Воля!
Ох, сколь радостное, сколь могучее слово!
Кто волю не любит?
Любит зверь, любит птица, червяк и тот её любит, и, пожалуй, меньше всех любит человек, придумавший рабство!
Сергей Клычков
— Вы ничего не понимаете! С матерью моей жестоко расправился такой же помещик, такая же тварь подколодная, как ваш пан Вишнецкий! — с пылкостью объясняла Настасья кухарке, так любезно согласившейся предоставить ей комнатку на ночь. — Благодаря Властошу я потеряла отца, дом, мельницу, Захария! И Любора, доброго человека, никогда не оставлявшего нас с Даней на произвол судьбы. Разве вы не можете этого понять? Или не хотите?! Пелагея Агафоновна молчала. Сначала пробовала мягко растолковать, что думает, но напрасно: девушка оказалась очень упряма, она попросту не слушала, не хотела знать правила жизни в поместье и оставаялась тверда в своих убеждениях. К сожалению, слова были не в силах изменить сложившуюся у неё мрачную картину мира. Подобно ребёнку, утверждающему, что он воочию видел живую Бабу-Ягу или Змея Горыныча, а ему никто не верил, Настя пыталась убедить Палашку в коварстве тёмного колдуна. Пелагея вскоре умолкла и стала терпеливо слушать. Она понимала: девчонку, одержимую горем и жаждой мести, не переспоришь. Страшные события изменили душу Настасьи, порвали многие тонкие струны, но не контролировать ярость и слёзы теперь было гибельно. Кухарка сидела в кресле, покачиваясь из стороны в сторону. Недолго думая, взяла спицы и начала вязать. Вязание успокаивало старую тётушку. Настасья ещё долго ходила по комнате, жестикулировала, твердила про свободу человека, про господ и крестьян, про неравенство, про свалившиеся на неё несчастья, но Палаша уже не слышала. Продолжая постукивать спицами, она сладко храпела, чуть приоткрыв рот. Вскоре, когда её руки совсем ослабли, спицы да клубок выскользнули из пальцев на пол. Вместе с ними с колен упал тёплый плед, расшитый разноцветными квадратиками. В окно ворвался порыв ночного ветра, и Настя поёжилась от прохладного воздуха, наполнившего комнатку. Окончание месяца Жнивня давало о себе знать. Холод заставил девочку умолкнуть, и она поняла, что жаловаться бесполезно. Кто её здесь услышит?.. Подойдя к креслу, Настя подняла спицы и клубок с пола, положила их в корзинку рядышком, а затем укрыла пёстрым пледом старушку. — Простите меня, тётушка, сколько всего я вам наговорила…— прошептала Анастасия, уткнувшись в колени дремлющей няни чародея. От стыда на щеках запунцевел румянец. Настя мысленно корила себя за несдержанность. Палаша сквозь сон слышала горький рассказ, и губы поварихи, в молодости яркие, коралловые, но сейчас потрескавшиеся и бескровные, дрогнули в слабой улыбке. Сквозь дрёму она слышала всхлипы. Горячая рука легла на золотую макушку девочки, ласково погладила. Настасья подняла голову, поглядела на кормилицу пана красными мокрыми глазами. — Простите меня за всё… Я знаю, веду себя глупо, просто… Не могу сдержать огня, что сжигает меня изнутри. Мне просто… больно. И Палашка вдруг подала голос. — Полно те, полно, солнышко, не плачь, слезами горю не поможешь, — она грустно улыбнулась. В глазах, глубоких и пронзительных, зажглись искры, точно от сотен свечей, освещающих храм Единого. Взгляд напоминал Настасье взгляд старого резчика Любора: он был таким же тёплым, добрым, милосердным. — Однако, наверное, я не права, старая чёрствая гусыня. Лучше тебе сейчас выплакаться и высказать всё мне, чем делать это при господине. На него не подействуют муки девичьей души. Он выше простых человеческих чувств. Нянюшка вдруг задумалась, про себя отметив, что даже та чернокудрая по имени Мара не смогла подобрать ключик к холодному сердцу Властоша. Ох, бедная, несчастная травница! Коли она до сих пор его любит… — Ваш пан соткан из зла, — обронила Настасья и встала с колен. Пододвинув стул, присела напротив кухарки. — Ты ещё с дедом его не встречалась, — произнесла та уже без какой-либо улыбки. — И, не дай Боже тебе с ним встретиться. Сколько погубил он невинных душ! Властош хоть и яблочко от этой отравленной яблони но, к счастью, перенял много от матери. Например, её справедливость, потому он — не копия своего дедушки. Да, он может быть жесток, он строгий, да, порой несдержанный, но он совсем не такое чудовище, как ты о нём думаешь. — Выходит, всё познаётся в сравнении, — усмешка Настасьи вышла болезненной. Люди хуже Властоша есть, она знала про то, но… Что это меняет? — Меня лишили свободы, — тихо заговорила невольница, глядя неподвижным взором в одну точку на стене. — Заперли здесь, под магическим куполом, откуда не вырваться, и мой отец… Он… — Он жив, — остро прервала её Палашка. — Жив, пущай и в другом облике, но тебе не следует всё время думать о нём, о покойной матери, о прошлом. Теперь здесь твой дом, а пан чародей и все мы, его слуги отныне твоя новая семья. Привыкнуть можно, если следовать правилам. — Знаете, напоминает клетку, где обитает множество птиц со сломанными крыльями и кружащим вокруг них кровожадным хищником. Пелагея Агафоновна печально вздохнула. Настасья уже не кричала, но говорила с ней спокойно, с расстановкой, как бы принимая всё случившееся. Впрочем, девочка просто устала. На утро поди вновь заладит обратное. — А чтобы он не был таким жестоким, не доводи его, дитя. Ты порой — сама виновница своих бед. О, не перебивай старушку, лучше не надо! — вскинула руку повариха, видя, что Настя захотела ей возразить. — Я знаю пана с рождения, он просто так гневаться не станет, хоть в характере иногда проявляются черты Криоша, но разум всё же имеется! Чего нельзя сказать о тебе. — Ох, ну вам легко судить! Вы не теряли самого дорогого. Вы родились невольной, вас не брали в плен, и не обманывали вашего отца, чтобы он продал вас как рабыню. Вас не похищали, не запугивали, не угрожали! Палашка удивлённо на посмотрела на юную собеседницу. — Ты не знаешь меня, Анастасия. И ты не знаешь всех тягот, которые я перенесла. Я не в настроении сейчас вспоминать о них. У меня просто возник один вопрос. Как ты, ещё девочка, ребёнок, только начавший познавать жизнь и её тяжкие уроки, можешь твердить так, будто во всём права? Настасья прикусила губу. Опять ненужные слова! Ни капли уважения к старшим! Откуда же в тебе эта несдержанность, девочка? Этот огонь, словно застрявший в лёгких Аспида-Змея и желающий вырваться наружу и опалить всё на своём пути? Настасье следовало бы извиниться, но с губ сорвалось совсем иное: — По крайней мере вас точно не замышляли пустить на заклание ради собственной выгоды! — О, милая, если ты про Искусницу, которую пан искал много лет, то ты ошибаешься. На заклание тебя пускать никто не собирается. Властош просто хочет получить от тебя силу, постаравшись не навредить, и не в злых целях, а во благо. Разумеется, у него есть собственные причины подчинить твой чародейский дар. Правда, как он развивать его собирается с твоим-то ослиным упрямством, но не суть… Он делает это ради целого народа и страны. Вряд ли тебе было интересно, что происходит в последнее время, коль ты думаешь только о себе. — Вы не правы, — возразила Настя. От волнения она принялась теребить складки голубого сарафана. — Да что ты? Не права я, старая дура? Слепая? Не вижу совсем, думаешь? Не-ет, дитятко, я вижу людей насквозь. Если бы ты была мягче с паном, то и он бы тебе руку протянул. Сколько раз он давал тебе шанс, даже со Скатерти-Самобранки угостил, но ты… Ты заладила своё «не хочу и не буду»! Нет больше прошлого, милая, нет. Обратной дороги нет, а мельница давно сгорела. Есть настоящее, и каким бы тяжёлым оно тебе ни казалось, надо жить, приспосабливаясь к обстоятельствам. Не одна ты здесь такая несчастная. Есть тут страдальцы, но их уже перестали уважать. Да, нам приходится подчиняться и следовать его правилам, ему нравится играть с нами, но и у нас есть честь и достоинство. И он про сие знает. Потому он не забывает, что мы хоть и его души, но всё же — живые люди, он заботится, как умеет. Даёт нам отдых, кров, пищу, а мы взамен подчиняемся закону и несём ответственность за все наши ошибки и поступки. Ты теперь — тоже. С завтрашнего дня он пообещал учить тебя смирению, так поверь, он сдержит слово, на ветер Властош их не бросает. Настя задумалась, повторяя в мыслях сказанное кухаркой. Слова тётушки звучали горькой правдой. Настасья осознавала, просто не хотела принимать их сердцем. Однако, даже если ты не хочешь видеть настоящего, жизнь всё равно рано или поздно проучит тебя, разрушит все иллюзии. Пленница вздохнула, уже не намереваясь спорить. Не осталось на то сил. К тому же, Пелагея по-своему права. На секунду Настасья обрадовалась, что хоть не станет жить в поместье, как дворовая служанка пана, значит, реже будет с ним встречаться, но работать в поле — это, всё-таки, тяжелее. В комнате стало по-тихому уютно. Трещали пламенем свечки, постукивали спицы. Палашка вязала так быстро, что казалось, хотела успеть закончить работу до рассвета. Кухарка и её гостья молчали долго, и видя, что Настасья уже ничего не говорит, Палашка спросила, умеет ли та обращаться с серпом. — Мы с отцом работали только на мельнице. В нашей деревне пшеницу жали другие. Хотя, я в детстве им помогала. — Понятно всё… Значит, жница из тебя тоже никудышная. Ох, и намучается пан с тобой! Ох, и намучается. В глазах девочки вспыхнуло возмущение, но она промолчала. Сама няня принялась расправлять ей постель. Сказала, дескать переживёт одну ночь, поспит в кресле, ничего с ней не случится. Такого заботливого человека грех было не поблагодарить. — Советую лечь спать, иначе не выспишься. В поле люди отправляются с шести утра. Успеешь позавтракать — твоё счастье. Нет — значит, в поле днём быстренько перекусишь. И да, завтра, постарайся вести себя смиреннее с паном, покорнее, не доводи его до греха, дитя. Будет больно, но ты терпи. Всевышний дарует нам только те испытания, которые под силу пройти. — Всевышний забавляется, тётушка. Он давно уже не слышит наших просьб, — возразила Настасья и забралась в мягкую постель. Пелагея лишь пожала плечами. Завтра Настасью ждал очень тяжёлый день. Первый день абсолютно новой жизни — жизни холодной, жестокой и равнодушной к любым мольбам.***
Ранним утром, когда солнечные лучи отчаянно пытались пробиться сквозь плотно задёрнутые шторы, Палашка услышала стук в дверь. Настойчивый, не сулящий ничего хорошего. И если Настя продолжала крепко спать, то кухарка отреагировала сразу: вскочила с кресла, поправила передник на платье, повязала косынку и, помолившись перед образком Единого, пошла открывать дверь. Весь этот ритуал она провела буквально за четверть минуты. За всю жизнь, приученная к дисциплине, она ни разу не проспала и могла похвастаться тем, что ей по силам было отличить господский стук в дверь от обычного простолюдинского! Потому, в своих предчувствиях она не ошиблась: за дверью и впрямь стоял пан Вишнецкий. Кто ещё может в такую рань пожаловать?.. По душу Настасьи пришёл, вот девочка и доигралась. Да полбеды: Властош пожаловал не один. Рядом с ним выжидал, подбоченившись, верный пернатый помощник. Вечно ухмылявшийся оборотень держал позади спины пучок розог. Каркрас ждал, сгорая от нетерпения. Палашка обожгла ворона осуждающим взглядом. Следом слегка поклонилась в ответ Вишнецкому на ледовитое «доброе утро». — Чего ж вы в такую рань, пан? Поспали бы ещё чуток, — нянюшке даже пришлось создать подобие мягкой улыбки, однако чародея фальшь не обманула. Выражение его лица продолжало оставаться холодным и жёстким. — Я не ложился, — кратко ответил шляхтич. — А наша замарашка как, выспалась, надеюсь? — Да, поди, несколько часов назад уснула, мы долго говорили, вернее говорила всё она, а я под конец только. Пан, милый, дай ей немного отлежаться, не выдержит сонная в поле-то. Свалится под солнцем горячим. Каркрас громко фыркнул, будто сдерживая смех. Властош сурово проговорил: — Выдержит-выдержит. Не высокого полёта птичка. Она ничем не отличается от моих работников, те разве чуточку умнее. Правила для всех одинаковы. Выспалась — не выспалась, мне всё равно. — У нас рработы по горрло! Они пррохлаждались, — проскрежетал Каркрас, злобно заглядывая за спину Палашки. Там, в комнатке виднелась кровать, а на ней мирным сном спала девочка. — Ну давай, я сама!.. — взмолилась повариха, глядя на пана. — Сама пожну твое чёртово пшеничное поле, только девочку не буди хоть ещё часок, так сладко спит… — Вот тебе, Палашенька, — ответил тот, — я дарую день отдыха. Выспись, пусть сегодня поварята готовят. А девчонку разбуди живо! Или… Ох, я могу сам это сделать. Маг уже хотел было ступить через порог, но Палашка положила руку на дверной косяк, преграждая дорогу. — Разбудить-то разбужу, но смотри, колдун, не губи её, она и так вся измучена! — Измучен весь я. И да, будь любезна не дерзить! То, что моя покойная мать завещала тебе вольную, и я исполнил её последнее желание, ещё не означает, что ты имеешь право противиться мне в моём же доме. Кажется, нам хватило вчерашней ссоры. — Ой какие мы не-ежные стали, — протянула Палашка, поражённо покачивая головой. Властоша бесил её тон, она это знала, но вместе с тем видела, что он не в силах с ней что-либо сделать. — Вот дождёшься, пан, ой дождёшься, уйду от тебя восвояси и не видать тебе больше ни моих пирожков с капустой, ни ватрушек, ни булочек с сочной курятинкой! — Палашка даже погрозила пальцем. Маг старался сохранить невозмутимое лицо, хоть было видно, что он еле удерживался то ли от грубости, то ли от истерического смеха. В ответ Палашке рявкнул Каркрас: — У Властоша есть Скатеррть-Самобрранка, как-нибудь и без твоих дррянных пиррожков обойдётся! — За словами следи, — волшебник метнул в ворона настолько убийственный взгляд, что тому волей-неволей, но пришлось заткнуться. Щёки Палашки зарделись румянцем — что ж, пан, заступившись за её пирожки, ненароком дал знать, как ценит её. — Куда ж ты от меня уйдёшь, милая моя? Идти некуда. Здесь твой дом, — наконец на губах Властоша проявилась слабая улыбка. И шляхтич был абсолютно прав. Да, кормилица Пелагея свободная, ей одной из немногих, позволено выходить за магический барьер; пан часто отправляет её в город за продуктами с их приказчиком Яковом, иногда он и сам уезжает вместе с ней. Она свободная, в любой момент может уйти из его Чернолесья, да только — куда? Родственников не осталось, отца умертвил за провинность пан Криош давным-давно, когда сам Властош ещё ребёнком был. Как забавно и вместе с тем непонятно всегда казалось это Властошу: Палашка ненавидела убийцу своего отца, но как ни странно, воспитывала его внука с любовью и заботой. Почему? Зачем? Ответ на вопрос был прост: в сердце Палаши теплилась надежда на то, что Властош не станет вторым Криошем. И она не ошиблась, Властош взаправду вырос иным. Он был с ней ласков, заботлив, хвалил её стряпню, частенько даже помогал на кухне. Она заменяла ему бабушку, она была простой, доброй и открытой. Они понимали друг друга, по крайней мере, старались понять. И сейчас, не желая с ней ссориться и повторять вчерашний вечер, маг ласково положил руку на плечо кормилице. — Разбуди-ка мне Настеньку. Обещаю, мучить не стану… — однако вдруг глаза его загорелись безумным блеском, когда он перевёл взор на источник всех своих проблем, — … слишком сильно. Я просто покажу ей нашу систему и правила. И если она всё-таки не усвоит урок, боюсь, последствия будут плачевными, — пан вздохнул с наигранной печалью. Слабо кивнул Каркрасу и тот, склабясь от удовольствия, продемонстрировал длинную, пропитанную солёной жидкостью розгу. — Буди, — на сей раз, голос чародея полоснул сталью. Палашка, понимая, что нет другого выхода, осторожно приблизилась к постели и тронула Настасью за плечо: — Дитятко, вставай, шесть утра. Пан пришёл. Настя приоткрыла глаза. Она уже успела проснуться, услышав стук в дверь, но делала вид, что спит. Услышала и про свободу Палашки. — Так вы, значит, можете спокойно покидать Чернолесье? — прошептала она отнюдь не со злом и даже не с завистью, все эти чувства куда-то пропали, высохли, точно река в пустыне. Настасья повернулась в постели и встретилась со взглядом тётушки. Палашка увидела обречённое лицо девочки, и старческое сердце ёкнуло, отозвалось болью. — Не задумывайся об этом, дитя. Не бери в голову. У меня свобода на бумаге, но нет обстоятельств, чтобы ею пользоваться. Мало было Насте узнать такую правду, так ещё и Властош подлил масла в огонь. Каким-то образом услышал и бросил с порога насмешливое: — А вот тебе, душа моя, быть заточенной в моих владениях навечно! — Властоша вместе с Каркрасом одолел негромкий смех, но вскоре послышался обыденный студёный тембр: — Поднимайся давай, чего разлеглась! Время-то идёт, а работа стоит на месте! Ненависть закипела в сердце, но Настасья решила держать себя в руках. Пора уже было прислушаться, наконец, к советам взрослых. Бог Властоша сам накажет, когда сочтёт нужным. А ей… Ей бороться бесполезно. Настасья с трудом поднялась на ноги. Вставать с мягкой постели не возникало желания, хотелось спать. Глаза слипались, во рту было сухо, в голове -расползался туман. Для человека, поспавшего два часа, заставить себя встать — занятие непростое. Но Настя сумела. Наспех расчесала волосы, умыла лицо водой из тазика, который подала ей нянюшка, и подошла к колдуну шатающейся сонной походкой. Пан горделиво выпрямился. С наслаждением он оглядывал свою собственность. Бледная, едва держащаяся на ногах девчонка всё-таки очаровывала Властоша. Причём, не столько милым личиком, сколько магической силой. Он её слышал. Солнцем поцелованная. Искусница. Как его мать. Избранная богами… Но получится ли подчинить? Золотые волосы соблазнительно рассыпались по тонким белоснежным плечам, голубые глаза смотрели в пол, голова была покорно опущена. Почти девушка. Красива. Если бы, только не сильная худоба… Чародей слегка улыбнувшись, отогнал ненужные мысли, и, обойдя сзади Настасью, достал из кармашка чёрную ситцевую ленточку. Аккуратно собрал золотистую копну волос, переплетя их в косу, чтобы не мешали при работе, и вплёл чёрную ленту. По телу пленницы пробежала дрожь. Властош тронул девочку за плечи, наклонился к самому её уху и ласково прошептал: — Знаешь, а молчаливой ты мне нравишься гораздо больше. Но ничего-ничего, ты ещё запоёшь сегодня на поле… Под свист серпов и розог. Вот и посмотрим, на что годится дочка мельника. Жаль, папочка не увидит свою маленькую избалованную девочку. Бедного Мелинара должно уж быть кошки съели… Настасья не сдержалась и с шипением вывернулась из хватки шляхтича. В глазах её сверкнула лютая ненависть, желание разорвать злодея в сию же секунду, но она продолжала молчать, следуя совету Пелагеи, лишь до хруста сжимая кулаки. Властош точно этого и ждал. Палашка же кинула предупреждающий взгляд. Держись, девочка, держись. Молчи, дитятко, молчи. Не поддавайся. Однако, чародей вошёл во вкус. С лёгкостью он нашёл к чему придраться. — Я вошёл в эту комнату, а ты даже не поклонилась мне, — произнес он нарочито обиженным тоном. — Разве родичи тебя не учили кланяться перед господами? Проявить жест уважения. — Настя, — умоляющий шёпот со стороны Палашки и бросившаяся в глаза розга в руках оборотня помогли Настасье преклонить перед колдуном голову, хоть ей всей душой не хотелось отдавать дань уважения тому, кто этого уважения абсолютно не заслуживал. — Хорошо… — Властош довольно облизнул губы, подавляя улыбку. — А теперь, замарашка, пошли, в усадьбе тебе больше делать нечего. С крестьянами жить будешь, а там посмотрим. Анастасия, не проронив ни единого слова, потянулась было надеть свои башмачки, но Властош перехватил её руку. — Не стоит, — процедил сквозь зубы. — Так пойдёшь. Палашка вмешалась: — Не слишком ли жестоко, пан? Ножки босые, больно ей будет по соломе ступать… — Отдыхай, милая, отдыхай. Не учи меня, как правильно воспитывать, пожалуйста. Властош, натянуто улыбаясь и не давая Палаше договорить, притянул её к себе и ласково поцеловал в висок. Настасью же так крепко схватил за локоть, что послышался мучительный стон. Продолжая мягко улыбаться няне, Вишнецкий вытолкнул пленницу из комнаты. За ними поплёлся верный Каркрас, явно раздосадованный тем, что не удалось применить розги. А кухарка горестно поглядела им вслед. Властош умел причинять боль, когда считал нужным. Искусно, медленно, избирая особенный способ для каждого человека.***
Чародей с пленницей вышли на крыльцо имения, спустившись по широкой белоснежной лестнице, украшенной с двух сторон балюстрадой. Каркрас привёл из конюшни Дамана. Пешком от усадьбы до поля шагать около часа, пан утруждать себя не захотел. Каркрас, обернувшись в ворона, полетел к пшеничному полю, раскинувшемуся вдалеке золотым покрывалом. Настасью ждала иная участь. В засиявших руках Властоша появились верёвки. Ничего не говоря, помещик связал пленнице запястья, а другой конец верёвки закрепил на поводьях Дамана. — За вчерашний спектакль ты мне ответишь, — произнёс пан, вскочив на коня. — Да, и за всё остальное, в принципе. Может, мне стоило поступать с тобой так с самого начала, а не сюсюкаться как с маленькой. Так что… догоняй, Настенька. Но!.. — Вишнецкий с криком хлестнул жеребца, и тот сорвался с места. Не ожидавшая такого резкого рывка, Настасья сразу споткнулась, упала и ободрала кожу на коленях. Верёвку пан выбрал длинную: Настя успела вскочить и побежать за конём, а не волочиться по земле, как несчастная, приговорённая к подобной пытке. Настасья мчалась за жеребцом изо всех сил, раня босые ступни о вымощенную булыжниками дорогу. Запястья нещадно сдавливали верёвки, жгли их огнём, натягивали и дёргали, заставляя бежать быстрее. Властош, услышав протяжные стоны, негромко посмеялся и, притормозив Дамана, обернулся. — Тяжело без башмачков, верно? Где же твоя гордыня, милая, где былая дерзость?! — кривая улыбка на красивом лице вывернула душу Насти изнутри. Она подбежала ближе к крупу коня, чтобы не отстать, и поглядела снизу вверх на пана умоляющим взглядом, едва ли не плача. — Пожалуйста… — слетело с пересохших губ. Утренний воздух пока не успел пропитаться жарой, но Настя уже запыхалась от бега, показавшегося ей вечным. — Ну, не смотри так на меня, моя хорошая, — улыбка тёмного чародея стала ещё шире, ещё более пугающей. — И не строй из себя жертву, не стоит… Всё равно, тебе здесь никто не посочувствует. Он дал Насте передышку. Тяжело дыша, дочь мельника глядела распахнутыми от ужаса глазами, но взор чародея, несмотря на ухмылку, оставался холоден, непреклонен. Эти зелёные глаза пронзали насквозь острее, чем меч. Полностью облачённый в чёрные одежды, восседающий на вороном коне на фоне утреннего восходящего солнца, пан казался олицетворением самой Смерти, или, по крайней мере, будто сошедшим с изображения одной из карт магического Оракула. Только посоха с черепом ему не доставало вместо косы. Конь нетерпеливо гарцевал под ним, рвался вперёд, словно они с хозяином были в сговоре о том, как проучить дерзкую девчонку. — Отдохнула? — маг пришпорил Дамана. — Нет! Прошу!.. — Не надрывайся, успеется. Мы с тобой просто прогуливаемся. И не отставай, замарашка. А если не хочешь повторения, советую следовать молча. Теперь Даман ступал не слишком быстрым шагом, давая Насте поспевать за ним. Властош не оборачивался, взгляд его был устремлён лишь на пшеничное поле, с каждой минутой приближающееся к ним. Дочь мельника всхлипывала где-то позади, но остановиться хоть на минуту для передышки не просила. Поняла, видать, что будет хуже. Пытке, всё же, суждено было скоро закончиться. Едва Даман остановился, Настасья рухнула на землю совершенно бессильная. Туда, откуда брало начало огромное золотое поле, подтягивались десятки крестьян с серпами да косами наперевес. Настасья видела сквозь пелену тумана, заслонившего глаза, и мужчин, и женщин, и крестьян преклонного возраста, и совсем молодых, почти всех в белых, чистых одеждах… Туда-сюда, не смея отставать от родителей, сновали дети. Среди них о чём-то разговаривая, шли рука об руку маленькая девочка в вышитом сарафане и русый мальчишка, её ровесник. Девочку взрослые кликали Заринкой, а шагающего рядом с ней мальчонку Настя узнала сразу — так внимательно слушать и помогать нести тяжёлое ведро с водой мог только Данилушка. Анастасия приподнялась на локте, хотела было позвать братца, но внезапно её подхватили крепкие руки и с силой поставили на ноги. Ослабевшая, со связанными запястьями она пошатнулась, однако пан не позволил ей вновь упасть. — Смирно стой, не притворяйся, — прошипели ей на ухо. И тут не только крестьяне, но и Данилушка заметил господина с новой служанкой. — Настёна, — прошептал Данила с ужасом оглядывая босые исцарапанные ступни и ободранные колени подруги. Властош обвел серьёзным взглядом собравшуюся толпу крестьян. Они выглядели бодро, словно утро вдохнуло в них новые жизненные силы. Белоснежные рубашки, румяные лица и остро заточенные серпы золотило сейчас восходящее солнце. Прошли мгновения, и в искрящийся утренний блеск золота ворвалось крупное чёрное пятно. Оно стремительно падало вниз, люди узнали в нём Каркраса. Ворон ударился о землю, и, превратившись в человека, подбежал к чародею. В руке оборотень держал отнюдь не розгу, а кнут. — Две седмицы вы прохлаждались, пока Яков Миколыч пребывал в отъезде, верно? — глуховато звучащий насмешкой голос волшебника эхом разлился над колосьями созревшей пшеницы. — Что ж, взамен Якова за вами отныне Каркрас будет наблюдать. Я даю вам трое суток. За три дня вы должны окончить то, что не смогли выполнить за четырнадцать дней… — Властош не выдержал, и с губ его сорвалось: — Тупицы вы безмозглые! Мне с королём проблемы не нужны. Как вы помните основная часть работы ложится на мои плечи! Я!.. Я здесь перебираю каждый колосок, ища золото в зёрнах, а ваша задача только пожать всё да в овин отнести! Неужто, этого нельзя было сделать раньше?! — Пане, мы працевали, але… — начала было чернобровая Оксана в красочной вышиванке, но Властош так гаркнул на неё, что она тотчас умолкла. Колдун злился, пальцы так сильно сжали плечо Настасьи, что она вскрикнула. Невольные люди бледнели один за другим под цвет своих вышитых узорами рубах. Их господин страшен в гневе. Но что им было делать? Почти никто здесь не был виноват. Разве виновны люди в том, что в кои-то веки решились накормить себя прежде пана, уехавшего непонятно куда и непонятно, на сколько дней?.. — Раньше надо было думать! — слышало пшеничное поле взбешённый рёв Властоша Ладовича. — А сейчас времени не хватает! Живо за работу! Благословлять не стану, я вам не священник. Пусть дядя Макар за вашу удачу отвечает, он главный среди вас, помимо Каркраса. Правила знаете: работать без продыху до полудня, там передышка от двенадцати до пятнадцати часов, и снова жать до заката. Дети могут отдыхать не более получаса и на перекус. А остальные, — тон чародея понизился, волосы побелели, глаза полыхнули страшным блеском, — попробуйте только не выполнить норму… Клянусь: шкуру спущу с каждого. Крестьяне покорно закивали. Притихшие дети смотрели себе под ноги. Настасья терпеливо и молча возвела глаза к небесам, моля их о справедливости. Старый дядя Макар первым развеял напряжённую тишину, спросив, что им делать с этой девочкой. — Ах да, совсем забыл о тебе, — Властош, не скрывая раздражения, с силой толкнул Настасью в спину: — Ваша новая девка! Знакомьтесь, зовут Настькой. Научите её работать, а то совсем в вольных деревеньках люди разленились! — Помещик поднял с земли попавшийся на глаза острый серп и ловким движением перерезал путы на хрупких руках Анастасии. — Пускай живёт в хате, скажем… у Анфисы. Где эта несносная?.. — Здеся я, пан, — вперёд вышла девушка с прямыми выцветшими волосами, похожими на солому. В косу их заплетать смысла не было, а платков носить она не любила. Судя по выражению лица, Анфиса совсем не одобряла выбор волшебника, но перечить хозяину себе дороже. Анфиса выучила главное правило с детства. Крестьянка поджала тонкие губы, зло поглядывая на Настасью — девушку, которая в столь юном возрасте оказалась уже намного красивее её самой… Властош незаметно усмехнулся. Он-то прекрасно понимал, какую компанию Насте составит завистница и сплетница Анфиса. Перед тем, как уехать обратно в господский дом, колдун забрал с собой Данилку, заявив, что он будет служить ему в казачком. Разлука с названым братцем стала последней каплей, наполняющей чашу испытаний Настасьи. Во всяком случае, девочка так думала. Солнце ярким светом золотило пшеничное поле. Настасья, силясь подавить едкие слёзы, взяла серп и увидела непростую работу, что ждала её, как и всех остальных крестьян. Пшеница тянулась до самого леса. Выжать поле до конца дня казалось невозможным. — У нас три дня, милая, — словно прочитав мысли, сказал подошедший к ней белобородый дядя Макар. Легонько поцеловал в макушку, осенил себя вместе с девочкой звёздным знамением и тепло проговорил: — Да поможет всем нам Единый.