Послушайте! Ведь, если звёзды зажигают - значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были? Значит — кто-то называет эти плевочки жемчужиной? <.> В. В. Маяковский «Послушайте!»
Чёрное полотно ночи укутало задремавшую Берёзовую Рощу. Резных кружев терема касался лунный свет. Широкие лучи струились сквозь листья бледных берёз будто расплавленное серебро, а звёзды, вкраплённые в небосвод, сверкали мелкими бриллиантами. Спокойствие и тишина наполняли тёплый августовский воздух. Казалось, все спали глубоким сном. Все, кроме Мары Васильевны. Земной звездою теплился огонёк в окне первого этажа, освещал разноцветный витраж окна и поминутно становился всё тише. С приходом сумеречного времени знахарка не ложилась. По обыкновению, садилась в красный уголок светлицы за небольшой дубовый стол, всегда заваленный бумагами, склянками и книгами. Сейчас столешница выглядела вполне опрятно, и кроме тетради, огарочка слабо тлеющей свечи и уголька для рисования на ней ничего не было. Каждую ночь принимаясь за любимое дело, Мара заполняла тетрадь новыми набросками и записями, стихотворениями и портретами. Горькие, как полынь, переживания, страшной силы эмоции, разрывающие душу, страх, печаль, любовь — весь этот мрачный калейдоскоп хранился на остром кончике её пера. Истекал с него то каплями яда, то кровью, то слезами, но, казалось, никак не чернилами. Мара писала о сокровенном и не стеснялась. В последнее время писать приходилось гораздо чаще прежнего. По возможности поэтесса старалась читать вслух стихотворения, но почти шёпотом, тревожась, как бы кто не услышал: ни птицы, ни берёзы, ни любопытные стрекочущие сверчки, ни служанка. Беляночке ведьма оказала большую честь: позволила ей спать в горнице на втором этаже, хотя слугам в избах и теремах обычно место выделяли на жёсткой лавке или, в лучшем случае на войлоке, расстеленном поперёк двери, ведущей в хозяйскую комнату. Мара сердцем чуяла, что, возможно, белка уже давно прознала истинную суть хозяйки. Суть страдалицы пряталась за весёлой улыбкой, за саркастическими шутками, за ароматами трав в синем тереме, и мало кто мог догадаться о её существовании. Мара редко показывала себя с такой стороны. Но в последнее время… Уже несколько дней с его приезда и такого же быстрого отъезда душу царапали злобные кошки. Мара поглядела в створку наполовину открытого витражного окна и ей удалось разглядеть в вышине мерцающее созвездие Козерога, существа, пришедшего из древних илантийских мифов, ровно, как и остальные одиннадцать знаков зодиакального круга. Ведьма печально улыбнулась, покачала головой и дописала строчку небольшого стихотворения: Вы — Царь моих волшебных снов. Писатель горькой, тяжкой драмы. Я потеряла счёт часов, И в грёзах строила Вам храмы, И всё ж, Вы — Демон во плоти! Душа болит, так зыбко ноет, И страшно вновь мне от тоски. Опять тревога волком воет… Стоило поглядеть на аккуратные, изящно выведенные буковки, слитые в прискорбные слова, тотчас глаза заслонила пелена, а по телу пробежала дрожь. Стало холодно. Мара поёжилась. «Осень. Скоро настанет осень, — нашла отговорку самой себе травница. — Госпожа златокудрая, от тебя ждут милости в этом году… Будь поласковее с людьми… Ах… Если бы вы все знали, если бы могли меня понять… Если бы всё было так просто, но нет, кто говорил, что будет легко? — горько усмехнувшись, мысленно шептала целительница. — Это ведь жизнь, и только Она устанавливает правила. Она не станет тебе подчиняться, она не обязана исполнять все твои желания! Она тебе не служанка, а ты — не Её хозяйка … Она — наш мудрый наставник. Ох, тогда сколько мне ещё учиться? За что… » Мара продолжала сетовать, положив голову на скрещённые руки. Серебристый взгляд неотрывно следил за нервно танцующим пламенем свечки, освещающей письменный стол. Свечка догорала. Угасала, плача воском. В немом крике билась в агонии. Как и сама Мара. Сколько лет ещё будет продолжаться эта пытка? Сколько лет коварный чернокнижник будет над ней издеваться, то приезжая, отчасти лишь за помощью, то всё сильнее отдаляясь от неё? В конце концов, дед уже не властен над своим внуком, он не имеет более права запрещать им встречаться, жить вместе, так в чём же тогда дело?! Вывод напрашивался сам собой… Чародей разлюбил. И уже давно. Мара тихо посмеялась. Думать про то не хотелось. Ночь — время для ненужных мыслей. Сон вступит в свои права лишь под утро. А на заре, Мара Васильевна будет уже на ногах, собирать в лесу ягоды и травы для лекарств, бледная, разбитая, измученная бессонной ночью. — Это не любовь, дура, это не любовь, — повторяла уже вслух Мара самой себе, быстро штрихуя углём до боли знакомый портрет на листе пергамента. — Это просто привязанность, это — ненужный плен, это — привычка… Дура. Что за дура! Ни на секунду не отрывала она кончик чёрного уголька от листа. Вот уже на бумаге проявилось изображение лица: тонкие губы, слитые в лукавую улыбку; нос, прямой, с едва заметной горбинкой, в профиль смотрящийся благородно, по-господарски; тёмные брови с изломом, а под ними глаза, изумрудные, с прищуром, искрящиеся волшбой. Взгляд, цепкий, пронизывающий насквозь. Он всегда смотрит внимательно, словно изучая душу человека, обличая, а затем кромсая на части невидимым кинжалом. Но самое чудесное в его портретах, что больше всего нравилось рисовать травнице — его волосы. Длинные, светло-пепельные, почти белоснежные, слегка волнистые, завивающиеся на концах. Этот цвет у него — в маму. Дедушка его в молодости был таким же чернокудрым, как она, Мара. Травница прикрыла глаза. Далёкие дни из прошлого принялись пестреть перед ней разноцветными картинками…***
Она может спокойно зарываться в его мягкие волосы, наслаждаться их белоснежным цветом, вдыхать аромат с нотками полыни, еловых веток и роз. В исступлении чернокудрая девушка целует его красивую шею, играет с ним как пожелает, благо, юный паныч дозволяет; она оставляет на его теле любовные печати своих пухлых, пылающих страстью губ. Он отвечает взаимностью. Встреча за встречей. Поцелуй за поцелуем. Ночь за ночью. Он только закончил Институт, совсем недавно приехал в имение к дедушке, но первым делом навестил не его, а Мару, одинокую волчицу, живущую в Берёзовой Роще. Они с Властом расстались на пять лет, не виделись с того самого момента, когда дедушка отослал внука учиться в Магический Институт. Хотя знахарка и обучалась первое время наравне с панычем, вскоре ей пришлось поневоле покинуть учебное заведение… Всё же расстались. Неудивительно, почему Мара и Властош теперь каждый день стараются проводить друг с другом больше времени, словно боятся, будто бы их разлучат вновь, но уже не на пять лет, а на века… Счастью, однако, судьба запрещает длиться долго. Нить, связывающую влюблённых, резко обрубает дед Властоша. Встретившись с Марой в корчме города Вишнёва под названием «Чёрный кот» — излюбленном месте многих волшебников — он прилюдно и нарочито громко заявляет ей, дескать «девка-целительница» его благородному внуку не пара и «если он ещё раз увидит их вместе, не поздоровится обоим». Криош Вишнецкий приходит на встречу таким, каким Мара запомнила его ещё в детстве — статным, горделивым, опасным. Мрачным человеком в чёрных одеждах с огненно-красным подбоем. — Но я люблю вашего внука, пан, — говорит едва слышно Мара, смотря в пол, на окна корчмы, затянутые бычьим пузырём, смотря куда угодно! — только не в безжизненные глаза колдуну. Она, молодая девица, боится заглянуть в них. От ярого взора исходит смертный ужас, но вместе с тем, если, не отрываясь, долго смотреть, он затянет, поглотит болотной тиной, не выпустит. Мара смиренно ждёт ответа на её искреннее признание. Мельком она замечает, как шляхтич отводит со лба волосы, широкими волнами обрамляющие заострённое, с жёсткими, но аристократичными чертами, лицо. Цвет волос такой же смоляной с проседью, как и бородка клином, которую старший Вишнецкий по привычке любит приглаживать. Голову покрывает плотный остроконечный капюшон, такой же чёрный, как одеяние, с золотым орнаментом. Куда бы ни направлялся Криош, он предпочитает носить с собой трость, набалдашник коей представляет собой серебряный череп с красными глазами. Приглядевшись повнимательнее, можно сказать, что из глазниц будто кровь течёт струйками. Трость служит пану не только украшением, но и опорой: колдун хромает на одну ногу. Трость для него — верный друг и ужас, несущий смерть всем тем, кто перейдёт чернокнижнику дорогу. — Любишь? — Криош кривит губы в издевательской усмешке. — Ох, ну это не любовь, голубушка. Обычная страсть. Пьянящее разум вино. А так называемая «любовь» должна не на чувствах держаться. — На чём же она должна держаться, господин Вишнецкий? — На выгоде. На деньгах. И мой Властош со дня на день женится на другой красавице, гм… скажем так, более обеспеченной. — Женится? — у Мары разом пересыхает в горле, сердце стучит о рёбра, норовя их сломать. — Да, ты не ослышалась, голубушка. Женится. Два богатых семейства соединятся в союзе. Пани Лунья Грацианская, сестрица известной светлой феи имеет поместье в Чернолесье, четыре сотни душ, богатство, она даст моему внуку всё, что надо. А что можешь дать ты? Маленький синий теремок да метлу в придачу? Не смеши меня, дорогая. Он не любит. Он не умеет любить. Наслаждается только твоим телом, но быть полюбовницей всю жизнь… Ох, как позорно! Ты ведь сама не захочешь, чтобы потом люди пальцем показывали и проклинали. Ты же не продажная девка из публичного дома! Или… Хах, я может чего-то не знаю? Мара бледнеет, искоса озираясь по сторонам. В корчме, по обыкновению шумной, сейчас напряжённая тишина, на травницу пристально буравят десятки пар глаз. Самообладание и ледяное спокойствие вдруг овладевают Марой и подрезают страху крылья. — Кроме Властоша у меня никого и никогда не было, ясновельможный пан. И не будет, я клянусь перед Единым, клянусь перед Славьей и Сваргом, вы, вероятно забыли их имена! — Девичий голос становится громким, суровым. Мара, наконец, переводит жгучий взгляд на пана, отзеркаливает его ненависть. — У вас нет уважения к Высшим Силам! Вы не боитесь богов. Вы — лжец! Лжец и интриган! Властош умеет любить. И он знает, что такое любовь. В отличие от вас!.. Я вам не верю, пан Вишнецкий. Как я могу верить словам человека, который издевался над внуком всё его детство, почти не подпуская к воспитанию родную мать? И теперь, когда ему исполнился двадцать один год, вы продолжаете распоряжаться его жизнью, предлагая выгодную вам партию! Мара сумела произвести впечатление. Теперь, на неё смотрят с поддержкой, с изумлением, на Криоша же — с порицанием и страхом. И всё-таки ведьме поневоле приходится умолкнуть. Взбешённый Криош запрокидывает Маре голову, упирая свою трость ей в подбородок, так, чтобы травница глядела ровно на него. — Слушай меня сюда, потаскушка, — говорит пан твёрдым, скрежещущим, как лезвие о камень, голосом. — Я не терплю, когда мне перечат и когда мне так открыто высказывают своё мнение. Как бы то ни было, свадьба состоится. Но тебе я приглашения не вышлю. Занимайся своими лекарствами, скляночками, медициной, а к моему внуку не подходи. Не приближайся ни на шаг. После сих слов Криош тенью покидает таверну. Проходят дни. Много раз знахарка пытается пробраться в терем Вишнецких, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию с Властошем, но люди пана её попросту не допускают. Гонят, угрожают, едва не травят собаками. Последней каплей становится приход той самой невесты чародея. Её можно было бы назвать красивой, но дурной, избалованный характер портит весь шарм. Темноволосая, худая, точно щепка, долговязая, свысока глядящая на весь окружающий мир, Лунья Грацианская приезжает одна на своём жеребце, без охраны, и едва Мара успевает открыть ей дверь, та отпихивает её, врываясь в дом. — Ещё раз попробуешь приблизиться к моему жениху, я тебя убью! Убью, мерзавка, слышишь! — кричит не своим голосом девушка. — Он от меня без ума, а тебя на каждом слове проклинает! Да и видела ты себя? Старше его на пять лет! Старуха-отшельница! Остаться тебе старой девой, заклинаю! Бедняжка, ты его просто недостойна, а вот я!.. Я!.. надеюсь, ты в курсе, кто я такая?! Мара, спокойно подметая пол метлой, с насмешкой отвечает: — Младшая сестра госпожи Стеллы Грацианской. Вот не зная, так и не поверишь, что вы с ней сёстры. У Стеллы хоть разум имеется и сила, а у тебя только смазливое личико да поместье, дарованное покойным отцом. Надеюсь, молодой паныч не повесится на второй день после свадьбы. И глотку не надрывай в моём доме, пожалуйста. Лунья раскрывает рот в негодовании, вероятно хочет что-то сказать в ответ, но не успевает, закашливается, когда Мара со всей силой начинает мести пол в направлении незваной гостьи. И той ненароком приходится как можно скорее покинуть дом знахарки. — Уж поверь, я рожу ему кучу детей, и со мной он будет счастлив, а у тебя не будет ребёнка, никогда! — продолжает «выгодная партия», грозя костлявым пальцем. Распахивает дверь, собираясь выйти, но, похоже, настолько раздражена, что не видит ничего вокруг себя. Мара даже немного пугается за неё, придерживая метлу. — Аккуратнее, там… — Ай! — Лунья поскальзывается на крылечке и кубарем катится вниз, хорошенько ударившись оземь. — Ступеньки, — выдыхает Мара с жалостью. И закрывает дверь.***
«Мертва! Мертва! Вы слышали? Пани Грацианская, младшенькая их мертва!» «Да, ты шо! Такая молодая была! А шо ж с ней сталося?» «Так её батюшка Игнатий отравил, священник из торгового городка! Да отравил прямо на свадьбе их с панычем Вишнецким! Выпила вино с алтаря, после росписи в договоре о браке, у дворянов так принято закорючки ставить на бумаге, так вот апосля замертво и упала, кажут! А в вине — яд из белладонны!» «От, паскуда! А ещё в Бога верует! Шоб черти его жарили за такой грех!» «Он уже там жарится как пить дать!» «Почему?» «А ты шо, не слыхала? В эту же ночь после убийства его в темницу посадили под усадьбой Грацианской, должен был сам князь Мирослав Радаславич приехать для суда, да некого более судить… Мёртвым священника нашли в темнице, сбежать пытался, да на ступенях поскользнулся!» Именно такие новости, сдобренные старческой бранью, слышит Мара, когда заезжает в село лечить больного. По всем деревням, хуторам и городам разлетаются печальные, а для кого-то и радостные, в особенности, для крестьян Грацианской, вести. Властош стал вдовцом в тот же день после свадьбы! Властош заполучил земли, деревни и трёхэтажную усадьбу! Он более не зависит от своего деда! Эти три фразы крутятся в голове Мары, пытающейся сложить непростую мозаику. — Твой дедушка пришёл ко мне и сказал, что ты не любишь меня. Выбрал тебе достойную невесту. Как жаль, она и пяти минут не прожила с тобой в браке, а расписала мне целое будущее! — молвит Мара, когда к ней в терем, спустя несколько дней, наконец заявляется собственной персоной уже не паныч, но пан Властош, вырвавшись из своего нового дома после похорон. Назвать выражение его лица траурным уж точно язык не поворачивается. — Видимо, она так издевалась над своими крепаками, что они решились заплатить святому батюшке, дабы он её отравил! Хотя, и его настигла кара Единого, — пан горестно усмехается, возводя очи к небесам. — Бедная девица, всего девятнадцать было… — Да ладно, не устраивай, спектакль, актёр ты не ахти какой, — Мара фыркает, раскусив его ещё с самого начала. Властош, выгнув бровь, удивлённо смотрит на неё. Ещё не научился играть так мастерски, как обучится к тридцати годам, но задатки уже есть, и притом весьма неплохие. — Говорят, ты там во всю разрыдался, когда она упала замертво, а многие даже тебе поверили, как мило! Что ж, хитро, пан Вишнецкий, хитро. Не зря ты в год Белого Лиса родился. Выходит, теперь ты полноправный владелец поместья, слуг и земель…. — Поместье Грацианских кануло в лету. По закону, это моя усадьба. Усадьба пана Властоша Вишнецкого, — с довольным лицом ответствует чародей. — Наконец, я переехал. И больше не стану жить в одном доме с моим любимым дедушкой! Это ли не счастье? — он пристально глядит на травницу. — А ты, душа моя, подозреваешь меня в смерти сестры илантийской синьоры? — Ох, если бы я тебя не знала! Вероятно бы, поверила. Но я-то знаю, каков ты. Во всей этой истории мне жаль только невинного священника, на которого ты повесил убийство. — Что? — Ну хватит играть, Вишнецкий! Хватит. Ты становишься похожим на своего деда, что меня сильно расстраивает. Думаешь, я не поняла? Яд из белладонны умеешь изготавливать только ты, мне донесли и название яда, да. Священнику или слугам этой Грацианской и в голову не могло прийти создать такую сложную отраву. Это был ты. С убийцей я жить не могу… Это неправильно… Это… Властош договорить не даёт. Резко срывается с места, прижимает травницу к стене, закрывает ей рот и шепчет в ухо: — Молчи, милая. Забудь. Это — всего лишь сон. Никакого священника, никакого убийства, никаких следствий. Тебя это не должно касаться, и ты не должна об этом вспоминать. Дело закрыто! Просто наслаждайся вместе со мной. Жены у меня никогда не было. Лунья не заслуживает носить такой титул. Маг убирает руку со рта, и Мара осторожно спрашивает: — А твоё новое поместье? Тоже всего лишь сон? — Это другой вопрос. Поместье я заслужил, и оно у меня было всегда. Настал час справедливости. Измученные крестьяне мне ещё в ноги кланяться будут за то, что больше нет их мерзкой хозяйки. После таких уверенных слов юный волшебник со всей нежностью, на какую только способен, целует любимую в губы. — Властош, не на… — Забудь. Молчи… Молчи, ясноглазая моя, молчи… Мара желает возразить, да не может. Хочется плакать, но слёзы застревают комом в горле. Ведьма задыхается. Он целует. Впивается ей в губы, пальцами зарывается в пышные кудри, другой рукой спешно пробует отыскать шнуровку на груди. — Чёртов корсет, как вы это носите… Уверенными, властными движениями расшнуровывает синее, расшитое серебряными узорами платье. — Что ты делаешь? Думаешь, я не смогу рассказать всем, кто убийца? — Мара пытается отстраниться, но понимает, что сама того не желает. От сладких прикосновений кружится голова, мысли заволакивает туманом. Волосы Власта соблазнительно пахнут мёдом и травами. — Нет, конечно. Не сможешь, дорогая. — Потому что ты меня отравишь так же, как её? — О, мне это не понадобится, поверь, — шепчет в ухо, медленно лаская её через одежду. Мара шумно дышит, кусает до крови губы, сдерживая стон удовольствия. И слышит, как Властош договаривает: — Ты сама отравишь себе жизнь, сделав это. Попросту не выдержишь. Но я тебя не держу и не угрожаю, можешь смело рассказывать. Только после себя не вини. И знахарка не смеет возразить. Он прав. А ей уже, кажется, всё равно. Какое злодейство и эгоизм! Какое распутство! Она готова продать душу! Отстоять все грехи Властоша! Взамен на одно — лишь бы не переставал её целовать, лишь бы не прекращал её нежить. Она не раскаивается, она не порицает себя за желание провести с ним ночь. — Что я делаю, спрашиваешь? Хочу доказать лживость слов моего деда о том, что я не умею любить! Давай забудем обо всех! О Криоше, о Грацианских, обо всём мире… Есть только ты и я. Ты и я… Голос знахарки пропадает, переходя в томные стоны, ноги не держат. Горесть, обиды, страх — всё стремительно тает, точно снег в мартовскую оттепель. Пан легко подхватывает свою горлицу на руки. Властош на руках относит Мару в горницу, на второй этаж. Там, осторожно опустив её на постель, хлопает в ладоши, и в комнатке подчиняясь волшебству, загорается свеча, приглушённо освещая помещение. Ненужный дорожный плащ колдуна летит в сторону. Не отрываясь от кровавых манящих губ, шляхтич кладёт ладонь на ногу, оголяя её, затем не спеша, так чтобы девчонка чувствовала каждый миг, запускает руку под платье. Гладит. Дразнит. Мара запрокидывает голову. Стонет. Задыхается. — Ласточка… Пан на секунду отвлекается, вызывая страшное томление по всему телу Мары. Терпеть не может такое сокращение своего имени, но Маре прощает. О, он ещё отомстит ей, ведь впереди целая ночь без сна.***
Сладкому, безумному, пьянящему счастью вновь не суждено длиться долго. Даже при таком раскладе событий, Криош Вишнецкий вносит свою лепту. Опять назначив Маре встречу, но уже у неё дома, Криош заявляется раньше оговоренного срока. Мара едва проснулась. Разбитая, встревоженная от плохого предчувствия, она идёт на первый этаж терема умыться и вскрикивает от непредвиденного случая: её внезапно хватают сзади крепкие руки, а горло сдавливает лакированная трость. — На чужом несчастье счастья своего не построишь, голубушка, — режет по ушам острый, неприятный голос. Травница отчаянно борется, пытается отвести трость хоть немного дальше от шеи, но Криош не сдаётся. Только усиливает нажим, вырывая из горла несчастной беспомощные хрипы. — Я прекрасно понимаю, что отравление Луньи не случайно произошло, — шепчет на ухо Маре старший Вишнецкий. — Это мне внучок в отместку сделал! Я его знаю, как облупленного. Глупец… Думал, с тобой теперь будет. Я пришёл тебя расстроить. Властош обойдётся без тебя, милая. Но запомни, я не предупреждаю больше двух раз. Наконец, когда Мара почти теряет сознание, Криош ослабляет хватку, и ведьма падает на пол ему под ноги. Кашель сотрясает тело, горло болезненно ноет. — Со мной разговор короткий, слышишь меня, голубушка? Старайся держаться подальше от новой усадьбы и от её теперешнего владельца, моего внучка. Безродная девка и такие же грязные оборванцы-отпрыски мне не нужны. Надеюсь, ты не понесла от него. Если я узнаю что-нибудь, если вы вновь встретитесь, то… — Криош поджимает тонкие губы, кривит рот, из-за чего лицо его, в молодости, надо отметить, довольно красивое, сейчас становится похожим на змеиное. Он демонстрирует целительнице обоюдоострую шпагу, которую наполовину вынимает из трости. Этот жест рассеивает все сомнения. Мара перечить не смеет и мысленно принимает решение. — Будьте вы прокляты… — не в силах сдерживать себя, даже сквозь непрекращающийся кашель и боль в горле, бросает ему вслед полулежащая на полу Мара. — Хоть бы Аспид забрал вас поскорее! Вишнецкий-старший на миг останавливается и, не оборачиваясь, изрекает: — Не старайся. Я с Ним заодно. Лелею надежду, что более мы не встретимся, иначе эта встреча окажется для тебя последней. Смех, ледяной, будто северный ветер шлейфом тянется за паном. Исполненный презрения взгляд сопровождает господина Вишнецкого вон из терема.***
«С того дня я не видела тебя ни разу, — пишет Мара самой себе письмо спустя десять лет. Десять долгих мучительных лет, проведённых без Властоша. — Как появилась возможность я, не прощаясь, ощущая панический страх, уехала из Славении. Я уплыла за море, в Илантию к единственному близкому человеку — моему брату. Тяжело рождённой в Славении привыкнуть к жизни иноземной страны, но Гвидон помог, разъяснил и обучил. Возможно, ты волновался и даже искал меня, но, думаю, скоро эта привязанность прошла. Дед твой был прав. Это не любовь. Мы, просто, друг другом безнадёжно больны. Это просто болезнь. И увы, она неизлечима, друг мой сердечный, ибо я до сих пор горю страстью к тебе и скоро, очень скоро приеду. У меня много новостей и предложений для тебя, но сперва мне нужно точно знать, чего ожидать. Может, дедушка твой уже в ином мире, отдыхает и вышивает крестиком, не запугивая невинные души, но боюсь, такому счастью не суждено скоро случиться. Я тебя люблю, сокол мой. Знай это». — Какой же бред… — Мара разрывает письмо. Белокурая девочка лет десяти, стоящая рядом, наивно улыбаясь, пожимает плечами: — Да нет, отчего же бред, Мара Васильевна? Мне кажется, просто нужно чуть покороче, ему читать будет лень! — Не в этом дело, милая Навна. Ласточка моя вновь испугается и упорхнёт. Это слишком откровенно, не научилась я сдерживать себя. — Кто?! Вы?! — восклицает девочка по имени Навна. — Да вы такая уравновешенная и сильная духом женщина, что я вами восхищаюсь! Это я не умею держать всё внутри, а вы… Вы заслуживаете счастья, нам обязательно надо плыть в Славению без промедления! В Илантии, конечно, хорошо, тепло, мы могли бы отправиться и ко мне на острова, но я хочу, чтобы и у вас было счастье, синьорита. К тому же вашему пану надо многое рассказать, вы же понимаете, о чём я… Мара, глядя в светлые глаза маленькой подруги, с коей она успела познакомиться, когда сбежала в заморскую страну, кивает. Навну легко принять за славенку, даже именем её нарекли в честь давно позабытой богини — покровительницы музыкантов и художников, однако девочка родилась на островах, неподалёку от Илантии и мало знает о восточном народе. Эта девочка в лёгком салатовом платье соглашается первой слетать в Славению и разузнать как можно больше о пане Вишнецком. Навна — не простой человек. Оборотень, умеющий превращаться в сову-сипуху. Она зарабатывает на жизнь тем, что приносит в клюве письма, проще говоря, почтальонка. Иногда за деньги, иногда за еду, а часто и за «спасибо», тут уж как повезёт. Она — не просто почтальон, но настоящий оборотень. К тому же, имеющий особый дар — волшебный, прекрасный голос, способный разрушать зачарованные стены и открывать любые замки. Проходит месяц. Навна возвращается и сообщает Маре о том, что узнала. Новостей много: Властош стал суровее, но менее вспыльчив, как рассказывают местные, воздвиг магический защитный купол около своих земель, охраняющий его поместье и слуг (вероятно, он защищён заклинанием, но Навне стоит лишь спеть, дабы открыть барьер, для неё это не составляет труда, голос ей даровали Высшие Силы); Криош утихомирился, засел в своём тереме, не высовывается и, поразительно, не влезает в дела внука. Многое поменялось. Даже власть. Не стало Княжества Славенского, в ходе войны случился переворот, убили князя с княгиней, сгинул наследник их, а с приходом нового правителя, подосланного самой Илантией, синьора Леоша, появилось королевство. Такое чужеродное название для государства. Такое отталкивающее. Это тревожит Мару, но не так сильно, как предстоящая встреча с Властошем. Хвала богам, он жив. А любит ли он её до сих пор? Станет ли слушать? Узнает ли, вообще? Она писала ему все десять лет, но ни одного отклика не приходило в ответ, так стоит ли вновь рисковать? — Вы должны увидеться лицом к лицу и разобраться в отношениях, так влюблённые всегда делают, я много романов прочла! — лучезарно уверяет травницу её подруга. Мара горестно усмехается. Ах, эта наивная маленькая девочка, не познавшая ещё жизни! В Славении другие законы, и у Вишнецкого тоже. Это — не страницы романа, написанного беззаботным мечтателем. И всё же, Мара с Навной соглашается, и они вместе приплывают в Славению. Синий терем до сих пор одиноко дремлет в Берёзовой Роще, заросший мхом и поганками. Внутри весь пыльный и отчаявшийся, он уже потерял надежду встретить свою хозяйку, но хозяйка приезжает. И первым делом начинает уборку, а затем, когда всё хоть немного приведено в божеский вид, пишет новое письмо и просит Навну передать его пану. Сова, единственная, кто может без проблем открыть проход в магическом куполе, любезно соглашается. Эта девчушка редко, кому отказывает, в особенности друзьям. Прилетев в мрачное Чернолесье и «познакомившись» с его обитателями — нечистыми тварями, она чует барьер, оборачивается человеком и поёт. Голос разливается по лесу и, словно ключик, открывает невидимый замок зачарованной стены. Барьер пропускает почтальонку во владения пана Вишнецкого. Пану, живущему затворником и не особо привыкшему к гостям, видимо, красноглазый заяц перебежал дорогу, иначе объяснить, почему он срывается сегодня на всех слуг, невозможно. Хотя, скрывать незачем, мифическому зайцу тоже не повезло — в гневе Властош подпалил ему уши. Метафорически, разумеется. Обычно так говорят, когда Вишнецкий злится. Вот и в тот день, когда прилетела Навна, чародей разозлён до крайности. Навна помнит, как всё происходило, до сих пор: вот она входит в кабинет, вроде даже постучалась, но не сильно, однако никто не ответил, и с любопытством заглядывает в рабочую комнату всемогущего волшебника. Дворянин кричит на дворового слугу, заставляет убрать осколки разбитой посуды, обзывает «идиотом» и грозится высечь. Но «обычный будний день» нарушает маленькая белокурая девочка. — Э… День добрый… Властош и слуга отвлекаются, с лёгким удивлением взирают на почтальонку. — А ты кто такая?! — А я… Властош приближается к ней, хватает за руку, усаживает за стул и нависает над ней чёрным коршуном. — Судя по платьишку, совсем не крестьянка! Как же ты пробралась через купол? Отвечай! А ты, — гнев Вишнецкого вновь перекидывается на дворового, — вон отсюда! На глаза не смей попадаться, дурень! Убью! Навна пробует объяснить пану всё, насколько хватает смелости и разума, но чародей лишь холодно смеётся в ответ. В волшебные свойства её голоса он не верит. Даже имя Мара ни о чем ему не говорит. — Мары нет в Славении уже десяток лет! Кого ты пытаешься обмануть? Она забыла меня давно! Ты врёшь мне, дитя! Ты!.. — Нет-нет! ЛАСТОЧКА! Властош замирает. Сова-оборотень с облегчением вздыхает. Кажется, подействовало. — Откуда ты знаешь это прозвище? — настороженно раздаётся за её спиной. — Так… Мара рассказала… Она так вас называет, когда… хм, ну когда хочет поиздеваться над вами… Она над вами любит изде… Впрочем, не важно. Вот… Поглядите, она прислала вам письмо… Навна достаёт из сумы свиток и передаёт в руки Вишнецкому. Тот внимательно пробегает по строчкам глазами и, наконец, садится напротив подруги Мары за стол с другой стороны. Взамен извинений, пан велит принести перекусить почтальонке, и сам настаивает отдохнуть с дороги. Сребровласый мужчина в чёрных одеяниях меняется на глазах. Меняется резко, меняется жутко. — Вы очень любезны… — лопочет Навна и ненароком добавляет: — Стали. Она смотрит на него не отрываясь. И пан отвечает тем же. Прожигает взглядом с улыбкой. Девочка не носит косы как её славенские сверстницы, волосы у неё едва достают плеч, потому от волнения она теребит не пряди, а складки своего салатового лёгкого платьица. Властош вежливо просит продемонстрировать пение, и Навна дрожащим голосом поёт красивую мелодию. От голоса исходит невероятная сила, Властош чувствует её. Голос отпирает закрытый на ключ стеллаж с книгами и склянками, и чародей убеждается в правдивости слов Навны. — В следующий раз, душа моя, предупреждай заранее, что прилетишь. Я сегодня был не в духе, ты могла пострадать… — Ага, я заметила. Вы очень проницательный, синьор, ой, то бишь — пан, — поправляет себя Навна, искренне и с тревогой. Правил славенского этикета она ещё не знает, и боится показаться невежей. Вот, уже оговорилась: в Илантии обращаются к мужчинам со словом «синьор», и она по привычке сказала так же. — Что ты на меня так засматриваешься, дитя? Узоры видишь? — Э-э, нет, просто вы… Красивый очень. — Ну, славенские чародеи не лишены привлекательности, в отличие от этих смуглых, бегло лопочущих синьоров… — Так-то да, пан, но… — Навна отводит взгляд, не понимая, как лучше сказать и говорит правду: — Поверьте, я не знаю, что именно нашла в вас Мара Васильевна… Довольная улыбка Властоша тотчас сходит с лица. — Но, право, вы и впрямь красивый. Однако, противный и вредный. И злой. Ой, вы мне уже чай принесли? — она добродушно кивает ошарашенному слуге, подающему чашку с чаем и сладостями. — Ого! С печеньем! Спасибо, почтенный! Надеюсь, пан, без добавления белладонны! Девчушка хохочет. Слуга вовремя скрывается с панских глаз, делая вид, что не услышал. А Властош не прекращает сверлить удивлённым взором странную гостью. С ужасом осознаёт: Мара рассказала девчонке и про его мастерство в изготовлении ядов, а значит, и про Лунью, и про всё остальное. Травница редко, кому рассказывает тайны, если у неё нет большого доверия к слушателю. Выходит, Навне она верит полностью. Этому юному светлому созданию. Что ж, пан надеется, что тоже поверит и обойдётся без лишних жертв. — Без особой надобности я не травлю, милая, — он иронично посмеивается и теперь внимательно читает письмо от Мары. Пока почтальонка наслаждается чаем, она исподлобья с интересом следит за реакцией Властоша на письмо. Она не знает, что именно Мара в нём написала, но догадаться не сложно. Пан читает долго, прикусывая губу. «Я вернулась в Славению. Девчушка, что передала тебе письмо — моя хорошая подруга Навна, с ней я познакомилась в моём длинном путешествии. Ей можно верить. Надеюсь, ты её не прикончил сразу, как только она вошла! Заметь, как девочка поразительно говорит на нашем славенском! Мать её обучала, она была родом из северных краев нашей страны. Но ладно… Надеюсь, Ласточка моя, у тебя хватило ума не напугать Навнушку, а угостить чаем. Она очень любит чай и печенья. Впрочем, не это главное… Главное, я вернулась. И пишу, хочу сказать, что не забыла, хочу увидеть тебя. Давай начнём всё с начала. С чистого листа. Не думаю, что твой дед опять возьмётся за старое и станет нам мешать. Какое дело этому старому упырю до нас? Он уже отжил своё, и пугаться тебе его незачем. Всё будет хорошо. Я многое должна тебе рассказать, но прежде жажду получить ответ. За десять лет ты не прислал письма ни разу. Так, может, теперь проявишь уважение? Хотя бы ради нашей детской дружбы. Отправь мне ответ, я приму любой. С любовью, твоя ведьма Мара». Властош, думая довольно долго, водя пером по губам, наконец принимается строчить ответ. Сова старается не глядеть на пана, хотя, скрывать от самой себя очевидное ей тяжело: пан Вишнецкий хорош собой, она ни капли не приврала. И всё же за холодной красотой колдуна скрывается мрачная, чёрная душа. — А за что вы так орали на слугу?.. Волшебник на секунду отвлекается от листа пергамента. — Поверь, если бы разбили твоё фамильное блюдце, стоящее полтысячи славенских рублей, ты бы не так кричала. — Орать на людей плохо, синьор… Ой, пан. — Нормально, — отмахивается Вишнецкий и, хмурясь, продолжает писать ответ ведьме. — У вас душа злая. — Ты дедушку моего не видела, —усмехается чародей. — Вот у кого душа поглощена злом. А я всегда и во всём соблюдаю баланс. Забирай письмо, — Властош, сложив листок в трубочку и запечатав, передаёт его сове. Перед тем, как уйти, Навна напоследок произносит: — Мара мне рассказывала о вас, как о божестве. Я всё-таки немного иного мнения. — Боже, я ночей не досыпал, только и ждал твоего мнения… — Вы всё же тёмный волшебник. Я чувствую это. Я передам ваш ответ, такова моя работа, но больше сюда я не вернусь. В Илантии мне теплее. — Никогда не будь уверена в словах, касающихся будущего. Кстати, сказать хотел, для иностранки у тебя очень хорошее произношение славенского. Мара передала, матушка твоя постаралась обучить. Не спеши улетать в вашу хвалёную Илантию. Никто не знает, как Колесо Судьбы может повернуться. Ты можешь остаться здесь. Чародей ради интереса достаёт из ящика стола колоду карт, тасует, вытаскивает и кладёт на стол. Увенчанным изумрудным перстнем пальцем, чародей указывает на карты. — Вернёшься, вернёшься, и не раз, гляди сама. Прямо и выпали карты возвращения. Только не сейчас, спустя ещё несколько лет. Оракул мне никогда не лжёт. — Тогда спросите у него, почему вы не видите возможности, которую даруют вам Высшие Силы. А ещё, спросите у него, что вам грозит за ваши злодеяния. Благо, хоть в чай яда не подсыпали. За вкусный чай, к слову, сердечно благодарю. Позвольте, я полечу, у меня много работы. Властош, насмешливо глядя, кивает. Навна низко кланяется. Не смея больше задерживаться, оборачивается в сипуху и вылетает прочь из окна кабинета пана. Вернувшись к Маре, она передаёт письмо. Знахарка скрывается за дверью, долго молчит. Навна, из любопытства приложившая ухо к двери, вдруг слышит тихий, но потом плавно перерастающий в рыдания, плач. Так рыдают только на похоронах близкого человека. «Здравствуй, моя ведьма, — гласит ответ волшебника в письме. — С возвращением! Буду краток: мы останемся с тобой друзьями. И не больше. Помимо Криоша появились проблемы посерьёзнее, я ищу того, кто сможет одолеть все помехи. Также жажду я узнать, кто виновен в смерти моей матери. И пока у меня есть цель, забивать себе голову всякой ерундой я не намерен. И подвергать нас обоих опасности. По крайней мере, сейчас. Если хочешь ждать — жди. Но ждать придётся долго. Ничего, со временем, ты привыкнешь. Бумагу сию не настаиваю, но советую уничтожить. Мои планы я люблю держать в секрете. С уважением к тебе, пан Властош Вишнецкий».***
Далёкие дни из прошлого тихо затухали в памяти травницы, оставляя привкус горечи. Теперешняя Мара сидела за столом, положив голову на руки, и плакала так же, будто сызнова прочла письмо Властоша. Плакала тихо, стараясь не разбудить ни одно живое существо, обитающее в Берёзовой Роще. Но, всё-таки разбудила. Со второго этажа, едва слышно спустилась Беляночка. Белка-оборотень застыла на ступенях. Завидев госпожу в таком состоянии, она опешила, не зная, как правильно подобрать слова, дабы утешить. Мара её не замечала. — И опять в мои сны ты приходишь, —шептала ведьма в пустоту, следуя за воспоминаниями. Ещё одно тайное из сотен её стихотворений. — Снова я вспоминаю, любя. И из дум моих, пан, не уходишь. Жажду просто увидеть тебя… Беляночка не выдержала. Да, после последней угрозы чародея, она не спешила рассказывать травнице про Настасью, про его вранье, но не выразить своего мнения не могла. — Вы слишком хорошо о нём думаете, госпожа, — обронила она осторожно. Мара вздрогнула, обернулась. Беляночка ожидала всего, чего угодно, но только не спокойного кивка Мары в знак согласия. — Да, милая, ты права. В том моя ошибка. Но я его люблю, ты, видно, знаешь это. Не говори мне, что не рылась в моих личных записях. Беляночка виновато опустила голову. Что она может сказать? Мара — ведьма, от ведьм нет секретов. — Я тебя не осуждаю, — выдохнула знахарка, поспешно вытирая слёзы и приводя себя в порядок. — Эх, любопытство. Оно всегда нас подводит. В ночной длинной сорочке, с растрёпанными чёрными волосами, Мара тяжело встала. Покачнувшись, едва не рухнула, но Беляночка успела её подхватить. Рыжая быстро убрала записи и портреты пана в ящик стола хозяйки. — Вам надо бы поспать, — советовала она. — А не копаться в ненужном прошлом. — Надо бы, — травница горестно усмехнулась и поднесла руку к ноющему виску. Беляночка приобняла уставшую Мару, намереваясь проводить её до горницы. И она бы проводила, если бы не раздался стук в окно. Жительницы синего терема вздрогнули, обернулись на звук. Мара, завидев незваного гостя, облегчённо и поражённо выдохнула: за окном серебристый лунный свет вырисовывал силуэт крупной птицы. — Навна? Не может быть… — Мара, не веря своим глазам, подбежала к окну и распахнула его настежь. Раздался скрежет голоса сипухи: совы такого подвида кричали очень жутко, напоминая своими голосами вопли приведений, но красивые золотые перья и личико сердечком этих птиц враз разрушали все неприятные чувства. — Ох, Навна, милая подруга! Мы так давно не виделись, четыре года, или больше? Что-то случилось? Сова влетела в комнату и ударилась о пол. Вспыхнули золотистые искры, и из них показалась хорошенькая девушка с волосами цвета льна, которые, что в детстве, что сейчас до сих пор не достигали плеч. Одета она была также, как тогда, в воспоминаниях Мары: золотисто-салатовый сарафан поверх вышиванки, на шее висел кулончик с аметистом, в ушах — серьги с совиными перьями, поперёк груди — сумка с письмами. — Ты подросла, — заметила Мара, оглядывая девушку. — Сколько тебе уже? —Пятнадцатый пошёл, — Навна лучезарно улыбнулась в ответ, и подруги крепко обнялись. Девочка-оборотень с любовью и безбрежным счастьем расцеловывала щёки Мары и не могла сдержать слёз. — Но я всё такой же ребёнок, не сомневайтесь. Всё та же почтальонка, любящая помогать верным друзьям, петь песни и пить вкусный чай. Ой, а вы кто, сударыня? — светлые глаза Навны засверкали, едва она увидела тихо стоящую в тени Беляночку. Мара представила служанку подруге. — О, так ты тоже оборотень! Мне очень-очень приятно! — почтальонка с воодушевлением потрясла руку более спокойной Беляночке, но всё-таки у неё получилось вызвать на устах той улыбку. Когда заварили чай и принесли медовые коржики, Навна наконец рассказала, почему соизволила явиться в столь позднее время. — Ох, я дико извиняюсь, дорогие мои, но в Славении возникли ма-аленькие проблемки! Мара с Беляночкой переглянулись. — Да, когда их не было-то, — прыснула последняя, а вот знахарка насторожилась. Подождав, пока Навна наестся с дороги и выпьет достаточно чая, она попросила рассказать подробнее. — В общем, у королька нашего явно беда с головой, совсем обезумил, — улыбчиво, словно рассказывала о прекрасном солнечном дне, говорила Навна, наливая заварку и кипяток из самовара себе в чашку. — Видать, не он сам принял это решение, советник подсобил, но… в общем, не особо я разбираюсь в ваших политических делах, но школу для чародеев в Волшграде, единственную оставшуюся школу! — вчера закрыли… Беляночка поперхнулась чаем. Мара поджала губы. Странно, с чего бы вдруг? Обещал же оставить хотя бы одну школу. Институт он давно закрыл, дворяне-колдуны теперь сами своих детей обучают, но… Какой глупый поступок! Возникнет бунт. Хотя-я… оставшихся магов в стране, настоящих магов, а не шарлатанов-любителей не так уж и много, но и их хотят лишить знаний. Теперь король легко расправится с ними по одному! К чему всё идет? Что он затевает?.. — Мара, вы ведь не пойдёте против короля и не расскажете пану? — забеспокоилась Беляночка. Мара смотрела застывшим взглядом в одну точку, осознавая услышанное и размышляя, что же теперь им делать, как сказать Властошу. Он ведь не сдержится, всю Славению вверх дном перевернёт! Мара рассмеялась собственным мыслям, но тут же схватилась за голову. Её отвлекла Навна, затараторив: — Не, девочки, я не сказала вам самого главного, ой не сказала! Когда пришёл этот советник, наш Лихслав, и объявил указ короля, учителя вознегодовали, но потом быстро сдались, сказали, мол, мы умываем руки и уезжаем, всё, обучение закончено. Идиоты, да?.. Ну идиоты ведь, ей-богу! — Нет, просто боятся, — возразила белка. — И когда советник уехал, я подошла к бедолагам-ученикам и сказала, что в Чернолесье живёт могущественный чародей в своей усадьбе и… — НЕТ!.. — вскрик был одновременным. Мара и Беляночка смотрели на почтальонку распахнутыми глазами. — … И с удовольствием примет к себе в поместье талантливых учеников… — договорила в растерянности Навна. — Ой, я что-то не так сказала? Властош вроде в том году обучал же… Он, конечно, человек сам по себе не такой добрый, противным был, противным и остался, но… Как учитель-то он вызывает восхищение. — Обучать-то обучал, но больше за это дело браться не хочет, — вставила Мара, лихорадочно покусывая костяшки пальцев. — Ой, я что, зря подписи собирала?.. — Какие подписи, Навна?.. — Ну эти вот, —оборотень вытащила из сумы конверт с подписями тринадцати учеников из ста, именно они согласились стать настоящими чародеями. Смельчаки, которым, видимо, жить надоело. — Ну хоть не сто, — фыркнула Беляночка. — А то бы пан тебя без суда и следствия убил. — Погодите, вы что, хотите сказать… — Да, Навна, да, сама заварила ты эту кашу, — тяжело вздохнула Мара и выпила кружку остывшего чая залпом, словно стопку водки, хотя поминать было ещё рано. — Придётся расхлёбывать. Ты, конечно, молодец, что подбила народ не сдаваться и обучаться тайно, нам теперь главное, чтобы Леош или Лихслав не узнали. Но именно тебе, милая, придётся лететь вскоре в Чернолесье к пану Властошу и показать ему эти подписи. За ним остаётся решение. Навна с раскрытым ртом хотела было что-то сказать, да не смогла. Зря ты, наивная девочка, глупенькая совушка вернулась в Славению и решилась разносить письма! Зачем тебе было лезть в чужие дела и болтать всем о могущественном учителе-чародее на каждом шагу? Вот и поплатишься скоро… — Да не пугайся ты, не убьёт, — хихикнула Беляночка, похлопывая по плечу застывшую в страхе девочку. — Так, ласково придушит. Как меня давеча. Навна опомнилась нескоро, но когда пришла в себя, вдруг вспомнила гадание пана, случившееся несколько лет назад, именно в тот момент, когда она отнесла ему письмо Мары. Ей и впрямь не следовало быть уверенной в том, что события пойдут так, как она захочет. Она ещё встретится с ним и очень скоро. — М-ма-ма… Ой, то есть, Мара, я… А я же… — Не начинай, Навна, ох не начинай! Мара буквально взвыла, хлопнув себя по лбу. Проблемы в последнее время стали навещать их чаще. Проблемы — вещь и впрямь такая дружелюбная, что как одна придёт, так обязательно с радостью потянет за собой другие…