− А теперь скажи мне, что это ты всё время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?
− Всех, − ответил арестант, − злых людей нет на свете.
М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Властош стоял ровно. Несмотря на меч, приставленный к горлу, старался не показывать страха. В душе клокотали чувства, граничащие между жутким осознанием смертельной опасности и диким удивлением. Чародей не мог пошевелить пальцами, чтобы спастись колдовством. В уме лихорадочно проносились мысли, отчего защита сломалась, и с какой стати он оказался в ловушке, скованный неведомой силой?! Всё в одно мгновение пошло не по плану и обернулось против него самого! «Какой же я идиот… До конца сущность Искусников не изучена, а я уже захотел рискнуть жизнью ради почти бесполезной слезы! Черт!» «Молодец, признался!» — с ехидцей раздался внутренний голос, писклявый, противный и подозрительно похожий на голос Самобранки. За секунды, показавшиеся вечностью, волшебник перебирал слова заклинания, способного выбить из рук Настасьи оружие, но ничего не получилось. Анастасия всё так же стояла в нерешительности, дрожала, правда, клинок держала крепко. Впервые в жизни девочка столкнулась со сложной дилеммой — попросту не знала, как ей поступить. Тревога захлёстывала разум, звала проявить благоразумие, ненависть же подначивала на решающее действие. Одно движение — и всё кончено! «Все твои мучения и мучения людей, пострадавших от колдуна, закончатся, милая, — говорил на ухо какой-то скрипучий голос, совершенно непохожий ни на один из тех голосов, с какими была знакома дочь мельника. — Давай же, Настя! Властош — тёмный чародей и такой же дворянский пёс, как вся шляхетская свора. Он ничем не отличается от того убийцы! Он не отличается от Яцека Стежевшского — пана, казнившего Светланью, матушку твою!» Властош не мог слышать, какие именно речи нашёптывали на ухо девчонке неведомые силы, но сам тихо проговорил: — Ну же, чего ждёшь, замарашка, давай… В груди его бешено стучало чёрное сердце. В глазах Насти то сверкала злоба, то искрилось отчаяние и растерянность. — Не могу… — Да неужели? — с горькой усмешкой обронил Властош. В безвыходном положении случайно дёрнулся, и на шее заалела ранка. По лицу Настасьи потекли слёзы. — Давай же, Настя! Это так просто! Это так легко — убивать! С простыми людьми паны диалога не ведут, так стоит ли быть снисходительной к ним? Яцек был учтив с твоей семью? А другие шляхтичи с простым людом? Ну же! — Нет… — Верно, Настенька. Давай, ты сможешь! — НЕТ! Я не могу! Не могу! — из души вырвался крик, из очей — жаркие слёзы. Ослабевшие разом пальцы выпустили рукоять меча. Со звоном, возвестившим об отступлении, клинок упал на пол… Настасья и сама осела, закрыв ладонями лицо. Все ещё стоящий у стены Властош выдохнул. Потянувшись, потёр горло. Почти не веря, что остался жив, вспомнил о своей основной задаче. Искусница заплакала. У него получилось… Правда, с риском для жизни, но получилось! Обойдя девушку, Вишнецкий опустился рядом с ней на колени. В руке блеснул хрустальный пузырёк. — Я слабая, знаю, — горестно произнесла Анастасия, мокрыми очами воззрившись на пана. — Ненавижу вас всем сердцем, а убить побоялась. Это — слабость. Волшебник ласково усмехнулся, наконец полностью придя в себя. — Знаешь, — сказал он тихо, — моя мать назвала бы это по-другому. Не слабостью, нет! Силой. Вишнецкий осторожно прислонил пузырёк к щеке девушки. В него капнула слеза. С другой стороны щеки он собрал ещё две, наполнив крохотный флакончик сияющей жидкостью. — Что вы делаете?!. — Смотри, вот она твоя Сила! Властош поднял флакончик к солнечным лучам, льющимся в окно, и слёзы внутри склянки преломились светом, засверкали тысячами бриллиантов. Чародей бережно закупорил пузырёк пробкой и убрал в карман. — У слезы Искусницы много свойств, — пояснял он Настасье. — Волшебная сила скрыта, исцеляющая или… Впрочем, посмотрим. Важно ещё, что это — слёзы той, что едва не очернила своё сердце преступлением, но пересилила себя и победила. Поздравляю, ты прошла испытание. Хотя, была на грани… Всё же, из тебя может выйти что-то стоящее, замарашка. — Так, вы меня проверяли? — Ну, разве в здравом уме я позволил бы себе рисковать жизнью? «В здравом, конечно, нет! — послышался Властошу голос. — Однако, сегодня ты превзошел самого себя» — Но я видела в ваших глазах страх! — Искусницу снедало подозрение. И здесь магу не составило труда найти ответ на это утверждение. — Думаешь, я не умею хорошо играть роли, душа моя? До сих пор недооценила, ну что за глупая девчонка, — Вишнецкий поцокал языком, в душе слыша очередной укор совести в том, что нельзя обманывать. — Мне нужно было получить твои слёзы и проверить тебя, мне это удалось. Как только разберёмся с уборкой пшеницы и с королём, я займусь, Анастасия, тобой основательно. Девочка поднялась с пола, сжав кулаки. Властош поднялся вместе с ней. Будто лопнуло в её сердце что-то, наружу вылилась злость. — У вас всё ради собственной выгоды! — воскликнула Искусница с яростью. — В кого же вы такой? По рассказам, ваша мать была чуть ли не святой, хотя я сильно сомневаюсь в оном, небось приукрашено! — Сердце Насти вскипело гневом, переполнилось горем, страхом и ненавистью за всё, что сотворил с ней и её родными колдун. С уст сорвались страшные слова: — Наверняка, ваша мать была такой же тварью как вы! Настасья не успела отпрянуть, вскрикнула от пронзительной боли и мигом оказалась лежащей на полу. Властош, едва та успела договорить фразу, наотмашь со всей силы ударил дерзкую по щеке. — Не смей, девочка! — Голос тёмного мага заледенел. В душе его разгорался страшный пожар. Вырвись он наружу, сжёг бы дочь мельника на месте. Никто, даже крестьяне, испытывавшие к господину не самые лучшие чувства, не посмели бы оскорбить память его матери. Этой же нахалке он прощал буквально всё! Но её слова о Ладе Вишнецкой стали последней каплей. — Тварью был мой отец, — негромко, стараясь обуздать эмоции, произнес пан, — про которого я знаю только то, что звали его Агапий. Он… он бросил мою мать до родов! Бросил, понимаешь? Это — не твой папаша-мельник, который в любви и заботе тебя растил! Чувствуешь разницу? Тварью можно назвать и моего дедушку, воспитавшего меня своими способами, я не отрицаю! И быть может, я такой же, как они, с чёрным сердцем, с чёрной душой, но материнское терпение и её жажда справедливости во мне сохранились, поверь, ведь только потому я всё ещё терплю твои выходки! Однако, ты уже перешла границу. Предупреждаю: поганых слов в адрес моей матери я не прощу! Если, замухрышка, я ещё раз услышу нечто подобное, — Вишнецкий ухватил подбородок Настасьи и приподнял так, чтобы она неотрывно глядела ему в глаза, — хоть одну дерзость в отношении великой Искусницы и панны Лады Вишнецкой, я самолично отведу тебя в темницу и запру. Без еды и воды. Без света. Будешь сидеть там, пока не взвоешь. Пока не начнешь сходить с ума, пока не пожалеешь о том, что на свет родилась… Поверь, дедовские корни возьмут своё, — Властош говорил до пугающего ласково, с улыбкой. Настя не смела оторвать взгляда. Страх и боль сковали язык, потому она молчала, с ужасом вслушиваясь в речи колдуна. — После того как станешь более смирной, ты увидишь одну дивную вещицу, с помощью которой я расправляюсь с непокорными. Я приглашу тебя… — Куда?.. — пролепетала Настя одно единственное слово. Прямо в глаза пану смотреть оказалось тяжело — они, сверкающие, изумрудные, пронзали душу насквозь. — На казнь, — сухо ответил Вишнецкий. — Думаю, после такого ты вряд ли станешь дерзить. Запомни мои слова, шутить более я не намерен. Поняла меня? Настя кивнуть не смогла (за подбородок он держал крепко), потому просто прикрыла веки. Властош отпустил её, не промолвив больше ни слова. Невольница встала, потёрла покрасневшую от удара щёку и мысленно пожалела, что не сумела убить чародея, когда была такая возможность. Хотя-я… была ли она на самом деле? Ведь это всё оказалось лишь проверкой! В кабинете воцарилась пугающая тишина. Шляхтич поднял с пола меч, обратил его в кинжал и спрятал в ящик стола. Но, увидев там лежащий кулон с изображением солнца на цепочке, поборол внутреннюю злость, ухмыльнулся и, достав его, показал Настасье. — Помнишь кулончик, что отобрал я в лесу у тебя, м? Та мгновенно поменялась в лице. — Отдайте. Кулон принадлежит мне. Она сказала это тихо, пытаясь не разгневать волшебника, ибо поняла, что сейчас он сделал ей действительно последнее предупреждение. Губы Властоша растянулись в издевательской улыбке: — Не-ет, милочка. Кулон принадлежит моему семейству — Вишнецким. Посмотри на герб позади солнышка, он крохотный, но он виден. Буква «Веди», переплетенная веткой вишни. Я наконец вспомнил, где видел его раньше. — Это… Это бред… — Да, неужели? Ведь Светланья подарила его тебе, когда ты маленькой была, верно? —Настя насторожилась. Откуда он знает имя её матери? Она не произносила его при чародее. А может, ненароком и сказала, но… Пан, словно прочитав её мысли, ответил: — Я запомнил имя той девчонки со светлыми волосами и веснушками на носу. Я, будучи восьмилетним ребенком, вспомнил тот день, когда она заявилась в терем моего деда, приглашенная моей матерью. Мама завела дружбу с крестьянкой… О, я помню, как возмутился дедушка! Эта Светланья была такая же взбалмошная лохматая простолюдинка, но в отличии от тебя, вот удивительно, она умела слушать. Лада Вишнецкая была слишком добра. Лада, мама моя, подарила твоей будущей матери этот кулон и даже предсказала, когда её ненаглядная гостья выйдет замуж за мельника, я так понимаю, и у нее родится дочурка, видимо —ты, ее распрекрасная Настенька! — в голосе пана слышался явный сарказм. — Я вспомнил. Был свидетелем, когда она передавала сей языческий кулон из рук в руки. Видимо, тогда уже знала… Настасья слушала, раскрыв в недоумении рот. — Вы хотите сказать, наши матери были знакомы? Тут она поняла, о какой чародейке постоянно рассказывала ей мама, и наконец выяснилось, как звали мальчика, сына этой волшебницы! Его звали Властош Вишнецкий. Мозаика сложилась. — Представь себе! — развел руками маг. — Я долго думал, почему она подарила твоей матушке этот солнечный кулон, символ Сварга, и, думаю, понял! Ей предсказали вот эти карты, —Властош с раздражением вытащил из ящика на стол колоду оракула, — что дочь этой особы станет Искусницей, но, увы, не разглядела, как собственный её сын намучается с этой девочкой — его личным испытанием на прочность! Моя матушка желала, чтобы я взрастил настоящую волшебницу, которая прольет свет на тайну убийства, понимаешь? Возможно, уже знала тогда, что её убьют, но кто этот лиходей, под силу разгадать другой Искуснице: тебе! И только Избранной душе поручена честь спасти Славению от творящегося в ней хаоса. Так стань, стань моим мечом, который поразит врагов! Стань и моим щитом! Дай мне шанс понять, чего ты стоишь! Голос волшебника сорвался на крик. Он начал терять контроль над собой. Сотни раз проклиная себя за несдержанность, излишнюю откровенность, Властош выложил всё до конца и теперь безмолвно ожидал решения дочки мельника. Анастасия молчала, опустив взгляд. Она не хотела понимать слов мага, не хотела думать о том, что когда-то её мать познакомилась с семейством Вишнецких, и что Лада предвидела её рождение. Неужто и впрямь кулон был подарен нарочно? Как избрали её боги? Для чего? Чародей просит её стать пешкой в его игре, просит, вернее —приказывает помочь, но, видимо, что потом случится с ней самой, его мало интересует. Вишнецкий молчаливо ждал хоть какой-то реакции. Анастасия задумчиво смотрела себе под ноги. Сквозь напряжённую мрачную тишину слышалось тяжёлое дыхание шляхтича и звон новых волшебных капелек-слезинок Искусницы. В один момент Властош Ладович не выдержал. — Бесполезно с тобой разговаривать. Плачешь по любому поводу, нет в твоих слезах ничего волшебного, — процедил он сквозь сжатые зубы. — Просто истерика несмышлёного ребенка. Слабачка! — повинуясь отчаянию, пан выхватил из кармана пузырёк, подошёл к декоративному фонтанчику у стены, и вылил туда содержимое склянки. Даже Настя не удержала изумлённый вздох. Поддавшись чувствам, чародей бездумно уничтожил слёзы, которые собрал, рискуя собственной жизнью! И кто же из них, она, слабая замухрышка или могущественный Властош собой не владеет?! — Что вы наделали?.. — Отчего переживаешь так, — рот мага скривился от злости. Из-за отчаяния на ресницах выступили блестящие капли. Длинные пряди упали на глаза и умело скрыли слёзы волшебника от чужого взора. — Пошла вон… — тихий голос сменился криком. — Вон, я сказал! В поле работать! И если хоть четверть поля будет не выжата за сегодня, церемониться не стану, займешь место Анны у столба! Настасья, утратившая былую дерзость и взаправду почуявшая угрозу, попятилась было к двери, но… произошло чудо, остановившее её и вселившее в пана новую надежду. Слезинки Искусницы, в порыве гнева, вылитые в воду декоративного фонтана, засияли, осветив зелёные обои кабинета приятными золотистыми лучами. Раздался чистый звон, словно разом прозвенели сотни хрустальных бубенцов. Властош поражённо шагнул к бурлящему фонтану, прикрывая глаза рукой, чтобы не ослепнуть. Настасья молчаливо последовала за ним. Всего несколько слезинок магическим образом пронзали воду золотыми нитями, создали в ней водоворот и показывали в сердцевине его движущиеся картинки. Вишнецкий зачарованно склонился над фонтаном. Настя оперлась одной рукой на бортик. Раскрыв рот, Властош смотрел, как действует сила Искусницы, полученная риском, и ненароком сравнивал показ несвязанных между собой картинок с чудесным блюдцем Мары. …Слёзы, растворяясь в воде, рисовали сменяющиеся картинки живописных пейзажей Славении, показывали знакомых Настасье людей, рассказывали о прошлом. Из воды приглушённо слышались голоса. Изображение, пронзенное магическими нитями, предстало Властошу и Насте в виде чёрного хвойного леса. Там, в окружении дворянской знати, едва держалась на ногах оцепеневшая златовласая девочка. Неподалёку избивали её отца. Властош напряженно окинул взглядом незнакомых ему холопов и их хозяина — богатого человека, восседающего на коне; перевёл взор на женщину, качавшуюся в петле; всмотрелся в лицо бледной девчушки, которой не было и десяти лет, и с каждой секундой все больше узнавал черты стоявшей подле него Искусницы. Сама Настасья смотрела на происходящее в воде молча, она точно позабыла, что рядом с ней находится Вишнецкий. Весь мир перестал для неё существовать. Она смотрела, не шевелясь, пристально, безмолвно, только голубые очи были широко распахнуты от ужаса, словно она ещё раз, как тогда, в отрочестве, переживала гибель матери… — На том свете, матушка твоя, смотри, — западный акцент некоего пана режет по ушам. Дворянин с усмешкой показывает на повешенную Светланью. Мелинар, прячась от ударов, сыплет проклятиями, вопит: — Не трогай Настю, ублюдок! Будь ты проклят, Яцек! Отзови своих псов! Но псы продолжают раздирать несчастного. Настасья содрогается, когда при первых слезах, её тянут за косу, кидают помещику под ноги. — С ней так же, пан Стежевшский? Яцек спешивается. Изящные пальцы хватают девочку за подбородок, запрокидывают голову, так, чтобы смотрела в лицо убийцы. Настя поднимается с земли, шепчет слова молитвы. По щекам текут слёзы. Струятся невольно, без сильных рыданий, без криков. Ещё недостаточно больно. Ещё не осознала, что произошло. — Папашу её, — Яцек кивком указывает на почти бездыханного Мелинара, — рядышком с супругой. На одном суку. Мельника хватают под локти и ведут к дереву. Палачи умело сплетают новую петлю. — Светланья оказалась обычной, пан Стежевшский. Кулон ничего не даёт, обыкновенная безделушка. Дочурка её — тоже без магии в сердце. Она бесполезна. — Тогда поясните мне, отчего символ Сварга вены прожигает? — кисть хрупкой девичей руки обнажают и Яцек показывает своим подчинённым солнечный знак на запястье. Настасья дрожит, не слышит их, не разбирает, не понимает. В голове стоит звон. Смутно, как в тумане видит она как ведут на смерть её батюшку. Нет! Нет, она не должна этого допустить! В ней течёт золотым ручьем волшебство, никто не должен сомневаться! — Мама, — прошептала Настасья в реальном времени. Властош заворожённо продолжал смотреть на воспоминания, складывая в голове мозаику… — О пречудный Спаситель наш Единый… в р-руцах с-своих жизни наши держишь… — ребенок запинается, слёзы мокрыми дорожками струятся по щекам, Настя не может отвести взгляда от казненной матери и от отца, на шею которого уже накинули верёвку. Пальцы девочки сжимают обережную куколку, они же касаются злополучного подаренного помещицей солнечного кулона, из-за коего и начались все беды! — Сохрани живот чад твоих Мелинара и Анастасии… Верую во Един-ного Господа… — Заткните её! На сей раз, не тянут за волосы, а попросту ударяют по губам. Взрослая Настасья вздрогнула, точно почувствовала, как заново рассекли кожу. Но Вишнецкий к ней даже не прикоснулся. Он продолжал смотреть. И невозможно было прочесть его чувства. — Никто не поможет, дитя, — смеётся остро, словно лёд под ногами ломают, пан Стежевшский. — Такова твоя доля. Радуйся, тебя ждёт участь не как у родичей. Себе возьму. Подрастёшь немножко и будешь меня развлекать. Светланья, мамочка твоя, была не прочь со мной позабавиться ради богатства. — ЛЖЕЦ! — восклицает Мелинар, в последние секунды оживший и понявший, что его ведут навстречу смерти. Навстречу его лебедушке. Он пытается сопротивляться, но тщетно. Гайдуки удерживают мёртвой хваткой. — Давай же, Настенька, — прошептала Настасья в нынешнем времени. — Давай… — Пощадите отца… Прошу… — Вздёрните мельника шибко! А ты, бесполезная куколка, умолкни! — Яцек отпихивает ребёнка в сторону. Настасья падает, смотрит на мёртвую мать, осознает, что сейчас точно так же помещик поступит и с её отцом. Её мать мертва. Мертва! Убита! Несправедливо! У тебя несколько мгновений, дитя. Всего миг, чтобы успеть спасти близкого. Солнечная девчушка, распластавшись на грязной земле содрогается в рыданиях, закрывает лицо руками, чувствует бегущую по жилам кровь и… нечто золотистое, горячее, волшебное… Магия. Она рождается. Она желает свободы. Одна секунда. Из глаз капают слёзы. Вторая. Из горла раздается крик. Истошный. Пронзительный. Звонкий. Третья. Из тела, через кончики пальцев и раскрытые ладони вырываются острые чародейские лучи, настолько яркие, что ослепляют на мгновение Лешего и все его владения. Юная Искусница кричит во всю силу, и в крике её слышится боль. Из тела с бешеной скоростью летят солнечные стрелы, сшибая на пути своём всех недругов, ударяя невидимым копьём в грудь Яцека, вырывая Мелинара из вражьей хватки, колыша верхушки елей и заставляя голосить всех небесных птиц разом. Настя кричит от ужасной боли. Не от той, что разрывает изнутри жилы, но больше от душевной, которая не сравнима ни с одной самой изощрённой пыткой на свете. Магия льется. Магия не прекращается. Магия всегда рождалась на эмоциях. И только когда голос затихает, угасает солнечный залп, слышится ржание коней и свист стрел. На поляну из тени деревьев въезжают люди. Грязные, оборванные, но уверенные в себе, наводящие ужас. Несколько мгновений. Даже пан Стежевшский, валяющийся на земле, не успел опомниться, а его люди уже почти перебиты. Льётся кровь, грохочет хохот. Настасья рвётся к отцу, спасённому её чудом. Они, прижимаясь друг к другу, видят жестокость напавшей разбойничьей шайки, но не спешат убегать. Судьба будто нарочно послала этих бандитов в чащу леса на подмогу. Без разбора и пощады разбойники режут глотки панским слугам. Стрелы пронзают сердца. Когда всё заканчивается, и в живых остаётся только раненный магией пан Стежевшский, атаман бандитов, помогает подняться девочке и её отцу. — Кто ты, добрый человек? — задаёт Настасья первый пришедший на ум вопрос. Атаман усмехается, обнажая выбитые в ходе многих драк зубы. — Гришкой кличут. Может, и добрый, дитя, да недоброй волей разбойником и вором ставший. Беглые мы. Давнёхонько в вольных землях не видали такого бесчинства, какое совершил этот богач. Мать-то с дерева снимите, да похороните прямо здесь. Негоже медлить. Ну-кась, глянем, что же тут у нас… Довольный добычей, атаман приближается к распластанному на земле шляхтичу. — Не смей! Тебя казнят, мразь! Я пан Сте… Яцека бьют сапогом по лицу, расквашивая нос, и сдирают все перстни и кошели с золотом, какие у него только имеются. — Иди-ка сюда, златокудрая, — подзывает Гришка к себе. Настасья, всё ещё дрожащая и истощённая от первых пролитых волшебных сил, подходит к главарю шайки. Тот передаёт ей в руки дорогой и тяжелый арбалет. Верно, украденный. Говорят, таким хорошо стрелять в лис на охоте. Говорят, стрелы из арбалета используют помещики — те, что совсем обезумели, для стрельбы в закрепощенных крестьян, устраивая на них своеобразную охоту. Как бы играя. — Заряжать умеешь? Настя покачивает головой, испуганно таращась на главаря разбойников. Что он ей предлагает? — Целься, — приказывает Гришка, тонкими ручками девочки умело направляя арбалет на Яцека. — Вот так. За свою мать. Прямо ему в сердце. Настя цепенеет, не может сделать ни одного движения… — Я не… Тогда вступается Мелинар. — Отдай! — из рук Настасьи отец выхватывает оружие. — Не хочу, чтобы из-за этой паскуды мою ясоньку казнили! — Нас всех казнят, добрый человек. Нешто не понял? Когда-нибудь. Когда поймают. Толпа отзывается горестным смехом. Мелинар не отвечает Гришке. Снедаемый отчаянием и злобой, заряжает арбалет и сам направляет его на Яцека. Шляхтич видит. Медленно приподнимается на локтях. Поражённо смотрит на того, с кем хотел жестоко расправится, кого хотел вздернуть пару минут назад. Протягивает руку, захлебывается в крови и мольбе: — Пан Млинар, проше! — от испуга с губ вместе с кровяными пузырями стекает западный диалект. — Ни робц тего! Заплаче злотом, вшистко! — На нашем говори, собака! — рявкает Гришка. Дворянин кивает, отползает назад, лелея слабую надежду на побег. Но спина вскоре упирается в ствол дерева. — Золотом заплачу, клянусь! Не надо… Умоляю, Мелинар… Мелинар чуть опускает ослабевшую руку. Не сможет. Не получится у него. Как и у ягодки его. Не убийцы они, не злодеи. — Мелинар, я прошу! Я отдам тебе все! — Супругу твою пущай воскресит, тады и побалакаем. И мельнику хватает услышать верные слова, хватает бросить лишь один взгляд, увидеть тело повешенной и изнасилованной жены. — Мелинар, ты же этого… Стрела летит и в одну секунду пронзает чёрное сердце. Спустя минуту или вечность Настасья крепко обнимает отца. Впервые убившего человека. — Что нам теперь делать, тятя?.. — сквозь слёзы слышится тонкий голосок. Ей отвечает атаман: — Бежать. Как можно скорее и быстрее. Без всего. В невольные земли Славении, на юг, за Навжий лес. Бегите, добрые люди, и никогда не возвращайтесь в Зеверцы. — Арестуют, — сухо констатирует Мелинар. — Не заподозрят. Разбойники здесь мы, и мы убили помещика Стежевшского. А коль повяжут, так нам всем одна дорога — на эшафот. А у девки твоей чудо за несколько вёрст увидеть успели. Считай, и тебя спасла, и нас на подмогу позвала. Храни её как зеницу ока. Чародеям дворянского рода более на глаза не попадайтесь, они — шельмецы, и не на такое способны. И ещё… супругу свою похорони. Пока время есть. Пока время есть… Пока время есть… — ДОВОЛЬНО!.. ПРЕКРАТИТЕ! Вишнецкий не успел ни досмотреть, ни дослушать. По воде резко ударила девичья ладонь. Изображение погасло. Властош изумленно повернулся к всё еще стоявшей рядом взрослой Настасье. Вот, что даровала её слеза… Целый рассказ. — Не смейте больше смотреть! Это были мои воспоминания! Вы не имели права! — Мы смотрели их вместе, — тихо произнес волшебник. Ему почудилось, что он потерял голос. Воспоминания Насти во многом помогли ему разобраться и добавили ровно столько же бесконечных новых вопросов. — Так вот, отчего ты так боялась любого чародея… — Не ваше дело. — Вот, как расцвела твоя магическая сила… — Зачем вы всё это видели! — Только для чего тому безумцу понадобилось убивать твою матушку? — Хватит! — Из-за нашего кулона? — Я не знаю! Остается гадать, чем бы кончилась эта перепалка, если бы дверь кабинета не скрипнула, и в проёме не показалась русая голова Данилушки. — Даня?.. — выдохнула Настасья — Так, ты врала мне, дескать мамка твоя пропала… Чародей рванулся к мальчику, за шиворот втащил его в кабинет и процедил: — А ты, значит, подслушивал под дверью?.. Данилушка в эту секунду не боялся ничего на свете. — Подслушивал, пан! Всё слышал! И про Искусников, и про матерей, и про воспоминания… Хоть прикажите высечь, а не извинюсь за своё поведение. Много узнал я, Настёнка! — Данила, я… Я просто не хотела тебе… — Лгунья ты! Думал, ты мне все секреты открываешь, думал мы с тобой, как родные брат с сестрицей, а на деле вон как, не доверяла! — Даня, родной, ты не… Но Данилка не дослушал. Убежал, крепко захлопнув за собой дверь. Коридор и дворовые слуги услышали его плач. Настя окаменела, после вновь пережитых воспоминаний не осталось никаких чувств: ни злобы, ни раздражения, ни отчаяния. Ничего. Властош устало присел на софу. — Иди в поле, Настя, — произнес он тихо, без надрыва. — Иди работай. И Настасья, вытирая последние слёзы, уже не волшебные, но абсолютно обыкновенные человеческие, ушла***
Хоть и успокоилась злость в душе чародея, в мыслях всё же сквозило ужасом и пониманием того, что могло бы случиться с ним самим. Настасья бы его убила. Она балансировала на грани, скользила по хрупкому льду Добра и Зла. Но она выдержала. Вот, поразительно! Властош ожидал иного. Он верил в то, что одним лёгким движением клинка она перережет эту тонкую нить, связывающую её с высшими светлыми силами, теми самыми, что даровали ей магическую премудрость Искусников. Волшебник и не думал рисковать собою, но кто ж знал, что пойдёт всё не так гладко, как планировалось. Однако, нет. Девочка справилась, не смогла убить, как тогда Яцека… а Вишнецкий получил её слезу, настоящую, не фальшивую. Испытание было пройдено честно. Слезинки, хранящие воспоминания. О, как они ему помогли и как сильно запутали! — Не безнадёжна ты, милая, — сказал с дрогнувшим смешком Вишнецкий, одной рукой держась за порез на шее, другой подбрасывая на ладони фамильный кулон. Воспоминания о том, когда он видел кулон в последний раз, нахлынули ночью во сне. Приснилась сцена из прошлого: как Лада даровала обыкновенной девушке по имени Светланья самую драгоценную свою вещь. Зачем она подарила символ Искусников? Неужели знала, что будущая девочка той мельничихи родится избранницей богов? Лада ведь, судя по сну и обрывкам воспоминаний, предсказала рождение дочери Светланьи… Ох, если она столько знала, то почему не смогла предвидеть собственную смерть?! Или гибель своей молодой подруги от рук панской своры? Или так было задумано? Для чего и почему? Рой вопросов жужжал в голове. — А, может, мама, ты и знала, — горько прошептал Властош, присаживаясь в резное кресло. В окно лился золотой утренний свет, ласково поглаживая чародея по белокурым волосам, целовал так же тепло, как целовала в макушку когда-то пани Вишнецкая. — Не слишком ли вы были к ней жестоки, Властош Ладович? — вдруг раздался чей-то писклявый голос, заставив Властоша дёрнуться. Он прислушался: нет, ему не показалось, голос не был внутренним, но до ужаса напоминал речь Самобранки. — Ты где?.. — только и спросил хозяин. — Здеся, пане, здеся! — донёсся ехидный голос из неприметного и незаметного, но довольно вместительного сундука, стоявшего в углу кабинета рядом с посохом. Властош удивлённо встал из-за стола, отложил кулон и, подойдя, открыл сундук. В нём преспокойно лежала сложенная вчетверо Скатерть-Самобранка. — А что ты тут делаешь? — Да та-ак, — протянула Самобранка, — занесла Палаша к вам, сюды, чтобы без спроса больше никто не брал и не пользовался мной. А то, совсем обнаглели! — Нет, это, конечно, хорошо, но ты хочешь сказать, что теперь будешь всегда здесь лежать и подслушивать? Скатерть деликатно промолчала. — И ты хочешь сказать, что сейчас много всего умудрилась услышать? — поражённый Вишнецкий понимал глупость заданного вопроса. Конечно же, она слышала! — Почему ты молчишь? — Пан, ну за кого вы себя выставляете? За идиота? — Границы не переходи, я… — Ну, тогда зачем спрашиваете?! Вас не только Данила и я слышали, вас всё поместье наверняка слышало. Как вы с Настей сперва ругались, потом воспоминания смотрели, потом опять кричали друг на друга, хотя по большей степени орала она. Ну, и вы тоже хороши. Неприлично, знаете ли, чужие воспоминания смотреть так открыто! — Ах, ты у Палаши дерзости набралась?! Как смеешь ты?.. — Смею! — заявила Самобранка, и будь человеком, топнула бы для верности ногой. — Не перебивайте, пожалуйста. Девчушка хоть показала вам, чего стоит, пощадила вас, а вы… Эх, ударили её, жестоко. — Она назвала мою мать тварью, — сурово отозвался Властош, в глазах его сразу полыхнул огонь. — Вы меня, видимо, слышать не хотите, Властош Ладович! У меня возникает ощущение, что я беседую с пнём! Разговору, который грозил перерасти в ссору, суждено было прерваться: послышался будто звон хрустальных колокольчиков. Опять — фонтан. Неужели, остались ещё слезы, ещё воспоминания?.. — Ты права, не хочу! Так что, извини! Некогда мне с тобой лясы точить! — Но, я… — договорить Самобранка не успела, Властош с раздражением захлопнул крышку сундука, прерывая ещё не начавшуюся нравоучительную лекцию. И всё равно, он умудрился услышать обидное даже через закрытую крышку сундука: — Боги, он опять меня послал! Как человека же просила не извиняться! Звон хрустальных колокольчиков продолжал разливаться по комнате. Вишнецкий направился в дальний угол кабинета к декоративному фонтанчику. В фонтанчике вновь бурлила вода, и по ней бежала рябь. Нет, это не слёзы Искусницы, той магии уже не осталось. Властош выжал из неё всё, что было нужно. Пана Вишнецкого кто-то вызывал. Вода недолго бурлила, затем заискрилась всеми цветами радуги, разукрашивая потолок всевозможными переливами цветов. Подойдя к чудесному изобретению, маг провёл над водной гладью растопыренными пальцами, давая энергии проникнуть в воду, и узрел расплывчатое изображение чернокудрой женщины в венке, сплетённым из брусничных кустов с ягодами. — Мара? — Вишнецкий удивился. Как хорошо, что он находился в кабинете именно в тот момент, когда его вызывала Мара таким вот необычным способом. Восстановить подобную связь было непросто и предугадать, что вызываемый стоит сейчас у волшебного фонтана — тоже, однако, у Мары подобные штуки получались на славу. У ведьм, говорят, хорошо развита интуиция. — Доброго здравия тебе, Ласточка! — Мара! — Властош скрипнул зубами, не вынося искажения собственного имени. — Ладно, ладно, прости, ты какой-то злой сегодня… Впрочем, чему я удивляюсь? Ты всегда злой. Ой… что это у тебя? Ты поранился? Властош не успел прикрыть рану, оставленную мечом. — Не бери в голову. — Что это? — тон Мары сделался настойчивее. Она смотрела серьёзно и требовала ответа. — Порезался, когда брился, — бросил небрежно Властош. — Сам брился? Обычно ж слуги ухаживают, а то и вообще, у вас, колдунов, щелчком пальцев можно о своей красоте самим позаботится. — Нет, это был мой дворовый! Представь себе! Дёрнулась рука у остолопа случайно! — Ох, я думаю, не случайно, — Мара ухмыльнулась, отводя взгляд. — Видимо, настолько всё плохо, что свои крестьяне уже готовы пану глотку перерезать… Чем же ты так им насолил? — Да всё нормально! — закричал Властош чуть не плача. Где-то вдали хихикнула мерзкая скатерть. — Успокойся, ради Единого и наших богов! — О, поверь мне, Властош, я спокойна, в отличие от тебя. И вызвала я тебя не чтобы нервы потрепать, хотя скрывать не стану, это доставляет мне преогромнейшее удовольствие, но у меня новость. Хорошая! — Хорошие новости в наше время — редкость. Слушаю, — почувствовав прилив сил, Вишнецкий прикоснулся к порезу на шее, исцеляя чарами. С ведьмой сейчас общаться сильного желания не возникало, в особенности после всего того, что он пережил. Он хотел отдохнуть, но известия следовало выслушать, тем более если касались они чародеев Волховской Шляхты. — Меня давеча друг твой старый навестил. Мирон. Вот, только вчера заехал, привет тебе передает. Властош в изумлении вскинул брови и сразу стал походить на заинтересованно глядящего лиса. — Мирон? Пан Мирон Орловский? Изображение травницы в воде кивнуло. — Он переговорил с советником, они дают тебе отсрочку на седмицу! Властош, на целую седмицу! Я уверена, твои люди даже и треть пшеницы ещё не пожали, что уж говорить о сборе золота… Потому я решила поговорить с нашим дорогим паном. Он тебе в помощи никогда не отказывал. Ты знаешь, какие у него связи. — И это несмотря на то, что он колдун, хотя-я какой из него колдун, так, любитель, — чародей мягко рассмеялся, вспоминая старшего друга детства, заменившего Властошу буквально дядю. Пан Мирон, шляхтич более зрелого возраста, в отличии от Каркраса, имел статус равного Вишнецким и слыл истинно стоящим человеком. Увы, Мирон Орловский не достиг таких высот в ремесле чародейства, как Властош, но он был богат (почти богат, если бы не так много набирал долгов), числился в Волховской Шляхте, жил с семьёй на самой окраине города Вишнёва в добротном поместье, и крестьян у него было… Властош Ладович всегда не мог сдержать улыбки, постоянно припоминая дружку, что невольных людей у того в три раза меньше, чем у самого Властоша. Мирон относился к ним тепло, по-отечески, часто даже баловал, раздаривая деньги и всячески помогая, словом относился так, что если бы подобное отношение увидел Криош, то помер бы от сердечного приступа. «А ещё звание пана носит, бестолочь!» — прибавил бы старший Вишнецкий перед долгожданной всем миром кончиной. Властош облегчённое выдохнул. Теперь можно работать в нормальном темпе, не спешить. Ещё семь дней для жатвы и отбора золотых зёрен у него в запасе. Мирон в очередной раз его выручил. — А как там твоя Настасья? У тебя теперь живёт? Догнал? — не без смешинки внезапно поинтересовалась Мара. Маг кивнул, ласково попросив не беспокоиться. — Надеюсь, она ни в чём не нуждается и живёт нормальной жизнью служанки, зато без горестей. Надеюсь, Ласточка, это не она тебя так… Властош хотел было что-то сказать, но из закрытого сундука донёсся голос Самобранки: — Поверьте, госпожа травница, такой жизни она никогда не видела! И да, вы абсолютно пра… — Прости, Мара, но мне некогда! За известие спасибо! — перекричал фразу Самобранки Властош и одним движением руки по воде прервал связь. Мара, находясь в реальном времени у себя в тереме, поглядела в бочонок с водой и потускневшим в ней изображением. Властоша там уже видно не было. Опечаленная знахарка присела за стол. — Всегда тебе некогда! — прошептала она с грустью. — Даже про Навну не успела сказать. Бедная сова, без предупреждения летит в твоё логово. Ох, ты не будешь готов к таким новостям… … Волосы Властоша побелели от бешенства, но скатерть этого не видела, впрочем, как и всего остального — у ткани, даже волшебной, глаз, к сожалению, а может, и к счастью, нет. — Ты становишься похожей на Палашку! — прорычал маг. — Зачем ты меня подставляешь?! Была ж нормальная скатерть, что произошло с тобой?! — Ну просто… — Что просто?! — Мне понравилось с вами спорить. Знаете, как сие называется? Дискуссией! Безаргументированной дискуссией с одной точкой зрения. И эта правильная точка зрения — моя. Я пересмотрела свои принципы, Властош Ладович, и, кажется, нашла свой талант. Властош взвыл, рухнул на софу. Хотелось отлежаться в тишине, и когда Самобранка продолжила нести чушь, ему пришлось на неё рявкнуть и предупредить не выводить его из себя. — Иначе, в чулан пыльный брошу, будешь там выказывать своё недовольство и издеваться над пауками, поняла? — Поняла, пан, поняла, — прокричала Самобранка из сундука, затем тяжело вздохнула, но больше не произнесла ни слова. И она, и Вишнецкий, утомлённые друг другом, вскоре уснули.***
Остаток дня до самого вечера тянулся медленно. Каркрас опять заставлял людей работать в опасные часы, заявляя, что никакая вымышленная Полудница не смеет помешать жатве. Крестьяне, бессильные против оборотня, не могли повлиять на решение господина чародея и хоть немного помочь страдалице Насте, да и не то, что помочь! Просто обмолвиться с ней дружеским словом каралось ударом плети. Невольные под страхом молча жали пшеницу, стараясь не смотреть на Настю. Ни Оксана, ни Олешка, ни Савва, ни даже дядя Макар — никто не обращал внимания, хотя сердца у многих отнюдь не состояли из камня и обливались кровью. И тем не менее, никто не хотел участи Аннушки. Сама Анна отлёживалась в комнатке у Палашки, в усадьбе. Пан позволил старой женщине излечить её раны и велел не отсылать девушку работать трое суток, но правило не помогать Насте касалось и этих двоих. «Не хочешь повторного пения у столба, — сказал чародей, зайдя в комнату кухарки, — тогда не общайся и не помогай Насте, пока я не пойму, что она исправилась!» Аннушка, конечно, кивнула. Она знала, что Властош наказал её не только за помощь Настасье, но и за отказ ему прошлой ночью. Кто бы что ни говорил, но Анна ценила свою честь дороже, чем спину, и если бы пан ещё раз дал ей выбирать между ним и плетью, она бы смело выбрала плеть. Однако, хвала небесам, такого не случилось. По крайней мере сейчас. Как только наступила ночь, Аннушка встала с кровати, морщась от боли, всё ещё терзающей кожу. Она увидела спящую в кресле-качалке Палашку, как всегда задремавшую со спицами в руках, юркнула мышью на кухню, свернула в котомку еды, какую нашла, и выбежала из поместья через чёрный ход прямиком к крестьянским хатам. Благо, никто не заметил. Так, добравшись до дома Анфисы, она тихонько постучала в оконце, молясь про себя, чтобы проснулся нужный ей человек. И на счастье Анны, на крылечко вышла Настя. Увидев Анну, она опешила. В лунном свете девочка разглядела, как Аннушка приложила палец к губам, давая знак вести себя как можно тише, и подозвала подругу. Та подбежала, с благодарностью взяла котомку. — Чай, не ела целый день, — прошептала Анна с жалостью. Настя кивнула и тихо спросила, болит ли спина. — Уже легче. Ты ведь исцелила, Искусница. Съешь, что принесла и набирайся сил, а со мной особо не разговаривай. Колдун не станет разбираться, обеим достанется. На том короткая их беседа завершилась. И Аннушка растаяла в тени ночи так же стремительно, как появилась.***
Утром, пока ещё соседка не проснулась, Настасья быстро позавтракала тем, что принесла ей Анна. Удивительно, но Насте показалось, что наелась она на целый день. А потому ещё до пробуждения Анфисы, она взяла серп и смело отправилась в поле на жатву. Крестьяне выходили из своих домов. Старались не заговаривать с девушкой, хотя Настя заметила, как Оксана подмигнула ей, а Олешка жалостливо пожал плечами. Видимо, они подавали ей знаки — мол, прости, не по своей воле с тобой не дружим, воля панская. Настасья это уже поняла, смирилась и обиды не держала. Почему она не могла вести себя также спокойно с чародеем как с крестьянами, оставалось для неё загадкой. Она, всё равно, продолжала твердить себе, что права. Как бы ни дружили их матери, что бы колдун ни наплёл о ней самой, о том, что она великая Искусница, о живущей в её душе Силе, Настя отказывалась верить. Её можно было понять. Потеряв родную маму, увидев, как отца превратили в мышонка, а друга — в дерево, как враг строил козни, сжёг мельницу, а также их единственный дом, пусть и случайно, нельзя было осуждать Настасью за чувство ненависти к Властошу Вишнецкому. Но терять шанс всё самой исправить, доверившись пану, который уже знал её истинную историю, было не лучшим выходом. Однако, упрямица не хотела по-иному. По крайней мере, пока не хотела. Она не могла знать, что на самом деле творится у чародея в голове, и что он замышляет. А может, просто не желала знать?.. Всё рушили воспоминания. С одной стороны, они вновь твердили о том, дескать все помещики стоят друг друга, с другой осуждали Властоша за то, что так без спросу он посмотрел их! Анастасия не видела в своём нынешнем положении хороших сторон. Не хотела видеть. Благо, на работе её это не отразилось. Чудесным образом терпение и настрой вселились в её тело, и она с самого утра рьяно принялась за труд, уже не думая ни о ком и ни о чём. Колос за колоском срезала Настасья серпом, вздыхала, разгибала ноющую спину, но молчаливо продолжала работать. Иногда в жарком мареве солнца ей казалось, что вот-вот позади неё возникнет тень Властоша, ядовито усмехнётся, обронит что-то колкое, но пан в поле не появлялся. Зато, Каркрас издевался над всеми с удовольствием. Бил плетью, насмехался, подначивал работать быстрее, один раз задел язвительностью и Настасью, но та смолчала. Удивительно, но даже по отношению к Каркрасу — самому отпетому негодяю во всей Славении — она не испытывала столько злобы, сколько испытывала к чародею. Ближе к полудню солнце начало жарить с невыносимой силой, и Настя, не выдержав, отошла подальше да присела отдохнуть под большой стог сена. Есть не хотелось, разве что только — пить. Жница устало вытерла со лба пот, прикрыла глаза. Она не видела, как крестьяне вереницей стали покидать пшеничное поле, дабы отдохнуть в домах часок-другой. Не услышала, как Каркрас, шумя чёрными крыльями, улетел в сторону поместья. Настасья, прилёгшая отдохнуть под стогом сена, осталась в поле одна. Спина её болезненно ныла. Солнце, казалось, нестерпимо жгло изнутри, голова кружилась волчком. Настасья хотела было подняться и пойти в хату к Анфисе, но едва встала, в макушку будто ударило чем-то тяжёлым и горячим одновременно. Перед глазами посыпались искры, затем вдруг всё помутнело. Девочка рухнула в солому, залитая золотыми лучами, жаром и потом… Ей приснился сон. Снилось, будто идёт она посреди пшеничного поля и встречается на пути ей женщина. Статная, в роскошном серебряном платье, с ниспадающими водопадом до талии льняными локонами. С губами оттенка спелой вишни и глазами, сверкающими точно изумруды в снегу. — Здрава будь, милая Настенька, — произносит женщина, пробует прикоснуться к руке девушки, но та отстраняется. — Не бойся меня, я не причиню тебе зла, — мягко молвит сребровласая. — Я лишь хочу помощи попросить. Помоги ему, не отворачивайся, прошу! Как пшеницу жнёшь, дитя, так сумей пожать и свой страх. Отдели зёрна доверия от плевел злости, сожги их, уничтожь, докажи, что ты Искусница, такая же, как и я, дитятко! И прости меня, не со злом я задумывала сие… — Я не хочу. Я боюсь. Я не смогу. Я не стану! — повторяет Настя, точно зачарованная. Лицо женщины меняется. Из печального оно становится настороженным, и Настасья только сейчас понимает, что видит мать Властоша. Но та уже не смотрит ей в глаза, пани тревожно глядит за спину девушки, словно за ней возникает какое-то чудовище. — Опасность, не оборачивайся, Настенька, — сухим безжизненным голосом говорит Лада Вишнецкая. — Опасность к вам идёт, опасность. Защити моего сына. Защити себя. Защити Славению. Стань самой Силой! Просыпайся, дитятко, опасность нависла над тобой! Беги. Беги. БЕГИ! Настя пробормотала последние слова вместе с приснившейся ей волшебницей. Надо было встать и уйти восвояси с этого чёртового поля. Голова продолжала кружиться, перед закрытым взором плыли разноцветные пятна. Пересилив себя, жница приоткрыла глаза и едва не лишилась чувств, увидев прямо перед собой бледные, испещрённые венами неестественного фиолетового цвета, ступни босых девичьих ног. Медленно Настасья подняла взгляд. Снизу вверх… Прямо над ней, закрывая собой солнце, возвышалась высокая фигура в длинной белоснежной сорочке. Роскошные золотые волосы венчал венок, сплетённый из маков, васильков и колосьев пшеницы. В руках жница держала серп. Серп, с которого на землю капала… кровь. Капли падали на её бледные страшные ступни, капли крови пачкали Настин сарафан. Крестьянка с серпом, склонив голову набок, смотрела на Настю, странно улыбаясь и не моргая. На секунду могло показаться, что у неё нет век. Настасья посреди удушающей жары вдруг ощутила, как мороз пробежал по коже, тело её будто окунули в ледяную реку. Дрожащая то ли от холода, то ли от страха, она поднялась и оказалась стоящей прямо напротив жуткой незнакомки. Девушка в сорочке с красивым орнаментом на рукавах была на голову выше Настасьи. Глаза жницы блестели золотом, бескровные губы растягивались в пугающей улыбке. — Колосья танцуют, пшеница колышется, солнце красное согревает, — чётко проговорила девушка и, сменив лицо на какую-то искривлённую гримасу, добавила: — А жнецы в это время не должны нам мешать! — она засмеялась, и Настя с ужасом заметила во рту у неё вместо белоснежных ровненьких зубов гнилые клыки, похожие на разрушенные надгробия. Губы Насти сами собой зашептали заученную ещё в детстве молитву: — Отче Господь мой, тот что на Небесах, огради мя… Девушка зашипела, согнулась пополам. Из глаз странного создания невесть откуда образовалась и потекла жидкость, похожая на чернила. Она капала на солому вместе с кровью, обагрявшей серп. Анастасия тотчас поняла, кто стоял перед ней. Полудница! Тот самый злой дух из старинных народных поверий. Молитва перепуталась в голове, Настасья забыла, как читать. — Не хочешь ли потанцевать со мной, милая? — весело спросила Полудница, попытавшись ухватить Настю за руку, но та чудом ускользнула и побежала по направлению к селу, не оборачиваясь. «Господи, спаси и сохрани! Господи, убереги!» — слышала Анастасия внутренний панический крик. Солнце опять нещадно начало жечь макушку, где-то позади слышался игривый смех, то — будто девичий, то скрипучий, как у старухи. — Не стоит, не убежишь! Потанцуй со мной, спляши, жница! Настя бежала со всех ног. Вокруг проносилось бесконечное золотое поле, пшеница хлестала по ногам, но как бы ни желала Настасья очутиться поскорее в безопасности, крестьянские хаты и люди совсем исчезли из виду, словно это был мираж. На сотни вёрст раскинулось лишь жёлтое поле… Вероятно, ей всего лишь кажется, так ведь? Может, это сон? Такого не может быть! Настасья ущипнула себя, но ничего не поменялось. В ужасе она остановилась, услышав скрежещущий смех. Сзади опять появилась нечисть и положила бледную руку, пронизанную сиреневыми венами, на плечо Насти. — Колосья танцуют, пшеница колышется, солнце красное согревает, — повторила Полудница. Настя искоса заметила, как пальцы на правой руке, которую она положила ей на плечо, стали увеличиваться в размере. Кости точно кто-то вытягивал, пальцы чуть удлинились, а затем то же самое произошло и с ногтями. Острые, длинные, они слегка оцарапали кожу. Полудница угрожающе приблизила к глазам девочки окровавленный серп. — Прошу, отпустите, — Настя от страха зажмурилась. Тогда Полудница резко развернула её лицом к себе. — Колосья танцуют, пшеница колышется, солнце красное согревает, — вновь молвила златовласая, и зеницы ёе расширились, напоминая облик умалишённой. — Спляши со мной, глупая жница! Не то смерть тебя заберёт! — нежить громко рассмеялась, а Настя разглядела в зияющей дыре, теперь лишь отчасти напоминающей рот, раздвоенный длинный язык. Как спастись, Искусница не знала, магия от страха теряла силу. По пшеничному полю разливалась музыка, быстрая и весёлая. Полудница, хохоча, схватила девушку за руку и пустилась с ней в пляс. — Пляши со мной! Пляши! — вторила нечисть, легко передвигаясь под музыку, будто бабочка порхала над цветами. — Пляши до смерти! Ух, не перетанцуешь! Колосья танцуют, пшеница колышется, солнце красное согревает, ха-ха! Колосья танцуют, пшеница колышется!..***
— Может, помиримся?.. — А разве мы ссорились? — Не, просто выяснили отношения друг с другом, всё. Хотите? — На белой скатерти, которую чародей вновь отнёс в столовую, появился бокальчик вишнёвой наливки. На ней также лежала колода карт, взятых чародеем непонятно зачем в трапезную. С Самобранкой они помирились быстро, благо наливка этому поспособствовала. Но в какой-то момент Властош вспомнил Настасью, осознал, сколько ему ещё предстоит с ней мучиться, и на вопрос, стоит ли ещё подать вишнёвой наливки, печально ответил: — Не стоит. Лучше — яду. Скатерть беспрекословно выполнила пожелание господина. На ней появилось то, что он попросил: скляночка с бесцветной, на вид обыкновенной жидкостью. Маг в изумлении выгнул бровь. — Что это?.. — Как и просили, яд. Быстродействующий. Разве могу я отказать своему хозяину? Глаза Властоша округлялись с каждой секундой. — Ты продолжаешь надо мной издеваться?! — Нет, ну вы же сами попросили. Вы, пан, уж определитесь. А то, как в юности: это — хочу, это не буду, а потом всё наоборот! Желания меняются, ох, вы такой непостоянный, не сочтите за дерзость… — От, же ж дурра тканевая, — хмыкнул ворон-оборотень, находившийся отнюдь не по случайности в том же помещении. На оскорбление Каркраса Самобранка недоуменно спросила, что, собственно, такого она сделала запретного?.. Вишнецкий, не ответив, со стоном опустился за стол и положил голову на скрещённые руки. Скатерть впервые пожалела, что не имеет пальцев, ведь так бы она ласково погладила хозяина по голове. — На вашем месте я бы спросила у карт, что о вас думает эта особа, — посоветовала она. Волшебник тяжело вздохнул, но последовал совету, взял в руки колоду и начал тасовать. «Как будто, я и так не знаю, какой образ возникает в её глупой голове, — подумал помещик, — зачем мне карты мучить!» Властош, усмехнувшись, начал доставать карты одну за другой. Он ничего не понимал: Оракул точно не показывал мысли девушки, он буквально кричал о том, что Настасья совсем не думает про мага, а находится… в опасности?! Чародей покачал головой, приняв расклад за бред, вложил карты в колоду и, как следует перетасовав, вновь вытащил несколько карт. Выпали те же самые, что и в первый раз: «Солнце», «Серп» и «Смерть». — Каркрас! — надрывно позвал пан. Верный слуга подбежал к господину. — Скажи мне, мои люди сейчас ведь в своих дворах работают? Не в поле? Настя с ними?! Да не молчи ты! — Ну-у, — оборотень отвёл взгляд, поджав губы, почесал затылок, возможно, чтобы мозг быстрее заработал и подкинул идею, как правильнее соврать. — Нет, они, конечно, те ещё бездельники, хе-хе, зрря ты их так балуешь, я ррешил сокрратить врремя их отдыха и… Надеюсь, ты не будешь прро… — ИДИОТ! — восклицание волшебника совпало с сильным ударом кулака о стол. Скатерть болезненно взвизгнула. — Извини! — Да ёлки-палки, пан! Я ж просила вас по-человечески не изви… — Каркрас, это опасное время! — перекричал Вишнецкий Самобранку. — Какого лешего ты подвергаешь опасности моих людей?! Ты что их работать в эти часы отправлял?! Настасья… Настя… Она в хате сейчас? Отвечай, тупица! Оборотень застыл, как вкопанный. Властош медленно глянул на Оракул. Карта с надписью «Смерть» завибрировала на столешнице, словно в неё вселился живой дух. — Идиот! Она — единственное моё спасение, она — мой ключ к разгадке! — маг стрелой вылетел из столовой, оттолкнув с пути оборотня. Ворон, чудом устоявший на ногах, зло поглядел вслед колдуну. — Эх, совсем с этой Настасьей умом тронулся. Пить начал, да и обзываться… — Скатерть-Самобранка печально вздохнула.***
Полудница не прекращала танцевать с Настей. Она кружила её, словно юлу. Прыгала вместе с ней и бегала по полю. Настасья уже не чувствовала ног, они саднили, кровоточили. Казалось, ещё немного — и она упадёт без сил. Хотя, останавливаться было страшно. Остановишься — нечисть зарубит тебя серпом. Настасья как сквозь дрёму, сквозь играющую музыку, льющуюся по полю, сквозь безумный девичий хохот услышала глухой топот копыт. А затем глаза смутно разглядели чёрного коня, вылетевшего на поле и всадника, восседающего на нём. Полудница резко остановила танец. Перестала смеяться. Отпустила Настю. Будто мёртвая, шатающейся походкой приблизилась к непрошеному гостю. Настасья же, застонав, упала в колосья. Пан Вишнецкий, сжимая в одной руке посох с черепом, а в другой меч, шёл навстречу Полуднице. Солнечные лучи золотили его чёрные одежды и волосы, развевающиеся на ветру, дуновение которого даже не ощущалось. — А со мной, милая, потанцевать ты не хочешь? — ухмыльнулся Властош, кругами обходя нежить. Дух засмеялся, предупреждающе подняв острый серп. Чародей, склонив голову набок, игриво улыбнулся Полуднице, приготовившись вступить с ней в битву в любой момент. Солнце, казалось, сейчас подожжёт пшеницу. Жара сдавила воздух. Пылающей петлёй затянулась на пересохшем горле. Настасья пролепетала одно единственное слово, обращённое к пану: — Бегите. И лишилась чувств.