Астрологию открыли, несомненно, влюблённые. Только огромный звёздный дом достаточно обширен и прочен, чтобы вмещать, питать и охранять такое вечное понятие, как любовь. Айрис Мёрдок «Чёрный принц»
Не успело имение ощутить в полной мере прибытие пана Вишнецкого. Едва он проехал мимо полей и зашёл в усадьбу, так сразу молчаливо, ни на кого не ругаясь и не отчитывая за мелкие провинности, хмурый и уставший, направился в свой кабинет. Только тогда поместье взбудоражилось, загудело, как встревоженный улей. Слуги нервно, перебегали из комнаты в комнату, буквально летали по коридорам. Словно птицы, которых вспугнули на охоте выстрелом, они торопились привести всё в божеский вид и быстро исполнить любое веление господина. Первым делом, был отдан приказ принести горячего чаю с шоколадными конфетами, а затем положить спящую колдовским сном Настасью на позолоченную обитую бархатом софу, что стояла в рабочем кабинете чародея. «Вот, отдохну как следует сам, решу дела имения, за сим и ею можно будет заняться. Разбужу, обрадую», — подытожил Властош. Тяжёлый взгляд лениво скользнул по зачарованному гребню, воткнутому в кудри Насти. Еле передвигая ноги, маг подошёл к окну, окинул хозяйским взором видневшееся вдали поле. Пшеница тянулась вдоль кромки густого леса, поблёскивала золотом в лучах палящего солнца. Восточнее располагались многочисленные крестьянские дворы. А в поле постоянно пестрели двигающиеся точки, слышалась мелодичная песня — это люди пана вовсю жали. Предстояла большая работа: от рассвета до заката каждый день, пока пшеница не будет убрана до конца и, главное — в срок. Король ждать не станет. Славения — тоже. Бедная, несчастная Славения! На грани отчаяния, если не на смертном одре. Она умирает… Умирает уже десять лет. Мучительно и страшно. Ей нечем дышать, горло её стиснули руки нелепых законов, и жажда наживы ныне выжимает из неё последние капли. Щурясь от ярких лучей, бьющих в глаза, Властош достал из кармана кулон Настасьи, точнее, кулон его родной матери. Герб рода Вишнецких на обратной стороне маленького солнышка вновь развеял сомнения — украшение принадлежало именно Ладе. Но, каким образом оно оказалось у дочери мельника? Как её мать связана с Ладой? А впрочем, не так это важно. Самое главное: Искусница поймана. Кулон по праву возращён владельцу, птичка счастья отныне в клетке. Золотая рыбка, способная исполнить желание если не самого чародея, то целой страны. Девочка, что сумеет снять оковы с Матушки-Славении. Если, конечно, сама того захочет. «Захочет, куда она денется», — прошептал Властош, без особой уверенности посмотрев на Анастасию. Девчонка не шевелилась. Она почти не дышала, однако, щёки её до сих пор алели здоровым румянцем, опущенные ресницы слегка подрагивали, слышалось спокойное биение сердца. Жива. О, боги, она просто спит зачарованным сном! Гребень — не чародейская прялка, смерть в себе не несёт, разбудить можно в любой момент. — Очень скоро, матушка, скоро я всё узнаю, — тёплый шёпот волшебника коснулся кулона Лады Вишнецкой. Подойдя, Властош присел рядом на софу. Поправил богато вышитую подушку с кисточками под головой девушки и, едва коснувшись её волос, отвёл несколько прядей с лица погружённой в сон Искусницы. Девчушка казалась очень милой, когда спала. Дерзкий характер огнём пропитал её сердце, но сейчас колдовство феи его притушило. — Если ты не захочешь помогать, моя девочка, — холодная рука пана нежно провела по щеке Насти, но в следующее мгновение вдруг оказалась на её шее. — Тогда я тебя заставлю, — в глазах колдуна блеснул властный свет, пальцы невольно сжали горло. Настасья тяжело задышала, и Вишнецкий, спохватившись, убрал руку. Она всего лишь спит, но уже хочется, чтобы она не просыпалась никогда. Или проснулась, но абсолютно другой. Её характер следует досконально изучить, выявить слабые и сильные стороны. Вполне возможно ею управлять, подчинить себе, но — как?.. На безмолвные вопросы чародея решила ответить старая добрая колода Оракула. Из алого мешочка, лежащего на столе, сама собой вылетела карта и со свистом упала под ноги шляхтичу. Вишнецкий, мягко рассмеявшись, поднял её с пола и слабо закивал. Звёздная карта, карта знаний, тайного учения. Конечно, астрология! Оракул прав. Великая магическая премудрость, древняя, подаренная чародеями с далёкой Шаньи даже тем, кто не может раскрыть в себе способности к стихийной магии. Такие колдуны, дабы не стать изгоями среди своих, вкладывают все силы в изучение оракулов, нумерологии, древне-славенского языка, гадания и конечно же, астрологии. Ну, а пан освоил её в Институте за пять лет обучения. Только сейчас, кажется, многое вылетело из головы. — М-да уж, давно я не работал со звёздами, — волшебник встал, спрятал вылетевшую карту в мешочек и выдвинул шуфлядку. Из ящика стола он взял тетрадь для записей в кожаном переплете, после глянул на Настасью с неприкрытым раздражением: — Бедные звёзды! Хорошенько же их царь Солнце припёк, и сколько же знаков зодиака смешалось на Молочной Тропе, чтобы в итоге на свет родилось такое никчёмное, неотёсанное… — ПАНЕ! Властош так вздрогнул, что едва не задел и не разбил хрустальную статуэтку танцующей пары, купленную ещё во время путешествия по заморским странам. Резко обернувшись, маг увидел стоящую на пороге кабинета дворовую девку. Её, как и статуэтку, купили, но в отличии от вещи, совсем недавно. Пан даже не поехал вместе со своим управляющим выбирать себе горничную, а полностью положился на Якова, ведь тот редко его подводил. — Что же ты так орёшь? Стучаться тебя не учили? — Ой, пан, простите, пожалуйста, виновата. — Аксенья улыбнулась тепло, подобно солнечным лучам, греющих сейчас подростковое личико, озаряя веснушки, слепя задорные, сощуренные глаза. На подносе, который она несла, красовался чайный сервиз и вазочка с шоколадными конфетами. Всё, как велел пан. Рыжая медлила подойти, и было ясно, что робость она тщательно старалась скрыть за улыбкой. К тому же, она ненароком загляделась на знак, сверкающий на запястье спящей Настасьи. С самого прибытия Властоша Аксеньей овладело страшное любопытство узнать, что это за новенькая служанка, которую пан самолично как барышню положил отдыхать на роскошный диван. Ещё и чай с ней, видать, вздумал пить! Аксенья не завидовала, нет, просто ей хотелось понять, почему её новый господин с такой любезностью отнёсся к простолюдинке. — Ну, чего в дверях застыла? — ледяная строгость, прозвучавшая в бархатном голосе, вернула девушку к реальности. — Засмотрелась, пане, — Аксенья с подрагивающей улыбкой двинулась к столу. Властош проводил её насмешливым взглядом. — Какая прелесть, надо же, — с панских губ сорвался ядовитый смешок. — На меня засмотрелась? — Не-е, пане, не на вас: на неё. Такой знак на запястье интересный, он сияет, гляньте! — Да будет тебе известно, — не обращая внимания на её интерес, прервал чародей, — в этом доме должны засматриваться только на меня. И — точка. А не на каких-то там дочек мельников! Аксенья опешила. Прикусив губу, принялась разливать чай, но Вишнецкий, услышав, какие тренькающие звуки стал издавать фарфор в дрожащих руках, сменил строгость на мягкость. — Я пошутил, — сказал он и, подойдя, ласково погладил служанку по спине. Аксенья напряжённо выпрямилась. — Боишься меня, дивчина? — Н-нет, пан, — на сей раз, задрожал и голос. Невольница отставила чашку с чаем и только успела это сделать, как Властош резко ухватил её за подбородок, заставляя посмотреть на себя. — Боишься. Не стоит врать. А если боишься, значит, есть, что скрывать. Гляжу, наскоро мой кабинет прибрала, я под столешницей пыль заметил. Окна, вон, мутные какие. Видно, и в покоях моих беспорядок полный, и постель не застелена, а я так устал. Ах, как удружил мне Яков, купил такую никчёмную горничную!.. Властош поцокал языком. Аксенья же, побледнев как полотно, не помня себя от страха, опустилась перед чародеем на колени. Ей уже успели рассказать, что следует за провинности у Вишнецкого. — Я… Я совсем недавно здесь, господин, — пробормотала она дрогнувшим голосом. — Постель застелила, подушки взбила, мягкие, как облака! Комнату прибрала. Пане, Единым клянусь, всему научусь, только не спешите карать… Властош, держа Аксенью за подбородок и надменно взирая, ухмыльнулся. В плохом настроении найти, к чему придраться не составило бы особого труда, но сейчас Аксенье повезло: хозяин, пусть и уставший, пребывал в относительно мирном расположении духа. — Говорят, ты чай хорошо завариваешь. Верно? — Оно, конечно, правда, пане, но у всех вкусы разные, не могу знать, понравится ли вам… Колдун отпустил лицо девушки, отошёл, сделал глоток, но не прикрыл глаза от удовольствия и даже не скривился. Чувства, когда хотел, он тщательно умел скрывать, заставляя всех ждать и бояться. Девушке, всё ещё стоящей на коленях, казалось, что сейчас раздастся приказ о неминуемой порке за неумение даже нормально сготовить чай, но… Властош вдруг улыбнулся и жестом велел подняться на ноги. — Неплохо, милая, очень неплохо, — волшебник с наслаждением отпил ещё. — Успокаивает. Мелисса? — И мята, господин. — Аксенья нерешительно улыбнулась, и с языка её сорвалось: — Мой прошлый хозяин, да упокоит Единый его светлую душу, часто хвалил меня за чай, который я ему подносила. Он много работал и уставал, я единственная выслушивала и успокаивала. — Успокаивала заместо работы? — Нет, почему… Я… — Добрый, видно, барин у тебя был. Лучезарные глаза Аксеньи на какой-то страшный миг заполнила нестерпимая горечь. Казалось, в них отразилась такая тоска, что дай ей волю, разлилась бы по всему миру чёрной рекой. Властош заметил. — Добрый, — прошептала едва слышно девчушка. — Очень. Лев Лазаревич относился ко мне по-особенному, да и к остальным тоже. Драгоценный наш барин, несчастный и одинокий, без наследников. Болезнь его сломила. Не успели даже слёз выплакать, как продавать имение с нами стали. А наш Лёвушка, как его мы называли, думал мне даже вольную подписать, да не успел. Властош не выдержал, прыснул смехом: — Думал! Как же! Оттягивал добренький пан, прямо так бы и даровал свободу, не верится! — Но он любил меня, Властош Ладович, — смела возразить Аксенья. — Вот именно, — с нажимом молвил помещик, — а разве с любимой дворовой собачонки хозяин снимет когда-нибудь ошейник и выпустит бродить по белу свету, буквально обрекая на гибель?.. Ну-ка, ответь мне, дорогуша. Аксенья опешила. Возражения мигом отпали и она, осознавая слова чародея, поверив в них, понурила голову. — Нет, пане. — Так, я прав в своих предположениях насчёт твоего покойного покровителя? Служанка замялась, не хотела соглашаться, но страх оказался сильнее неё. И она кивнула. — Правы, пане. Дюже правы. Властош приблизился, заглянул в блестящие от слёз глаза. — Вот что, девка, — начал он сухо, — запомни одно правило: здесь тебе не будет никаких поблажек, как и всем. Слышал я о почтенном Льве Лазаревиче, об этом восточно-славенском помещике, но он был обычным зажиточным человеком, даже не волшебником, потому дела мне до него никакого нет. Возможно, он и любил тебя, никогда не порицал за плохо прибранный кабинет и пыль под столешницей, но здесь придерживаются иных правил. У меня в доме царит справедливость и очень строгая. За проступок следует наказание, за добротную работу хорошая сытая жизнь. Не разводи здесь понапрасну сырость, я этого терпеть не могу! На первый раз, прощаю, что не успела выполнить все дела до моего приезда, чай больно хорошо завариваешь. Бояться меня не надо, я не кусаюсь, но клыки оскалить могу, потому старайся меня не гневить. Надеюсь, поняла меня, душа моя? — губы Вишнецкого искривила недобрая улыбка. Аксенья, охваченная страхом, энергично закивала головой. — Ну, вот и отлично. Чай с конфетами ты принесла, хорошо… А теперь беги в село, в хату к дяде Макару, старосте, и приведи в мой кабинет юного хлопца, братца этой, — Властош покосился на спящую Настю, едва не назвав «дурой», но сдержался. — Данилушкой его кличут. Да поживее. Я слишком устал, хочу поскорее лечь спать. Рыжая низко поклонилась чародею и, не видя ничего перед собой, стрелой вылетела из кабинета. Вишнецкий выдохнул. Он уселся в кресло, опустил голову на скрещенные руки и долго не открывал глаз, ощущая, как по вискам разливается неприятная пульсирующая боль. В углу кабинета стоял посох с навершием из черепа, чародей мог воспользоваться им, сосредоточиться, призвав на помощь магическую силу, но не решился. Тяжело было даже подняться. Прошли минуты. Вскоре, овладев собой, пан открыл тетрадь в кожаном переплёте, которая уже была исписана давнишними заметками об астрологии, о звёздах и заклинаниях и, обмакнув острие пера в чернильницу, сделал новую запись: «Анастасия, дочь мельника Мелинара. Светлая Искусница. Дата рождения…», прочерк.***
Беседа прошла гораздо легче, чем он ожидал. Накормленный до отвала, однако не успевший выспаться Данилушка, хоть и настороженно, но покорно отвечал на вопросы ласково говорящего с ним пана. И вопросы не казались мальчонке такими уж страшными, тем более, что вслед за каждым ответом чародей с небывалой добротой даровал шоколадную конфету. Маг расспрашивал подробности жизни Настасьи в Полесовке и убедился, что Данилка не врёт, когда услышал про упрямое поведение дочки мельника с остальными жителями. Услышал он и про её бескорыстную помощь многим людям, и про доброту, но лишь закатывал глаза. Всё это сейчас его не особо заботило. Когда он задал Данилке нужный ему вопрос, тот нахмурился. Пану отчего-то было интересно узнать точную дату и время рождения Насти. Даниил знал чёткий ответ по рассказам самой же Настасьи, но выдавать сокровенное не спешил, даже отказался от очередной конфеты, которую ему добродушно протянули. — Отчего от даров моих нос воротишь, хлопчик? Данилка парировал, исподлобья прожигая пана хмурым взором: — Не так много зубов у меня, пан. Они постоянно шатаются, а потом выпадают. Сладкое вредно, матушка говорила. — Когда в селе работать начнёшь, одну похлебку да каши есть будешь. Вот, тогда и взвоешь, прибежишь ко мне за сладостями. Сонливость Данилушки исчезла мигом. Тон помещика резал по ушам, хлестал кнутом, сотканным из насмешек, но от главной темы мальчик не ушёл, помнил. — Что вы задумали сделать с моей названой сестрой? — Ну, точно не убивать, хлопец, — рассмеялся чародей. — Всего лишь понять, из какого теста она слеплена. Не ври мне, просто скажи, когда она появилась на свет? — Тогда, можно я и вас проверю для начала? Могу ли попросить вас тоже мне ответить и не соврать? Брови пана взлетели на лоб. От Данилы такого он ожидал меньше всего. — Дерзко, мальчишка. Я ведь могу сладости розгами заменить. — Я не отвечу на ваши вопросы, пока вы не ответите мне, — упорно настаивал Данилка. — Так может быть, что я что-нибудь да расскажу, а по-иному не согласен никак, хоть прикажите драть как сидорову козу, всё равно не развяжете мне язык! — Однако, смело. И что же ты хочешь от меня услышать? — Сперва — клятву. Поклянитесь на Священной Летописи, что моя названая сестра не пострадает от ваших знаний. Что вы всё делаете во благо, а не для своей выгоды! Властош помрачнел, но кивнул: — Клянусь. Хоть я придерживаюсь старых богов и Летописи у меня нет, но клянусь перед ликом Единого, твоя сестрёнка останется в полном порядке. Я просто научу её жить по-другому. — Вы причастны к смерти моей матери? Совершенно другого рода вопрос оказался столь неожиданным, что ввёл Властоша в ступор. Поднявшись из-за стола, маг обошёл его и присел перед мальчиком на корточки, так, что их лица стали вровень. Тёплая рука Данилушки сжала ледяные пальцы Вишнецкого. — Если бы я не знал, каково это — ребёнку терять мать, вероятно, бы солгал, что причастен. Но сейчас скажу правду: нет, Даниил, матушку твою убила болезнь, — пан говорил чётко, прямо глядя в сверкающие большие глаза мальчика. — Мне оставлять тебя сиротой было ни к чему. — Он ухмыльнулся: — Даже в отместку твоей несносной подружке. Данилушка первым отвёл взгляд, и его пробила мелкая дрожь. Образ матери, недавно почившей Лисаветы, явился его внутреннему взору. Как бы ни старался держаться мальчонка, живые чувства взяли своё. Они долго в нём накапливались, и сам Даниил достаточно долго держался, но сейчас горе перелилось через края сердечной чаши. — Мама… Слово разбилось вдребезги о плотную тишину, сжало мальчишке горло. Властош хотел отстраниться, но не смог, сердце его кольнуло нечто знакомое. Он понимал Данилушку. И, позволив тому уткнуться себе в складки одежды, крепко сжать их слабыми ручками, наплакаться вдоволь, сам не произнёс ни слова. Прошла вечность прежде, чем Данилушка вытер слёзы. Отстранившись из объятий, всхлипнул, отряхнулся, стараясь привести себя в обыкновенный свой вид. — Простите меня, пожалуйста… — Ничего, — Властош слабо улыбнулся, — ты всего лишь отрок, а уже познал истинное горе. Я не зол на тебя за твои переживания. Порой нам всем необходимо излить их кому-то, выпустить изнутри самые терзающие душу чувства, дабы ничего уже там не осталось. Чтобы там было холодно и пусто, как в могиле, из коей прошлой ночью восстал покойник. Данилка шмыгнул носом и внимательно поглядел на пана, который смотрел застывшим взором куда-то в пустоту. — А вы, Властош Ладович, вы смогли излить их? Тоже себя опустошили? Волшебник попытался едко усмехнуться, но улыбка вышла горестной. — Мне было некому. Оба замолчали. Небо теперь заволокло рваными тучами, лишь изредка пропуская золотистые лучи солнца в комнату. Облака, прилетевшие с Запада, сулили грозу, но до сих пор за окнами слышалось весёлое щебетание свободных птиц, и где-то далеко, с самых полей, доносилась грустная песня закрепощённых крестьян. — Итак, — Вишнецкий надменно выпрямился, отбросил упавшую на лицо длинную прядь, — я тебе всё ответил. Жду твоей отдачи. Данилушка вздохнул. Делать было нечего! Обещания следует держать. Собравшись с мыслями, мальчик пересказал всё, что помнил про рождение Анастасии. Вишнецкий слушал внимательно, записывая за Данилкой каждое слово. Перо вывело на бумаге примерные часы (Настасья родилась на рассвете), дату 6.6.1650 и пометку «От рождения Царя Солнца Бога нашего Сварга». — С тобой приятно разговаривать, Данилушка, — с лаской сказал Вишнецкий, когда всё было зачтено и записано. Теперь дело оставалось за… Нет, не за малым, напротив за большим — высчитыванием даты рождения и составлением звёздной карты. При помощи точной математики и знания планет многие чародеи-астрологи могли составить карту, рассказывающую о человеке буквально всю историю жизни и намёки на предстоящие события. Карта в точности могла рассказать не только о характере человека, но и о его слабых и сильных качествах. Она могла поведать о его будущей жизни и дать понять, на что, в первую очередь, следовало обратить внимание. Это было ещё удобнее, в некоторых случаях, чем карты Оракула, но, разумеется, времени и сил занимало гораздо больше. — Ступай к дяде Макару, — велел мальчику пан, глаза которого загорелись предвкушением непростой работы. — Выспись хорошенько. И покамест помогай ему. Там решу, что с тобой делать. Быть может, в поместье будешь служить казачком, разную службу для меня выполнять, ты парень шустренький… Данилка встал, но его разум всё ещё беспокоила Настя. И он решился спросить про неё. — Не переживай, когда я закончу кое-какие дела, я её разбужу и покажу усадьбу. А дальше всё зависит от её поведения. Если оно меня не устроит, щадить я не стану, уж не обессудь, — Вишнецкий изобразил улыбку. Данилушка вздрогнул. Понимая, что задерживать пана Властоша более не имеет никакого смысла, поклонился и выбежал из кабинета, незаметно, по крайней мере он так думал, стащив шоколадную конфету. Чародей, конечно же, это заметил, но ничего говорить не стал. Ему было важнее закончить записи о Настасье и поскорее отправиться спать — он уже не ощущал ни рук, ни ног. Чем раньше он уснёт, тем раньше проснётся, и будет больше времени для работы. Составление звёздной карты никогда не ограничивалось часом или двумя, чаще всего оно длилось больше половины дня.***
Гроза гремела всю ночь и успокоилась только под утро. Выспавшись с горем пополам, Вишнецкий встал рано и тут же принялся за работу. Дело шло уже к вечеру, когда в буфетной дворовые, уставшие перемывать косточки новой таинственной служанке пана, завели разговор про его сегодняшние дела. — Отчего господин наш за целый день даже в поле не появился, не проверил, как у людей работа идёт? — спрашивала, начищая бокалы, одна из сенных девушек у дворецкого и камердинера по совместительству, ближайшего слуги Властоша. Человек он был молодой, но не намного моложе Вишнецкого, черноволосый, высокий — не сказать, чтобы писаный красавец, но довольно симпатичный. — Расскажи, Ярмаш, ты же обо всём ведаешь, чем пан наш занимается. Расскажи, будь ласков! — девушка от любопытства даже вцепилась в рукав бордовой ливреи — одежды, принятой у более почитаемых слуг усадьбы. — А чем ему заниматься, окромя своей магической науки? — язвительно отвечал на то Ярмаш, наскоро перекусывая пирожком, недавно испечённым Палашей. — Сидит спозаранку у себе в кабинете, ни кусочка в рот не берёт, строчит гусиным пером какие-то закорючки. В полях надзирателем поставлен Каркрас, чего пану туда переться зазря? Его рука не плётку держать предназначена, а перо и посох. Забывшись, Ярмаш разговорился: — Пишет всё и пишет, про звёзды, планеты бред какой-то себе под нос шепчет, як помешанный… О гетороградной планете Сварже что-то говорил, про то, что дескать Настасью обучать сейчас рано, не те звёздные дни, планета ушла из обычного положения и ещё какую-то бессмыслицу нёс, ну бред, ей-богу бред!.. Позади камердинера скрипнула дверь. — Не бред, Ярмаш, а астрология! — по-учёному подняв палец, оборвала его рыжая девчушка, зайдя в буфетную. Одной рукой Аксенья виртуозно несла серебряный поднос с фарфоровым сервизом и вазочкой, доверху наполненной сладостями. Чай господин Вишнецкий велел принести себе уже раз в пятый. — И не гетороградный Сварж, а ретроградный! — Ой-ой, всё-то ты знаешь, чертовка мелкая, — протянул Ярмаш в ответ Аксенье, вызвав у стоящей рядом сенной девушки едкий смешок. Аксенья, не готовая к такому резкому общению, не сумела раскусить привкус его фразы. Она опешила, но почти сразу наивно улыбнувшись, произнесла: — Так ведь, пане мною довольны, чай ему нравится, как я вкусно завариваю, вот за чаепитием пригласил к себе и рассказал мне немного об этой премудрости толкования звёзд. И про планеты ретроградные поведал, и про знаки зодиака, и про созвездия. «Звёзды, как и люди, — говорит он, — рождаются, живут, двигаясь в пространстве и умирают. Луна, верная подруга нашей земли-матушки значится супругой царя Солнца! Имя ей — Славья, имя ему — Сварг». И да простит меня Единый, но слушать про чужих богов да звёздное искусство из его уст дюже интересно! Пану порой надо с кем-то поговорить, он как мой покойный хозяин, одинок… Хоть, и отличается. — Отличается, поверь, — хмыкнула сенная девка, внимательно разглядывая бокал сквозь искрящиеся золотые лучи, льющиеся из окна. Казалось, ей слушать речи Аксеньи про астрологию было совсем невмоготу. — Поверь, ты ещё это на себе ощутишь… — Властош Ладович говорит, — продолжала Аксенья, наливая из самовара кипяток в заварочный чайник, — что, зная дату рождения и время, можно с помощью небесных светил узнать всю правду о человеке, а ему, как я поняла, страсть как интересно разузнать всё-всё про свою Настасью! Девушка-то необычная, чародейка небось, так знак сияет на её запястье, солнцем поцелованная!.. В восточной Славении чародеев тоже не шибко почитают, но, к примеру, знахарей уважают, главное, чтоб от Бога дар был, а не от Сварга со Славьей… А у Настасьи его от богов, кажись… — Да знаем мы это, поди вся усадьба и село токмо об этом и твердит! Как будто других дел нет, обязательно надо языком молоть о ком-нибудь! — А разве вы этим только что не занимались? — Слушай, — вскипел Ярмаш, проглотив последний кусок пирожка, и вдобавок крепко ударил по столу кулаком, — ты за собой-то следи и больно не радуйся, что пану понравилась! Сегодня он с тобой чаи распивает, завтра прикажет выдрать! Как стружка со спины от кнута кожа сходить будет! Пожалеешь о том, что на свет родилась! — Вот кому бы неплохую трёпку следовало бы задать, так это тебе, Ярмаш. — ЧТО?! — Не обижайся, прошу, я просто пересказываю слова пана. Он недоволен твоей работой, в гардеробе вещи все не выглаженные, бельё грязное, хоть бы отнёс девкам на стирку. — А ты — на что?! Горничная ведь его! Я — дворецкий. — Тем паче, должен за всем следить. А мне он пока, кроме чая и мелких поручений, не велел ничего другого. Так что, поторопись, он ещё велел тебе зеркальце почистить, мутное совсем стало! Давай-давай, беги, что же расселся?.. — Аксенья звонко, по-соловьиному рассмеялась, но тут её позвал тёплый голос из кухни. Звала Палашка, возвещая о том, что девочка ненароком позабыла положить печенья с изюмом. — Бегу-бегу, тётушка Палаша! — прокричала Аксенья и, схватив вазочку, скрылась за дверью буфетной. — Вот же, мелкая зараза, — процедил ей вслед Ярмаш, и эти слова, вероятно, долетели до ушей девчушки. Взгляд молодого человека готов был испепелить на месте рыжую, если бы она вошла в буфетную повторно. — С паном знакома от силы дня два, живёт здесь меньше нескольких седмиц, а уже чувствует себя хозяйкой. Сенная девушка отложила начищенный до блеска бокал, встала рядом с Ярмашем, недовольно сложив руки на груди, в знак согласия. — Угу, — кивнула она, — мало того, что рожей не вышла, так и умом слаба. Уж лучше бы сельской была, поля пахала, здесь в доме, загрызут. Тяжко ей будет у нас, не знакома с порядками. — Я её познакомлю, — ухмыльнулся Ярмаш отнюдь не по-доброму. Встревожилась служанка. Обернувшись к нему, успела схватить за локоть: — Эй-эй, ты чего удумал? Розгами не отделаешься! Хочешь такую же участь, как у дурака Ивашки? Анфиска вон вся не своя ходит, я не желаю такой же стать, когда тебя потеряю! — Не бойся, голубка, я просто немного её проучу, от меня требуется одно, остальное сделает наш дражайший пан. Я буду осторожен, обещаю. Поцеловав дворовую в щёку, Ярмаш с предвкушающей улыбкой, взял со столика крохотную баночку мёда, сжал её в кулаке так, чтобы было незаметно, и поспешил поскорее в кабинет к хозяину.***
— Чай пану заварила? — спрашивала тётушка Палашка. — Заварила, — отвечала Аксенья. — Печенья с изюмом в вазочку положила? — Положила, тётя Палаша. Вон, вы же сами мне их дали. — Ах да, старушечья никчёмная память, запамятовала. Так, а Единому помолилась? — Помолилась, тётя Палаша, усиленно молилась сегодня. — Ну, значит, всё пройдет хорошо. Ступай себе с Богом. Палашка осенила Аксенью широким звёздным знамением, и та, взяв вазочку, почти скрылась за дверями буфетной, но… В последний момент остановилась и обернулась к кухарке. — Тётушка, скажите, а почему все вокруг такие злые? Палашка на минуту оторвалась от готовки. — У-у-у, всё ясно. Анфиса? Аксенья отрицательно помотала головой. — Тьфу ты! Ивашка? — Ещё раз слабое покачивание головой. — Ну тады мне теперь понятно. Ярмаш проклятый? На сей раз ответ был верный. Аксенья потупила взгляд, однако повариха успела заметить блеснувшую слезу. Пелагею знали как человека, который мог утешить, если совсем невмоготу жить, но вместе с тем, она больно не поддавалась состраданию: в таком светлом чувстве многие коварные люди любят искать для себя выгоду. — Дитятко моё, нешто думала, шо жизнь всегда будет по головке гладить? Люди такие создания, они вести себя будут только как надобно им. — Так я ж, тётушка, с ними по-доброму, а они!.. — В том-то и беда. Не сотканы они из такого же света, как ты. Жизнь их по-другому воспитала. У тебя был барин добрый, как с дочкой обращался, а они с детства помнят, как Криош, дед пана нашего, измывался над каждым по отдельности… — Глаза Палашки вдруг тревожно сверкнули, наполнились горечью. Она словно о чём-то вспоминала, о чём-то ужасном и разрывающем душу. Опомнившись, отряхнулась, точно пытаясь отогнать тяжёлые думы, и обратилась к девчушке, поглаживая её плечо: — Милая, будь осторожна. Не радуйся раньше времени, не кичись тем, что Властош с тобой снисходителен, не давай повод для зависти, поверь, здесь таких людей много. Тот же Ярмаш, поганец эдакий, не простит тебе… Запомни главное: держи язык за зубами, чтоб сберечь голову. А теперь, ступай, ясонька моя. Ступай с Богом. Аксенья вздохнула. Опечаленная, она вышла из кухни.***
— Входи, — послышался голос пана, сухой, с шелухой раздражения, когда Аксенья постучалась в лакированную украшенную резьбой дверь кабинета. Собравшись с духом и, стараясь держать спину прямо, вошла в комнату. Сначала оранжевые широкие лучи весело прыгали зайчиками по зелёным обоям кабинета, но теперь, увы, прятались за кровавыми шторами, которые плотно задёрнул Ярмаш по велению пана. Господину Вишнецкому солнце сильно слепило глаза, а уж после трудоёмкого рабочего дня, проведённого за чтением бумаг, различных документов, книг и наконец писанины, связанной с этой престранной звёздной наукой, глаза и вовсе отказывались нормально видеть. Теперь помещение окутывал приглушённый полумрак, но рабочий стол Властоша ласково освещали три тлеющие свечи в канделябре. Не обращая особого внимания ни на Ярмаша, натирающего в комнате зеркало, ни на Аксенью, волшебник с жадностью углубился в какие-то строчки огромной, написанной от руки книги и делал пометки в тетради. То и дело он с предвкушением поглядывал на спящую Настасью, очарованную колдовским сном, и повторял: «Почти закончил, скоро можно будет, пустив в ход карты, всё о тебе разузнать, почти закончил… Почти…» Аксенья уже понимая, что имеет ввиду её господин, принялась наливать чай, поставив поднос на столик у стены. Краем уха она слышала бормотание Властоша: — Дева с Меркурием в двенадцатом доме, и Солнце… Солнце, планета Сварга, у неё в шестом… Чёрт, как же мне не повезло с ней… Да ещё — Близнецы… Хороший знак, воздушный, но чтобы тако-ой ветер в голове свистел, о боги… Жаль, что планета Прозерпия у неё поражена, придётся много работать над её способностями… — Пане, вам лимонку класть в чай? Властош, нахмурившись, шевелил губами, теперь явно высчитывая цифры, точно был математиком и, почудилось девочке, совершенно не услышал её вопроса. — Погромче повтори, милочка, — тихо посоветовал Ярмаш, делая вид, что старательно чистит зеркало. С большим овальным, висящим на стене было покончено. Камердинер взялся за маленькое в резной оправе. — ПАНЕ! Властош дёрнулся от неожиданности. Числа, которые он почти сложил в уме, мигом испарились из мыслей и чайками улетели в дальние безымянные страны. — Опять ты кричишь! Я же считал! — Отвлекитесь хоть на минуточку, пане, — с утешающей улыбкой молвила Аксенья. — Никуда ваша Анастасия не денется, всё успеете. Я всего лишь спросила: в чай лимонную дольку класть? Властош приподнялся из-за стола, открыл было рот, желая упрекнуть дворовую, но отчего-то сменил гнев на милость. — Не стоит. Я лимоны просто так люблю есть, нервы успокаивают. Поставь чайник, чашку и сладости на стол, и можешь идти… Аксенья пожала плечами. Трудно ей было понять, как кислые дольки лимона могут утихомирить шальные нервы. Невольная не успела заметить перекошенное от ярости лицо Ярмаша, когда Властош с лаской отпустил её отдыхать, и поспешила поскорее поднести чай. Властош Ладович всё-таки не злится на неё, не обижается! Пожурить может, а всё равно владеет собой! «Если я обучусь и пойму, как правильно себя с ним вести, — думала Аксенья, — то все двери в этой усадьбе распахнутся передо мной, и может быть, пан даже…» Она почти дошла до письменного стола, за которым работал тёмный чародей, когда в глаза внезапно ударил яркий солнечный свет. Единственный лучик, пробившийся сквозь вишнёвые шторы, отразился в зеркальце Ярмаша и на секунду ослепил несчастную. Вскрикнув, Аксенья покачнулась и ощутила, как падает — босая ступня поскользнулась на чём-то липком, разлитом по полу. Из пальцев на стол стремительно полетел поднос… Звон фарфора, шипение кипятка и треск огня упавших свечей смешались с громким воплем и крепкими ругательствами самого Властоша… … Аксенья уже лежала на полу, ничего не видя перед собой. Глаза заполнила темнота, в голове стоял звон, будто колоколом бил по затылку… Как бы ни было больно, привычка, сохранившаяся с детства, разом заставила Аксенью вскочить на ноги. Перед ней возникла страшная картина: прижавшись к стене, в потрясении приглаживая длинные волосы, стоял пан и расширенными глазами глядел, как все его астрологические труды с наслаждением пожирает пламя. Всё произошло за секунды, и когда Ярмаш, схватив вазу, вылил из неё воду на стол, затушив огонь, пожар кончился так же быстро, как начался. Наступила оглушительная, жуткая тишина, и только через три с лишним десятка ударов сердца, Аксенья услышала голос пана Вишнецкого. — Паршивка… — прошелестел он, обходя стол, не успевший сгореть полностью: уничтоженной дотла оказалась только звёздная карта Настасьи. Ярмаш не сдержал ликующей улыбки, хоть в полумраке кабинета видно её не было. — П-пане, В-властош Ладович, — Аксенья, молитвенно сложив руки, рухнула перед шляхтичем на колени. — Пане, смилуйтесь! Я не хотела, господин! Властош, не сводя пронзительного взгляда с девушки, жестом приказал Ярмашу удалиться из кабинета, и камердинер, точно понимающий каждое мановение руки хозяина, с радостью рванул наружу звать Каркраса. Мечта его почти исполнилась. Девку, как пить дать, проучат! Аксенья захлёбывалась в рыданиях. Дрожащими пальцами пыталась поймать руки Вишнецкого, чтобы запечатлеть на них молящие о пощаде поцелуи. — Пане, ради бога, простите меня! Я не нарочно, клянусь! Я… я всё сейчас уберу! — Не стоит, — резанул острый голос. Властош, не сдержав огня, полыхающего в душе ярче, чем тот, что уничтожил записи про Настю, намертво вцепился служанке в волосы, спрятанные под косынкой. Аксенья вскрикнула от боли, и гневный возглас чародея заглушил рыдания: — Я семь часов… семь чёртовых часов работал над этой картой, паршивка! Это стоило мне огромных трудов, а ты взяла и всё изничтожила! Где были твои глаза? Помещик замахнулся, но девушка ловко увернулась от удара и припала к ногам хозяина, плача навзрыд. — Пожалуйста… — Аксенья постаралась выровнять голос и сказать правду. Лгать колдунам нельзя, рано или поздно прознают и станет только хуже. — Меня свет, отражённый от зеркальца, ослепил. Того зеркальца, что Ярмаш чистил! Пане, я поскользнулась, клянусь, там было что-то липкое… Властош, люто скалив зубы, обернулся и поглядел туда, куда указала Аксенья. На полу, где она споткнулась, золотой густой лужицей растекался мёд. Пан нахмурился. Кто разлил здесь мёд? Вряд ли это сделано было случайно. Чувствуя некое облегчение и вместе с тем давящую усталость, маг велел Аксенье встать и прибрать в кабинете. Девушка молча помчалась в уборную за ведром и тряпкой. И пока служанка намывала пол и стряхивала со стола пепел — плоды трудов Властоша по астрологии, рождённые за семь часов, — в мыслях её то и дело возникали новые мольбы о прощении. В конце концов, когда всё было прибрано, она подошла к почти неживому, бледному, стоящему живым трупом у окна, пану. — Властош Ладович, простите меня, неуклюжую. Впредь я буду аккуратна… — Впредь будешь, да… — закивал шляхтич, не желая даже повернуться. — Пане, я пойму, ежели вы меня в холодную прикажете отправить. Я заслужила… Чёрная тень, наконец, обернулась к перепуганной девочке. — Что? — в вопросе пана зазвенела нотка удивлённой усмешки. — Ну, под замок… Вы не думайте, наш покойный Лев Лазаревич тоже не скупился на наказания. Мог в чулане запереть, ежели совсем его рассердишь… Властош слабо засмеялся, поднимая с пола единственную уцелевшую страницу, с которой всё и началось — дату рождения Искусницы. — Да-а уж, — смеявшись, растягивал Властош, — мой дедушка с твоим Львом за один стол бы точно не сел, в методах воспитания разошлись бы их взгляды, хах… О каком чулане ты говоришь? Благодаря твоим стараниям насмарку пошли все семь часов! Я практически закончил! Вновь высчитывать и записывать её звёздную карту я не намерен! — голос чародея повысился почти до крика, этот крик ломал, сжигал, умертвлял. — Да, я тебя за такое не в холодную отправлю, а к столбу! Слышишь меня?! Покойный добрый барин небось даже не порол ни разу?! Огромные, наполненные страхом глаза Аксеньи, опять блеснули жгучими слезами. Губы задрожали, и она, не смея скрывать правду, выдохнула: — Нет… В этот момент скрипнула дверь. В кабинете показалась долговязая фигура, облачённая в чёрную свитку и вороний плащ. — А-а, пришёл, прямо на крыльях летел, я смотрю, какой молодец! — с растущим раздражением протянул пан. Главный надзиратель, сопровождаемый Ярмашем, непонимающе хлопал глазами, пялясь на хозяина. — Ну что ты на меня уставился, как кот на сало?! Чего ты улыбаешься? Где только Яков такую безрукую слепую девку раздобыл?! — Якова твоего выгнать давно порра! Когда узнал, что поместье того дворрянина-добррячка выставили на этот… Э-э, этот, как его?.. Кцу… Циён… Ёк… — Аукцион, придурок! — Ну, вот я и говоррю, аукцион, так твой шельмец срразу спохватился, одну тваррь купил по дешёвке, договоррившись там с кем-то! Дешевле свиньи вышла! И после такого ты ещё хочешь его на рработе оставлять? — Да тебя, Каркрас, тоже бы следовало выгнать взашей! Только больно воспитывать ты хорош! Властош, кипя злостью, схватил Аксенью и толкнул её прямо в руки Каркрасу: — Вот тебе на воспитание! Знаешь, что с ней делать! — Нет, пане, прошу!.. — взвизгнула девушка. — Молчать! Молчи, негодница, хуже будет! У меня все получают по заслугам! Познакомь-ка её с вишнёвыми розгами! — С удовольствием, пан! — Но не переборщи, Каркрас! Ежели сдохнет, я с тебя самолично шкуру спущу! Ты меня понял? Каркрас, явно напуганный таким предупреждением, закивал. Прежде чем Аксенью вывели за дверь навстречу неминуемому наказанию, с губ её успела слететь фраза, обращенная к дворецкому: — Зачем ты так со мной, Ярмаш? Что плохого я тебе сделала?!.. И больше, кроме клокочущих рыданий, пан ничего не расслышал. Каркрас, таща за собой Аксенью, исчез за дверью. Ярмаша, собравшегося было улизнуть подальше, остановил голос колдуна, острый и строгий: — Стоять. Ко мне подойди, Ярмаш. Камердинер, приняв невозмутимо-спокойный вид, приблизился к чародею. — Да, Властош Ладович? — Ничего не хочешь мне сказать? — Что именно, пан? — Не притворяйся, не стоит, — чуть погасший голос мага бичевал похлеще плети. Ярмаш почувствовал струйки пота, оросившие лоб. — Думаешь, до меня не дошло? За дурака меня держишь? По-хорошему тебя пороть надо, а не эту новенькую. — За что же, пан? Равномерный холодный смех окатил Ярмаша с головы до пят. Властош, улыбаясь, покачал головой и, подойдя к столу, лёгким движением скинул с него хрустальную статуэтку танцующей пары. По полу во все стороны с красивым звоном разлетелись осколки. — Ну, например, за то, что разбил мою любимую и такую дорогую статуэтку, её мне подарили в далёкой стране Шанье… Ярмаш сглотнул неприятный ком в горле. Страх овладел им, но слуга не спешил признаваться. — Или, может быть, есть истинная правда, за что мне тебя следует наказать, м? — Я не понимаю… — Не понимаешь, конечно же… Благодаря тебе Аксенья поскользнулась. Ты разлил мёд, умудрившись сделать это так, чтобы я не заметил. Но я не так глуп, как ты думаешь. Карманы выверни. Живо. Ярмаш застыл камнем. И тогда Вишнецкий сделал это сам. Проверив карманы штанов, обнаружил небольшую деревянную коробочку, похожую на солонку, резко пахнущую мёдом. — Отчего девке насолить решил? Думаешь, не заметил, что зуб на неё точишь? — маг хмыкнул. Ярмаш наконец вернулся в реальность, вырвавшись из пучины тревожных мыслей. Рухнув перед паном на колени, принялся клясться, что не замышлял ничего дурного против господина и вовсе не хотел уничтожить его звёздную карту. — Эта Аксенья, она… Она, знаете, что про вас говорила?!.. Она сама здесь хозяйкой захотела стать, да больше, кичилась всем, что вы ей вольную подарите, отпустите с миром, поспорила с нами, дура такая! Вот, проучить её и задумал! Как же, каждая тварь место своё должна знать! — Дурень ты, Ярмаш. Лживый твой язык, нехорошо как… Ладно, — пан горестно вздохнул, — девку всё равно следовало поучить моим законам, пусть привыкает, но зачем же было ей мстить через меня? Другого способа не нашёл, глупец? Ярмаш, не выдержав, зарыдал и начал энергично целовать руки хозяина, беззвучно прося о милости. Пальцы тёмного колдуна с силой дёрнули его за волосы. — Как же вы все распустились без меня, я поражаюсь… Слушай меня сюда, холоп, ещё раз полезешь не в свои дела, а к ней, пристанешь по мелочи любой, подставишь её, запоёшь у столба следующим, понял?.. Рыдая, камердинер кивнул. Властош потянул за короткие колючие волосы и с силой отшвырнул от себя слугу. — Пошёл вон! Смотри только, попадись мне сегодня на глаза! — шипел пан. — И отнеси уже бельё к прачкам, смотреть на это тошно! Едва Ярмаш стрелой вылетел из кабинета, Властош, утихомиривая в себе остатки злобы, направился к мирно спящей Настасье. Пора уже разбудить замаршку! Плевать, что её звёздная карта сгорела дотла, надо смириться. Значит, не сейчас суждено ему разгадать сущность Настасьи. Пока не суждено. Значит, так распорядилась Судьба…***
Ей снилась мать. Светланья, прозванная ведьмой за свою красоту, и вправду считалась самой пригожей в Зеверцах — северной вольной деревушки, мирно дремавшей на окраине Навжьего леса. Вьющиеся поцелованные солнцем волосы, она носила заплетёнными в две косы, однако как подобает замужней женщине, наотрез отказалась прятать их под платком или венечной коруной. Золото её кудрей должны были видеть все, не завидовать, но восхищаться и говорить: «Ах, как нашему Мелинару с женой повезло, красавишна! Будто из минувших веков боярыня при царском дворе явилась к нам. Щёки румяные, круглолица, да при Богом данной красоте не бахвальствует, скромно живёт, работящая, руки что золото». Верно говорили в Зеверцах, не звучало про Светланью ни лести, ни лжи. Единый взаправду сотворил её краше любой панночки или княгини. Да, и доброты в ней цвело много. Горячее сердце билось в лад непростой жизни и всегда было открыто для помощи. Светланья не особенно изменилась с девичества. Пусть и поздно вышла замуж, она оставалась такой же наивной, неспособной на злые поступки. Но, и характера было в ней не отнять. Свободолюбивая, острая на словечко, если заденешь. И дочь вся в неё пошла. Сон Настасьи состоял из обрывков воспоминаний о далёком детстве… Вот мельничиха и дочь её бегут по лужайке, собирают цветы да напевают весёлые песни. Отец скоро должен вернуться с ярмарки из ближайшей слободы. Настя — ещё ребёнок. Светланья заливисто смеётся, сплетает венок из солнечных одуванчиков и венчает им голову единственной доченьки. — Моя маленькая княжна, — мама ласково целует девочку в макушку. — Я так хочу, чтобы ты была счастливой. Вот тебе от меня подарок, — она достает из кармашка голубого, как бескрайнее небо над ними, платья, кулончик с изображением солнца. Загадочно улыбается, застёгивая изящную цепочку на шее девочки. — Точно не знаю, что сей символ означает, но не чувствую плохого, — признаётся она. — Разве солнышко может изображать нечто плохое? Глупости! — и начинает свой рассказ: — Давным-давно, ещё задолго до твоего рождения, мне тогда было всего лишь пятнадцать, одна волшебница подарила мне этот знак. Тогда я бродила по свету. Мы встретились в окрестностях славного города Вишнёва, что лежит южнее, за Навжьим лесом. К слову, тогда я ещё даже отца твоего не знала… Она предсказала, что у меня родится девочка, предсказала по своим таинственным картам точный год моей жизни, когда я пойду под венец за нашего Мелинара. Ещё она говорила, что ты к юности своей обретёшь силу! Но придётся вкусить горя, прежде чем… — Ты что, видела настоящую колдунью? — Настя дерзко перебивает, поражённо глядя на маму. Её больше интересует, с кем встретилась мама, нежели то, что та чародейка наплела о ней самой. — Да, милая. Глаза у неё отливали изумрудами, а волосы были белыми как лён, почти серебряными. Да, непростых кровей чародейка оказалась. Как сейчас помню тот терем, огромный, испещрённый резьбой, кружевом, и ребенка её помню, маленького мальчика, серьёзного не по годам. Они, кажись, были господами и имели работников… — Закрепощённых, мам? — Да, милая, рабство на нашей земле-матушке обыденная вещь. Забавное у него название. Право крепи. Будто мы все имеем право на кандалы… Разве что севера нашего оно не достигло. Пока… Но помещица иной мне показалась. Добрая девушка. Не то, что её отец-колдун… Мы разговорились, подружились и провели несколько дней в её богатом доме. У неё висел кулон на шее, но с изображением Луны — богини Славьи, по языческим легендам, основавшей Славению. А мне отдала она свой второй кулончик — вот этот, который ты держишь в ручках. — Я не стану чародейством заниматься, мама, — возражает Настасья, прерывая рассказ матери. — Их же сейчас гонят отовсюду! — Раньше всё было по-иному. Раньше у нас на земле располагалось княжество, а не королевство. Правда пришёл он, Леош-самозванец, так его прозвали все народы славенские… Он стал угнетать их. Не все чародеи обладают такой силой, дабы справиться с ним, пойми!.. Девочка качает светлой головкой. Ей, кажется, совсем неинтересно знать о самозванце-короле. — А кто была та женщина, мама? — вновь повторяет она. — Как её звали, и почему она просто так подарила тебе этот кулончик? Панночки просто так ничего не делают. И откуда она знала про меня? Какая недоверчивая вышла у неё дочка! Светланья смеётся, и, по-видимому, отвечать не желает. Как она может сказать дочери о той женщине, которую встретила в пятнадцать лет? Ах, ведь это было так давно. Да разве она помнит имя? Она даже не помнит о том, как резко замолчала та богатая колдунья, тасуя свои карты. Она о чём-то ещё умолчала, но, наверное, так было надо… — А мальчика? Мальчика как звали, мам? — не унимается Настасья. Любопытство разбирает. — Как его имя? Мама, ответь! Ответь мне! Мельничиха молчит, только с лаской смотрит на своё чадо. И Настасья задаёт иной вопрос. — Мама, мы никогда не расстанемся? — Только Смерть разлучит нас, радость моя. — Светланья умолкает, отводит взор, смотрит куда-то вдаль на широкую полоску чёрного Навжьего леса, за которым стоят центральные города и сама столица, за границей которого царит хаос, право невольничества, рабство, голод, нищета, сопровождающая простой люд… Там ещё звенят колокола храмов, но звон тот утратил давно былую радость и благоговение. — А Смерть, — договаривает мама, — Она… Приходит вместе с захватчиками… Мельничиха начинает таять. Лоскутками рассыпается её платье, фигура растворяется в тумане, и всё вокруг: поля золотых одуванчиков, солнышко в чистом небе, их деревянная Зеверецкая мельница, виднеющаяся недалеко от поляны, деревенские избы… — Мама, не уходи! Мама, я не смогу без тебя! Он держит меня в плену! Неужели я не найду тебя?! Вернись! Скажи мне, где ты?! — Сможешь, милая. Так было предсказано звёздами… Сможешь, — пульсирует за гранью реальности звонкий голос. — Мама, не оставляй меня! Нет! Где ты?! Сон внезапно сменяется другим, светлые тона мрачнеют и кажется, будто чёрная краска палитры вылилась на золотистый холст, поглотила собой тёплые цвета… — На том свете матушка твоя, — шепчет молодой голос прямо над ухом. Настя видит себя издали. Девочка уже не в поле. Посреди глухого леса, стоит в окружении вооружённой до зубов знати. Буквально среди волчьей стаи, среди людей, мало отличающихся от хищников. В крепкой хватке мужчины сотрясается от рыданий и не может оторвать ужасающего взора от тела повешенной на дереве матери. Так ясно, так чётко видится в кошмаре верёвка, некогда медовый, но теперь испачканный в грязи и крови матушкин сарафан. Убийца холодно посмеивается, с наслаждением смотря на качающееся тело, на заляпанные, разорванные одеяния славенской северной женщины. Неподалёку кричит Мелинар. Рвёт горло, сыпет проклятиями, пытается вырваться из цепких рук панских слуг, но тщетно. И только духи Навжьего леса становятся свидетелями безумства некоего пана, незаконно навестившего вольную деревеньку. — Ма…м-ма… — лепет прорывается сквозь слёзы. Сейчас дойдёт очередь и до отца… Демону ничего не будет, хоть он и нарушил государственный закон. — Проклят будь, тварь! За Светланью покарает тебя Бог! Не тронь дочку! Убью! За такой возглас Мелинар мгновенно расплачивается, и через секунды уже лежит, избитый, у ног шляхтича. Настя оцепенело стоит, точно приросшая к земле и читает заученную молитву: — О пре… пречудный Спаситель наш Единый… в р-руцах с-своих жизни наши держишь… — она запинается, слёзы градом струятся по щекам, она не может отвести взгляда от казнённой. Пальцы сжимают обережную куколку, пальцы касаются солнечного кулона, языческого символа, но никак не Единоверного. — Сохрани живот чад твоих Мелинара и Анастасии… Верую во Един-ного Господа… — Заткните её! Один из послужильцев-холопов с силой тянет девчушку за косу, а затем бьёт по губам. Настя вскрикивает и умолкает. Её убьют… Как матушку. Господь не слышит. Может, услышит нечистая сила? В кого ты веришь, девочка? Определись. Сон начинает таять. Взрослая Настя сама пытается проснуться, как можно скорее. Во тьме глухой чащобы она успевает заметить Лешего, злобно сверкающего красными глазами. Он поможет. Он накажет убийцу матери… — Не оставляй меня, мама… — молит тихо, пусть и понимает, что словами чуда не сотворит. О каком добром волшебстве, о каких красочных сказках может идти речь в жестоком сумасшедшем мире? — Нет… Нет, мама… — Мама! Не оставляй! Мама… — Замолчи же! Просыпайся! Суровый голос окончательно разрушил картину последнего страшного сна. Он разбился невидимыми осколками вдребезги, словно зеркало. Из запутанных волос кто-то резко выдернул гребень. Голова мигом потяжелела. Настасья, схватившись за неё, осторожно приподнялась. От резко нахлынувшей усталости перед глазами плыли разноцветные пятна и всё ещё виделась висельная верёвка. Настя тяжело дышала. В ушах стоял звон, угасало эхо ледяного смеха… … Вокруг было тихо, сумрачно, зрение никак не могло проясниться. Вскоре Настасья сумела разглядеть очертание зелёной комнаты, обставленной дорогой мебелью из красного дерева. Свет не смел проникать сквозь плотно задёрнутые атласные занавеси на больших окнах. Внимание девочки привлёк громадный шкаф около окна: помимо книг, в нём находились пузырьки с жидкостями, обязательно подписанные, засушенные травы, цветы, бабочки… а ещё жабьи лапки, чьи-то глаза и прочая тому подобная гадость, портящая картину довольно элегантной обстановки чародейского кабинета. Настасью пробрал озноб. Начало подташнивать. Горло пересохло, в желудке чувствовалась пустота, и наконец, осознание последних событий дало ей понять, что она абсолютно точно жива. Если бы она обернулась, то смогла бы разглядеть письменный стол у стены, декоративный неработающий фонтанчик, зачем-то здесь стоящий, и самого чародея, который со сложенными на груди руками возвышался прямо над ней. Настасья оцепенела, смутно припоминая все события до того, как её поглотил тёплый волшебный сон, и кошмар, последовавший за ним, заново искромсавший сознание. — С пробуждением, душа моя, — раздалось за спиной. Дочка мельника мысленно взвыла. Властош опустился рядышком на софу. Длинные пальцы схватили пленницу за плечи и слегка притянули ближе. — Хорошо спалось, дорогуша? — последовавший за вопросом негромкий смех тёплым дыханием согрел её ухо, хотя она почему-то задрожала, словно позади сидел не человек, а снежный царь из сказки, замораживающий всех на своём пути. — Вам всё же удалось меня околдовать, — Настасья понимающе, словно преподнося факт самой себе на блюдечке истины, закивала головой. Она боялась повернуться, боялась вновь увидеть красивое лицо, которое часто портила кривая улыбка, тревожилась вновь взглянуть в зелёные, хитро прищуренные лисьи глаза и страшилась спросить, где сейчас находится, хотя и догадывалась. Кажется, в его имении. Тоска по дому тотчас сдавила ей грудь. Дому, которого уже нет. Что же, несмотря на все препятствия, пан чародей победил… — Умница девочка, — голос, пропитанный едкой насмешкой, но вместе с тем нежащий слух, пьянил похлеще любого медового алкоголя. Настасья старалась держаться, чтобы от усталости не запрокинуть голову волшебнику прямо на плечо. — Какая умненькая, какая проницательная! Но это не я тебя околдовал, а гребень госпожи Стеллы Грацианской. Я ведь ещё не сошел с ума отказываться от помощи, дарованной свыше, — продолжал пан и сделал тембр ещё более мягким, бархатным, напоминающим складки собственной чёрной туники. — Нас с тобой свела Судьба, девочка моя. Придётся терпеть. Чего дрожишь, холодно? Или… Ну, конечно, ты же так устала, столько бегать от меня… Утомилась. Есть, видимо, хочешь, верно?.. Девочка сглотнула, невольно представив картошку и кусочек жареного мяса со специями в тарелке да свекольник со сметаной, но… Вспомнив, что трапезу предлагает злейший враг, тут же отогнала все мысли о еде. — Я ничего не хочу от вас! Только, ответа на свои вопросы! — она всё-таки сумела вырваться из мёртвой хватки. Властош отреагировал спокойно, когда она вскочила с софы и, сжимая кулаки, возвысилась над ним. — Где мы? Где Данилка? Что вы с ним сделали?! Насмешливая улыбка коснулась уголка вражьих губ. — В поместье, откуда не сбежать, — бесстрастно ответил чародей, глядя на взбалмошную девчонку исподлобья. — А если быть точнее, в моём кабинете. Проще говоря, у меня дома. Добро пожаловать в усадьбу Вишнецкого, дочурка мельника! Здесь я уже могу не волноваться о тебе. Здесь кипит своя жизнь, и здесь ты станешь осваивать магическую премудрость. У тебя будет лучший учитель, им стану я. А насчет хлопца, так не переживай. Жив-здоров, накормлен, напоен. У крестьян он, в хате. Отсыпается. Или ты думаешь, я стал бы его спасать от медведя, чтобы потом сразу избавиться? Логики не вижу. Настасье пришлось согласиться. С ненавистью она поглядела пану в лицо. Шрамов и кровоподтёков от встречи с медведем как ни бывало: видать, исцелил. Слёзы от сознания того, что теперь её действительно заперли в золотой клетке, откуда не вырваться, вновь навернулись на глаза. — Неужели, у вас нет сердца? — вырвался горький вопрос. — Я родился лютой зимой, почти в самой её середине, сердечко моё замёрзло сразу же, — Вишнецкий жестоко засмеялся. И хоть очи его имели цвет майской свежей зелени, в них не было ни капли тепла. — Я — козерог, дорогая, — сказал он с нескрываемой гордостью, встал с сиденья и подошёл к столу. Выдвинув полку и, достав оттуда необычайно красивый и вместе с тем жуткий медальон, Властош повесил его себе на шею. Амулет выполнили в форме тяжёлой серебряной головы козла. Кровавыми каплями-рубинами светились глазёнки на козлиной морде. — У козерогов нет сердец, запомни, голубка. И даже не думай вызвать у меня жалость, не получится. Она и не думала, она и не надеялась. Теперь её надежда почивает в гробу. — Так вы что, знаете о знаках зодиака? — Настасья спросила совершенно без интереса. Она читала в книгах о такой науке как астрология, но таинственное знание тогда не вызвало особого любопытства. Анастасия даже не помнила собственный знак, хотя кажется, мать ей говорила, что она родилась под покровительством воздушной стихии. — Да, знаю, — подтвердил чародей, пристально смотря на девушку. Пальцы его коснулись щеки Настасьи, а затем поправили золотистую прядь, упавшую на глаза, и убрали её за ухо. — Волосы причесать надо, негоже моей невольнице такой растрёпанной ходить. Я люблю порядок. Порядок и красоту. — Какая забота, — Настя прошипела эти слова сквозь зубы. — Так вы знаете астрологию? — Ты так удивляешься, забавно. Разумеется, знаю. Образование, благо мне дали недурное. Магам положено много знать и изучать неизведанное, в том вся прелесть нашего ремесла. Я с детства прочёл много книг. И это были не сказки, — язвительно подчеркнул он последнее слово. — И я их продолжаю читать до сих пор. Ты же — неуч, может, и слов-то таких не знаешь. Астрология, астрономия, алхимия, гадание, знахарство, магия сама по себе — всё это несметные богатства, обладая которыми, можно, если не завладеть миром, то хотя бы подчинить человека, зная его слабые места и его нутро. Например, я тебе точно могу сказать, что у тебя — воздушный знак, и ты со мной согласишься. — Почему вы так считаете? — Ты независимая, лёгкая, быстрая, и вот ужас, добрая! Уверенная, я бы даже сказал, самоуверенная. Чересчур свободолюбивая. Думаю, достаточно перечислил. Родилась шестого числа месяца Червеня, по-современному, июня, одна тысяча шестьсот пятидесятого года от рождения Царя Солнца Сварга в пять утра. Девушка разинула рот настолько широко, что в нём с удовольствием поселились бы птицы, решив свить там гнездо. — Как вы узнали?.. — О, это не магия, не пугайся, просто, мне рассказали. Ну, а мои астрологические знания дополнили картину, правда, к сожалению, не до конца. — Данила рассказал? Вот ведь бескостный его язык! — Не ругайся на него понапрасну. У мальчика просто отличное чувство самосохранения. В отличие от тебя — недалёкой, легкомысленной, ветреной. Понимаю, стихия Воздуха, но не до такой же степени! Ах, как много у людей твоего знака зодиака талантов, но и в этом бывают исключения. Ошибка природы! — Как же вам нравится унижать тех, кто ниже, беднее или слабее вас! — Приятно, что ты наконец начала осознавать свой ничтожный уровень принадлежности к обществу. А вот насчёт унижения, ты преувеличиваешь. Разве это — унижение? Обыкновенный набор фактов, замарашка. И да, я бы узнал больше, но увы, все мои труды уничтожила никчёмная дворовая девка. Настасья прикрыла глаза и до хруста сжала кулаки, явно сдерживая себя, чтобы не ударить злодея. Но сейчас не время для разборок. Данилушка ведь может пострадать… Теперь вряд ли коварный колдун станет шутить. — Я не потерплю, если ты будешь плохо учится и отлынивать от занятий, — холодно предупредил волшебник. — Развивать свой дар — сейчас для тебя самое главное. Я сам много учился всё детство и юность. Не отрицаю, что я ленился, но дедушка подсобил мне в обучении… Своими методами, — Властош скривился. В чёрных воспоминаниях родной дед устраивал прилюдные порки внука за любое непослушание… … Властош ещё беспомощным ребёнком оказывался по нескольку раз в месяц привязанным к столбу и вопящим во всё горло, когда спину нещадно полосовали тонкие, вымоченные в соляном растворе, прутья. — Остановитесь, отец! Хватит издевательств! Он же ребёнок! Отец, прекрати, умоляю! — кричит где-то вдали Лада Вишнецкая, пытаясь оттолкнуть увлечённого «работой» Криоша от паныча, или хотя бы вырвать из крепкой руки розгу. Но всё напрасно: она лишь нарывается на жёсткий удар. Спотыкаясь о юбки серебряного пышного платья, Лада падает наземь. Её ближайшая дворовая служанка Пелагея, увы, не успевает подхватить госпожу. Из разбитого носа волшебницы течёт кровь, окрашивая траву в рубиновый цвет. — Только посмей приблизиться, доченька, и окажешься следующей! — слышится хриплый студёный голос человека в чёрном. — Я, — Криош указывает на себя, — занимаюсь его! — розга рассекает спину мальчика, — воспитанием! — Мама! Не надо! Не трогай маму! — мальчик захлёбывается рыданиями, умоляя дедушку. Свист сызнова распарывает воздух. Властош со стоном выгибает спину, когда на неё начинает сыпаться град новых нещадных ударов… — Какими методами? Почему вы молчите?! — голос Настасьи враз развеял неприятные воспоминания. Властош дрогнул. Поджал губы. Настасья сверлила его ненавидящим взглядом, не шевелясь, ожидая ответа. Но его не прозвучало. Вместо того ответом на вопрос стали свистящие звуки и пронзительные крики, доносящиеся с улицы. Предчувствуя нехорошее, девушка рванулась к окну и распахнула шторы. За стеклом, её взору открылась неприятная картина: во дворе усадьбы уже знакомый ей персонаж в вороньем плаще, не без удовольствия, порол привязанную к деревянному столбу девушку. Та заливалась воплем, молила прекратить хотя бы на мгновение, но её мольбы лишь сильнее воспламеняли жестокость оборотня. Даже издали Настя видела, как сильно окрасилась кровью спина несчастной от бесконечных ударов. Слова застряли у Насти в горле. Глаза вновь стали жечь едкие слёзы. — Вы… — она медленно повернулась к пану, безучастно смотрящему на экзекуцию. — Вы — чудовище… Вишнецкий недолго помолчал, а затем ласково улыбнулся. Страдальческие крики продолжали влетать в открытое окно, но, казалось, он не обращал на них никакого внимания. Или старался не обращать. — Ну, о методах ты узнала, уже хорошо… «Вы за всё ответите, я клянусь… — мысленно прошептала Анастасия, на секунду обрадовавшись, что потеряла от страха голос. — И такие же паны, которым наплевать на человеческие души… Ничем не отличаетесь от того дворянина-убийцы… Всё зло вернётся к вам, обещаю! Клянусь!» Властошу жгучий взгляд пленницы не понравился. Он открыл было рот, желая что-то сказать, но тут его так и не начавшуюся речь оборвали громогласные причитания. — Ах ты окаянный! Что же ты творишь! Демоново отродье! — слышались ругательства в такт топоту башмаков: к двери кабинета, задыхаясь, кто-то бежал. Вишнецкий устало протёр лицо, с надеждой посмотрел в потолок, словно прося помощи у Высших Сил, и встретил нянюшку с невозмутимым видом. Та едва ли не выбила дверь кабинета. — Ах ты, проклятущий! Опять пошёл по стопам деда?!.. — Что-то произошло, Пелагея? — спокойно уточнил маг, силясь не замечать надрывные вопли Аксеньи. Настя же буквально слилась со стеной. Напряжённо, из тени, следила она за развернувшейся сценой. Полнотелая тётушка в чепчике ей нравилась. — Аксенью, девочку бедную ни разу покойный хозяин даже пальцем не тронул, а ты!.. — А что я? — изображая удивление, пожал плечами помещик. — Порю не самолично, Каркрас более умелый в этом деле. А «бедная», как ты выразилась, девочка розог заслужила, поверь. Ничего, пусть привыкает. Впредь будет глядеть под ноги. — Она же — совсем ребёнок! — Она — невольная, — скрежетнул как ножом по камню голос колдуна. — И моя собственность. И если я посчитал, что она заслужила наказание, значит, так оно и будет. Я не потерплю в своём доме пререканий, нянюшка. Каждому воздаётся по заслугам. — Ах так?! — Палашка, покрасневшая, точно жаровня для выпечки хлеба, резко сдёрнула с головы чепчик, следом — фартук, в ярости бросила их в шляхтича, а затем схватила первое попавшееся под руку фарфоровое блюдечко и со всей силой швырнула его о стену. Осколки разлетелись вдребезги, едва не попав в прижавшуюся к стене оцепеневшую Настасью. — Я разбила твоё дорогущее блюдце! — подбоченившись, заявила Пелагея. — Ну же, прикажи выпороть! Я ведь ничем не отличаюсь от той девчушки! Властош поборол раздражение, облизнул губы, бросил исподлобья короткий взгляд на кухарку. Ни один мускул не дрогнул в его лице, но потоком льющиеся крики и свист начинали уже раздражать. Голова заходила кругом. — Ничего, посуда бьётся на счастье, переживу. А ты, Палаш, выпей травяной чай, с мятой, нервы успокаивает, — только и произнёс Вишнецкий, но тотчас помрачнев, добавил: — Не доводите меня, тётушка. Прошу, изволь выйти вон… — ВСЁ! — взревела Палаша. — Ухожу! Сил моих больше нет это терпеть! Ухожу по собственной воле, слышал?! Сам готовь себе и своему живодёру! Шоб тебя черти взяли, да в Огненном Царстве жарили, да били так же раскалёнными прутьями, тьфу! С небес твоя матушка смотрит и плачет горькими слезами, ругается на меня за то, что не успела я взрастить её сына светлым человеком! Тьфу! — кормилица плюнула, погрозила кулаком и ушла восвояси, хлопнув дверью так, что Насте показалось, будто с потолка сейчас посыплется штукатурка. Пан, между тем, вытер чепчиком пот со лба и облегчённое выдохнул. Ничего, попыхтит самоваром да успокоится. Обыденное дело. Как же, уйдёт она от него! Идти ей некуда! А, вот, готовить действительно может перестать на какое-то время. Но Настасью следовало чем-то покормить. Стаканом воды с коркой хлеба она вряд ли насытится. Душераздирающий вопль Аксеньи мешал чародею думать, и, подбежав к распахнутому окну, Властош громко велел Каркрасу прекратить. — Будет с неё! Живого места не оставишь, дурень! Хватит! Последний вопль вырвался из горла служанки и, задрожав всем телом, она обессиленно повисла на столбе. Рыдая, Аксенья поглядела наверх и встретилась глазами с ледяным взглядом пана. Безжалостным. Острым. Расчётливым. — И что же вы намерены делать со мной дальше? — ожёг его спину взволнованный тон Анастасии, потихоньку приходящей в себя. — Я теперь тоже ваша служанка? Такая же дворовая девка, с которой можно обращаться, как угодно вам будет?.. Властош подавил мерзкие чувства, оставшиеся после порки Аксеньи, и, добавив в голос язвительности, повернулся к Настасье: — Какая проницательность, я восхищён! Ты хоть Искусница, но магии в тебе пока — кот наплакал! Её придется развивать, и моли Всевышнего, чтобы я не прибил тебя ещё на первых порах. Однако, меня радует то, что мы начнём не сразу. До дня, в который ты мне сослужишь хорошую службу, ещё есть время, потому и проучить тебя я успею. Пока что, ты всего лишь служанка, такая же, как и все мои невольные! Запомни это! Выучи, как молитву! Сперва ты должна здесь освоиться и понять мои законы. Привыкай. Будет непросто. Я — строгий хозяин, все это знают, но справедливый. Настасья при его словах демонстративно фыркнула. — Не ухмыляйся, дорогуша, не стоит. Ты не знаешь, как здесь может быть уютно, если покорно мне подчиняться. За добротную работу могу поощрить. Но коль совершил ошибку — получи наказание! Тебя, душа моя, это тоже касается, несмотря на звание Искусницы, ты — моя собственность! Прими данный факт и живи по моим правилам… Да, безусловно, ты можешь считать усадьбу и окрестности вокруг неё клеткой, но здесь живётся гораздо легче, чем там, за куполом. И уж тем более — у моего любимого дедушки, поверь. Ты не знаешь, каково сейчас нищим и сиротам, тем, кому едва хватает на жизнь. У вас на мельнице с батюшкой жизнь была хорошая, но когда я показал её обратную сторону, неужто не догадалась, как живётся сейчас многим? Спрашивала ли ты себя, почему в последнее время люди стали такими жестокими? — Вы не… Властош слегка вскинул руку, и Настя вдруг почуяла, будто её лишили голоса, язык отказался повиноваться. — Не перебивай, когда я говорю! Люди не рождаются злодеями, они ими становятся. Не они такие, жизнь такая. Обстоятельства, которые в корне поменяли народ ещё десятилетие тому назад. Король Леош и его советник — вот, кто ваши главные кукловоды. А вы — их марионетки. Все. Они умеют кормить обещаниями, льстить многим и якобы помогать, но на деле любого непокорного уничтожат, пикнуть не успеешь! Они создали систему. А я и ещё несколько волшебников — всего лишь люди, которые хотят сломать эту систему, восстановить мир для магов и людей, и я с каждым днём ищу новые пути. Добрый я или плохой в твоих глазах, мне всё равно. Знай одно: ради моей цели я изберу любые способы. И я раскрыл тебе только один из моих планов. Остальное узнаешь по ходу, если я пойму, что ты станешь мне опорой, а не палкой в колесе… Разум — величайший дар Вселенной. Как жаль, что не всем он дарован. Властош опустил руку, и Настя с облегчением почувствовала, как к ней вернулся голос. — И чем же вы лучше короля, коль так рассуждаете? — спросила она, потирая шею. — Дабы восстановить мир на земле, думаете вы, можно пролить ещё больше крови, чем пролили её главные злодеи? Да, лучше бы я стала пленницей этого ужасного, как вы его зовете, государя, нежели вашей! После всего содеянного вами, я обязана верно вам служить, так? Властош тяжело вздохнул. Объяснить доступным языком ситуацию не получилось, Настя попросту не слушала. Пропускала мимо ушей. Думает только о себе, глупая эгоистичная негодяйка! «Что ж, значит придётся умолчать и о главной цели, к которой я иду, — решил маг. — И так много всего ненужного наговорил. Ох, как бы мне это боком не вышло. Придётся взять обычный суровый тон, укротить эту свободолюбивую девчонку, и — дело с концом! Может когда-нибудь до неё дойдет…» — Пленников не спрашивают, чем им угодить, на то они и пленники. Знаешь, девочка, я тебе одно могу сказать: дружбы между нами не будет. — Это ясно, как день, — усмехнулась Настасья. Голос её поугас; она, потирая висок, пошатнулась на ровном месте. Властош видел, что ей становится плохо. Голодная поди, сколько дней уж не ела. — Ты будешь подчиняться как миленькая, — настаивал на своём он. — Начнёшь с сегодняшнего вечера, но прежде я тебя накормлю. Желаешь ты того или нет. — С чего такая доброта? — С того, что мёртвая Искусница мне без надобности! Ну-ка пошли! — Властош схватил за кисть руки брыкавшуюся пленницу и повёл за собой прочь из кабинета. Помимо Палашки и кухонных поварят, у него в услужении имелся ещё один повар. Готовить он тоже умел весьма искусно, но слыл отнюдь не человеком…