Коробка та волшебная:
В ней скатерть самобранная,
Когда ни пожелаете,
Накормит, напоит!
Тихонько только молвите:
— Эй! скатерть самобраная!
Попотчуй мужиков!
По вашему хотению,
По моему велению,
Всё явится тотчас.
Н. А. Некрасов «Кому на Руси жить хорошо»
Они покинули кабинет и пошли прямо по мрачному коридору, длинному, что глотка змея Аспида. Настасья следовала за чародеем, и как бы ни пыталась выразить презрение к его дому, увы, у неё получалось плохо. Человеческая душа от любопытства не защищена, даже если упорно сопротивляться этому чувству. Когда сумрачный проход остался позади, маг и его пленница оказались в коридорчике, залитом оранжевыми лучами засыпающего солнца. Дочь мельника едва поспевала за хозяином усадьбы. Почти на бегу она старалась успеть разглядеть детали картин, висящих на стене напротив окон. Картины изображали чародеев и волшебниц, важные исторические события, произошедшие в Славении много лет назад, магические дуэли известных дворян-колдунов, а также — существ, обитавших вроде бы повсеместно, но не всегда видимых людскому глазу. Если в заморской Илантии хозяева каменных замков, эти напыщенные синьоры, вешали гобелены с изображением фантастических единорогов и уродских гоблинов, издали похожих на бесов, господствующих в Огненном Царстве, то здесь для знати в их богатые усадьбы, замки и особняки писали да ткали картины на основе исконно славенских верований. Возле крутящегося мельничного колеса наполовину вылезал из воды пузатый сине-зелёный водяной дух, ослепительная Жар-Птица сидела на ветке древа, охраняя молодильные яблоки, а богатырь из былин насмерть сражался с огнедышащим змеем. Порой у волшебников встречались совершенно разные картины, с помесью изо всех ныне существующих славенских духов, будь то северных, южных, восточных или западных. Чародеи знали: образ того или иного духа может представать для всех по-разному, но это не означало, будто его не существует вовсе. Ни в коем случае! Паны не чурались крестьянских баек, а случалось, так и лично были знакомы с персонажами этих верований. Заметив интерес своей пленницы, Властош чуть замедлил шаг, позволяя ощутить привкус гордости и дать наконец понять девчонке, с кем она имеет дело. До блеска начищенные окна и сверкающие зеркала, висящие между картинами и так искусно выполненные в форме острогранных снежинок, отражали сияние изумлённых глаз девочки. Отправившись вниз по белоснежной лестнице, что вела на первый этаж, Анастасия невольно себе призналась: хоть и никогда не была во дворцах, но богаче жилища, чем поместье пана Властоша, она не видела никогда. Миновав анфиладу комнат, дочь мельника встретилась взглядом с парой-тройкой дворовых, и те с интересом покосились ей вслед. Но, как странно… Вроде, слуг всегда должно быть больше, на каждую сажень поместья у алчных богачей должно помещаться хотя бы по двое, куда же все подевались?.. Такой вопрос вертелся у девочки на языке, но задавать его она не решилась: Вишнецкий не в своем уме, может сорваться на любую мелочь, а место Аксеньи у столба занять не хотелось. На деле, Властош позволил слугам к вечеру разойтись по собственным мелким комнатушкам и закончить насущные дела. Но говорить такую правду свободолюбивой пташке он не хотел. Девчонку следовало приструнить, дабы не помышляла о вседозволенности. Он обязан не допустить появления второго Ивашки. Возможно, большинство невольников и не слишком любили хозяина, однако, не все такие дураки, чтобы резать правду господину в лицо, да ещё и прилюдно. — Не все работники оправдали мои ожидания, — начал было пан, зашагав чуть медленнее. Его вкрадчивый голос рикошетом ударялся об каменные стены, завешенные тяжёлыми коврами. На одном Насте бросилось в глаза изображение кирпичного дворцового ансамбля с острыми белыми шпилями — зданий, реально существующих, очень древних, самой резиденции совета чародейских шляхт. — Многие сейчас в моей темнице под усадьбой, когда-нибудь и ты там побываешь, если в чём-то провинишься; кто-то ещё отлеживается после порки как, например, эта паршивая Аксенья, а вот дворецкого я недавно казнил. Какая жалость, ты не успела с ним познакомиться. Пришлось его место занять камердинеру Ярмашу, хотя мозгов управлять целым домом у него мало. — Властош поджал губы, следя за реакцией Настасьи. В целом Властош почти не лгал. Дворецким и камердинером по совместительству ныне служил Ярмаш, но по-настоящему выше него стоял только управляющий Яков Миколыч, давеча отъехавший по делам. Ярмаш недолюбливал Якова, тот отвечал ему взаимностью, и понятное дело почему: последний был старше, а самое главное, свободнее. Яков Миколыч побеждал в любом бытовом споре, и Ярмашу приходилось смиряться со своим положением. «Казнённого» дворецкого у пана, конечно же, отродясь не было. Эту легенду он выдумал на ходу, специально для Насти. А она, наивная девочка, слишком легко поддалась вранью. — И за что же вы его казнили? — голосок её в растерянности дрогнул. — Неужто, чай вам недосладил?.. — О-о, нет! Он — пересладил! Пересладил, паршивец! — Властош едва сдерживал улыбку. — Надо было положить две ложки сахара, а этот дурень положил три! Я терпеть не могу переслащенный чай! А я ведь его предупреждал… Да упокоится его душа с миром, — тёмный маг осенил себя божьим знамением. От увиденного и услышанного по спине Настасьи пробежал холодок. Ей вдруг вспомнился момент, когда в тот злосчастный четверг, после дождя, пан нанёс визит и повелел положить ему в чай именно две ложки сахара. Видимо, у него так повелось исстари. Но убивать человека за сахар… Какой ужас! Ещё и молится! Надо признать относительную честность пана, иначе столь широкое обличение в грехах будет не совсем справедливо. Властош солгал не про всё. Ему самому уже казалось, что он немного переборщил с выдуманной историей про дворецкого, но про две ложки сахара отнюдь не соврал. Вишнецкий всегда считал: одна — не вкусно, три — слишком приторно, а вот две… Две ложки сахара есть идеальная золотая середина. Чувствовался смертельный страх девочки, но прекращать тревожить её душу нелепыми сказками чародей почему-то не захотел. Раз уж начал издеваться и запугивать, то останавливаться не имело никакого смысла. Пусть знает! — Надеюсь, запомнила, сколько ложек сахара мне в чай класть. Сие касаемо чая. А когда, замарашка, будешь заваривать мне кофе, сахара вообще не клади. Я его пью крепким. Почую, что положила — прикажу тебя высечь. Похлеще, чем Аксенью. Настасья сквозь зубы процедила: — Ох, да вы не волнуйтесь… Я вам просто в чашечку зёрен кофейных насыплю, вы их так пожуёте. — Дошу-утишься, дорогуша… Хвала богам, оставшуюся часть пути в столовую враги провели молча. Настасья всё же продолжала оглядываться по сторонам, изучая комнаты и мебель. В глаза бросались позолоченные кресла, сиденья, обтянутые бархатом, белоснежные комоды, фарфоровые вазы и статуэтки… Подумать только! Вся эта роскошь — для одного человека! Прежде, чем добраться до лестницы, ведущей на первый этаж, они прошли через большую бальную залу, у стены коей стояло диво дивное — чёрное блестящее фортепиано. Настя только в книжках читала про такое, но сразу узнала дорогой предмет. — Вы умеете играть? — с удивлением спросила она. — Ох, ну не для красоты же он здесь стоит! В отличии от тебя, умеющей играть только на нервах, я играю на по-настоящему, — заметил Властош с ехидцей. — С трёх лет. Мать была искусной пианисткой. Более они не обмолвились словами до того момента, пока не достигли дубовой резной двери на первом этаже. Дверь вела в столовую. — Редко, кому я позволяю угощаться с моей Скатерти-Самобранки, — горделиво заявил чародей. — Но тебе, как Искуснице, позволю. Хоть, ты и не заслуживаешь таких почестей. Про себя он добавил: «Если бы Палашка не отказалась готовить, в жизни бы к Самобранке не подпустил!», — но не стал говорить вслух. Осознавая услышанное, Настя вскинула брови. Неужели, впервые в жизни она увидит настоящую легендарную скатерть, на которой может появиться любое кушанье, стоит о нём только подумать?! — Эта та самая скатерть из сказок, про которую мне читали в детстве? — Я не знаю, какие сказки тебе читали в детстве, и мне, собственно, это не особо интересно, но моя Скатерть-Самобранка единственная и лучшая в своём роде. Хоть и трещит без умолку, пользы от неё больше, чем от дюжины моих слуг. Я её уважаю, а потому редко использую в действии. Повара мои тоже неплохо готовят. Ну, и Палашка… Однако, сегодня она не в духе. Пошли. И смотри, ничего не трогай без спроса! Пан повернул ручку двери, потянул на себя, открыл. Так как солнце уже окончательно легло спать, на улице царствовал вечер, маг и девушка зашли в абсолютно тёмное помещение. За ними тихонько закрылась дверца. Неприятный морозец впился в кожу Настасьи. Так просторно, но странно… Было ощущение, что помимо них в зале находился кто-то ещё. Настя вздрогнула — издали в кромешной тьме слышался хруст и смачное чавканье. Властош сощурил горящие пламенем глаза. Ох, если кто-то взял его драгоценную скатерть… — Тебя ждут большие проблемы, храбрец… — шёпотом пробормотал Вишнецкий. Чародей хлопнул в ладоши, и тотчас по хлопку, словно по приказу, загорелись все свечи, стоящие на канделябрах и на хрустальной люстре под потолком. Столовую затопил яркий свет. Властошу с Настасьей предстала необычная картина: в центре за длинным дубовым столом, накрытым вышитой червлёным орнаментом скатертью, спиной к ним сидел долговязый парнишка с длинными ушами. Заячьи уши росли у него прямо из светлых кудряшек. Оборотень аппетитно трапезничал тем, что попросил у скатерти, а именно — двумя кочанами капусты, пятью штуками чистой моркови, рассыпанной по столу, крупными спелыми яблоками, орехами в изящной вазочке и соком из апельсинов. Заяц-оборотень по имени Степан, Хранитель Леса, тот самый, не удосужившийся встретить чародея по приезду, медленно обернулся, едва в глаза ударил свет. Как он умудрился не услышать приближение шагов, остаётся загадкой (следует помнить, что у зайцев отменный слух!). Обернувшись, Степан округлил и без того большие глаза. Он не стал ничего говорить, да и что уж тут скажешь, когда рот набит капустными листьями! Оборотня насквозь прожигал изумрудный, сияющий сарказмом взгляд. Улыбка, зазмеившаяся на губах пана, могла значить только одно — сегодня Степан, как только полностью обернётся в зайца, станет любимым изысканным блюдом, а если точнее — тушёным зайцем с петрушкой, лучком и в сметане…***
Переглядывания, казалось, продолжались целую вечность. Заяц-оборотень медленно слез с позолоченного панского стула. Очень осторожно поднял с пола остатки капусты, так изящно обгрызенных листов, ломтики моркови и аккуратно сложил в кучку на стол в виде кривой пирамидки. Властош глядел бесстрастно. Руки он сложил на груди. Невозмутимый панский взгляд зайца-то и пугал больше всего. Что тот собирается с ним сделать? Ох, надо что-то сказать в своё оправдание! Почему он сюда зашёл и, собственно, почему принялся трапезничать со скатерти? Ну-у, он ведь не знал, что господин уже приехал, ему никто не доложил, хотя… Нет, может, и докладывали, но, вероятно, в тот момент он сладко спал! А сон, как говорится, святое! Как же его можно прерывать и отвлекаться на всякие пустяки? Ладно… следует признать, приезд чародея — это не пустяк, это — огромная проблема! Дрожащими пальцами Степан всё прибрал и даже под прожигающим взором стряхнул крошки со скатерти. Затем, заломив за спину руки, насвистывая песенку, побрёл к выходу. Разумеется, не туда, где стоял пан, к своей верной гибели, а к другому выходу, ведущему по коридорчику во флигель на кухню. Но едва он приблизился к двери, та захлопнулась прямо перед его носом. — Ой… — Куда ж ты собрался так скоренько?! Я бы на твоём месте так не торопился, косой. Голос мага вспорол напряжённую ткань тишины. — Ась? Пан, а я туточки… — не успел Степан обернуться и договорить: за ступни его подхватил поток воздуха, крутанул вокруг оси, как юлу, и со всей силой бросил через залу прямо к ногам Властоша. Оборотня ухватили за длинные уши. Несчастный залился воплем. — Что вы делаете?! Отпустите его! Ему же больно! — воскликнула Настасья, но чародей легко оттолкнул её в сторону. — Добрая девочка, — прошипел сквозь зубы Степан, подмигнув ей. — Пан, послушайте её, пожа… А-а-а! — Я тебе сейчас эти уши оторву и прикажу зажарить! А лапку твою отрублю и пущу на оберег! — Оберегом, между прочим, значится кроличья лапка вообще-то, а не заячья! Вы разве не знали? Ай-яй, больно-больно! — Да мне без разницы! — взбешённый чародей поднял парнишку за уши, и худощавое лицо того оказалось наравне с лицом шляхтича. — Ну как же, вы должны знать, вы же маг… циро… высоко… квали… э-э, как-то причудливое словцо?! — Высококвалифицированный! — на одном дыхании пропищал чей-то голосок, забавный, с лёгким оттенком картавости, больше похожий всё-таки на женский, нежели на мужской. Настасья поражённо огляделась вокруг. Никого нет. Неужели это сказала… — Самобранка, у меня к тебе отдельный разговор будет! — гневный взор Властоша обратился на белую скатерть, расстеленную на столе. — Что за странное слово… — прошептала Настасья, и Вишнецкий гаркнул, обращаясь больше к скатерти, нежели к девчонке: —Я не знаю! Она порою такие странные вещи выдаёт, что кажется, сам скоро свихнёшься! Ах ты несносная! Как же ты посмела подать еды без моего разрешения? Ты — моя! И только моя! Где это видано, чтобы какой-то косой дурак спокойно пробирался ночью в столовую господина и пользовался его скатертью? Зелёный убийственный взгляд опять обжёг зайца. Тот сглотнул ком в горле, спешно пытаясь сообразить, что ему говорить в свою защиту. — Ну, пан, я вообще-то не ваша любовница, чтобы вы пользовались мною, как вам вздумается! — пропищала вдруг скатерть обиженно-раздражённым тоном. Уши Властоша покраснели, и он тут же прикрыл их волосами. — Я не грязная тряпка, которой можно пол мыть, выжимать и выбрасывать, — продолжала Самобранка. — У меня есть душа! Я святая, ибо я дарую насущный хлеб, причём без платы! — Я имею ввиду, — попробовал смягчиться пан, — что ты — моё сокровище, и я не желаю, чтобы какой-то оборотень лапал твой орнамент своими грязными руками! — Вообще-то, у мене чистые, во! — Степан демонстративно показал всем ладони, но Вишнецкий и не думал его отпускать. Тут Самобранка решилась сказать правду. — Он угрожал меня порезать, Властош Ладович! Будь вы беззащитной тканью, которую угрожают пустить на лоскуты, вы бы тоже так поступили! Думаете, я бы так просто позволила до себя дотронуться? Эх, не дали Высшие Силы мне кулаков, обидно… Брови чародея взлетели на лоб. — Тьфу ты, ябеда! — плюнул оборотень. — Я всего лишь вежливо попросил немного капусты. — Во-первых, с ножницами вежливо не просят! Во-вторых, ты задел мне край своими ножницами и порвал, а в-третьих, ты сожрал не только капусту с морковью — пан, поверьте, он привирает! — ты выжрал три мясных блюда, одну фаршированную щуку, два вида салатов с брынзой и оливками, и выдул целую бочку медового напитка! Властош с усмешкой покачал головой: — Ну, аппетит у тебя, Степан, хороший, здесь я не могу не согласиться… Что ж, будем считать, ты устроил себе прощальный ужин перед смертью… — О поверьте, у меня совсем не было аппетита! Оно вышло совершенно случайно! — Да что ты… — А почему ты ел мясо? Я думала, зайцы питаются корой, — вставила Настя свои пять копеек, с недоумением посмотрев на парня. Степан закивал: — Да-да, питаются! Верно глаголешь. Но, пойми, кора меня достала! Что я — короед по-твоему? Я ведь человек в прошлом, меня господин Вишнецкий заколдовал в полуоборотня и очень давно! Как Лесью и многих других. А я не могу так жить, понимаете?! Моему организму требуются белки, углеводы, без мяса у меня пониженный э-э… Как-то словцо? — Гемоглобин! — подсказала всезнающая скатерть и внезапно добавила: — Будет с него, пане! Оставьте! Он получил свой урок! Бедному, вы ему уши ща оторвёте! Самобранка говорила сама себе поражаясь. Подумать только, впервые за много лет, она обнаружила в себе чувство жалости! Но разве у ткани есть сострадание, свойственное человеку? Наверное. Скатерть и сама не определилась. — Забудем об этом случае, — продолжала она, — Только, пусть он сначала извинится, и кто-нибудь зашейте уже, наконец, мой порванный кусок! — Я извиняюсь, честное слово, Самобранка! Пан, прошу, простите меня, не убивайте, — Степан почти рыдал. Волшебник сделал невозможное: совладав с собой, отбросил оборотня на пол, точно ненужную вещь. — Палашку ко мне, быстро! Хочет она со мной разговаривать или нет, приведи! И иголку с нитками белыми пусть захватит! — Конечно, пан, конечно! Значит, Палашку позвать, ага, я понял. Спасибо вам, господин! — Степан быстро вскочил на длинные ноги. И впрямь всем своим видом он отдалённо напоминал зайца. — Я больше так не буду, господин, поверьте, это был просто… — БЫСТРО, Я СКАЗАЛ! — не голос, а точно плеть подстегнула оборотня выскользнуть из столовой. Он, правда, несколько раз поскользнулся на полу, чем ещё больше взбесил колдуна. Заяц получил по мягкому месту невидимым магическим хлыстом: — Пошёл! — Ай-ай, я бегу-бегу! У вас просто здесь очень скользко, пан! — наконец Степан стрелой вылетел из столовой. Выдохнув и чуть придя в себя, колдун схватил девушку за руку и потащил к столу. Со скатерти вмиг исчезли все объедки. Пан пододвинул стул. Сделав жест рукой, дал понять Настасье, что та может присесть. Настасья колебалась, но всё же под острым взглядом господина села за стол и с интересом загляделась на волшебное творение. — Чего изволите, Властош Ладович? — вежливо спросила Самобранка, добрая и теперь готовая в любой момент услужить своему хозяину. — Давай-ка, милая… — А откуда вы говорите-то? — Настя не просто перебила Властоша, но и задала Самобранке абсолютно бестактный вопрос — А ты мне в душу не лезь! — огрызнулась на неё скатерть так, что сравнить её возглас можно было с лаем. — Со своей разберись сначала! — Но я просто спросила… — Видать, от голода совсем мозги поплыли. Задавать такие неприличные вопросы! — Вы наговорились? — встрял чародей. — Позволите мне теперь вставить слово? Скатерть и пленница замолчали. Самобранка успокоилась и теперь покорно ожидала заказ. — Давай всё, как положено, а то моя новенькая служанка сейчас в обморок грохнется. Всё, как я люблю. Первое, второе и… — И компот? — подсказала скатерть. — Компот — ей, мне можно горячий чай, а то я скоро с этими идиотами голос сорву и ещё мне… Ну, ты знаешь… — О-о, я поняла вас, пан! Сейчас всё будет, пан! Едва Самобранка замолкла, как на ней тотчас начали появляться различные готовые блюда: жареные рябчики, украшенные одуванчиками, суп из овощей с курятиной, пирог с бараниной, бутерброды, сложенные в три высоких ряда, картошка с острыми приправами и грибочками в глиняных горшочках, свежеиспечённые белые булочки, начинённые вишней и крыжовником, пузырчатый виноград, спелые яблоки в вазах… Появились расписные чашки на блюдечках, сахарница, пряники, вафли, шоколад, а в центре стола последним завершил вкусную картину толстый блестящий самовар. Скатерть не забыла и про салфетки, правда одной пары, казалось, не хватило бы на такой объём кушаний. Настасья окаменела. Распахнутыми глазами, округлёнными до размеров блюдец, тех самых, на каких стояли чашечки, она созерцала накрытый стол. — Ну чего ты смотришь? — Властош слегка улыбнулся. — Это обычный ужин обыкновенного славенского чародея. Ешь. Ты мне живая и здоровая нужна. Настасья поглядела с неменьшим изумлением. Это всё — для неё?.. — Скатерть, кхм, ты забыла ещё кое-что для меня, — тихо напомнил пан. До Самобранки дошло тут же. — Ах, ну да, ну да, — будь она человеком, а не тканью, точно бы закивала. — Прошу меня простить, Властош Ладович! Ща всё будет! На столе, ломившемся от яств, прямо около волшебника появился хрустальный бокальчик вишнёвой наливки. Пан, не присаживаясь, горестно поглядел на пленницу, видно внутри жалея себя и утешая, и залпом осушил бокальчик. Зажмурился, выдохнул, закусил крылышком жареного сочного рябчика. — Ну чего ж ты глазеешь, душа моя? — спросил он после, явно подобрев. По телу его разливалось приятное сладкое тепло. — Я не знаю, с чего начать, — с честным ответом Настя пожала плечами. Она пребывала в замешательстве от увиденного, оцепенела от удивления и непонимания, но голод одолел все чувства. Лютая ненависть к пану, накопившаяся в душе, если не испарилась, то предпочла на какое-то время исчезнуть. Кушать хотелось жутко. А когда хочется есть, забываешь обо всём, обо всех обидах и злости. Одна только мысль заботит тебя — поскорее набить собственный желудок. Мельникова дочка, словно маленький ребёнок растерялась, представ перед таким богатым выбором блюд. — А ты начни с того, чего тебе больше хочется съесть в первую очередь, — подсказал Вишнецкий, любовно поглаживая скатерть. Самобранка знала все его жесты, и бокальчик вновь сам собой наполнился наливкой. — Я всегда так делал и делаю. К примеру, я часто начинаю со второго блюда, и только потом приступаю к супу. Понимаю, кому-то это может показаться странным, нелогичным, но таков мой выбор, и мне плевать на чужое мнение. В обществе со мной предпочитают не особо сталкиваться, и не потому, что не уважают, нет, напротив, колдуны-шляхтичи меня ценят, — Властош на мгновение ухмыльнулся, добавив про себя: «Да и как им меня не ценить, когда я каждый год их жизни золотом спасаю?» — Просто они знают, что я не стану следовать глупым правилам, противоречащим моему характеру. Так что да, я начинаю со второго блюда, и тебе советую. Властош завершил речь глотком сладкого алкоголя. — Ну судя по всему, вы всегда начинаете с наливки… Колдун ничего не ответил. Из-за головной боли спорить с девчонкой желания не возникало. Просто хотелось пить. И отнюдь не воду. Он ещё успеет проучить дерзкую девчонку и отыграться на ней! Ещё успеет… Усевшись за стол, Властош попробовал каждое блюдо, но полностью съел только картошку с грибами. Голод его не снедал в отличии от Настасьи, которая, проявив небывалую смелость, принялась уплетать за обе щеки то, что находилось ближе к ней. Но, увы скушать всё ей так и не удалось. Спустя время, она наелась, и блаженная улыбка удовольствия расплылась по её губам. Разумеется, Властош заметил. Голова перестала болеть, и он бы смолчал, но отсутствие Степана, убежавшего полчаса назад за Палашкой, возродило в нём ярость. Хмурый и мрачный, маг налил себе чаю и, поудобнее устроившись на стуле, взял обыденный приказной тон: — Сахар мне подай, замарашка, живо! Настасья с неохотой привстала и потянулась к сахарнице. — Две ложки, — насмешливый голос заставил дрогнуть и без того дрожащие от волнения руки пленницы. Настасья пересилила себя. Пришлось сдержать едкое словцо в адрес пана. Она слегка удивилась самой себе. То ли не могла она говорить из-за тяжести, заполонившей желудок, то ли проснулось чувство некого снисхождения. Всё-таки накормил до отвала! Маловероятно, что подсыпал в еду яд, мёртвая Искусница ему без надобности. — Смотри, не пересы-ыпь, дорогуша, — язвительность чародея хлестала через край. — Ты ложку неправильно держишь, будто нож, которым хочешь свинью зарезать. Соизволю сделать тебе замечание: ложку надо держать элегантнее, девочка моя, особенно когда насыпаешь сахар мне в… Настя яростно зашипела, напоминая бродячую кошку, которой кто-то наступил на хвост, и дёрнулась. Рука дрогнула на последних словах колдуна. Нет, она не пересыпала сахар, хуже: она случайно задела чашку и опрокинула её! Пан, хоть и успел прикрыть рукой лицо, однако на чёрные одеяния попало несколько горячих капель. Чашка со звоном разбилась о мраморный пол, а вот невезучей Самобранке досталось больше всех: кипяток полностью залил кусочек поверхности ткани. Столовую огласил истошный вопль. — В вашей деревне у всех руки не из того места растут?! — кричал чародей, а Самобранка, плача, полностью поддерживала его слова. — Вы сами виноваты! — парировала Настасья, не сдерживая себя, почти рыдая. — Вы нарочно говорили мне под руку! Что я вам сделала не так? Почему вы ко мне так злы?! — Ах, так я, по-твоему, злой?! Да я разрешил тебе отведать с моей скатерти! Я никому не позволяю с неё есть! И ты ещё называешь меня злым?! — волшебник крепко приложил кулаком по столу, породив новый визг Самобранки, ещё громче, чем от ожога. — Извини! — рявкнул маг. Скатерть Властоша была вещью неглупой, и помимо того, что умела говорить, могла думать, размышлять, анализировать. Потому она давно подметила, что панское «Извини» смахивало больше на посыл в дальние непроходимые места, куда обычно люди направляют друг друга, когда крайне рассержены. — Что ж за день сегодня такой: то рвут на тряпки, то поливают кипятком, то бьют… — всхлипывая, причитала скатерть. Настасья, между тем, видела, как внезапно до самых кончиков белеют волосы колдуна. И нет, ей не показалось. Это было так странно и… так жутко. Вишнецкий с белыми, как снег, волосами выглядел ещё красивее и ещё… страшнее. В абсолютной оглушительной тишине, такой, что хотелось зажать уши, внезапно раздался скрип двери. В столовую, прыгая и скользя по полу, вбежал заяц-оборотень. Следом за ним, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, как старая гусыня, плелась женщина. Наконец Настасья смогла как следует разглядеть нянюшку злого чародея. Наверное, единственного здесь святого человека, умеющего постоять за себя и за свои права, которых фактически не было. Палашка появилась в коричневом платье и новеньком переднике, белоснежном, будто сорочье брюшко. Чепчик Палаша не надела, потому Настя увидела, как посреди карамельных волос, собранных в пучок, уже пробивалась благородная седина. Вполне красивой пухленькой особой слыла Пелагея когда-то в молодости, сейчас же на её лицо легла печать усталости и борьбы. Борьбы самой с собой, с её мальчиком и с остальным несправедливым миром. — Наконец-то! — скрипнул зубами «мальчик». Заяц, на всякий случай, спрятался за спиной Палашки. — Где тебя черти носят? Полчаса ты бегал по усадьбе или забыл, где у нас кухня?! Зная твою прожорливость, это место ты никогда из памяти не выкидываешь! — Не кричи на Степана, — тихо изрекла Палашка, лоб её пересекла хмурая складка. — Он меня уговаривал прийти к тебе да простить. Я успела его пожурить, думаю, больше у этого оболтуса не возникнет желания трогать господские вещи. — Сомневаюсь, — выдохнул Властош, но уже менее раздражённо. К удивлению Настасьи, Палашка подошла, обняла чародея и уткнулась ему в грудь. Без лишних слов было понятно, что Палаша уже простила его за всё увиденное и пережитое. — Ты на меня не сердишься, голубка?.. Настя видела, с каким нежным выражением лица, с какой приторной мягкостью Властош разговаривает со своей нянюшкой. Убаюкивает её, гипнотизирует… Вероятно, такое он не в первый раз проворачивает. — Ах, да разве смею ли?.. — ласковый, горячий, словно тающий воск, голос кормилицы надломился от слёз. Но Палаша очень скоро опомнилась, стоило ей увидеть порванную скатерть. Беспорядка и рваных вещей она терпеть не могла. Отстранившись от пана, влепила оборотню подзатыльник. Степан сделал вид, будто ему больно, и Вишнецкий улыбнулся в знак согласия с действиями няни. Спустя некоторое время несчастного отпустили, и он прытью умчался из столовой, а затем из усадьбы, в лес. К своим. — Сей вечер он запомнит надолго, — пробормотала Палашка ему вслед, и предложила чародею зашить ткань волшебной скатерти. — Нет-нет, милая, не стоит, я сам, — помещик осторожно взял из вечно красных от жара рук поварихи иголку с ниткой. Приблизившись к уху няни, сказал: — У меня для тебя есть особое задание. Видишь ту девчонку? Палашка кивнула, поглядев на юную особу, нехотя подбирающую осколки разбитой чашки. — Научи её уму-разуму, и поясни, как со мной надо себя вести. Она — моя пленница, а ведёт себя так, словно ей тут всё дозволено. Я не хочу срываться по пустякам, не хочу, чтобы ты опять видела повторение сегодняшнего, как с Аксеньей. Я не могу так больше, милая. Я бы её давно уже прибил, но не в силах. Ох, не смотри на меня так, прошу! Это не милосердие, просто девчонка мне ещё пригодится. — Я не ожидала другого ответа, — вздохнула слегка огорчённая кухарка, внимательно всмотрелась в пленницу. Без сомнения, она — та самая Искусница, о которой судачит уже всё поместье. Как ярко сияет знак на её тонком запястье, какие ясные, уверенные в своей правоте глаза! Какая смелость или… глупость? Палашка поняла: половину ночи придётся объяснять правила бедной девочке. Понимает, что чародей её не убьёт, и решила поиздеваться над ним? Отважная! Ну, это ей окупится… Если самого пана довела, то видать характер у неё и впрямь непростой. Упрямая. Принципиальная. Глупая? Хм, ну что ж, надо будет выяснить. В конце концов, мальчик мой тоже не святой, в деда своего душегубца пошёл… — Я с ней поговорю. Палашка подошла к девушке, взяла её за руку. — Пойдём, солнышко, уже поздно, завтра трудный день, как у нас всегда бывает, пойдём, — молвила она. — Переночуешь в моей комнатке. И побалакаем заодно. Колдун, стараясь не глядеть на Настю, сел за стол, продел белую нитку в ушко иголки и принялся заштопывать скатерть. При каждом протыкании иголкой Самобранка болезненно взвизгивала. — Извини, придётся терпеть! — чародей честно старался зашивать порванный край с особой осторожностью. Однако осторожность и доведённые до края нервы редко когда бывают совместимы. — Вы его няня? — тихо спросила Настасья Палашку. Лютый взгляд девочки прожигал мага, занятого работой. — Верно, дитятко. Меня зовут Пелагея Агафоновна, я главный повар в усадьбе господина Вишнецкого. Скатерть — для самых исключительных случаев, пан наш редко её достает, практически никто не удостаивался чести отведать с неё еды, а Властош тебе разрешил. Шо же ты, спасибо ему не скажешь?.. — Хорошим манерам родичи-мельники её не учили, — хмыкнул Властош. — Не скажу, потому что он мне — враг, — не побоялась резких слов Анастасия. Палаша тут же схватила её за плечи, попыталась успокоить, но девочку было не остановить. — Вы самый настоящий упырь, слышите! Хлеще Аспида! — как бы для подтверждения она топнула ногой. Пан вновь фыркнул, но от работы не оторвался. Невольница ещё что-то верещала, но Вишнецкий уже не слышал. Постоянно сдувая длинную, побелевшую от ярости, прядь волос, падавшую ему на глаза, он мысленно старался держать себя в руках. В голове крутилась одна единственная фраза: «Проучу тебя за всё, девчонка. Дождёшься. Проучу!» — За колдовство вы ответите! Вы ответите за мельницу, моего отца и наших друзей! Ответите! — кричала Настя, хоть Палашка и пыталась её увести из столовой. Терпение Властоша лопнуло. С бешенством воткнув иглу в ткань, чем опять вызвал стон боли у несчастной скатерти, он быстрым шагом приблизился к Настасье. Палашка заслонила её собой, боясь как бы пан чего не сделал с непокорной девицей. Зелёные глаза по-волчьи горели, волосы побелели, рот скривился. — Отойди, Палаш, прошу, — мягко настоял шляхтич, и кормилица, ведомая какими-то страшными силами, беспрекословно подчинилась. Живого щита в виде Палаши не стало, и Настя оказалась беспомощна. Удушающие волны страха сковали её тело, когда пан вцепился ей в руку, притянул к себе, и, ухватив сзади за шею, приблизил ухо девочки к своим губам. — Слушай меня сюда, гордячка, — шептал он колющим морозным тембром: если бы голосом можно было убивать, то у ног чародея уже лежал бы труп. — За тот цирк, что ты здесь устроила, я не оставлю тебя безнаказанной. Я попытался дать тебе шанс, честно, но… ты его не приняла. Что ж, выспись, как следует, сегодня ночью, ибо я тебе обещаю, я клянусь перед богами, эта ночь будет единственной твоей спокойной. А вот с завтрашнего дня, дальше, — Властош заглянул ей в лицо, с наслаждением отметил запечатлённый на нём ужас и с усмешкой договорил: — Завтра, мельникова девка, я устрою тебе сладкую жизнь… Настя молчала. Пальцы пана с силой впивались ей в волосы и кожу. На какую-то секунду она испугалась, что колдун сейчас не сдержится и просто сломает ей шею. Честно говоря, искушение сделать это сам Властош отчаянно пытался перебороть. — Прошу, пустите, пожалуйста, — не помня себя от страха, прошептала Настя, уже тысячу раз пожалевшая, что возобновила с ним войну. — Ох, тебе больно? — Властош тихо, жестоко посмеялся, сильнее сжал волосы на затылке. Настасья тихо взвыла Спокойно и страшно смотрел он Насте в глаза, держа её мёртвой хваткой скованными от ненависти пальцами. — Власт, пожалуйста… Голос Палашки. Тёплый. Едва слышный. Умоляющий. Подействовал… Пан убрал руку с шеи Настасьи и притворно нежно провёл пальцами по её щеке. — Завтра отправишься к крестьянам, освоишься и живи у них, там. Нечего тебе в усадьбе делать. Нас ждёт много работы, много жатвы. Я буду строг, дорогуша, запомни. И я… Я тебя проучу, — всё также улыбаясь, произнёс Вишнецкий. Настя даже не смела растереть ноющую от боли шею, тело сковывал холодный злой взор чародея. — Палашенька, убери её с глаз моих долой, пока я не совершил грех… Палашка тут же рванула к пленнице, услышав тихий приказ. Высвободив Настю, поспешно вывела её к выходу, молясь, чтобы пан не взорвался и не кинул вслед чем-нибудь тяжёлым. Как только дверь захлопнулась, в столовой прозвучало нехорошее слово, но это показалось Самобранке лучше, чем битьё посуды и неконтролируемый огонь с пальцев, грозящий подпалить ей ткань. Тихо выругавшись, пан вернулся к столу, присел и принялся работать дальше. — Легче? — спросила Самобранка. — Легче, — последовал тяжёлый ответ. — И вы уверены, что эта… кхм, особа и есть сама Великая Сила, способная вам помочь? — прямо спросила Самобранка. — Может, ну её? На вашем бы месте, я бы… Прялка, укол о веретено и — всё, проблема решена! — А ты кровожадная, — злорадно ухмыльнулся волшебник. В думы его закралась мысль о возможном показе прялки этой девчонке, но пока было рано. Это — всего лишь для острастки, чтоб знала. — Нет, дорогая моя, не всё так просто. Я искал Искусника очень долго. Тебе ли не знать? Правда, не думал, что мне попадётся по итогу вот это. — Властош горестно вздохнул, продолжая зашивать скатерть. — Настасья сейчас единственная, кто может помочь мне узнать имя убийцы моей матери, и только она сможет дать мне такие силы, с помощью которых Славения и чародеи с волшебницами, живущие в стране, обретут свободу действий… Я обещал не только союзникам из Шляхты, Высшим Силам, самому себе, я ещё обещал Маре… Властош задумчиво, уже не видя ничего вокруг, резко воткнул иголку в полотно. — Ай-яй! Ай!.. — Извини! — Ох, не стоит, Властош Ладович, не извиняйтесь. Прошу вас! — Ну вот, даже ты понимаешь мой статус. Не обязан я извиняться перед слугами! — Властош рассмеялся, но Скатерть-Самобранка вмиг разрушила его иллюзии. — Да нет, не в этом дело, — коротко ответила она, — Просто, с ваших уст извинение звучит как-то уж очень нехорошо. Такое ощущение, что вы посылаете меня в дальние-дальние края, звучания коих заставляет покраснеть любого приличного человека. Поэтому больше, пожалуйста, пан, не извиняйтесь…