Неужели зло так привлекательно?
М.Ю. Лермонтов «Герой нашего времени»
— Твой поросёнок опять повадился заглядывать на мой двор, Савва! — Анна обожгла не злым, но строгим взглядом рыжего мальчишку, устроившегося напротив неё за накрытым столом. — Прости, Анют, ты ж знаешь, он не нарочно, — тот сделал попытку жалобно оправдаться. — Впредь следи за своим Пряником, — Аннушка погрозила пальцем. Савва кивнул и, наконец, потянулся положить себе в глиняную миску картошки да небольшой окорочок курочки — курочки, которую, не без дозволения Пелагеи Агафоновны, стащили с панской кухни. Они устроили настоящую вечёрку. Звонкий смех Оксаны и Олешки лился по избе точно так же, как хмельной квас по кружкам. Непонятно было, над чем смеются молодые: то ли над сбежавшим поросёнком, то ли над тем, что лишили пана одной курицы из сотен. В любом случае, даже после очередного тяжёлого дня в поле, жизненные силы вновь вернулись к ним, и души обрели счастье. Совсем ненадолго, считай, до завтрашнего утра, но обрели. Земли Вишнецкого потонули в голубом сиянии ночи. Большинство крестьян уже спали. Но только не эта четвёрка, решившая накормить Настасью и поближе с ней познакомиться. Искусница, как-никак! Их владелец именно её столько лет искал! В избе горели лучины, топилась печка, слышался смех и витал вкусный запах позднего ужина. Настасья сидела молча рядом с Анной, не произнося почти ни слова, хоть Оксана с Олешкой расспрашивали её как на допросе: почему она тут очутилась? где жила раньше? и отчего пан так относится к ней? В особенности, им было интересно послушать про её чудеса. Дочь мельника отвечала кратко, с явной неохотой, на ходу засыпая. В конце концов, Анна одёрнула любопытных: — Что ж вы ей покушать не даёте нормально, дурни окаянные! Девочка столько пережила, а вы тут вопросами сыплете как Полудница! — Полудница? А кто это? — дрёма Насти мигом уступила место любопытству. — Ты, кушай, дочь мельника, кушай. Негоже на пустой желудок всякие жуткие россказни слушать. Настя благодарно закивала, когда Аннушка щедро заполнила её тарелку приперчённой картошкой с петрушкой и добрым куском курицы. Анна, напоминая заботливую маму, заставляла оставить тарелки чистыми. И всё же, Настя настояла на своём, добившись, чтобы ей объяснили, кто такая Полудница. Ей показалось, что где-то она уже слышала про неё, а может, читала. — Полудница — самый злой дух, який в жару месяца Жнивня появляется в поле, — проговорила Оксана со всем драматизмом в голосе, и объясняя трапезничающей Насте самое интересное поверье, ходившее среди крестьян. — Кажут хлопцы, в виде страшной старухи появляется, да расспрашивает: як покос проходит? Сколько зёрен заготовлено? В какую погоду пшеницу сажали? И прочие! А ещё плясать вона любит, ой як любит!.. До смерти может людину довести в танце! Мужики кажут, в тому роци видали цу нежить! Так вона одному чуть серпом голову не отрезала… Воно и зрозумило, це ж нечисть! От таких слов кусок застрял в горле Настасьи. Оксана говорила настолько отчётливо и тихо, что в избе на какое-то мгновение стало жутко. Замолкли все… Только лучины потрескивали. Слишком тихо… … И тут раздался стук! От испуга девчушка вздрогнула, а ребята звонко рассмеялись, ведь постучал незаметно под столешницей всего-навсего Савва! — Да, не пугайся ты так, живы вон все, — Анна рассмеялась, — сегодня Полудница не заявилась по наши души, хоть и работали в опасное время, — затем тихо добавила от себя: — Ох, проклятый Каркрас, чтоб тебе провалиться сквозь землю… Когда он берёт власть в свои руки, мы говорим: «Спасибо, Единый, что ещё один день не прожили, а пережили». — Так брешут усё, не существует цей нечисти, — фыркнул Олешка, попытавшись не заострять тему на вороне-оборотне. Возлюбленная парубка с ним не согласилась. — А я ось вирю! — сказала обидчиво. Олешка с нежностью приобнял любимую, поцеловал в щёку. — Ну ты всьому вирэшь, голубка моя сизокрыла, — сквозь смех, нежно взирая на Оксану, Олешка начал перебирать цветные ленточки, ниспадавшие с цветочного венка на голове дивчины. — Ты вирэшь навить в те, що одного разу Властош визьмэ Мару в дружинки и вона станет полноправной пани над всеми нами! — Ну, а шо?! Должен же кто-то яму мозги вправить! Кто, як не Мара? — Мара? — насторожилась Настя. Это имя она успела услышать лишь однажды: там, в лесу, из уст искавшего свою пропажу пана, когда они с Данилой прятались под волшебной шляпой Лесовика. На вопрос, кто такая Мара, Красько ответила Аннушка: — Одна мудрая ведьма. Ты в голову-то не бери в голову, сейчас не до того. Настасья решила, что и впрямь лучше не брать так много мыслей в голову, а то она совсем может и расколоться. И так не прекращала гудеть и кружиться: целый день под жарой хорошо сказывался спустя время. Ужин продолжался в весёлом настроении, только у Насти тревога грызла душу Нет, не из-за страшной сказки про старуху с серпом, а из-за настоящей сегодняшней истории. Истории её первого дня пребывания у Властоша Вишнецкого. Руки ныли, ступни кровоточили, изодранная кожа с колен пачкала ткань сарафана. Боль до сих пор не могла утихнуть. Девчушка не желала смотреть на собственные пальцы: после страды они покраснели, стали исцарапанными и опухшими. Этот день она запомнит надолго. По секундам. С самого пробуждения ранним утром, издевательства со стороны колдуна, когда он приказал ей бежать за конём до самого поля, и заканчивая Каркрасом, нещадно полосующим плетью крестьянские спины. Что ожидает завтра?.. Настя вдруг вспомнила, что сейчас должна находиться вовсе не в избе Аннушки, а в доме Анфисы, её новой соседки, ведь так приказал шляхтич. Она охнула и вскочила. А вдруг узнает, что она не у неё, тогда невольникам достанется… — Да брось ты на цю стерву, — махнула рукой Оксана, едва Настя попросила проводить её до хаты Анфисы. — Пан велел жить у неё, так, алэ вин же не завжди следит. Побудь з нами, Анфиска ведь табэ життя не даст! — Переночуешь сегодня у меня, — Аннушка ласково приобняла Настю, как маленького золотистого котёнка. — А если вам из-за меня влетит? — Мы везучие, рисковые, не влетит, — заверил Олешка, набивая рот сочащейся жиром жареной курятиной. Что уж тут скрывать, он был прав. За госпожу Удачу собравшиеся и чокнулись кружками. Веселье набирало обороты. Настя, правда, хотела спать, но Оксана и Савва, вскочившие из-за стола, не дали ей такой возможности, решив разыграть шуточную сценку. — Это кто тут такой смелый, кто взял мою курицу? — голосом как можно более твёрдым воскликнул Савва, изображая пана. Нахохлился петухом, упёр руки в боки. — А не заколдовать ли мне таких храбрецов? Сейчас колечком разом превращу всех в жаб! — О пане Властош! Смилуйтесь! Пощадите! — Оксана, едва сдерживая хохот, упала перед мальчиком на колени. — Мы вам ножки целувати будэмо! Сотни таких куриц добудэм! — Да как же вы их добудете, дурни?! Мне теперь король приказал подносить ему, помимо золота, куриц! Куриц, у которых мозгов с горошину, прям как у вас, идиотов! — мальчик выпрямил спину и, грозя пальчиком, окинул взглядом ребят. Олешка давился едой от раздирающего его хохота. — Вы лихо-то не будите, пока оно тихо, — посоветовала Аннушка, хоть и с улыбкой, но как показалось Насте, на полном серьёзе. Друзья отмахнулись. — Не погубите, пан волшебник! — из-за стола вскочил Олешка. Парубок упал под ноги мальчишке, обхватил их и начал шутливо целовать. — Ну и дуралеи вы, ребят… Прекратите, — Аннушка покачала головой. В душе у неё, ровно как и у Настасьи, поселилось нехорошее предчувствие, но молодых хлопцев и Оксанку было уже не остановить. Как часто они могли позволить себе вот так просто всем вместе собраться, повеселиться, спеть песни и насладиться жизнью? Несвободной, но жизнью?! Хоть на мгновение! — А ну-ка! Живо за работу, бездельники! Опять прохлаждались? — Савва явно вошёл в роль: притопнул ножкой да замахнувшись, сорвав с головы Олешки цветочный венок, отбросил его в сторону. — Вот, как прикажу всех вас выпороть, вот по-другому запоёте!.. — Мне по нраву ход твоих мыслей. Невольные разом умолкли. Савва медленно обернулся на раздавшийся позади ледяной голос, от которого душа сразу ушла в пятки. Аннушка встала из-за стола. Оксана с Олешкой поднялись с колен. Опомнившись, молодые люди поклонились. — Ой, пане, а вы що не спитэ? — Оксана попробовала улыбнуться, но уголки губ нервно дёрнулись. — А как тут уснёшь, когда ваш смех достиг даже моей усадьбы? Дворню перебудили, меня. Ребята смекнули, что господин явно преувеличивает. — П-п-пан, — начал было Олешка, но Вишнецкий резко оборвал его: — Вот именно так кудахтала курочка, когда её, несчастную, кто-то из вас стащил с моей кухни! — Властош Ладович, мы… — Вижу, веселитесь. Поразительно, что у вас осталось время и силы на шутки. Видать, легко день в работе прошёл… Верно говорю, а, Настенька? Настя, доселе смотревшая только в пол, вздрогнула. Вишнецкий вышел из тени к столу. Слепящая ненависть застелила очи Настасьи, стоило ей поднять взгляд на чародея. Властош выглядел немного иначе, чем прежде: поверх белой блузы с лёгкими широкими рукавами на нём был надет чёрный жилет с золотыми пуговицами, а на груди висел амулет, изображающий голову винторогого козерога. На ногах пана блестели кожаные сапоги, серебристые волосы, в свете лучин казавшиеся совсем белоснежными, он забрал в хвост. Глаза помещика искрились циничной насмешкой. Настасья, сдерживая себя, встала. Поклонилась. — Молчаливая стала, замарашка, ах, как прекрасно! — заметил Властош, надменно запрокинув голову, да так сильно, что Насте показалось, будто маг на радостях ненароком сломает себе свою дворянскую шею. Жаль, но не сбылось! — Работа идёт тебе на пользу. Только приказов до сих пор слушать не научилась. Кажется, я велел жить вместе с Анфисой, а не с Анной. В потёмках хату от избы отличить не смогла? Бедняжка… Настасья приоткрыла рот, хотела что-то вымолвить, но Аннушка опередила: — Пан, простите меня, это я во всём виновата! Аннушку одарили жалостливыми взглядами. Губы колдуна тронула недоверчивая улыбка, он нахмурился, заинтересованно всмотрелся в офицерскую дочь. — Я… Я захотела приютить Настю! Я созвала здесь гостей, не трогайте их, прошу! Это я стащила курицу… Пелагею Анна решила не выдавать, а если бы и выдала, то какой в том смысл? Властош всё равно всё знал. — Полно, Аннушка. Чёрт с ней, с курицей. Меня не столько твой обман интересует, сколько твоё добродушие. Да ещё — к кому? К моей замухрышке? Подойди, — приказал шляхтич тихо, но видя, что Аннушка оцепенела, взял более грубый тон: — Живо! Дрожь пробежала по телу Анны, но делать было нечего. Обойдя стол, девушка приблизилась к чародею. — Вы двое, — голос Властоша снова покрылся инеем, стоило ему обратиться к Оксане с Олешкой, — по хатам! Завтра целый день жатвы. Савва, отведи эту девчонку к Анфисе, там пусть ночует, а ты, сердобольная моя, — маг вцепился Анне в локоть, — ступай за мной. Побеседуем у меня в кабинете. И да, всех предупреждаю: ещё раз увижу в такое время вас вместе с дочуркой мельника, спрошу с каждого по всей строгости. Вы меня знаете. Надеюсь, повторять не придётся! На том вечёрка друзей завершилась.***
Зелёные обои кабинета приятно успокаивали Анну, вошедшую в комнату следом за чародеем. Тихо горели свечи в настенных канделябрах. Тёплый свет отбрасывал на книжные полки стеллажа причудливые узоры и золотил пугающий череп на посохе, что стоял в укромном углу. «Давно колдун сюда меня не звал, всю работу только в селе поручает выполнять, — подумалось Анне. Утомлённым взглядом она рассматривала вишнёвые шторы на окнах, шкафчики со склянками, стопку бумаг на столе, перо, чернильницу. — Кабинет и впрямь такой же уютный, хотя и не соответствует характеру хозяина. Ох, чует сердце моё, кричать будет…» Но кричать шляхтич не стал. Наоборот, пригласительным жестом указал Аннушке на позолоченный стул, обитый бархатом. Мягкий голос господина смущал крестьянку. Анна осторожно присела на краешек стула, словно боялась сделать лишнее движение. Тут всё казалось таким хрупким, лёгким — так, что шевельнуться было страшно. Каждая склянка с зельем, каждая фарфоровая статуэтка или даже маленькая ваза с алой розой, красовавшаяся на тумбочке, стоила гораздо больше, чем сама Анна. Девушка видела, как напротив неё по-хозяйски уселся Властош Ладович. В комнате воцарилась тишина. Длилась она недолго. Собравшись с мыслями, Анна завела рассказ об их дружеском ужине с селянами, устроенном ею в собственной избе. Под пронзительным взором господина объяснять получалось неровно, витиевато, с оттенком тревоги. Властош позволил себе ухмыльнуться, глядя, как Аннушка от волнения теребит кончик шоколадной косы, перекинутой через плечо. Наконец, молодая крестьянка оставила волосы в покое и с судорожным вздохом умолкла. — Что ж, мне всё ясно, — заключил Вишнецкий, внимательно рассматривая изумрудный перстень на пальце. — И я не против того, чтобы мои люди отдыхали и развлекались, — при этих словах Анна облегчённо выдохнула, однако вмиг похолодела, услышав следующее: — Главное, чтобы они собирались не в рабочее время и не с теми, кого я запрещаю близко подпускать! — Пан, ежели вы про Настасью, то я просто хотела ей помочь влиться в нашу большую семью… — В том твоя ошибка. Я вижу, ей с вами было весело, но я ведь не для веселья ей работать наказал, а для усмирения. Больно дерзка. Общество Анфиски быстро привело бы её в чувство. Но нет, нашлась такая сердобольная, которая решила во всём помогать бедной девочке, и несмотря на мои запреты, позволила ей переночевать у себя дома. Вы меня сегодня очень расстроили, Анна Степановна. Голова на плечах есть, а чувствам поддалась. Я, видно, слишком дорожу тобой, а ты и пользуешься моим покровительством, забылась, перешла границы. Завела дружбу с этой девчонкой. Помогаешь ей супротив моей воли. Защищаешь. Да ещё праздник устроила посреди ночи. Всё село ваш смех слышало. Милая моя, ты думала, я не узнаю? — Нет, не думала. У Анны вспотели ладони. То ли так жарко было в кабинете, то ли страх взял над ней верх. Выдохнув, она решила оправдаться, но в привычном тихом тоне: — Мне всего лишь хотелось ей помочь, пан. Я не понимаю, за что вы с ней так. Девчушка добрая, а вы так с её отцом обошлись… Это несправедливо с вашей стороны так поступать… Властош вскинул брови. Его передёрнуло: — Дворовая девка станет мне указывать, как поступать?.. — Я не дворовая девка! — Анна, забыв обо всём на свете и о своём, увы, нынешнем статусе, повысила голос и поднялась во весь рост. «Не стоит спорить с сильнейшим» — повторяло ей сознание. В таких случаях надо уметь держать себя в руках. И Аннушка старалась. — Я — дочь офицера! — продолжала она. — Покойного батюшки, что сражался за наше Отечество, героя нескольких битв. — Пока воины илантийского узурпатора не убили его на войне, — договорил невозмутимым голосом пан и добавил: — Тише, дивчина, не горячись так, а то у меня уже возникает предположение, что ты переняла характер от Настьки. Портит мне девок дрянная замухрышка… На чём мы остановились? Ах да… Отца твоего в живых уж нет, а твою семью, как ты её называешь, вытащил из долгов я. Припоминаешь? Я дал им вторую жизнь, когда у них отняли всё до последнего. — Взамен на мою свободу. — Ты сама подписала договор. Никто тебя не заставлял. Сама сделала выбор. Радуйся, родичи живут сейчас припеваючи, сытые да в тепле. — И вы даже не позволяете с ними хоть разок встретиться… Пыл её поутих, и она вновь присела на стул. — А что тебе с ними встречаться? О твоём самопожертвовании они больно не вспоминают. За все годы, проведённые тобой здесь, я не получил ни одного письма с пожеланием тебя выкупить, да даже вопроса, как ты тут поживаешь, я не видел! Да, и стоит ли считать родичами мачеху да сводных братца с сестрицей? Ты за них свою свободу отдала, а они и не вспомнили, а они и не поблагодарили. — Они просто… они, — Аннушка замялась. Её голос надломился, пальцы принялись теребить складки коричневой длинной юбки. Властош холодно помог договорить: — Они забыли, дорогуша. Вот и всё. Ты для них мертва! К сожалению, людям свойственно забывать доброту. Потому лучше не жертвовать понапрасну. И не заступаться за кого попало, при том зная, что тебе может грозить наказание. — Но Настасья не такая, Властош Ладович! Она чистая, она доброе создание!.. — И, увы, безмозглое. — Нет! Она исцелила ме… — крестьянка тотчас прикусила губу, но поздно. Проболталась. Властош с любопытством склонил голову набок, потребовал подробности. Делать было нечего! Анне пришлось поведать всё по порядку: и о жестокости Каркраса, и о том, как Настя, сама того не ведая, излечила рану, нанесённую вороньим кнутом. Властош слушал, затаив дыхание. Глаза его вспыхнули неподдельным интересом. — Значит, у неё опять начала проявляться магия. Выходит, не безнадёжна, — хмыкнул он с предвкушением. Глядя на голубовато-серебристую полную луну за окном, произнёс: — Что ж, прекрасно. Как только я выровняю ослиное упрямство моей пленницы, я возьмусь за огранку этого самоцвета. — Вы хотите сотворить из неё оружие, которым убьёте своих врагов, — догадалась Анна, — но вы не понимаете, что это оружие может сломаться. Настя не заслуживает такой участи. Она была вольной птицей, а вы, Властош Ладович, жестоко подрезали ей крылья. Так с живыми людьми не поступают. — Красноречиво слагаешь, милая. Прямо не говоришь, а спиваешь, як соловейко! — Вишнецкий протянул фразу с издёвкой. Выдержал паузу. Поднялся из-за стола. Обошёл его и встал позади сидящей Анны. — Ты умом в отца-офицера пошла, — тут он заговорил серьёзно, — можешь предугадать ход моих мыслей, а потому я и не хочу, чтобы ты слишком много общалась с этой замухрышкой, мало ли скажешь ей лишнее… Волшебник засмотрелся на плечо девушки, с которого слегка спала белая вышиванка. Поджал губы, и как бы невзначай, положил на плечо холодную руку. Кожа крестьянки пылала жаром, манила коснуться… поцеловать… Но более всего соблазняла тонкая шея. Анна дёрнулась, тело пробило мелкой дрожью. Властош продолжал говорить, а невольница словно и не слышала уже ничего: всё её внимание приковали музыкальные пальцы пана, которые слегка поглаживали плечо и медленно переходили к шее. Анна напряглась, хоть и со стыдом признавалась самой себе — действия чародея ей пришлись по нраву. — … И я прекрасно знаю, что ты ей наговорила, — слышался голос, точно из иного мира. Вскоре господин Вишнецкий уже не говорил в пустоту, он шептал Анне на ухо, лаская бархатным тембром: — И про купол наверняка поведала, и как его можно открыть… Ты меня хоть слушаешь, дочь офицера?.. — Да, п-пан, — Анна поёжилась от мороза, внезапно ощутив его кожей. За окном — только август, да и в кабинете тепло. Тогда, откуда мог взяться такой студёный воздух? Крестьянке в один момент показалось, что пан колдует, ведь, как поговаривали, зимними заклинаниями он не пренебрегал. Хотелось поскорее покинуть комнату, убежать в село, в избёнку, спрятаться от его взгляда, прожигающего спину. И Аннушка, опомнившись, в спешке затараторила с надеждой на милость: — Я уяснила, господин. Обещаю, больше такого не повторится. Можно ли мне уйти? Уже поздно, вставать ни свет ни заря. Властош выпрямился. Смотря на девушку сверху, ухмыльнулся. Она не видела его лица, но поняла, что он в раздумье. Послышалось мрачное: — Не спеши так. Хорошо, раз уяснила, но я чувствую другое… Ты мне сказать больше ничего не желаешь?.. Анна поднялась на ноги, обернулась. — Нет, Властош Ладович, ничего… — А мне сдаётся, что желаешь. Говори, я слушаю. И как он только всё наперед видел да знал? Аннушка всегда поражалась его способностям. Ну что же, чему быть того не миновать. Значит, придётся высказать всё. Следует начать с мягкого. — Пан, отпустите меня на оброк… В Славенск. — На оброк? Мало, кого из крестьян он отпускал работать в города за деньги, а если и отпускал, то — самых верных ему, избранных для работы и продажи созданных руками невольников изделий. Редко кто, родившийся в имении Вишнецкого знал, как выглядит другая жизнь за куполом. Даже несмотря на всю выгоду от оброка, коим постоянно пользовались охочие до денег помещики, шляхтичу было важнее, чтобы люди работали на его землях: с королём-то он расплачивался не рублями, а золотой пшеницей. — Да, на оброк, — повторила Аннушка, молитвенно сложив руки. — Я ведь смогу зарабатывать, вам это будет выгодно! — Сколько ж ты принесёшь? Три рубля и крендель, ежели повезёт? — с насмешкой бросил волшебник. — Нет, душа моя. Мне такого не надобно. Потом ещё случится чего, а мне отвечать, отпускной документ выписывать, надо мне это? Ещё убежишь. — Я не враг себе, пан. Вот увидите, я смогу заработать, у меня полу… — Ты за дурака меня держишь? — Властош чуть повысил голос и вцепился Аннушке в запястье. — Думаешь, не понимаю, отчего ты так стремишься в Славенск? К своим, увидеться с ними! Анна опустила глаза. Догадался. Не первый раз уж просила об оном. — Моё слово здесь — закон! И я говорю: нет. Встретиться с ними сможешь, когда станешь вольной. Только, вряд ли они будут так рады тебя увидеть. За свободу деньги платят, но правда, есть небольшая загвоздка… — Я бы накопила! Ведь с оброка позволено взять небольшую долю себе. Властош горько рассмеялся: — Эка долго копить придётся, аж до старости. Ты девка видная, работящая, что уж скрывать, красивая. Тысячу стоишь, не меньше. — С-сколько? — глаза Анны округлились. Бешеные деньги! Стоимость половины усадьбы! Лихо чародей заломил цену, так и впрямь выбраться не получится. — Да, Аннушка, да, тысячу. Но не обольщайся. В любом случае, это я тебя просто оцениваю. Ты не сможешь себя выкупить. Вспомни наш контракт. Ты же грамотная у нас, но смекалка подвела. Мелкий шрифт следовало тогда прочесть! — Властош взмахнул рукой, и в его пальцах, окутанных фиолетовым дымом, возник листок исписанного пергамента, с подписью Анны Степановны. Крестьянка дрожащими руками взяла договор и пробежала глазами по строчкам. «Я принимаю условия и обязуюсь служить чародею верой и правдой всю вечность» — гласили мелкие буковки где-то с краю. Аннушка, ослабевшая и потерявшая всякую надежду, опустилась на стул. Листок с договором исчез. Не смотря на Властоша, Анна тихо обронила: — Коль за купол не отпускаете волей подышать, хоть бы панщину сократили. Чародей, с интересом глядящий на неё, прыснул со смеху: — Тебе что-то не нравится, дорогуша? — Не мне, а людям, — Аннушка уже не боялась излить наболевшее. — Зря вы Ивашку наказали, он уговорил нас две седмицы поработать для себя, накормить людей и хозяйские дела разрешить. Вы-то нам такого не позволяете. Шесть дней пахать в полях только на вас, от зари до зари. А жить нам когда? Мы люди, а не часовой вечный механизм… И ваш Каркрас, вы не знаете, он… — Полно, — Властош остановил её нежным, хрипловатым тоном. Было видно, что сдерживал себя. С наигранным сочувствием он приблизился, положил ладонь на её щёку: — Не преувеличивай. Сейчас заканчивается лето, самое время для работы. Пока так надо. Зимой будет чуть меньше… Возможно. Я к вам очень мягко отношусь, во многих усадьбах с людьми творят всё, что хотят. Врагу такого не пожелаешь. — Вы так добры, Властош Ладович, — с губ невольницы сорвалась саркастичная насмешка. И вроде бы Анна должна была казаться перед шляхтичем храброй, убеждённой в своей правоте, но чувства вдруг подвели её сами. Силясь не заплакать, Аннушка упала на колени перед Вишнецким, схватила его руку и, не помня себя, стала целовать, умоляя. Чародей воспринял такую резкую перемену с удивлением, но улыбнулся. Сломленная. Сдавшаяся. Униженная. Ах, как хорошо бы было, если бы Настасья стала такой! — Пан, я клянусь, всё буду делать, верой служу вам и правдой, только людям дайте отдых! Сократите хоть на два дня! Это немыслимо, жестоко… Невыносимо! И Каркрас, он… — слова пытались обогнать друг друга, Анна забыла, как правильно надо говорить. Какой стыд, какое унижение, до чего же ты низко пала, дочь Степана, защитника Родины! — По закону полагается не больше четырёх дней работать на помещика… — По закону? — поразился Вишнецкий, и как показалось, абсолютно искренне. — Закон — бумажка для создания иллюзий. А вот в реальности всё по-другому, милая. Я зря надеялся на твой ум. Оказывается, ты весьма наивна. Вы — моя собственность, и закон здесь только моё слово. Сказал — шесть дней, значит, шесть. Не стоит мне перечить. Крестьянка подняла заплаканный взгляд на господина. Властош засмотрелся… Ласково провёл рукой по румяной щеке, подбородку, а затем и по припухшим соблазнительным губам. Во взоре его блеснуло нечто странное. Анна рвано выдохнула, когда холодные пальцы скользнули по изгибу шеи, тронули сорочку, вновь обнажили плечо. — Встань. Анна поднялась на ноги. Недолго думая, Властош повернул её к себе спиной, наклонился к уху, зашептал: — Я могу быть к вам всем снисходительным. Могу сократить панщину, могу и ворона приструнить, коль слишком суров с вами. Ты ведь этого хочешь? — Да… Анна дрожала в цепкой хватке. От волос и одежды волшебника исходил аромат осеннего леса, старинных книг, чёрного колдовства… О, этот запах вскружил голову не одной невольной девушке! Крестьянка прикрыла веки, чувствуя, как тёплое дыхание неспешно ласкает кожу. Аннушкину косу чародей начал расплетать почти незаметно: потянул алую ленту, пропустил сквозь пальцы волны крупных кофейных кудрей, зарылся носом в мягкие локоны. — Какие волосы у моих девок, как же вкусно они пахнут хлебом, — пан с придыханием поцеловал Анну в шею. В ужасе несчастная не смогла сдвинуться с места. Нет, Анна, так нельзя… У тебя ещё осталась честь, так нельзя!.. — Работу убавлю, — молвил Вишнецкий. Анна услышала его как-то отстранённо. Тело от едва ощутимых прикосновений бросало в жар. Анна поджала губы, сдерживая стон. Руки пана нежно скользнули по плечам, локтям, сжали талию… — Я ведь не изверг. Только, взамен попрошу остаться сегодня в моём кабинете. Милая моя… Моя Аня… Такое ласковое сокращённое имя… — Замкни замки вшэстке! — заклинание сплелось сверкающими нитями в воздухе. Послышался щелчок в замочной скважине. Маг запер дверь… Анна опомнилась. Этот звук её отрезвил, вырвал из пелены очарования, опьянения, опасного смертельного сна… — Отпустите, я не могу так! — вскричала она. — НЕ МОГУ! — офицерская дочка чудом вырвалась из лисьей хватки. Рванула к двери и зная, что совершенно бесполезно пытаться её открыть, дёрнула ручку. Пролился беспощадный смех, отдалённо напоминающий лай. — Ох, ты, душа моя, видно, забылась, с кем дело имеешь! Вишнецкий поправил прядь, выбившуюся из хвоста, выпрямился, шагнул вперёд. Анна наткнулась спиной на закрытую дверь. С мольбой и ужасом глядела на приближающегося колдуна. Бежать некуда. Он получит своё. Он всегда получал то, что хотел. — Нет, пан, прошу… Не подходите. Не надо… Лицо помещика помрачнело. Красивые черты исказила кривая улыбка. — Неужто не понравилось, Ань? Больно ведь не делаю. Понравилось, чуть было не сказала Анна, но собралась с мыслями и твёрдо произнесла: — Не так я воспитана, пан! — Да кто сейчас тобой гордиться будет, святая непорочная Анна?! — очи его загорелись зелёным пламенем, безумием. Анне почудилось, будто сам он себя не слышит. — Я не хочу отдавать приказ о наказании, потому просто не перечьте мне, Анна Степановна! Подойди ко мне… Стало страшно. О, Единый! Да ведь за такое долгое время шляхтич к ней ни разу не прикасался, не трогал её и никто из дворовых! А теперь — что?.. Неужели, решил отомстить за помощь Насте или за просьбу сократить работу? Или — вообще за дерзость?.. Кто их разберёт. Властош почти настиг её. — НЕТ! — Аннушка метнулась в сторону. Нечаянно задела вазу, стоящую на тумбочке. Ваза пошатнулась… Упала. Разлетелась на мелкие осколки. — Дрянь! Это же была любимая ваза моей матери! Тихий гнев порой предвещал ещё больший ужас, чем обычный крик. И, однако, не тратя более время на слова, Властош нагнал Аннушку, опрокинул её, плачущую и отбивающуюся, на софу. Девушка звала на помощь, молила прекратить, била кулаками в грудь. Она забыла, что он — пан. Тот человек, который мог сделать с ней всё, что угодно в любой момент. — Глупая девочка, какая же ты глупая! Ты ведь даже мужской ласки не знаешь! Надо было мне сразу тебя сосватать с первым встречным мужиком, когда в поместье приехали! Чтобы подготовленной была! Но нет, решил даровать тебе волю, собственный дом, одиночество, оградить от насилия, которого ты так боишься! А мне, своему защитнику, отказывать посмела?! — Я не люблю вас! — О какой любви смеешь ты говорить? Её нет, её просто нет, запомни! — Властош на мгновение остановился, прекратил заламывать ей руки, вгляделся в мокрые глаза. — Пожалуйста… Но страсть всегда делает из человека зверя, будь человек простаком, оборотнем или магом. Контролю не все обучены. И сейчас слепое желание затмило разум всесильного волшебника. Пальцы потянулись к полам юбки, оголили ноги. Горячие поцелуи стали осыпать девичью шею, тонкие плечи. Несмотря на резкие действия, пока что было приятно. Главная боль ожидала впереди. И Анне невольно хотелось её познать. Но разум и честь отрезвили. Она завопила и нанесла последний удар: единственное, что могло, как ей думалось, остановить происходящее безумие. — Вас Мара Васильевна любит! Мара! Негоже так поступать с любящей женщиной! О ней подумайте, если сердце не до конца прогнило! Властош отшатнулся в сторону так, словно ему под ребро всадили кинжал. Мара. Это имя было сравнимо лишь с пороховым залпом из десятки мушкетов. Это имя напоминало пушечный выстрел с вражеского корабля. Это имя несло смерть и раскаяние. Раскрыв рот в немом удивлении, Властош Ладович схватился за голову. Замер. Дикое желание плавно потухло, уступив место злобе. — Так, в моих отношениях ещё начала разбираться крестьянская девка, значит… — протянул дворянин, презрительно взирая на бессильно лежащую девушку. — Смотрю, совсем забылась. Видно, у столба давно не пела, негодная… Аннушка, заплаканная и дрожащая, слабо произнесла, глядя в лицо пану: — Л-лучше уж у столба, чем с в-вами на одном ложе!.. «Идиотка!» — так и читалось в его помутневших глазах. Однако, противиться он не стал. Застёгивая пуговицы жилета, отвернулся, сказал равнодушным голосом: — Ну коль так, то считай сама сделала выбор. Пропала наигранная теплота в голосе пана. Выглянув в окно, он окликнул прохаживающегося по двору главного палача. Каркрас явился тотчас. — Эта сердобольная девчонка смела перечить и разбила мою драгоценную вазу. Пускай в холодной посидит до утра, — приказал Вишнецкий. — А на рассвете пороть прилюдно у столба так, чтобы на всю жизнь запомнила, как себя вести следует с господами! Ничего-ничего, ей будет полезно. Настеньку приведи обязательно. Пускай посмотрит, как у меня с непокорными поступают! — Давно порра было, с ними по-дрругому нельзя, хе-хе, — ворон защёлкал зубами от предвкушения и немедля рванул исполнять волю господина. Грубые руки ухватили Аннушку за растрепавшиеся кудри, поставили на ноги и потащили за собой. Анна едва успела поднять упавшую на ковёр алую ленту, чтобы потом вновь заплести косу. Каркрас, поторапливая невольницу, подвёл к выходу, но та застыла на пороге. — Есть, что сказать напоследок, душа моя? — небрежно бросил Властош. Хотелось её убить. Терять Анне было нечего… Пусть хоть насмерть её забьют, но она выскажет всё. Аннушка с горечью подняла взгляд на шляхтича. — Есть, пан. Мне вас жаль. Ложные представления о любви закрались в ваши думы. Для вас любовь не больше, чем забава. Чем же вы тогда отличаетесь от Криоша, от других дворянских псов? Любовь — это Бог, создавший небеса и землю. Так говорила ваша покойная матушка. И вы не только Мару Васильевну предаёте, попирая священное слово. Вы очерняете память пани Лады. Два драгоценных имени. Два хлёстких удара по щекам. Властош долго глядел на осмелевшую девицу, не говоря ничего. Она ждала крика, ответного удара с его стороны, но чародей, отвернувшись, тихо приказал вывести Анну с глаз долой.***
Петушиный крик разбудил Настасью. Через закрытые веки чувствовались слабые лучи золотистого рассвета, проникающие в окна. Сквозь сон слышалось, как кто-то копошится на кухне, то ли что-то достаёт, то ли разливает в кружки. Запахло парным молоком и пирогами. Девочка чуть повернулась, но забыв, что спит на обыкновенной узкой лавке у стены без подушек и одеяла, не удержала равновесие и свалилась на пол. Сверху кто-то зафыркал от смеха. Анфиса, вставшая спозаранку и успевшая приготовить себе завтрак, возвышалась над соседкой, сверля её насмешливым взором. Она уже оделась, повязала косынку на прямые, похожие на грязную солому волосы, и быстро, точно боялась, что еду у неё отнимет новая соседка, принялась поглощать пирог с начинкой из яиц. Ответом на пожелание доброго утра послужило смачное чавкание. Видя нежелание крестьянки общаться, Настасья протёрла глаза, потянулась взять кусок пирога да налить молоко и тут же получила удар по рукам. — Моё! Ишь, свалилась на мою голову! Нахлебница проклятущая! — рявкнула Анфиса, спрятав корзину с кусками пирога за спину. — Пущай тебя, негодницу, твоя Аннушка кормит! Настасья промолчала. Взгляд, правда, стал настолько выразителен что, казалось, испепелит грубиянку на месте. И всё же, она старалась сдерживать пламя, бушующее внутри заодно с неприятным чувством голода. Анфиса, достав из котомки буханку чёрствого заплесневелого хлеба, в раздражении кинула его Насте со словами: — На! Жри, сколько влезет, а то, чего доброго, сдохнешь прямо в поле! Пан с меня потом спросит. Всё равно, девать некуда. Настасья побледнела, сжала губы. Уж до какого греха её бы довела Анфиса, одному Единому было известно, да только в следующие секунды их «идиллию» нарушил мальчик, вбежавший в хату без стука. Мальчишкой оказался уже знакомый Насте Савва. Его рыжие волосы напоминали горящее в костре сено, синяя рубашонка наискось свисала на холщовые штанишки, босые ступни измазались грязью. Облокотившись о стену, он тяжело задышал, видно, бежал со всех ног. — Савва, что случилось? — недоумевающая Настасья подошла к нему. Анфиса же сорвалась на мальчика сразу. Она вечно напоминала лающую на всех собачонку, у которой, вот что забавно, даже не пытались отнять кость: — Какого рожна ты врываешься в мою хату так рано?! Каркрас теперь в полшестого утра заставляет работать?! Мальчонка пропустил брань хозяйки дома мимо ушей. — Анютка наша… Аннушка… — (Анфиса навострила уши) — Пан за вчерашнее приказал её выпороть. Собраться всем около поместья велел. Тебя особенно, сказал, ждёт, — Савва жалобно поглядел на виновницу всех их бед. Настасья лишь головой покачала. Властош изведёт, если не её, так её друзей! Попробовать смягчить его гнев, но — как?! «Он мстит. Мстит просто за то, что я существую», — успела подумать Настя. А вот Анфиса приподнялась из-за стола в добром расположении духа, засияла как начищенный самовар. — Ну наконе-ец-то этой бездельнице по заслугам достанется! С удовольствием погляжу на представление. Хорошо бы и новенькую к столбу, шоб знала, як у нас ослушание наказывается, ха-ха! — Злюка ты, Анфиска, и язык у тебя поганый! Погодь, придёт и твой черед, тьфу! Чтоб тебя Полудница серпом огрела! — Савва плюнул ей под ноги и, ухватив за руку Настю, вывел за собой из хаты.***
Утро выдалось холодным. Крестьянский люд собирался на заднем дворе усадьбы. Молодых людей, ставших для Анастасии друзьями: Савву, Оксану, Олешку вывели по приказу пана чуть вперёд, чтобы они всё прекрасно видели. Господин Вишнецкий, накинув на плечи соболий плащ, устроился в бархатном кресле, в небольшой белокаменной беседке. Лицо помещика выражало абсолютное равнодушие. Настолько бесстрастное оно было, что люди, глядящие на него, содрогнулись в испуге, не зная, чего ожидать. Настасью подвели прямо к чародею. С наигранной любезностью он пригласил её встать рядышком. — Это всё из-за тебя, дорогуша. Против воли моей пошла. Теперь гляди и наслаждайся плодами своих деяний, — Властош указал Насте на место, куда глазели все собравшиеся. В центре свежего газона на помосте стоял деревянный столб, к которому Каркрас с остервенением привязывал руки Аннушки. Затем, разодрав белую рубаху у неё на спине, проскрежетал своей жертве в ухо: — Уж теперрь-то я за всё на тебе отыгрраюсь, дррянь! Я не Яков, по спинке гладить не стану, хе-хе. Вот сейчас пожалеешь, что на свет рродилась! Отойдя на небольшое расстояние, он стал разминать плеть и ожидать знака от пана, чтобы начать. В чёрных глазах оборотня поблёскивало демоническое желание. Крестьяне перешёптывались. Были среди них и смотрящие с испугом дети. Заринку, видно, оставили в хате, присутствовали только её родители — Карпо да Ганна; родного Данилушку Настасья также разглядеть не сумела. — Пернатый негодяй забьёт до смерти, дай только волю, — сказал один мужик в толпе другому. — Анну нашу-то за шо? — А ось, вчерась той дивчине помогала, — его друг незаметно кивнул на Настю, стоявшую около пана. — Да, небось и господину в чём-то отказала. — Умолкните уже! — прошипела какая-то дородная баба, по телосложению гораздо больше, чем эти двое мужиков вместе взятых. — Наш пан — не Криош, ради забавы сечь не станет. Тем временем, Настасья с ужасом глядела на невольницу у столба, на Каркраса, дрожащего от нетерпения с нагайкой в руках, и наконец перевела взор на колдуна. Аннушка, напротив, старалась не встречаться глазами с паном, не хотелось видеть его усмешку… Она смотрела лишь на перепуганную Настасью. Смотрела тепло, с горькой улыбкой. Она ничего не чувствовала, только тихо шевелила губами, читая молитвы. «Не волнуйся ты по пустякам», — сказала бы при возможности Анна Настасье. Когда крестьян не пороли?.. Обычное дело. Просто, воспитание для невольных, а для господ — развлечение. — Вы этого не сделаете. Нет… Она ведь не виновна, — Настя судорожно переводила взгляд от Анны к Вишнецкому, и наоборот. Слабая надежда на помилование теплилась в её душе: может, он просто решил припугнуть, приструнить таким образом саму Настю?! Но всё оказалось более, чем серьёзно. Шляхтич поправил волосы, забранные в хвост. Проговорил со всей строгостью, на какую только был способен: — Эта девка вчера разбила мою вазу, смела мне перечить. О её помощи тебе я вообще молчу. Я не торгуюсь с крестьянами, запомни. Она заслужила наказание. Впредь не будет с тобой якшаться. Смотри, Настенька, смотри, а ежели замечу, что отвернулась, встанешь на её место. — И, приподнявшись с кресла, хозяин поместья, узрев, что собралось достаточно народу, громко возвестил: — Каркрас, не останавливайся, пока не велю! Начинай! Громом в чёрных тучах прогрохотал голос колдуна. Аннушка вздрогнула. Постаралась расслабить руки, привязанные верёвками к столбу. Крепко зажмурилась. Свист плети рассёк воздух. По заднему двору белоснежной усадьбы разлился душераздирающий вопль. Настя видела, как Анна выгнулась стрункой, когда на её спину обрушился первый удар. И не смела отвернуться: занять место Аннушки хотелось меньше всего. Да и Властош поглядывал, следил. Всё таким же равнодушным оставалось его лицо. Свисты и крики повторялись, смешивались в одну жуткую музыку. Плеть взмывала в воздух и через миг разрывала нежную кожу. Как бы ни старалась Анна терпеливо молчать, дурящая боль пронизывала тело, заставляя кричать изо всех сил. Это — не обыденные привычные розги, которыми наказывали за мелкие провинности. Не только рыдания и стоны несчастной слышали собравшиеся дворовые и сельские люди. Слышали они также клокочущий смех, рвущийся наружу из вороньей глотки. Крестьяне с жалостью глядели на вопящую от боли Анну, с ненавистью — на её мучителя, с растерянностью — на пана. — А палач-то из оборотня отменный, — хихикнула Анфиса. Ей доставляло удовольствие смотреть и одновременно переговариваться с недругами Аннушки, которым сие «представление» было только в радость. — Да уж, не то, что наш Яков, — поддержала одна из девушек. Спина Анны с каждым новым ударом сильнее окрашивалась кровью. — Прошу, пожалуйста, прекратите!.. — Настя не могла сдержать слёз, вместе со словами они болезненно застыли в горле. Однако, Властош оставался непреклонен. Доселе хмуро смотрящий на экзекуцию, он содрогнулся, лишь когда к нему под ноги бросилась кухарка: — Да не будь же ты Аспидом окаянным, как твой дед! Остановись, Всевышним молю! Палашка обхватила ноги Властоша, вцепилась в чёрные одежды, закричала от горя. — Не стоит тут Его упоминать, Пелагея, здесь тебе не храм! — сквозь зубы процедил чародей, а после вскочил с кресла и заорал не своим голосом: — Пори, Каркрас! Сильнее! Дабы запомнила! Каркрас не без радости вошёл в раж. Вопль, разрывающий утренний воздух, вновь вырвался из горла несчастной. Неподдельный страх и ужас обуял людей, смотрящих на пана, но Властош уже не глядел ни на кого из них: не смотрел ни на молящую остановиться Палашку, ни на страдалицу Анну, ни на Настасью. Последняя заметила, как он закрыл глаза и сжал зубы, точно пороли его. Властош тяжело задышал. Воспоминания проносились в его мыслях с бешеной скоростью… — Ну Агафоша, я тебе устрою! Получай, холопская морда! Получай, гниль жалкая! — восклицает молодой Криош Вишнецкий, нанося удар за ударом по и без того окровавленной спине старика. С уст старого невольника уже не слышатся крики, только сдавленные хрипы. Где-то вдали рыдает навзрыд его дочь Пелагея, румяная и пригожая, только сейчас в страхе дрожащая и понимающая, что Агафон, её батюшка, не выдержит. — Папенька, прошу остановитесь! Богом вас молю! — со слезами на глазах к Криошу подбегает его дочь Лада. На всю ужасающую картину смотрит не только собравшийся крестьянский люд, но и господский мальчик с белыми волосами. Властош тянет маму за подол платья обратно, на безопасное расстояние, боясь, как бы плеть не задела родного человека. — Уйди, Лада! А вы, паныч, глядите, как надо обращаться с теми, кто смеет вам перечить и идти против воли вашей! Я из вас взращу не только умелого колдуна, но и достойного дворянина! А коль будете противиться, и вас моя плеть коснётся! И маменьку вашу… Властош не сдерживает слёз, крепко обнимает маму и старается не глядеть. Палашка вопит пуще прежнего, но что уж тут плакать? Мёртвого человека уж не вернуть на землю. Наконец, Криош откидывает нагайку. Со злобой, горящей в безумных глазах, вцепляется в имбирного цвета волосы Палашки. Предупреждает, что за малейшие пререкания она окажется на месте уже покойного батюшки. Лада отталкивает Криоша. Позволяет Палашке спрятаться за себя. Властош присоединяется: с нежностью обнимает молодую няню. — Ты душегуб, отец! Дьявол! Аспид окаянный! — Лада почти кричит, смело смотря в безжизненные глаза Криоша. Ей хочется, чтобы всё оказалось страшным сном, но она почему-то не просыпается. — Они ведь люди, а не скот! В зверствах ли над слабыми заключается понятие достойного дворянина?! Криош хмыкает и, как ни в чём ни бывало, будто не слыша ни слов дочери, ни плача крестьян, достаёт из кармашка чёрного сюртука часы на золотой цепочке. Смотрит в них и возвещает о наступлении времени для занятий. Лада нехотя отпускает сына, а сама обнимает Палашку. Они склоняются над убитым Агафоном. Женщины не сдерживают чувств, рыданий и боли… — Прошу, пане! Родной мой, молю, остановись! Не выдержит наша Аннушка боле! — верещала Палашка уже в реальном времени, прогоняя мысли Властоша о давнем прошлом. Вишнецкий словно очнулся от ночного кошмара. В глазах сверкнул ужас, будто маг вновь возвратился в прошлое, увидел смерть отца няни, а после занятий с дедом за дерзости сам оказался прикован к столбу… — Полно, Каркрас! — твёрдым голосом в любой миг могла овладеть дрожь. — Будет с неё! Остановись! Но оборотень не спешил останавливаться. Он точно и не услышал приказа. А может, сделал вид, что не слышит. По толпе крестьян прошёл ропот. — Боже правый, он же её запорет! — слышалось оттуда. Крики. Свист. Гомон. — Не запорет, авось выдержит девка… — обронил камердинер Ярмаш. — Да ей недо-олго осталось! — с довольством протянула Анфиса. Кровь. Шум. Рвущееся от криков горло. Пан Вишнецкий выскочил из беседки быстро: никто не успел заметить слёзы, блеснувшие на его ресницах. — СКАЗАНО ТЕБЕ, ОСТАНОВИСЬ! Каркрас, скрипнув зубами, подчинился. Выдохнул, как после тяжёлой работы, нехотя заткнул плеть за пояс. Анна словно сквозь дрёму, уже не чувствуя тела, дёрнулась и, обессиленная, повисла на столбе. Властош приблизился, обошёл столб. И увидел плоды своего веления: спина невольницы была исполосована глубокими рваными рубцами, из которых обильно сочилась кровь. В одно мгновение нечто неясное пронзило сердце чародея, подобно хорошо заточенной шпаге. Стараясь дышать ровно и не выдать странных чувств, пан взобрался на помост. Наклонившись над ухом Анны, прошептал, пробуя говорить с прежней холодной язвительностью: — Ну, как, усвоила урок? Сама просила работу сократить, помнишь? Радуйся, несколько дней теперь можешь на панщину не ходить после таких ран. Отдохни хорошенько. Каркрас постарался на славу. — Зря не добили, Властош Ладович… Теперь я навсегда останусь вашим напоминанием, что вам не всё подвластно. Будете вечно корить себя за это, — сквозь боль дочь офицера позволила себе усмехнуться. Пан совладал с собой. Ничего не ответил. Лишь приблизил руку к коже на спине девушки, вернее — к тому, что от неё осталось. Провёл над ней растопыренными пальцами, с которых слабо пролился свет. Магия проникла в разорванную плоть. Она почти не залечивала, но заметно облегчила боль. — Зачем вы это делаете? —голос Анны дрогнул, натянутые верёвками руки, заныли пуще прежнего. — Мне работница живая нужна. Может, я хочу ещё над тобой поиздеваться, — солгал волшебник, и от этой лжи сердце сдавило сильнее. После демонстративно окинул суровым взглядом невольных и воскликнул: — Я милостив к вам! Пусть наказание вашей Анны послужит всем уроком. Кто к этой девке сунется с помощью, — помещик указал на застывшую статуей Настю, — запоёт у столба следующим! И вот здесь я не шучу! Всем ясно?! По толпе пронеслось неровное: «Да, пан». — В поле, живо! И — работать! Народ подчинился. Палашка, плача навзрыд, кинулась отвязывать мученицу. С тихими словами она проклинала Каркраса: «Да шоб его черти припекали в Огненном Царстве, шоб он такую же муку почуял, окаянный!» — к Властошу же проронила иную фразу: «Ох, Боже, прости ему, ибо не ведал, что творит!» Властош быстрой походкой направился в дом. Боль взаправду разъедала душу, и как он ни старался, боль эту было не изгнать. Настасья проводила колдуна хмурым волчьим взглядом. Затем, видя, что на неё уже никто и не обращает внимания, даже Каркрас, она, постаравшись незаметно проскользнуть сквозь толпу, последовала за Вишнецким. Пора было с ним расквитаться. За всё.***
В рабочем кабинете Властош со злостью начал перебирать ненужные никому бумаги. Архивные документы и хозяйственные отчёты пачкала кровь. Забавно, осталась на пальцах, когда девке решил утихомирить боль. Вишнецкий скрипел зубами, царапал ногтями собственные ладони. Хотелось испепелить любого, кто посмеет войти в комнату. Кроме, может быть, Настасьи, которую он как раз ожидал. Мрачные мысли не давали сосредоточиться. Да, он не справился! Не смог смотреть и приостановил наказание, позволив чувствам овладеть разумом! Что бы на это сказал его дед? Влепил бы пощёчину, заставил сотни раз написать в тетради слово «слабак» или… Ох, ну он бы придумал способ! А может, пан всё-таки сделал всё правильно? Не позволил загубить невинную душу. Или не стоило вмешиваться? Но тогда бы Каркрас просто забил бы селянку насмерть… Властош провёл по горячему лицу рукой. В помещении было жарко, длинные волосы липли ко лбу. Маг обречённо положил голову на скрещенные руки. Он не помнил, заметила ли Настасья, что ему самому под конец едва не стало плохо… Заметила ли она его слезу?.. Всё произошло очень быстро. Хотя, в любом случае, ненависть ещё кипела в её душе, и чародей знал про то. Люди долго помнят самые плохие поступки. И при случае, припоминают. «Сегодня девчонка должна пройти это Испытание, — думал чёрный колдун. — Испытание на силу воли, идею которого, сама того не заметив, подкинула несносная Анна, рассказав ей, что с моей смертью все обретут свободу. Что ж, Настенька, поддашься ли соблазну убить? Или кровь настоящей Искусницы, избранницы Сварга, не позволит тебе стать таким же злом, как я?!» Опьянённый думами и любопытством, Вишнецкий вытащил кинжал из ящика стола и обратил его в меч, подбросив вверх. Чуть успокоившись, провёл по лезвию светящимися пальцами, таким образом затупляя и блокируя клинок от несения смерти. Усмехнулся, понимая, на какой отчаянный шаг идёт, рискуя собой и, решив поиграть с самой смертью, однако, всё же положил оружие на столешницу. Затем подошёл к стеллажу около окна, распахнул его и взял оттуда хрустальный пустой пузырёк. Пузырёк больше походил на флакон для изысканных фруктовых духов, какими любили пользоваться сёстры Грацианские. «Не уверен, что он мне пригодится. Слезу Искусницы трудно извлечь из души, а у этой-то вряд ли она прольётся ради меня. Да и что даст мне её слеза? В лучшем случае — целительные силы… Особо не пригодится, но ради исследования мне интересно её получить, просто для интереса, прольётся ли из души тот самый свет…» — размышлял Властош, внимательно разглядывая склянку, будто в её гранях мог найти ответы на все вопросы. Спрятав вещицу в карман, принялся ждать. Но Настасья не приходила. Странно, может, Каркрас отправил в поле работать? Властош продолжал думать о слезе, об Аннушке, о её словах, о последующих действиях. Мысли прервались громким стуком распахнувшейся двери. Властош дёрнулся. В комнату влетела Настасья. Злоба кипела изнутри, легла бледным кривым отпечатком на миловидное лицо. — Ах, а я ждал тебя, душа моя, — расцвёл в наигранной улыбке пан. — Что, тоже к столбу хочешь? Да ты погоди-погоди, может, устрою такое развлечение… Дай мне только повод, знаешь, я его очень жду! — Я вас убью, — прошептала Настасья, медленно двинувшись на чародея. В чисто-голубых глазах пылала ярость похлеще огня в жаровне кузницы. Внутри сердца разгоралось желание отомстить за всех людей, познавших от Властоша столько зла и бед. — Языком-то молоть все горазды, а на деле, — Властош огорчённо развёл руками. — Ну ты вполне можешь попробовать. — Что?.. — Всё очень просто, дорогая. Я даю тебе шанс на свободу, да и не только тебе — всем! Впрочем ты, наверное, знаешь, Аннушка тебе многое наговорила. За что и поплатилась. Вон, меч на столе лежит, видишь? Давай, возьми его. Убей, коль на сторону Тьмы вступить не боишься. — Вишнецкий вызывающе улыбнулся. Настало то самое Испытание на прочность. Испытание для Искусницы. Но, сможет ли она противостоять искушению? Нет, вряд ли. Волшебник был готов ко всему, хоть и обезопасил оружие от нанесения вреда себе. Настасья недоумённо поглядела на врага, следом посмотрела на сверкающий меч. — Снова обман? В чём здесь подвох? — Только в том, что я в любой момент могу передумать и защитить себя. И, видимо, мне стоит это сделать! Властош потянулся было к клинку, но Настя, движимая ещё не остывшим гневом, молниеносно схватилась за рукоять и приставила острие меча к горлу пана. «Прекрасно». — Браво, девчонка! А теперь убей, давай, — бросил маг небрежно, словно не испытывал ни капли страха. По правде говоря, так оно и было. Настасья держала меч крепко, только рука отчего-то дрожала. Убить — значит, перейти черту правил света, добра или заповеди самого Единого Бога. — Давай же, Настенька! Они получат освобождение, когда я умру! Все! Купол расколется, чары рассеются! Как в твоих сказках, Настёна! И ты отомстишь! За папочку. За кузнеца. За резчика. За Аннушку. Дерзай! Сделай это! Настасья шагнула вперёд, не опуская меч, и, заставляя волшебника упереться спиной в стену. — Чего ждёшь, замарашка? Другого шанса не будет. Убей, — подначивал Властош заговорщически. — Перейди на сторону Тьмы, как однажды сделал это я! Соверши зло ради победы добра! Докажи, что не слабая! Люди ждут этого, давай! Руку она старалась держать крепко, очи сверкали от слёз. Страх и чувство, в народе называемое благородством, тихо советовали ей опустить оружие. Соблазн же подталкивал на свершение правосудия. И Настя, выбрав «правосудие», чуть надавила на меч. Доселе не испытывавший ни малейшей боли, чародей вдруг ощутил, как острие царапнуло кожу. «Какого чёрта? Что происходит?!» Властош попробовал колдовать, но с тихим ужасом понял: магию словно перекрыли на какое-то время. Защита, наложенная на клинок, треснула. Подобное случалось в очень редких случаях… Скрыть тревогу в глазах не удалось. Пальцами пошевелить хоть для самого простого заклинания чародей не смог — их сковала неведомая сила. На такой поворот событий хитрый лис явно не рассчитывал. Вишнецкий смотрел на Настасью. И уже без былой издевательской улыбки. Игра пошла не по его правилам. Игра пошла честно. По шее волшебника ручейком струилась кровь. Следующий шаг оставался за Искусницей.