторюсь, мы тоже люди. Шесть дней горбатиться, чтобы прокормить один только его рот — немыслимо… Есть закон, не позволяющий помещику превышать барщину больше, чем на три дня… Её слова сопроводил невесёлый мужской смех. На пороге кухни стоял Олешка. Стоял и смеялся, одновременно пытаясь отдышаться, видно, слишком быстро бежал. — Ага, як же ж, закон! — саркастически протянул художник. — Закон — закорючки, написанные на бумаге! А в рабских ошейниках добрая половина страны ходит, окромя шляхты да короля-захватчика! — Что же они и за людей, думаешь, нас не считают? — спросила девчушка в косынке. — Нет, Аксенья, — ответил спокойно Олеша, бросив короткий взгляд на новенькую служанку. — Мы всього-навсього механизм. Аксенья, помрачнев, отложила пустую тарелку. Аннушка понимающе кивнула. Палаша отвернулась. Напряжённую тишину Олешка сумел разбавить ещё более страшным известием, прозвучавшим, как гром среди ясного неба. — Вишнецкий едет, — сказал парубок. — И вин вже тут! Аксенья ахнула. Аннушка поспешила к выходу, не забыв наскоро обнять и поблагодарить Палашку за сытный завтрак. В душе Палашки радость и тревога смешивались, точно разноцветные краски. Приехал… Её родной мальчик приехал… Живой и хвала Небесам, если невредимый. От смутных дум няню Властоша оторвал горестный плач Аксеньи. — Ох, чую, засечёт меня ваш пан, — вопила та. — Безо всяких поблажек засечет, со свету сживёт… — С чего ты взяла, дитятко моё? — Палашка с изумлением обернулась к девочке. Строгости-то Властош Ладович лишён не был, в дедушку своего пошёл, но наказывать без вины… Нет, такого ещё не случалось. По крайней мере на глазах его нянюшки. — Я кабинет его не прибрала, там пыль такая… Надо успеть чай сделать, встретить господина, о Единый, я так боюсь… — И правильно робишь, що боишься, — горько усмехнулся Олешка, за что тут же получил мокрой тряпкой по бокам от Палаши: — А ну-ка цыц, ! Не пугай мне девочку! Не каркай! — Ось так, и Каркрас теж с паном приехав! Аксенья, услышав такую новость, разрыдалась ещё сильнее. Олешка демонстративно закатил глаза. Палашке пришлось вытолкнуть живописца силой из кухни: — Давай-давай, ступай, ступай отсюдова, маляр, к селянам, живо! Домашних не тронет, а вот вашему Ивашке, шоб его черти взяли, вот ему достанется! Олешка спорить не стал и, всё же извинившись, скрылся за дверью, оставив Палашку обнимать рыдающую Аксенью. Однако, долго это не продлилось. Горничная крепко поцеловала кухарку в щёку, осенила себя знамением Единого и выбежала в длинный коридор, направляясь на третий этаж к кабинету пана, где её давно с радушием ждала та самая пыль.***
Прошло примерно четверть часа с того, как телега выехала из леса. По тропинке она двигалась прямо через луга. Впереди раскинулось безбрежное золотое море пшеницы, готовое утопить любого человека. Властош наслаждался. Он вдыхал запахи собственных земель — дома, ставшего для него родным за пятнадцать лет после смерти жены. Солнце, висевшее в чистом голубом небе, такое по-привычному мягкое, грело спину. Ветер, такой добрый ветер, трепал волосы и вздымал тугие колосья пшеницы. Властош издали видел своих людей, цепочкой спешивших в поле на жатву. Каждый год крестьяне работали, добывая зёрна для муки, но прежде, чем молотить, отдавали пшеницу на отбор пану. Самолично помещик отбирал пшеницу по колоску в небольшом овине, отстроенном для сего действа. Золото, найденное в зёрнышках при помощи колдовства, надо было отдать королю Леошу, дабы тот взамен даровал Вишнецкому и всей Волховской Шляхте ещё один год спокойной жизни без гонений и конфликтов. «Пшеничная дань за колдовство» — так неофициально прозвали такой налог все самые известные чародеи из Волховской Шляхты. Хоть шляхетские семьи тоже платили дань государю, кто чем может, всё же основная доля налога ложилась на плечи Вишнецкого. Таков был договор мира между чародеями и людской властью. Сроки ныне поджимали. И судя по картине, какую видел сейчас пан, его крестьяне сжали лишь малую долю. — Разленились без твоей нагайки, Каркрас, — заметил помещик, прищурено вглядываясь вперёд. — Две седмицы не было меня, две, — качал головой Вишнецкий, облизывая пересохшие от жары губы. На солнце сверкали многочисленные серпы, слышались мелодичные народные песни. Среди бесконечного золота мельтешили белоснежные силуэты — его люди. — Какие хитрецы, предупредить их успели… Каркрас! — А? Слушаю, да. — Работы предстоит непочатый край, надеюсь, не подведёшь и проучишь их хорошенько. — Не подведу, Властош, ты ж меня знаешь, хе-хе, не подведу! — ворон-оборотень почти божился. Колдун наградил помощника злым взглядом, и Каркрасу показалось, что он сейчас его испепелит, но тут пана отвлёк детский голосок. — Вишнецкий едет! — звонко кричала девочка лет шести, мчась по тропинке, проложенной напротив поля, и предупреждая последних, кто этого не слышал. Данилка с любопытством выглянул из-за мешков с сеном в повозке, силясь разглядеть одну из невольных господина. Девочка, одетая в испещрённую пёстрыми узорами понёву и вышиванку, бежала босая так быстро, что русые кудряшки едва успевали за ней лететь. По обычаям её родичей девчушке можно было носить распущенные волосы, украшая их венком с лентами, косу плести было рано — плетение кос значилось сакральным символом вступления в возраст невесты. Встретившись взглядом с Данилкой, сидящим в телеге, девчушка вдруг остановилась, а затем испуганно посмотрела на Каркраса. Данилушка замахал ей руками, пытаясь дать знак, чтобы бежала, но Заринка — та самая, которая отправилась предупреждать людей, не успела, или не поняла намёков. Позади неё возвысилась тёмная фигура колдуна. — Уже приехал, — прошуршал чёрным шёлком его голос. Заринка обернулась, но даже не успела поклониться: чародей легко подхватил её на руки, словно пушинку. — Ну здравствуй, красавица, — он по-хозяйски улыбнулся, одаривая девочку таким взглядом, точно держал в руках любимую игрушку. — Чего не смотришь в очи? Боишься аль видеть не рада пана своего? Заринка подняла на него чистые как прозрачная вода глаза. Поджала губы, не зная, как лучше ответить. Отец да мать почти с рождения её учили отвечать панам только по надобности и пытаться сдерживать истинные эмоции. Но ребёнок — существо хрупкое, чувствительное, сотканное из добра и доверия, разве может чадо в таком возрасте держать себя в узде? — Рада, пане… — лепет сменился вопросом, откуда у Властоша Ладовича появились царапины на лице. Данилка увидел настоящий испуг за господина, отразившийся на милом румяном личике. — Медвежонка повстречал, но оказался сильнее его. Он был большой, бурый! — Царь леса? Хорошенький? — Хорошенький, когда не сердится. Только когда рассвирепеет, может и съесть кого-нибудь. Того, кто сильно прохлаждается. Надо было мне его не отпускать, но ваше счастье, повезло. И всё-таки… Две седмицы прошли без работы, смотрю, вы все отвыкли. Непорядок… Праздники, вроде, столько не длятся. — Нет-нет, — тотчас замотала головой Заринка, испугавшись, что достанется её родителям. — Нет, маменька и батюшка работали, они вышивали… — Вышивали, ну, конечно… — Властош закивал, поджимая губы от плохо сдерживаемого смеха. — Ах, какая прелесть… Но вышивают, голубка моя, когда время свободное. Я вернулся, а поле не жато, пшеница не собрана, — волшебник изобразил наигранную печаль. К нему поспешно подходили крестьяне. Многих встревожило появление Каркраса, а те, что поумнее, настороженно следили за чародеем да заинтересованно глазели на спящую колдовским сном златокудрую девушку в повозке. Люди кланялись прибывшему пану в пояс. — Обидно будет, если мне придётся сегодня кого-то наказывать, — сказал Властош, осторожно опустил девочку на землю и сурово взглянул на Карпо и Ганну, её родителей. — Да осветят Славья и Сварг ваши путь-дороги, господин, — будучи верующей в Единого, Ганне всегда было трудно проговаривать языческие поговорки в честь уважения к пану. Карпо смолчал, лишь сурово зыркнул на дочку. Говорил же отец, из дома не выходить! Властош не ответил на приветствие, лишь скривился. — Они не виноваты, пане! — Заринка, заметив его почерневший взор, ухватила руку Вишнецкого и поцеловала тыльную сторону. — Пред ликом Единого кажу, они хотели идти жать! Только, все были как зачарованые. Властош на последнем прозвучавшем слове насторожился и выгнул бровь. Данилка на секунду ужаснулся, подумав, что маг заколдует ни в чём не повинную малышку, но Вишнецкий напротив, с непривычной для него добротой, достал из сумы леденец на палочке, купленный в Славенске, и протянул Заринке. Глазки девочки загорелись от радости, когда она взяла драгоценность в свои хрупкие ручки. — Настоящий?.. Прямо с базара? — поразилась она, лучезарно заулыбавшись. — А как ты думала, самый, что ни на есть настоящий, с базара из столицы, — чётко и с ласковой улыбкой повторил пан, поглаживая Заринку по мягким кудрям. Присев на корточки так, чтобы поравнялись лица, Вишнецкий тепло попросил назвать имя того, кто надоумил всех отлынивать от работы. — Я… Я не помню, — тускло произнесла Заринка, изучая пальцы своих ног. Чародей заглянул ей в лицо. Заринка ещё сильнее потупила взгляд, лишь бы не встретиться с глазами хозяина. — Не обманываешь ли ты меня, солнышко? Ты гляди, пана обманывать — Бога гневить. — Правда, н-не помню… — повторила та, не поднимая взора, и Данилушка, всё еще смотрящий из-за мешков в повозке, понял, что она врёт. Боится… Кусая до крови губы, Властош, стараясь сдержать ярость, велел отвести детей по домам. Заринка, глянув с любопытством на Данилку в последний раз, ушла, ведомая за руки родителями. Те журили её, что не осталась дома, когда просили. Вместе с Карпо и Ганной покинули поле ещё несколько семей с детьми. Оставшиеся четыре дюжины человек поочередно кланялись и приветствовали прибывшего домой господина. Властош с толикой некого наслаждения взирал на своих людей. Среди золота издали слепили ему глаза чистейшие белоснежные льняные рубахи и только по кроваво-чёрным орнаментам, можно было узнать среди белых комков силуэты его крестьян. Один за другим они приближались, кланялись в пояс. Оксана подала господину свежеиспечённый хлеб. Властош попробовал, поморщился. — Пересолила, душа моя. Оксана с вымученной улыбкой промолчала. Про себя возрадовалась, что каравай всё-таки достанется не пану, а Олеше. Между тем, Властош Ладович приблизился к старику в длинной холщовой рубашке. Колдун сдержанно улыбнулся, следом поспешно обнял, желая здравия. Старый дядя Макар, воспитывавший и обучавший внука Криоша грамоте и точным наукам с самого детства, давно заменил ему и умершего отца, и живого деда. — С возвращением, господин, — проговорил Макар в бороду голосом горячим, как тающий воск. Властош на виду у всех поцеловал сморщенную руку воспитателя. «Ух ты, этого старика уважает сам пан! Ничего себе! Я думал, он никого не жалует, кроме себя самого!» — подметил Данилка и с жалостью глянул на спящую Настасью. Печально, не видит она всего происходящего. — Дядя, вы же всему голова здесь. Что ж не уследили? Я ведь приказал начать жатву, ещё когда уезжал, — стараясь сохранить голос ровным, проговорил чародей. Макар опустил седую голову так, что длинные волнистые волосы упали ему на грудь. — Не серчай на меня, хоть и виновен я. А люди не виноваты, просто расслабились слегка. Им сказали, что необязательно, вот и… — Имя того, кто посмел наплести им эту чушь! Макар замялся. Он не выходил из рода тех людей, кто мог с лёгкостью молоть правду с кривдой, увиливать и лукавить. Он был прямолинеен. И только собрался дядюшка Макар что-то сказал, как по полю тотчас пронёсся пронзительный голос. Переваливаясь с ноги на ногу, шатаясь, к ним шёл кудрявый юноша. Невооружённым глазом было видно, что он хорошенько перебрал. За ним поспевала его подруга, моля остановиться и не губить свою душу, но тот грубо отпихивал её от себя. — О-о, наш хозяин-чернокнижник вернулся! — протянул он, отвешивая шутовской поклон колдуну. Невольные — все, как один, застыли в тихом ужасе. Что делает этот глупец?! Или ему так горилка в голову ударила?! Властош ведь не оставит безнаказанным… — Понятно, — Вишнецкий закивал. Тихо смеясь, он подошёл к пьяному вдрызг хлопцу и сочувствующе похлопал его по плечу. — Значит, Ивашка. Ох, и дурачок ты, дурачок. Парень со злостью в слезящихся глазах глянул на мага. Резко скинул со своего плеча его руку и громко прокричал в лицо: — Как дела во внешнем мире-то, а-а-а?! Нагулялись, пане?! Швободой надышались, господин? Ик! — Молчи-молчи-молчи, прошу! — повторяла до смерти перепуганная девушка на ухо Ивашке, но тот отшвырнул её от себя в сторону, разговаривая заплетающимся языком: — Прекрти, Анфиса! Дай мне с нашм паном побесе-едовать! Ик!.. — помимо постоянной икоты, Ивашка проглатывал слова и еле держался на ногах. Оказавшись подле помещика, он чуть не рухнул на него. Чародей успел сделать шаг назад. — А я, Влстош Ладович, во-он убедил их, ик!.. Их всех не ражбо… Работать! — Да я уж вижу, — не сдержал острого смешка Властош. Он поморщился: от Ивашки за версту несло горьким запахом водки. Крестьяне застывшими белыми статуями следили за происходящей сценой… — Хоть когда-то мы должны отдыхать, любимейший наш, ненагляднейший пан! — Дурень ты, Ивашка, навредил всем и себе, — произнёс Властош, задумавшись, как ему поступить с этим «храбрецом». Давно пора было проучить. Уже не первый раз этот несчастный мышонок показывает прорезавшиеся зубки. — Прекрати, Иваша, не нарывайся, — тихо предупредил глупца дядя Макар, притянув за локоть, но тот грубо отпихнул и старика. Ругань повторилась в ещё более приукрашенном стиле. — Кого, худорродный холоп, сррамословишь? — вмешался ворон-оборотень и спрыгнул с повозки. — Забыл, кто стоит перред тобой? Так я напомню! Властош не успел шевельнуться, как Каркрас подскочил к пьяному с плетью, которую отобрал у стременного, пришедшего отвести панского коня в конюшню. Плевок под ноги шляхтичу послужил для Каркраса сигналом замахнуться, но Вишнецкий перехватил его руку. Крестьяне в ужасе прижимали ладони ко ртам, покачивали головами и напряжённо ждали, что же произойдёт дальше. — Глаза б мои вас не видели! — злобно бросил Ивашка, ещё раз смачно плюнув. Его подруга билась в рыданиях. Губы тёмного волшебника искривила улыбка. Спокойно, без повышенного тона, невзирая на угрозы, потоком льющиеся с губ дурака, он взял из пятерни Каркраса посох и двинулся на ничего не подозревающего Ивашку. — Говоришь, глаза бы не видели?.. Хм, ну что ж, раз ты так желаешь… Право, мне стоит отблагодарить тебя за проделанную работу! Не успел Ивашка и слова вымолвить, пан грубо ухватил его за светлые кудри и запрокинул голову так, чтобы юноша встретился взглядом с пустыми глазницами черепа, надетого на пику. — Ослепни, — слетело с уст мага едва слышное страшное слово. Из пустых глазниц ударил яркий свет прямо в глаза Ивашки. С криком юноша повалился на землю, вцепившись себе в лицо, в глаза, вместо ярких зрачков которых теперь остались лишь белки. Боль пронзала его изнутри, парень не сдерживал криков. Каркрас хохотом надрывал глотку, а чародей безразлично, без единого слова смотрел на корчащегося человека. Крестьяне молчаливо переглядывались, чувствуя колотящиеся молотом от страха сердца. — Советую прикусить язык, Ивашка… Пока я тебе его не вырвал, — голос Властоша, ледяной и твёрдый сейчас показался старому дяде Макару очень похожим на голос молодого Криоша. Обойдя вопящего от боли Ивашку, Вишнецкий обратился к закрепощённым с такой речью: — Из-за одного дурня я не стану казнить всех. Но, предупреждаю: посмеете не выполнять мои приказы — шутки кончатся. Детей ваших не трону, а вот вас… Запорю. Клянусь. А ежели совсем худо пойдет, накажу каждого второго обыкновенным жребием, не разбираясь! Только на пользу пойдёт. Думаете, Яков Миколыч уехал по делам, и вам всё стало можно? Бестолочи! Это непроходимая глупость — так поступать! Верно, забыли о прялке моей покойницы? Помните веретено?.. Стоит к нему прикоснуться — разом окажетесь на том свете! Хотите вернуть старые времена? Вишнецкий немного помолчал, окидывая мрачным взором белое полотно столпившихся людей. Многие из них боялись шелохнуться. У Оксаны едва не выпал из рук пышный каравай. Она так дрожала, что Олешке пришлось коснуться её руки, успокаивая. Многие помнили деда колдуна и, откровенно говоря, радовались, что их владелец — его внук, а не он сам. Криош бы не стал церемониться, не делал бы предупреждений. Ярость у него сравнить можно было с соломой — вспыхивала разом. Порка, привычная всем жестокая порка, стала бы единственной мечтой, по сравнению с теми истязаниями, что ждали бы каждого, будь их хозяином старый чёрный колдун. Властош многое перенял от мудрой матери, потому казался людям гораздо мягче своего пресловутого деда. — Что молчите, собаки? Или слова мои не понятны?! Цвет волос Властоша стал таким же белым, как рубахи его крестьян. Невольники покорно опустили головы, закивали, несмело заговорили. Попадались и те, кто хотели вступить в спор с чародеем, но глядя на рыдающего от боли Ивашку, не решились на столь отчаянные действия. Властош выдохнул, чуть успокоившись. — Начинайте жать пшеницу, — велел он негромко, но, казалось, голос эхом пронёсся по всему полю до самого его края. — Жните без продыху, с молитвой или с заговорами, мне плевать. Замечу, что кто-то отлынивает — шкуру спущу. После этих слов, он подозвал к себе нескольких селян и приказал как следует накормить Данилку и дать ему отоспаться. — Пускай живёт в одной из ваших хат или изб, сами уж решайте, кто возьмёт мальчишку к себе. Дядя Макар выступил вперёд. Взял Данилушку за руку: в старости помощник ему не помешает. Затем взгляд старика упал на спящую колдовским сном Настасью. — А кто это дитя, пане? — поинтересовался он. Властош перевёл дыхание. Ему было тяжело. Самому хотелось отдохнуть, после стольких злоключений и беготни, просто выспаться. — Её имя Анастасия, дочь мельника, она новая моя служанка. Хлопца кличут Данилкой, он — её названый братец. Девчонку в поместье отвезу, а где работать будет, в поле или дома, решу потом. Властош умолчал о даре Искусницы, хотя знал, что рано или поздно об этом узнает и будет говорить всё имение. Пан кинул усталый взгляд на красующуюся за полем белокаменную усадьбу с треугольным фронтоном, флигелями и круглой колоннадой. Истинно, очень богатый дом, не у каждого шляхтича такой встретишь! — Что ж, добро пожаловать, Анастасия, дочь мельника, — в хриплом тембре дяди Макара послышалась нестерпимая горечь. В этот миг по полю вновь разлился крик, но — тёплый, слезящийся и очень знакомый. От самой усадьбы встречать пана бежала, напоминая неуклюжую гусыню, тётя Палашка. — Живой! Живой вернулся! — плача навзрыд, голосила старая женщина. Она крепко вцепилась во Властоша, принялась целовать его руки и щёки. Она словно бы обнимала пятилетнего ребёнка. Селяне смотрели ровно, стараясь не показать истинных чувств. — Полно, тётушка, полно, вы так встречаете, будто с войны возвратился, — с нежностью отвечал чародей. И несмотря на просьбы, Палашка вновь кинулась на шею пану. В объятиях, за его плечами, она увидела лежащего на земле ослеплённого Ивашку, до сих пор корчащегося от боли. Слёзы побежали у неё по щекам, но она закрыла глаза, молча продолжая обнимать Властоша…