Часть силы той, что без числа
Творит добро, всему желая зла.
Иоганн Гёте «Фауст»
Жаркий воздух колеблющимся маревом поднимался ввысь. Колосья танцевали в такт задорной, несущей смерть музыке. Чародей и нечисть словно не сражались, нет, они танцевали как если бы находились в огромном бальном зале. Золотое поле служило им местом для вальса, а нещадно палящее солнце — люстрой, проливающей свет на два мира: человеческого и потустороннего. Лежащая без чувств Настасья осталась в стороне. Она бы им только помешала. Изначально волшебник попробовал договориться с нежитью, хотя знал: сие невозможно. Златовласая сразу принялась осыпать его вопросами: почему пшеницу не пожали раньше? сколько мешков зёрен планируют собрать крестьяне? как подготовлены снопы? и тому подобными. Пан отвечал молниеносно, так же как спрашивала Полудница, однако после десятого или одиннадцатого вопроса он запнулся. — Ага! Не знаешь, не знаешь, ха-ха! — солнечный мертвец разразился скрипучим смехом. — Вижу, вооружённый ко мне пришёл. Чему быть, того не миновать! Колосья танцуют, пшеница колышется, солнце красное согревает! Она схватила его за запястье. Сжала так, что маг перестал чувствовать руку. Пальцы его невольно ослабли, и посох — главное оружие против нечисти — упал на землю. Хохоча, Полудница стремительно закружила чародея вокруг себя, отводя его как можно дальше от посоха. Не продумала до мелочей — в другой руке Вишнецкий сжимал меч. Иного выхода не было. С яростью размахнувшись, маг отсёк голову противнице. Тело рухнуло наземь. Пан, переводящий дух, застыл засмотревшись: из шеи нежити на солому толчками вытекала чёрная кровь, разливаясь вокруг быстро растущей лужей. Труп ещё шевелился. Продолжая сжимать в руке испачканный кровью клинок, Властош подбежал к бесчувственной Настасье. — Анастасия! Давай, вставай! Очнись же! — в глазах волшебника искрилась паника. Он тряс девочку за плечи, звал её, читал заклинания, дабы привести в себя, но та оставалась в обмороке. Однако, она была жива. Колдун с облегчением выдохнул, когда нащупал на девичьей шее слабо пульсирующую жилку, значит сердце билось. Едва заметно, но билось! «Нет, девочка моя, не смей умирать, ты мне ещё пригодишься!» — Настя! Прошу… — Вишнецкий коснулся пылающего жаром лба Настасьи, она застонала. За спиной чародея что-то прошуршало… Он не заметил, не услышал за чтением собственных заклятий, за стенаниями Искусницы. Труп встал. Существо, пошатываясь, подошло к отрубленной голове. Взяло её и приладило обратно к шее с отвратительным хрустом. — Сзади… Она сзади, — еле слышно пробормотала приоткрывшая глаза Настя. Её слова спасли шляхтичу жизнь: пан едва успел защититься от резкого выпада из-за спины. Полудница, кривя лицо от злобы, попыталась нанести смертельный удар окровавленным серпом, но тот лишь звякнул о меч чародея. — Нечестно, дорогуша! — волшебник вскочил на ноги. Клинок вновь встретился с серпом нежити. — Колосья танцуют, пшеница колышется, солнце красное согревает! — опять повторила златовласая, лицом к лицу оказавшись с паном. — Коль не девчонка, так ты! Спляши со мной, волшебник! Перетанцуешь — отпущу! Нет — так смерть обоим! — Отпусти нас! Жница виновата, признаю, но она не ведала, что в полдень, в твоё время работать нельзя! Полудница с улыбкой покачала головой. Внезапно её кожа, белая, как снег, и чистая, точно у младенца, начала шелушиться и осыпаться. Из-под глаз потекли чернила, во рту заскрежетали гнилые клыки. — Колосья танцуют, пшеница колышется… — голос сделался скрипучим. Пан с удовольствием бы зажал уши, он уже не в силах был слышать одно и то же заклинание, но не мог: нежить намертво вцепилась ему в руку. А затем, видя, как маг пятится назад, чтобы ухватить посох, резко дёрнула Властоша на себя: — Иди ко мне, хлопец мой гарный! Неужто не мила я тебе? Ха-ха! Танцуй со мной! Танцуй! Танцуй! Ещё громче поле начала заливать яркая музыка, и Властош, схваченный Полудницей под локоть, закружился с ней в пляске. Во время танца он старался выбрать момент, чтобы нанести ответный удар, но нечисть резво отражала его попытки серпом, так что во все стороны сыпались искры. В конце концов, Властошу надоело. Он отбросил меч. Над ладонью его взвилось пламя. Нечисть легко увернулась от пылающего шара, брошенного в неё колдуном, и костёр занялся прямо по стогу сена, расположенному неподалеку. Полудница захохотала, однако битва с помощью магии её насторожила. — Ох, что за неумелый колдун, ха! Она размахнулась. Серп рассёк кожу на щеке Властоша. Пролился его крик. Полудница отбросила серп в сторону. Схватила Вишнецкого за обе руки и закружила ещё сильнее. Запачканные смолянистой кровью полы длинной сорочки взвились за ней в танце. Золотое поле, голубое небо, с неимоверно быстрой скоростью проносились у волшебника перед глазами, но самым страшным и единственным кошмаром была она — та, что его кружила, выворачивая кости и заставляя ступни внутри сапог кровоточить. Лик прекрасной златовласки пропадал постепенно. Вместо неё, в бесовской пляске пану уже виделась уродливая седая старуха с пустыми чёрными глазницами, глубокими, как вырытые туннели, с разлагающимся ртом и вылезающим наружу раздвоенным языком. — Остановись! Прекрати! — надрывал горло маг, но нечисть лишь сильнее завертела его. Чародей едва удержался на ногах, когда она резко остановилась. Вокруг всё кружилось волчком. Из-за жуткой боли тело не ощущалось, зрение никак не могло сфокусироваться. — Колосья танцуют, — проскрипела старуха, обходя свою жертву, едва сохраняющую равновесие. — Пшеница колышется, — она подняла с земли сверкающий серп, увидела, как Властош рухнул на колени. — Солнце красное согревает! — длинными когтистыми пальцами рванула мага за волосы, запрокидывая ему голову. — Прощай, волшебник! — И замахнулась острым полумесяцем. — Нет! Убирайся прочь! ПРОЧЬ! — раздался в ту секунду крик. Казалось, этот хрустальный голос разбился тысячами осколков о тяжёлую, пропитанную жарким маревом стену. Ничего не видя перед собой, но ещё слыша, пан узнал звонкий голос Настасьи. Золотой свет вырвался из глазниц черепа на посохе и ударил нежить в грудь, отшвырнув в сторону. Властош смутно разглядел Настю. Девочка, приподнявшаяся на локтях, дрожащими пальцами сжимала посох чародея. Тот, к счастью, оказался недалеко, до него она дотянуться смогла. Она спасла его. Властош даже если бы хотел что-либо сказать, не смог бы: из пересохшего горла вырывались лишь хрипы. Оба услышали крик. Крик нечеловеческий, разрывающий душу. Вишнецкий обернулся к Полуднице и увидел, как та корчится от боли. Напоследок она что-то проскрежетала, попыталась сделать шаг, но не смогла — вместе со своим серпом истлела. Рассыпалась чёрным пеплом, сожжённая заживо светом черепа. Музыка стихла. Огонь, попавший на стог сена, погас. Пошатываясь и задыхаясь, пан поплёлся к Настасье, которой самой было не лучше. Скоро заплетающиеся ноги подвели его и, не выдержав, Властош упал на солому рядом с девушкой. Его ладонь накрыла её ладонь, и лица их обратились друг к другу. Вишнецкий приоткрыл рот, чтобы поблагодарить, но из горла вырвался только сдавленный хрип. Настасья неотрывно из-под полуприкрытых век смотрела на чародея, взлохмаченные волосы которого закрывали половину лица. Из его рассечённой щеки текла кровь, а по лбу стекал пот. Настя смотрела молчаливо и долго ему в глаза, напитавшиеся смертельной усталостью, а затем едва слышно одними губами произнесла: — Спасибо… Слабо улыбнувшись, чародей сплёл свои пальцы с пальцами Настасьи. Сжал их в немом ответе. Принял благодарность. Закрыв глаза одновременно с девушкой, сейчас он желал лишь одного — тишины и крепкого сна, дабы набраться сил. На какой-то момент обоим показалось, что они сейчас умрут, но госпожа Судьба, видно, не хотела так быстро прощаться с ними. По велению Её длани в вышине раздался гром, а солнце загородило приплывшими с востока синевато-серыми тучами. Ливень, хлынувший с небес, стал настоящим спасением и счастьем для этих двоих, ценивших раньше совсем иные вещи.***
Их нашли спустя несколько часов. Колдун и его пленница мирно дремали рядом посреди мокрого пшеничного поля. Пальцы их были переплетены, одежда запачкана кровью, на лицах застыло смертельно усталое выражение. Крестьяне поняли, с кем те повстречались. Некоторые отказывались верить, что сила, вступившая с ними в схватку, оказалась именно нечистой, но с такими людьми особо не вели пререкания. Зачем? Всё равно не переспоришь, а доказывать с пеной у рта — занятие бесполезное и трудное. Время следует беречь, не тратить его попусту. — Чудо, что живы остались, — поражённый дядя Макар, недолго глазея на лежавших в колосьях пана с девушкой, повелел тем, кто был сильнее и ловчее его, поднять их, уложить на воз да перевезти в усадьбу. Обоим требовался сытный ужин, горячий чай и тёплая постель. Разве только Насте, по статусу невольнице, полагалось ночевать в хате, но к Анфисе дядя Макар не хотел её отпускать. — Эй, старик, а мне не влетит от господина, коль увидит, что она не у меня, а в его доме ночует? — заволновалась Анфиса. — Пан пока пусть в себя приходит, и девонька тоже, в равных условиях. Между собой разберутся, а ежели что, я отвечу за всё, — пообещал Анфисе воспитатель чародея. На том и порешили. Оксана с Олешкой тоже подсобили в помощи. Оксана удостоилась чести донести до поместья посох чародея, а Олешка — меч. — Вишь, а я ти казала, що Полудница существует! Казала ж, а ты мене усё не вирив! Олеше с подругой сердца пришлось молчаливо согласиться. Савва и самая юная работница Заринка вместе с Данилушкой сопровождали вереницу взрослых, держащих путь к имению. После полудня снова начало накрапывать, так что, путь самых верных господину крестьян прошёл под дождём. Но каждый из них только радовался такой давно желанной прохладе, напоминающей о скором приходе осени.***
Настасья очнулась первая. Она лежала на бархатном диване напротив камина. Огонь жадно лизал поленья: те мерно и успокаивающе потрескивали. Комната, где проснулась Настя, отличалась простором и, возможно, вмещала в себя целых три кабинета Властоша! Здесь имелось два выхода: одна дверь вела в коридор, другая, судя по запаху старых книг, в библиотеку. Окна в гостиной устремлялись ввысь, почти до самого потолка на манер старинных замков, хоть во всех остальных комнатах усадьбы соблюдался более современный стиль. И всё же было, чему дивиться: в огромных окнах виднелись почти все окрестности вотчины Вишнецкого. Но из-за сильного ливня с грозой сейчас за стеклом мало, что можно было разглядеть. «Скорее всего, — подметила девочка, приподнявшаяся на локтях, — мы на третьем этаже. Вроде, мы проходили мимо этой гостиной, недалеко и его кабинет, в конце коридора». Анастасия встала с дивана, коснувшись босыми, израненными от танца ступнями мягкой ткани ковра. Ноги всё ещё болели, но не ныли так сильно, как прежде. Запустив руку в спутанные волосы, Настасья осторожно огляделась. Слева около неё в кресле спал волшебник. На столешнице рядом с ним лежали уже очищенные от крови меч и посох. Ощущая, что почти не может говорить, Настя потянулась к графину с водой, стоящему на столе, но онемевшая рука дрогнула, и графин грохнулся об пол, обильно намочив узорчатый бордовый ковёр. Властош дёрнулся и открыл глаза. Мигом оказавшись в мрачной недружелюбной реальности, так заметно отличающейся от лёгкого приятного сна, он увидел упавший графин, застонал сквозь зубы и приложил руку к виску. Настасья застыла перед чародеем, теребя складки сарафана. Понять, о чём говорит горько-ироничный взгляд волшебника оказалось непросто. Тот то ли жалел её, то ли хотел убить немедля. Хотя, скорее всего, жалел он себя и то ли от того, что не мог её убить, то ли от того, что она слыла таким никудышным существом. — И мне ещё Мирон говорит, что я скучно живу… — Властош тихо посмеялся, потирая пульсирующий висок. — Нет, может, он прав. Я жил действительно скучно… до месяца Жнивня сего года. И тут ты мне, как снег на голову свалилась. Я искал Искусницу, но не думал, что Высшие Силы подвергнут меня такому испытанию. Я и добрую часть Полесья изучил, гоняясь за тобой, и дерзостей наслушался, и с Лешими едва не поссорился, и Полудницу встретил благодаря тому, что тебе захотелось прилечь отдохнуть в опасный час, боги! — я даже сплясал с ней, едва не лишившись головы… Теперь ты добиваешь мои последние нервы, дочурка мельника. Графин с водой обронила на мой любимый ковёр, привезённый с далёкого востока. Просто замечательно… Высечь бы тебя розгами солёными, чтобы дурная твоя голова начала работать… Вишнецкий говорил тихо, не крича, слишком устало, но звон насмешки даже сейчас слышался в его тембре. Анастасия присела на диван, скрестила на груди руки. — Уж кого следовало бы наказать, так это вашего дружка, — обронила Искусница почти шёпотом, вытянуть слова из пересохшего горла получалось с трудом. — Каркраса? Что же он такого сделал? — Вишнецкий потянулся к посоху, настроившись слушать про выходки ворона-оборотня. Он уже давно догадывался, что Каркрас — слуга ненадёжный, сегодня в оном окончательно убедился: товарищ по Институту буквально подверг его смертельной опасности! Может, специально, может — по дурости, но факт оставался фактом. Хозяин поместья больше не был намерен терпеть его присутствие… И всё-таки надо выслушать, что расскажет о нём правдолюбивая Настасья. Взявшись за древко, Властош прошептал над черепом магические слова. Лучи, слабо струящиеся из глазниц, проникли в кисти рук, подсвечивая золотой энергией вены на запястьях. Магия неспешно наполняла чародея изнутри, восстанавливая его силы. На лице волшебника проявился здоровый румянец, на щеке и ногах затянулись кровоточащие раны. Настя смотрела на его колдовство как заворожённая, так, что и забыла, о чём спрашивал чародей. Вишнецкий, продолжая залечивать боль, исподлобья глянул на девчонку. — Душа моя, я, кажется, задал тебе вопрос. Запамятовала? Что с Каркрасом? — Это… Это он сократил время работы и заставил выходить на жатву в полдень. Он — изверг не в меньшей степени, нежели вы, но к Заринке… — Что к Заринке? — колдун навострил уши, не отрываясь от залечивания ран. — Он едва её не погубил, — решилась сказать Настасья, отчего-то надеясь, что сия правда подействует на чародея. — Он измывался, бил плетью и не хотел давать Зарине воды, она чуть не погибла. — Заринка — шестилетнее дитя. Он посмел выгнать её в поле в таком возрасте? Не спросив меня? Настасья видела, как с каждой секундой белеют волосы колдуна. Он спрашивал тихо, и тем было страшнее. — Да. — Я понял, — пан совладал с собой, усмехнулся. — Ему тоже достанется по заслугам. Анастасия замолчала, не зная, стоит ли благодарить за то пана. Боль, вгрызшаяся в раны, вдруг отрезвила её, и она, со стоном попросила колдуна о помощи. — И не подумаю, — прозвучал жёсткий ответ. — Ты сама в силах исцелить. — Я не умею, как вы. — Ещё как умеешь, просто, мастерство развивать следует. Анну исцелила, сама того не заметив, и себя сможешь. Настройся. Прикоснись рукой к шрамам и ссадинам, пожелай всем сердцем и представь, как раны на твоей коже затягиваются. Это не так сложно. Тем паче, для Искусника. Печально, что мне приходится объяснять, казалось бы, такие простые вещи. Настасья прикусила от недовольства губы и, тяжело вздыхая, последовала совету Властоша. Коснулась рукой ободранной кожи, засипела: та сразу отозвалась жгучей болью. Отчего-то Искуснице трудно оказалось воображать и верить в свои фантазии. Раны не желали затягиваться! Более того, они начали саднить с ещё большей силой! Настасья раздражённо скрипнула зубами. Она пыталась и так и этак, но ничего не получалось. Волшебник глядел на её старания с иронией. Приоткрыл один глаз, а другой зажмурил. Так и смотрел, как идут дела у той, кого он планировал обучать колдовскому ремеслу. Нестерпимо хотелось выпить, даже не вина — горилки; а затем взять мушкет и застрелиться. Одно удерживало пана Вишнецкого на этой земле — желание узнать, что же всё-таки получится из божьей избранницы, дочери мельника. — Ты так напряжена, — хмыкнул он наконец, — будто у доски сложную математическую формулу высчитываешь, да ещё — под страхом смерти! Подчинение магических сил требует иного подхода. — Властош повернулся к девочке боком, облокотившись руками на подлокотник кресла. — Магия идёт не от нашего мозга, она идёт из сердца и души, правда, от ауры души тоже многое зависит. У некоторых людей не всегда получаются те или иные заклинания просто потому, что их чувства, эмоции настроены на другое. К примеру, у чернокнижников чаще всего — разрушительная аура, потому просить их исцелять бесполезно… — Ну да, они скорее чужие мельницы с лёгкостью спалят, — фыркнула Настасья. — То была случайность, — чародей поджал губы, понимая, что учить такую как она будет непросто. Интересно, девчонка до конца жизни будет припоминать ему эту несчастную мельницу? — Ты меня не слушаешь. Ты хочешь исцелить раны? — Хочу! — Так освободись от всех ненужных мыслей, сосредоточься, но с лёгкостью. Поверь! Чудеса произрастают из нашей веры! И не думай, что у тебя не получится. Волшебнику никакая преграда не помеха! Анастасия шумно вдохнула, и положила руки на ободранную ступню. Она попыталась не думать ни о чём, даже закрыла глаза. Её мысли представляли картинку: вот, шрамы на ноге затягиваются… кожа становится чистой… боль проходит… Иногда картинка расплывалась, но Настя старалась представлять чётче и не отвлекаться ни на бьющие о стекло капли дождя, ни на гром, ни на смешки чародея, хотя последний в душе поддерживал её: «Давай, давай же, ты можешь, это ведь не сложно! Давай!» Настасья вдруг почувствовала, как от её дрожащих рук разливается неестественное тепло. Открыв глаза, увидела слабо струящийся свет. Золотой свет исходил из ладони, проникая в ранки на ступне, и точно зашивая их. Получилось! У неё получилось! Прошли секунды, и на ноге не осталось ни единой царапины. Обрадовавшись, Настя широко улыбнулась. Маг закатил глаза, когда она принялась показывать ему результаты. «Боги, что с девчонкой произошло? Неужто, Полудница её так сильно огрела? — размышлял Властош, поглядывая на пленницу, как на умалишённую. — Боги великие, как она на себя не похожа! Радуется, будто дитё малое. Хотя, она и есть дитё. Глупое и наивное!» Думы прервались скрипом двери: в гостиную, переваливаясь с ноги на ногу, вошла Палашка с мальчишкой-поварёнком. В руках они несли серебряные подносы с ужином для чародея и его пленницы. — О-опачки, — Пелагея Агафоновна расплылась в доброй улыбке, — очнулись, родимые! Властош! — поставив поднос с едой на стол, она рванулась к воспитаннику и заключила его в объятия. — Я ж думала всё, не увижу больше живым! — Рано меня похоронила, дорогая, — Вишнецкий тепло поцеловал кухарку в щёку. Настасья отвернулась. Палашка спросила о Полуднице, мол, взаправду ли это была та самая нечисть, которая бродит каждый август каждого года в поле, желая убивать тех, кто попадётся ей на пути? — Она самая, — кивнул пан. — И как я понимаю, виновата не только девчонка, что уснула не там, где надо, но и Каркрас. — Я тебе всегда о нём говорила. Этот лиходей до добра не доведёт! Как ни в чём ни бывало, как будто и не виновен, отсыпается сейчас в лучшей спальне поместья. А крестьянушки с исполосованными спинами еле ходят. И Аннушка, которую ты… — Ни слова об Анне, — голос колдуна тут же заледенел. — Наказал, значит было за что, — с оттенком недовольства он поглядел на Настасью. Палашка спорить не решилась. Вишнецкий, спеша перевести стрелки, что-то прошептал ей на ухо. — Ага… Милый мой, оно как раз готово. Ты шо, самое время отведать! Ща я с горячим чаем принесу! — Палаш, мне две ложки са… — Да знаю я! Каждый раз напоминаешь, как будто у меня память, как у рыбы, ей-богу! Ну, знаю же, шо две ложки, родимый! Пожелав приятного аппетита, нянюшка быстро удалилась из гостиной, оставив поварёнка убрать графин с пола и вытереть пролитую воду. Шляхтич принялся за трапезу, а Настасья пробовала залечить вторую ногу, пострадавшую в пляске с Полудницей. И вновь у неё получилось с первого раза! Настя ступила на пол, не ощущая боли, и засияла солнцем. — У меня получилось… — искренняя улыбка тронула её губы впервые за долгое время. — Я могу колдовать… Прибиравшийся поварёнок уставился на Анастасию, точно на сумасшедшую. Властош побледнел. — Какое великое достижение для Искусницы… Услышав речи хозяина, мальчонка захихикал. — Выражение твоего лица больно истерическое, — не сдержавшись, высказался он. — У нас, у всех такое часто бывает при господине, а уж у новеньких… — Так, — Вишнецкий одарил поварёнка суровым взглядом. — Ну-ка, цыц! Давно розог не получал, коль рассуждаешь, у кого тут истерика, а кто нормальный? Пшёл вон на кухню! — Да я ж ничего особенного не сказал, — пожал плечами мальчонка, но из гостиной вылетел быстрее стрелы. Настасья продолжала тихонько отмечать свою победу. Впервые за время её пребывания здесь чародей увидел у пленницы проявление настоящей, неподдельной, ребяческой радости. И если бы не голод, снедаемый желудок и не пересохшее горло, возможно бы, Настасья даже запрыгала и захлопала в ладоши от собственных достижений. На эмоции она скупа никогда не была. Властош, ужинавший сочными жирными котлетами, подаваемыми с бабкой — картофелем в глиняном горшочке, заметил, с каким видом взирает на это дело его двуногая проблема. — Ты сейчас столешницу своим взглядом прожжёшь, — остро заметил он. — Хватит смотреть, садись и ешь. Настасья опешила, улыбка исчезла с её губ. — Но я думала, мне как невольной не разре… — Ну, пока я добрый! «О не-ет, Властош, ты просто не хочешь подавиться», — поправил его внутренний голос. — Я могу ведь поменять решение! Ты этого хочешь, м? Тем более, Пелагея принесла второе блюдо для тебя. Я не хочу, чтобы ты померла с голоду, и так худая, что щепка… — Властош скривился, оглядывая девочку с головы до пят. — Страшная до невозможности, замарашка. Настасья долго не мялась. Веление присесть рядом и поужинать котлетами с картошкой — было, наверное, единственным приказом чародея, который она исполнила беспрекословно. Искусница сидела спиной к камину, пламя приятно грело изнывающую от тяжёлой работы в поле спину. Они угощались молча, поглядывая на дождь, который не думал прекращаться. Когда силы вернулись к ней, после трапезы, Настя отложила вилку и тихо произнесла, не смотря на чародея: — Я… Я хотела бы извиниться перед вами. За то, что оскорбила вашу матушку. Я была не права. Властош поперхнулся, ему почудилось, будто по голове ударили чем-то тяжёлым. — Вы… Ваша мама предупредила меня об опасности, она мне приснилась… — Эта она может, да, — слегка усмехнулся Властош, откашлявшись. — Простите меня. Сказана была эта фраза тяжело, неохотно, но искренне. Шляхтич подавил в себе желание победно улыбнуться, он не верил услышанному. Ничего не ответил Вишнецкий, лишь прикрыл веки в знак примирения. На сей раз, Настя не ощущала себя униженной, оскорблённой. Она знала, что была неправа, но она всё же получила извинение. Хотя, просить прощения перед врагом было сложно. Почему она спасла его от Полудницы, всё ещё оставалось для неё загадкой. Вероятно, потому, что он сам пришёл к ней на помощь, а может — ради его матушки. Трапезничать продолжили молча. Скоро в гостиную заглянула Палашка с новыми блюдами. На подносе ждали чашки горячего чая и какие-то белые шарики в хрустальных вазочках, политые клубничным вареньем. — Что это? — спросила Настасья, тыкая позолоченной ложкой в мягкие, источающие холод бока. Такого блюда она не видела ни разу в жизни! — Пломбир, — Властош благодарно отпустил Пелагею и с наслаждением положил ложечку мороженого в рот. — Весьма изысканный десерт. Попробуй, душа моя, понравится. Настя загребла ложечкой довольно большой кусок. — Только не глотай всё… — пан не успел договорить, так как девочка схватилась за горло, разом от незнания проглотив большую порцию сладости. — … Всё сразу, — договорил волшебник и громко рассмеялся. Настасья, держась за шею, невольно подхватила его смех. После второй пробы девочка отметила, что не ела в жизни ничего вкуснее этого десерта под таким интересным названием «пломбир». И продолжила хохотать вместе с Властошем. … Их весёлый смех разбудил Каркраса, спящего на втором этаже. Верить в дружбу двух врагов он отказывался наотрез, вероятно, им обоим солнце в поле просто хорошенько напекло головы! Раздражённо скрипя зубами, оборотень завернулся покрепче в одеяло, и перевернулся на другой бок, лихорадочно размышляя, что завтра утром будет говорить пану.***
Мысли о предстоящем разговоре резко изменились, едва забрезжил рассвет. — Валить отсюда… Валить надо, — бормотал себе под нос Каркрас, завязывая последний узелок на котомке, — валить к чёрртовому дед… Или, как там говоррится прравильно? А, точно, к чёрртовой бабке! Каркрас, собрав вещи, рванулся к двери комнаты. Распахнул её, чтобы выйти вон навсегда, но проход несчастному загородили. Властош стоял на пороге и глядел на бывшего приятеля с убийственно добродушной улыбкой. — Побеседуем? — Э-э-э… А-а… — Каркрас попытался что-то сказать, но из глотки вырвалось только невнятное мямленье. Пан кивком приказал следовать за собой. … Они находились в кабинете уже около получаса, и все эти полчаса Каркрасу удавалось уходить от главной темы разговора. Он рассуждал о безделии крестьян, об их правах, которых совсем не должно быть, и о том, каким лодырем оказался управляющий Яков, уехавший в город и до сих пор не вернувшийся. Слова вылетали у Каркраса со скоростью пуль, пущенных из мушкета, но не попадали в сердце чёрного чародея и не могли его разжалобить. Наконец, Вишнецкому надоело выслушивать бред. — У Якова Миколыча неотложные семейные дела, — жестом руки маг оборвал бесполезные причитания, — на этом человеке держится всё моё хозяйство в усадьбе. Он профессионал и за людьми следит отлично. Не то, что ты, любезный мой дружочек. Яков не устраивает им несчастные случаи, только потому что не верит в мифическую Полудницу, а слушается меня! И он не бьёт их просто ради забавы! И Заринку бы он никогда не выгнал в поле без моего приказа, и он дал бы ей воды, если бы она попросила! Мелкие глазки ворона расширялись с каждым мгновением. Поражённый, трясущийся от страха, съёжившийся в один чёрный комок, Каркрас слушал, как повышается голос колдуна, видел, как становится острее его взор. Оборотень пролепетал первое, что вертелось на языке: — Но как же, Властош, ты ведь знаешь, они, хе-хе, это… Они ж прросто ррабы! И малявка — тоже… — Это не даёт тебе права измываться над моими работниками! И Заринка… Да, ты прав — рабыня. А это значит только одно: она моя собственность! Слышишь?! Моя! — колдун уже кричал, через стол нагнувшись к сжавшемуся от ужаса Каркрасу. — Ладно, ты в поле её выгнал, чтобы работала как все, но не давать ей ни есть, ни пить, чтобы померла — верх твоей дурости! Кем ты возомнил себя? Ты подверг опасности не только Настасью и остальных крестьян, но и меня! Я едва не погиб в пляске с этой тварью! А что ты делал, когда я был на волоске от смерти? Отлёживал бока?! — Я хотел к тебе пррилететь на помощь, когда узнал, прросто… — О, она бы тебя прикончила сразу! Ты ведь не маг! Из тебя маг, как из Насти Иску… Хотя нет, из Насти, возможно, что-то дельное и получиться. Но ты… Достаточно вспомнить твоё обучение! Главный позор Института! Идиот и двоечник! Ты даже не смог разобрать азы волшебства, ты списывал всё у меня! Только обращение в ворона, вот и всё, что ты умел! Каркрас, вжавшийся в спинку стула, затараторил, спеша перебить чародея: — Ну, это потому, что ты сам был подготовлен! Пррежде, чем поступить в Государррственный Институт Магии, ты днями и ночами коррпел над книгами под надзорром стррогого дедушки! К слову, он бы одобррил мои методы обрращения с этими тупицами. — О, он бы даже похвалил! Я-то его знаю! — Горький смех овладел паном, но длился недолго. Понизив голос, шляхтич холодно молвил: — Да, я не против строгости по отношению к невольникам, даже — за. Каждый должен знать своё место. Мне не претит слушать у столба крики тех, кто действительно того заслужил… Однако я не закапываю в могилу всех поочерёдно, как Криош! Я здесь — судья, я есть справедливость и сам себе закон! По венам моим течёт кровь моей матери… Поощрять я умею, ты это знаешь, но… и наказать по заслугам, тоже. Кстати, что я сейчас сделаю и с тобой. Властош встал из-за стола. Каркрас вытянулся в струнку, с ужасом узрев появившуюся в руке чародея плеть. Вся она сплошь искрилась магическим голубоватым светом. Ворон знал — такие удары, подчинённые волшебству, ощущаются гораздо больнее, чем от обыкновенного орудия наказания. Подобные удары прижигают кожу, и отметины не заживают. — Властош, дрружище, ты чего это? Я ж ничего не делал, хе-хе, — Каркрас, встав со стула, медленно попятился к распахнутому окну. От гневного взора чародея его трясло, как беса трясёт от ладана. — Да, какой ты мне друг?! Нахлебник проклятый! Волшебник замахнулся плетью так, что она едва не опрокинула бумаги, лежащие стопкой на столе. Лицо оборотня полоснула жгучая боль, щёку и глаз пересекла тонкая свежая рана. Разлился скрипучий крик. — Сумасшедший! — завопил Каркрас, не сдерживая слёз. Вне себя от страха, он дал стрекача и прыгнул в окно. Властош бросился за ним. Выскочив из окна, колдуны обратились в птиц прямо в воздухе, но пан оказался ловчее бывшего друга. Скрывшись из виду и дождавшись, пока Каркрас решит, что опасности нет, и полетит медленнее, белый кречет перерезал ему дорогу, ударив клювом прямо в грудь. Ворон потерял равновесие. Не контролируя полёт, упал на вымощенную булыжником часть дороги, около ступенек лестницы — той, что вела на крыльцо поместья. Уже в человечьем обличии ворон застонал, хотя следовало радоваться: ни хребет, ни шею он себе не сломал. Властош приземлился рядом, также ударившись о землю. Бывшие однокурсники не заметили, что со всех сторон на них начали любопытно глазеть дворовые крестьяне. Даже домовой, живший в усадьбе, и не видимый людскому глазу, и тот чертыхнулся по лестнице, дабы посмотреть, чем закончится схватка. Те немногие из людей, что были на улице, подходили и толпились вокруг пана и его бывшего помощника. Некоторые выглядывали в окна. Превратившись в человека, Властош снова вскинул руку с зажатой в ней плетью. Послышались свисты, крики и треск от магии, словно от электрического разряда, когда плеть задевала тело. Удары колдун наносил безжалостно. Вопль о пощаде слышали все, но Властош не останавливался. Почти все работники, по крайней мере большинство из них, довольно переглядывались. Каждый, даже тот, кто просто видел жестокость Каркраса, надеялся, что страдания от этого лиходея навсегда закончены. Дядя Макар кивал, молча соглашаясь с наказанием оборотня. Настасья, стоявшая в тени, старалась не смотреть. Ей было тяжело видеть это. Она держала за руку Данилку, который, по правде сказать, не скрывал ликования. Палашка держалась в сторонке вместе с Аннушкой. «Вот же обрадуются наши, когда расскажем им, как досталось этому негодяю» — подумала Анна, прекрасно зная, какая страшная боль бывает от ударов плети, тем паче ещё — магической. — Пожалуйста, пррости! Пррости меня, а-а-а! — дрожащий, исходящий кровью, Каркрас рухнул перед чародеем на колени, и Властош наконец прекратил наказание. Светящаяся плеть исчезла. Схватив оборотня за свитку, маг чуть приподнял его от земли и прошипел прямо в лицо, на котором отпечатались следы ударов: — Чтобы больше я тебя в моей усадьбе не видел! Ты едва не предал смерти моих людей, Настасью и меня самого! Это мои работники! И я хозяин поместья! И никто без моего разрешения не имеет права устанавливать здесь свои законы! Убирайся прочь отсюда! ВОН! — Помещик с лютой яростью отшвырнул ворона в сторону. В сию секунду утренний воздух наполнился рукоплесканиями дворовых слуг, поддерживающих своего господина. Ворон, подавляющий крики боли и стыда, подгоняемый гулом дворовых, поплёлся по направлению к лесу, не забыв захватить свой узелок. Вишнецкий, не глядя вслед «верному» слуге, решил обратиться к своему воспитателю. — Дядя Макар! — позвал он так, чтобы слышали все. — Пока Яков Миколыч не вернулся, отныне всё хозяйство в селе будет держаться на вас! Вы сведущи в знаниях математики и экономики, думаю, справитесь. Старик вышел вперёд, низко поклонился. — Всё будет как надо, Властош Ладович. Благодарю за доверие. Вновь усадьбу огласили звуки одобрения. Люди улыбались, оставшись довольны решением господина. Каркрас же, сжимая кулаки, плёлся прочь. Невольники кидали на него суровые взгляды, и добросовестному провинившемуся человеку они бы показались камнями, но только не самоуверенному ворону. Однако, уйти ему всё же пришлось. Спустя некоторое время чародей «услышал» магию. Купол открыли, значит, Каркрас навсегда покинул поместье. Вишнецкий мысленно поменял слова заклинания, дабы никто, кроме него и Якова, не смог открыть купол и облегчённо выдохнул. Он всё сделал правильно. В любом случае, он сам так считал.***
Бело-золотистая сипуха не так давно очутилась в окрестностях северо-западного Полесья. Добиралась долго. Сперва летела над крохотными однообразными деревеньками, хуторами и мельницами, миновала поле подсолнухов и, не сворачивая с прямого пути, оказалась над тёмными дебрями леса. «Нет, наверное, это — не Чернолесье, а какой-то другой лес, — подумала почтальонка. — Тем более, за четыре года могло многое поменяться, нечисть всякая уродилась, леса новые выросли, ух! Мне явно не хочется лететь прямо. Может, стоит повернуть назад?» Неприятное колкое чувство страха начало разъедать душу. И сова решила сократить путь до мрачного Чернолесья, где под куполом находилась вотчина пана, свернув в сторону окраины Навжьего леса, тянущегося по левой стороне. Но вскоре… бедняжка заплутала. И даже находясь на высоте птичьего полета, Навна не могла разобрать, где кончается это бесконечное северное Полесье и где всё-таки начинаются владения Вишнецкого. Девчушка уже сто раз пожалела, что сболтнула ученикам в Волшграде о пане и собрала подписи, сама того не заметив. Молодец, что уж тут скажешь! Теперь ей самой следовало отчитаться перед колдуном, беседа с которым грозила, в лучшем случае, большими неприятностями, в худшем… «Да, ну не-ет, ну не убьёт же он меня, ей-богу» — размышляла Навна, и настолько погрузилась она в собственные тревожные мысли, каждая из которых казалась страшнее другой, что практически не видела, куда летит. Крылья её пронзали пушистые облака, похожие на сахарную вату, зажатая в когтистых лапках, летела за ней длинная сумка. Навна продолжала набирать скорость, сопротивляясь ветру и мысленно себя коря: «Я сглупила, сглупила! Хотя, теперь я точно верю, что карты не ошибаются. Скоро я встречусь с тёмным чародеем. Интересно, верны ли слухи о его волшебной смертельной прялке? Ох, мне главное — не волноваться и говорить спокойно! Да, лучше просто положить перед ним подписи и лететь к чёрту на куличики сразу, пока он сам не успеет меня послать ещё дальше… Хотя, какой там послать! Он явно мне хвост подожжёт! Да, это меньшее, что он захочет со мной сделать… Ух, главное не волноваться, не волноваться, говорить спокойно… хотя нет, я всё же сильно волнуюсь!» Так, задумавшись о своей нелёгкой доле, сипуха летела всё дальше сквозь облака. Глаза не смогли разглядеть чёрного пятнышка, летящего прямо на неё. А пятнышко приближалось, и с каждым мигом увеличивалось в размерах. Вскоре нечто, похожее на птицу врезалось в сову со всей силой: вероятно, тоже не смотрело, куда летело. Бывает такое: ты настолько погружаешься в думы, в размышления о несправедливости жизни, что можешь из-за отсутствия внимания привнести в свою несправедливую жизнь ещё больше проблем. Вот, и Навна собрала парочку новых, столкнувшись с каркающим вороном. Врезавшись и вцепившись друг в друга, они рухнули с небес на землю в полотно изумрудного густого леса. Мох, растущий внизу на поляне, смягчил их посадку, однако когда оба обратились в людей, воплей от боли не сдержали. Ворон даже позволил обронить весьма нехорошие слова. — Ты слепая?! Не видела, куда летишь, дурра?! Ты же не кррот, а птица! — скрежетнул Каркрас. Его злобный взгляд готов был насквозь прожечь светловолосую девчушку. Навна же на него не глядела: она тщательно отряхивала травинки с салатового сарафана и с белых рукавов сорочки. На локте красовался синяк, кожа на коленке была ободрана. Силясь унять слёзы, Навна поправила сумку с письмами, теперь висевшую у неё поперёк груди. Девочка вежливо извинилась. — А что мне твоё «извините»?! — поражённый до глубины души Каркрас вытянулся в струнку. — «Извините» в каррман не положишь, милочка! Оборотень раздосадовано сплюнул. Сегодня — явно не его день. Раны на теле причиняли сильную боль, а теперь вот, благодаря этой путешественнице, он чуть не сломал руку, замечательно! Но и Навна, несмотря на лёгкий характер, выслушивать оскорбления впустую не смогла. — Знаете, сударрь, — передразнила она ворона, — я с вами спорррить не собирраюсь! — Чуть смягчившись, она добавила уже тише: — Я в принципе не люблю ссор, потому прошу вас, примите мои извинения и пропустите. Я в Славении не так часто бываю, и заблудилась. Мне надо найти дорогу к поместью господина Властоша Вишнецкого. — Вишне-ецкого? — Каркрас тотчас переменился в голосе, постаравшись придать ему теплоты. — А тебе, кррошка, зачем понадобился пан Вишнецкий? Любой человек в здрравом, хе-хе, уме не поедет к пану по своей воле. Вишь шррамы на моем лице? (Навна тревожно кивнула). Это он меня так, лиходей этакий! Девочка жалостливо глядела на свежие полосы, «украшающие» лицо и без того неприятного на вид человека, и не сдержалась от сострадательного вздоха. — Вишнецкий суров, я слышала о нём много. Но, как бы то ни было, моя работа — святое. Меня зовут Навна. Навна-почтальонка. Доставляю письма в срок куда угодно и кому угодно за небольшую плату или хотя бы кусочек чего-нибудь вкусненького. Почтальон — профессия неблагодарная, даже почтовые голуби со мной согласятся. Вечно их посылают в дальние места, а когда они через месяца доставляют письма, посыл от адресата обретает новый красочный и немного грубоватый смысл. Мы же, оборотни-люди, гораздо более понимающие. Так что, я справилась быстро, считаю. Для славенского пана у меня есть некоторые важные известия. — Хех, а что в них? — глазки ворона заблестели, его проняло любопытство. По жизни своей нелёгкой оборотень не слыл особо любознательным, книг читать не любил, происходящим в мире не интересовался, но когда дело касалось выгоды, а тем паче могло помочь в борьбе с врагом, Каркрас подслушивал всё, что можно было услышать и расспрашивал обо всём, что можно было узнать. Навна в сомнении поджала губы. Мара строго-настрого запретила ей заговаривать о подписях учеников чародея с любыми незнакомцами, которые встретятся на пути. — Это самая секретная тайна изо всех тайных секретов, какие существуют на свете! — трепещущим шёпотом произнесла девочка. Не понимала она, что тем только раззадорит ворона узнать о самой «секретной тайне» как можно больше. — Ты хотя бы намекни, чего там, — учтиво попросил Каркрас. Неспешно, дабы не спугнуть, он двинулся на почтальонку. Но та лишь покачала светлой головой: — Не могу, вы разболтаете. — Да чтоб мне век только на одних огорродах с пугалами встрречаться! Клюв даю, не ррасскажу, вот честное тебе ворронье! Но и тут Навна сдержалась. Тогда ворон схитрил, задал другой вопрос, мучающий его. А как, собственно, сова-оборотень собирается проникнуть во владения волшебника, не зная нужного заклинания для открытия купола? Таким вопросом он попал в цель. Мара не запрещала говорить именно об этом, потому Навна, присев на ствол упавшего дерева и доставая из сумы котомку с едой, спокойно ответила: — А у меня с рождения голос волшебный, им я одолеваю любые магические преграды. Не только красиво пою. Мечтаю однажды спеть при дворе какого-нибудь князя, а то всё — письма, да письма, перелёты, эх… Так утомляет, понимаете? — Навна достала бутерброд и быстро откусила. — М-м, объедение!.. Хотя, работа мне нравится, но не часто она вознаграждается. Впрочем, я вам уже говорила, мм, как же вкусно-о, — Навна продолжала рассказывать с набитым ртом. Ворон закатил глаза: этой девчонке рот, похоже, ничем не заткнёшь. — Люди очень бедны в последнее время и не на деньги, а даже на продукты, что — в Славении, что — в Илантии. Я не говорю сейчас о высшем сословии, сударь. Я говорю о несчастных, которые трудятся днями и ночами, не разгибая спины, и вместо заслуженных гривен получают оплеухи. Это несправедливо, это тяжко! Вы же меня понимаете, синьор? Ой, прошу прощения, я хотела сказать «сударь». Ворон, увы, не понимал. Но кивнул: надо же было поддержать разговор. Его совсем не интересовало то, о чём рассказывала сова. Девчушка витала в облаках и совершенно не заметила, как разговор занёс её в рассуждения о неправильной политике, за монологи о коей, власти могли жестоко покарать. Каркрас не слушал. Лихорадочно он изучал в думах сказанное Навной про её волшебный голос… — Навнушка, милая, ну дай посмотрреть, — Каркрас пытался заглянуть ей в суму, и почтальонка вернулась с облаков на землю. Вместо звонкого голоса с губ сорвались жутковатые звуки — такие могла издавать каждая сипуха. — Уйди, не дам! — вдобавок она зашипела. Хищно, по-птичьи блеснули глаза. В серёжках-перьях сверкнули крохотные камушки: вот-вот обратится, если что пойдёт не так. Каркрас в испуге отпрянул. Быстро же она переменилась! Своё не отдаст, понял ворон. Девчонка хоть и болтлива, наивна, но не так уж и глупа. Оборотень хотел было улыбнуться, что-то спросить, но тут из-за коряг от упавшего дерева раздался треск. Каркрас и Навна обернулись. Из-под валежника неуклюжей походкой вышел на поляну низенький человечек со взлохмаченными сине-зелёными волосами. На его причёске, уложенной по последней лесной моде, красовалось гнездо. В том гнезде жили птенцы. Навна, вернувшись к бутерброду с сыром, и, запивая берёзовым соком, недоумённо уставилась на нелюдя в лохмотьях. Кажется, если она не ошибалась, это был сам Леший. Но молодой, совсем зелёный. — Ты чёй-то девочку замучил своими вопросами? Тебе чё от неё надо?! Ты даже имя своё не сказал, а расспрашиваешь как Полудница! — Какого лешего?.. — ошарашенно протянул Каркрас, и нечистый дух не выдержал: опять всё повторяется, так было совсем недавно! Тот маг тоже самое говорил, когда в лесу пытался заколдовать девушку. — ШО ЗНАЧИТ, КАКОГО ЛЕШЕГО? А ТЫ МНОГО ДРУГИХ ЛЕШИХ ЗНАЕШЬ, ДА? ТЫ ИХ МНОГО ВИДЕЛ, ДА?! Каркрас опешил перед духом. Навна не могла оторвать озадаченного взора с семьи поганок, растущих из плеча лешачка. Нелюдь ждал ответа, но его не последовало. Тогда, совсем разозлившись, лесной человечек навёл на Каркраса заросший травой палец. — Убирайся из моих владений, обманщик и лицемер! Каркрас скрипнул зубами, не подчинился, лишь упёр руки в бока, мол, что ты мне сделаешь, маленький человечек с гнездом на голове? Навна вмешиваться не стала. Она села на валежник и, болтая ногами да трапезничая, стала следить за тем, что будет дальше. Дух рассердился, зашевелил губами. Скрипнули ветви деревьев, как старая ржавая петля на двери. Птицы, заливаясь трелью, взмыли в небеса. Угрожающе зашелестела листва. Но Каркрас только прыснул смехом: — Оу, это всё, что ты можешь, пень трухлявый? Он-то видал чары и пострашнее. И Навжий лес, в коем они ныне находились, было не сравнить с тем жутким Чернолесьем во владениях Вишнецкого. Глаза человечка огромные, холодные, как северные озёра, полыхнули гневом. — За трухлявого пня ответишь, прощелыга в перьях! Ветер зашумел сильнее. Навна вскрикнула: её, лёгкую как пёрышко, начало сносить с насиженного места. Девочка вцепилась в корягу, уронив на землю баклажку с берёзовым соком. Поднялся такой вихрь, что казалось сейчас кожа слетит с черепа. Слышался вопль Каркраса, который волей-неволей начал обращаться в птицу. — Остановись! Останови-и вете-ер! Меня уно-осит! Но лешачок лишь злорадно улыбнулся и продолжил плести чары. Птенцы в гнезде, уложенном на его лохматой причёске держались каким-то неизведанным способом. Да и сами пташки, казалось, реагировали спокойно. Видно, не в первый раз, их «папуля» проявлял свой характер. Навна не слышала хохота лесного духа из-за свиста в ушах. С силой она придерживала то суму с письмами, грозящими улететь от почтальонки навсегда, то свой сарафан, который так неприлично обнажал девичьи колени. В очередной раз она порадовалась, что носила короткую причёску на илантийский крестьянский манер — белокурые завитые локоны не доставали даже плеч. — Лети отседова, дурнина стоеросовая! — голосил Леший. В конце концов, колдовство его усилилось, он смог подчинить себе ветер, управлять им, как управляет возница лошадью; и Каркраса, уже обращённого в ворона, бурей унесло далеко вверх, в посеревшее небо без единого голубого лоскута. Вопль растаял с заклятиями нечистого, и Навна наконец смогла перевести дух. — Вы умелый колдун! — с восторгом отозвалась сипуха, приводя себя в порядок. Вытянула из волос пару застрявших иголок и шишек, отряхнула сарафан, лихорадочно проверила письма — ни одно не пропало, и подписи с учениками остались целыми. Леший же горделиво подбоченился, хмыкнул. — Умаялся, тебя спасая от этого каркающего, уф! Есть шо перекусить? Дюже голодный! Навна, разумеется, отказать в помощи за услугу не могла. Вежливо протянула бутерброд с сыром, и бес дёрнул за язык ляпнуть её о том, что «вообще-то лешие, водяные и другие природные духи ничего не едят»! Благо, нелюдь на девчушку не обиделся. — Бжехня! — отмахнулся он, жуя хлеб и сыр. Рот он набил с жадностью, так что Навне показалось, будто не ел он сто лет. — Это только так говожят! Мы и впьямь не нуждаемся в пище, но иногда… м-м-м… иногда так хочетша побаловать шебя шем-то необычным! М-м-м! — Проглотив наполовину, стукнул себя по груди, чтобы кусок прошёл дальше в желудок. — Обожаю человеческую еду! М-м-м, пальчики оближешь! Навна умиляюще улыбнулась. — Вы забавный, сударь, — сказала сова, и так они и нашли зачин беседы… Насладившись перекусом, подобревший Леший разговорился о пане Вишнецком, к которому держала путь Навна. Упомянул дух, дескать недавно самолично с ним встречался. Не обошёл стороной и про златовласую девочку, что пыталась сбежать от пана, кажется, его пленница. — Что же, кажись, я заблудилась в ваших владениях, — под конец разговора вздохнула Навна, глотнув берёзового сока. Леший ухмыльнулся. Семеня ножками, дух подбежал к дуплу дуба, начал в нём рыться: звук оттуда раздавался такой, словно дупло числилось кладовкой по хранению кастрюль и половиников. Но вряд ли кастрюли, половники и сковородки можно было встретить в лесу! В обычном лесу, разумеется… — Иди за ним, — вдруг услышала Навна и посмотрела на нелюдя. В волосатых руках Лешего возник горящий уголёк. — Куды покатится, туды и ступай, не лети по небу, здесь везде мои чары, легко заблудиться. Зря ты через Навжий лес сократить решила, но чё уж там… К вотчине волшебника отсюдова идти пешком сутки и ещё половину, лететь невозможно, заплутаешь. Но ты беги за угольком, к завтрашнему утру будешь у владений колдуна. А ежели устанешь, скажи угольку: «Уголёк, остановись, пожалуйста, дай передохнуть!» Он поймёт, остановится. У Навны чутьс слёзы не брызнули от благодарности. — Ох, спасибо вам огромное, дядя Леший! — Какой я тебе дядя?! — Ой, то есть, просто Леший, господин Леший! Благодарю сердечно за помощь и за то, что прогнали этого противного ворона, — Навна поклонилась хранителю леса в пояс. Человечек остался доволен, улыбнулся, затем кинул на землю уголёк… Уголёк покатился зигзагом, огибая деревья, и Навна быстрым шагом последовала за ним. — Скатертью дорожка! И да, когда придёшь ко Властошу, сохраняй спокойствие и не переживай, он не такой страшный! — крикнул ей вдогонку Леший. Следом тихо добавил: — Хотя и скор на расправу, да, прибить может, ну это уж как ей повезёт… Несчастная девочка, покойся с миром… — Я не буду волноваться! — послышался ответ Навны, уже во всю гнавшейся за угольком. Девчушка не оборачивалась. В таком дремучем лесу примета ходит: назад не оборачивайся, не то дороги не найдёшь. Навна хоть и пообещала доброму Лешему не переживать понапрасну, однако, она всё же немного беспокоилась…